Текст книги "Сумерки человечества"

Автор книги: Кирилл Тимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

  Глава 19. Кровь кровью.

Вид поднимающихся столбов дыма вызвал необычайное оживление среди рядов карателей, сразу подтянувшихся и оживленно загудевших. Зато джип разведки, до того ехавший впереди колонны, свернул в сторону и приглушил обороты, пропуская весь отряд. Я хорошо запомнил взгляд одного из разведчиков, брошенный в сторону проходивших мимо карателей, сейчас больше похожих на учуявшую кровь свору бандитов. В нем мешалось презрение и затаенная ненависть к этим людям. И так же хорошо было видно чувство принятия этого зла, как необходимой вещи, без которой дальнейшая жизнь невозможна. На какую-то секунду его взгляд задержался и на мне, и в глазах сверкнула искорка живого интереса, но так быстро, что я так и не понял, показалось это мне или все же было на самом деле.

– Подтянулись, зверье! – прокричал бригадир, махнув рукой где-то в голове колонны, – совсем, черти, обнаглели. Вы здесь, уроды, не себя ублажать, а исполнить волю Республики! Сначала дело, а потом уж развлекайтесь.

– Так точно! – рявкнуло несколько голосов, но скорее с открытым сарказмом, чем с настоящим рвением исполнения приказа. Ни одному из отряда, видно, даже в голову не приходило, что могут быть здесь какие-то приказы.

Больше по принуждению, а может, частично из желания быстрее закончить дорогу и приступить к делам куда более забавным, чем месить надоевшую землю своими ногами, отряд перешел на быстрый шаг, почти переходящий в бег. И не прошло и часа, как между деревьев стали показываться примитивные укрепления местных, никак не рассчитанные на столь масштабную атаку. Скорее, только для того, чтобы сдерживать подходящих мертвяков, не допуская их на обжитую территорию. Обыкновенные легковые машины, выстроившиеся по периметру, закрытые щитами фанеры и досками, иногда врытыми в землю невысокими, даже ниже человеческого роста, кольями, грубо обточенными сверху. В нескольких метрах от границы лагеря была натянута нитка, на высоте сантиметров тридцати от земли, на которой висели консервные банки и какие-то бутылки, бренчавшие при касании.

Повсеместно принимаемая система оповещения о приближении мертвецов.

Заметили отряд, разумеется, гораздо раньше. На одной из машин, бывшей маршрутной «Газели», на которой даже сохранился номер «48», с одной стороны закрытой грубо приваренной решеткой из тонких прутьев, было кресло с, не поверите, пляжным зонтом, дурацким трехцветным зонтом от солнечных лучей. И под ним вольготно расположился мужчина лет пятидесяти, вытянув ноги и положив на колени охотничью винтовку. Рядом с ним стоял даже маленький столик, на котором были одна или две бутылки, к которым время от времени прикладывался.

Увидев стремительно приближающуюся толпу вооруженных людей, несущихся прямо на него, он вскочил, наверное, от удивления. Закричать, предупредить остальных, то ли не успел, то ли не сообразил сразу.

Хорошо, хоть вспомнил о своей  винтовке, попытался выстрелить. Не успел даже к плечу приложить, как затрещали сразу несколько автоматов. В постового сразу попало несколько пуль, одна даже в лицо, из-за чего крик боли превратился в нечленораздельное бульканье. Взмахнув руками и выронив свое оружие, он упал внутрь, ногой зацепив столик с бутылками и опрокинув его вместе со звоном бьющегося стелка.

Почти вместе с этим восторженный рев вырвался более чем из сотни глоток, бросившихся в атаку с упоением и яростью. Жалкие укрепления лагеря не остановили нападавших даже на секунду. Не выпуская из рук оружие, они полезли на машины, вышибая стекла, перепрыгивая через багажники, срывая дверцы с петель и пролезая через салоны. Выстрелы подняли в лагере переполох, но остановить рвущихся вперед карателей сейчас смог бы разве только вооруженный, хорошо тренированный отряд, а не разрозненное сопротивление почти безоружных людей, так и не сообразивших сразу, что происходит. Люди видели только озверевших от жажды крови бандитов, пришедших по их души. Никакого организованного сопротивления здесь не было, об этом даже не заботились, пытались защитить либо свои жизни, либо близких, почти не обращая внимания на остальных.

Отряд карателей растянулся, охватывая лагерь с центра и фланга, но не из-за каких-то тактических планов, а просто тем, кто сзади, было невтерпеж ждать своих товарищей, пока они переберутся через машины.

Перейдя на бег, они разбегались в стороны, стараясь опередить остальных и первыми ворваться внутрь. Я, подхваченный общей волной, прижался ближе к флангу, оказавшись напротив забрызганного грязью и с погнутой дверцей

«Пежо», закрытым спереди несколькими толстыми досками. Подталкиваемый сзади пыхтящим от нетерпения Лысым, как-то умудрившимся не отстать от меня, я перескочил через капот, скользнув по нему пятой точкой. Не сказать, что очень приятно, зато в считанные секунды оказался на другой стороне, по пути удобнее перехватив автомат. Пальцы привычно легли на ручку оружия, а указательный коснулся предохранителя, уже выставленный в режим стрельбы.

Я поставил одиночный режим в самом начале, как только вылезли в первый раз из машины, повинуясь давно отработанным принципам выживания, один из которых ясно гласил – оружие под рукой всегда должно быть готово. Любая секунда может решить дальнейшую судьбу. Чуть жирные из-за смазки металлически детали были приятно тяжелыми, напоминая, что ты вооружен и готов, вселяя чувство уверенности.

Которое я тут же потерял, увидев происходящее в лагере. Он был совсем небольшим, может, по две или три сотни выживших из ближайших поселков и города. Кроме машин по периметру, внутри стояли несколько автобусов и домиков на колесах, собранных во второй круг, но уже не сплошной, а с проходами, где могли развернуться два человека. Какие-то машины стояли параллельно машинам из внешнего круга, какие поперек ему, без логичного плана обороны. Внутри этого круга, прижатые бамперами, стояли еще четыре машины. Костры, на которых кипятили воду или что-то варили, горели в нескольких местах, в обложенных камнями кострищах, специально для этого отведенных. Кроме них здесь еще были два крытых грузовика и даже одна милицейская машина, от которой к ближайшему столбу тянулась бельевая веревка, увешенная стиранной одеждой. Весь лагерь носил следы обжитости, в автобусах на стеклах даже висели занавески, а внутри наверняка даже какие-нибудь перегородки поставили. И вся эта нехитрая мирная жизнь, едва только налаженная людьми, убежавшими от смертельной опасности, была в мгновение ока уничтожена.

Каратели влетели как шквал, стреляя в воздух и по тонким стенкам машин, выволакивали людей наружу и с радостными криками и воплями гнали всех к центру лагеря. Каждого, кто пытался оказать сопротивление, убивали сразу же или жестоко избивали, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст.

Прямо передо мной лежал труп мужчины лет сорока, еще сжимавшего в руках охотничью двустволку, даже не взведенную. Вся его грудь походила на кровавое месиво из-за множества пулевых ранений с близкого расстояния.

Дальше один из домиков уже загорелся, а дверца рядом с водительским местом приоткрыта, и оттуда свешивалось еще одно тело с простреленной головой. Кто-то кричал, от боли или от страха, но крики почти заглушали вопли карателей, сгонявших людей как животных, в одно стадо.

Лысый, с восторженным выражением лица бросился к одной из дверце домика на колесах, забыв даже снять оружие с плеча. Широко открыв ее, сунулся было внутрь, но тут же вылетел обратно с плаксивым воплем, пытаясь руками остановить бьющую из разбитого носа кровь. Следом выбежал молодой парень, не старше тридцати лет, с развитыми мускулами на руках, широкими плечами и кавказскими чертами лица. Лицо, перекосившееся от страха и ненависти, казалось некрасивым, но сейчас меня это даже не заботило. Больше испугало, что взгляд его остановился на мне. С автоматом в руках его кулаки были не страшны. Испугался, что придется стрелять в него, ничем этого не заслужившего.

– Мразь! – выкрикнул он, хватая прислоненный к стенке железный прут, и замахнувшись в мою сторону. Видя его мускулы, ни секунды не сомневался, что достаточно одного удара, чтобы проломить мне череп. Приклад ткнулся в плечо и я, прицелившись в ногу, все судорожно перебирал, что можно сделать, сказать, чтобы остановить, спасти и себя и его, не проливая ничью кровь.

Выстрел грохнул неожиданно даже на общем фоне пальбы. Лицо кавказца перекосилось от боли, когда плечо дернулось, и сквозь него прошла пуля, вырвав порядочный кусок кожи с мясом. От силы удара и неожиданности он упал на колени, здоровой рукой успев упереться и не свалился плашмя. В следующую секунду к нему подбежал Лысый, с абсолютно диким видом из-за измазанной кровью морды, в добавок к разбитому носу, смятому и посиневшему. Почти визжа от обуревавшей его ненависти, он с разбега ударил в живот раненного, свалив его на спину.

– На кого руку поднял! – ревел каратель, при каждом звуке брызгая изо рта кровью и слюнями, – На хозяина своего руку поднял! Урод! Убить тебя, тварь, мало, – и каждый выкрик сопровождался новыми ударами ноги.

Кавказец пытался только сжаться, прячась от ударов, чем приводил Лысого в еще большее бешенство и вызывая новые пинки. Наконец, прижав горло жертвы своей ногой, почти сломав челюсть, каратель, стащил с плеча автомат и прицелился тому в живот. Я стоял всего в шаге от них, настолько пораженный увиденным, что не пытался даже помешать, хорошо, впрочем, понимая, что тем самым все равно обрекаю не только этого человека, но и себя на смерть. Слишком много этих самых карателей вокруг, чтобы пытаться сбежать.

– Даю тебе шанс, придурок, – процедил Лысый, не общая даже внимания. На то, что кровь продолжает идти из разбитого носа, – моли о пощаде, сейчас! Тогда сдохнешь быстро! Понял, козел!

Кавказец, даже если что-то еще соображал, не пытался ничего отвечать, только вцепился в душивший его сапог, стараясь сбросить его с себя.

– Я не слышу! – взвизгнул Лысый еще раз, после чего методично всадил жертве в живот одну за другой четыре пули, злобно скалясь при каждом выстреле.

Кавказец сложился пополам от боли, вцепившись двумя руками в живот, пытаясь удержать вываливающиеся внутренности. Это больше походило на агонию, сознание почти покинуло измученное болью тело, еще бьющееся за жизнь в последней попытке. А Лысый рядом стоял, довольно улыбаясь.

– Так будет с каждым, – щурясь, сказал он, обращаясь уже ко мне, – запоминай, как надо с этим быдлом обходиться. Они даже не люди, а так.

Не то, что мы с тобой.

– У тебя кровь идет,– смог я выдавить из себя, едва сдерживаясь, чтобы не выстрелить ему в голову. Все, что осталось во мне от прежнего

Михаила, когда-то жившего в другом, прежнем, мире, бунтовало против такого бессовестного и бездейственного созерцания творящейся несправедливости. И лишь холодная логика выживания заставляла не бросаться опрометчивыми поступками. Где-то в глубине еще билось «я выживу, а он был слишком слаб, чтобы выжить здесь». И это одно удерживало от того, чтобы не бросится на Лысого с целью придушить, хотя очень хотелось. Он же, по-своему поняв мое нервозное состояние, ухмыльнулся и, оттерев рукавом кровью, задорно подмигнул мне.

– Ничего, в следующий раз носы сами бить будем. Пошли, заглянем, что этот козел там так рьяно охранял. Может, что интересное, – он еще раз подмигнул мне, – пока другие не нашли.

Я молча оглянулся за спину. Там происходило примерно то же самое, только большая часть карателей занималась тем, что вытаскивала немногих прятавшихся из домов и сгоняло в ту же толпу, ко всем остальным, где бригадир, поднявшись на помост, наскоро сооруженный из перевернутой железной бочки, готовился что-то зачитывать, из тех же листков, что дал ему разведчик. Поняв, что ничего важного сейчас все равно не пропустим, кивнул головой.

– Постой пока снаружи, я зайду внутрь, – сказал Лысый, довольно улыбнувшись при виде моего согласия. В этот раз он был все же осторожнее, выставив впереди себя автоматный ствол, а уж потом снова заглянув в машину. Осклабившись, видимо, обнаружив что-то интересное, зашел, оставив меня снаружи. Вцепившись руками в автомат, я закрыл глаза, чтобы не смотреть на то, что происходит вокруг. В голове мысли крутились неразборчиво и без всякого смысла, мешаясь друг с другом или сталкиваясь с оглушительным грохотом, противореча одна другой. Все увиденное мной не только противоречило каждой струнке в моей душе, но и заставляла по-другому взглянуть на вещи, до этих пор казавшиеся ясными и четкими. Мысль эту я никак не мог поймать, все время она сбегала куда-то в самую кашу, оставляя только внутреннюю напряженность и ожидание чего-то очень плохого.

Из состояния мрачной задумчивости меня вывел женский визг и неразборчивые крики, сопровождавшиеся злобным рявканьем Лысого. Я открыл глаза как раз тогда, когда он выкидывал из двери старуху, отчаянного сопротивлявшуюся и цеплявшуюся за его рукава. Одной рукой он держал ее за шиворот, второй все пытаясь взять свой автомат в более удобное положение. Старуха же, вся в слезах, с перекошенным от ненависти лицом, бросалась из крайности в крайность, хотя из-за постоянных всхлипов и почти беззубого рта слова разобрать было очень трудно. То поносила

Лысого на чем свет стоит, то неожиданно принималась о чем-то его молить, взывая ко всем святым угодникам и его, Лысого, матери, которая тоже где-то и когда-то должна была быть. В этом я не сомневался, но не был уверен, что такие посылы могут иметь хоть какой-то результат.

В очередной раз толкнув старуху, он все же сбил ее с ног, заставив отступить. Она зацепилась за порог и, взмахнув руками, свалилась на землю. Старое платье, смешалось и задралось, открыв кривые ноги в старых толстых чулках и висячие панталоны. Что-то неразборчиво крича, она пыталась подняться, но старые мышцы уже плохо слушались. И она только болтала руками и ногами в воздухе.

– Старая шалава! – рявкнул Лысый, хватая автомат двумя руками и несколько раз стреляя. Старуха, получив несколько пулевых ранений, перестала подавать признаки жизни. Кавказец, все еще живой, но едва находящийся в сознании, все же сумел протянуть руку к мертвой женщине и окровавленными губами, вперемешку с кровью все же сумел прошептать какое-то слово, пытаясь дотянуться до женщины. Сказал шепотом, почти неслышно, но тут ничего и не надо было слушать. Отчаяние на лице и тоска в глазах. «Мама!» – прошептал он перед самой смертью.

– Эй, пацан, – позвал меня Лысый, уже не обращая на убитую ни малейшего внимания, будто ничего и не было, – Этот урод тут целое сокровище спрятал. Заходи, на обоих хватит и еще останется.

Пораженный столь чудовищной расправой и полным безразличием к чужим жизням, я едва оторвал взгляд от распростертых на земле тел и механически поднялся на единственную ступеньку, заглянув внутрь. Домик на колесах оказался примерно таким же, как я себе и представлял.

Маленький, тесный, со шкафчиками на стенках, но очень уютный.

Единственное окошко, квадратное и не открывающееся, над столиком было закрыто узорчатой занавеской, а перед ним стоял стаканчик с цветком. Сам домик был маленьким, из единственной комнаты,  больше похожей на кухню и дверью в дальнем конце, на которой была маленькая картинка писающего мальчика. Семья, наверное, садилась обедать, столик закрыт небольшой скатеркой, на которой стояли настоящие тарелки и кухонные приборы из наборов для пикников. Уже успевшая подсохнуть буханка черного хлеба и два армейских сухпайка, один из которых уже был вскрыт. Литровая бутылка с водой уже была на полу, разлив все содержимое.

Лысый, однако, смотрел не на еду, а на двух девочек, сжавшихся на маленьком диванчике рядом со столиком. Одна, постарше, лет семнадцати, пыталась собой закрыть свою сестренку, еще совсем маленькую, не старше пятнадцати лет. Обе были чернявые и темненькие, но с русским чертами лица. Мать, наверное, была местной. Одеты обе были по-домашнему, в легкие сарафаны и босиком.

– Видал, что этот урод утаить хотел, – толкнул меня под бок Лысый, скаля зубы, – Ведь чуть мимо не прошли. Ты какую хочешь сначала? Помладше или ту, что старше? Мне как-то пофиг, с какой начинать. Только потом все равно поменяемся.

– Не подходите! – не выдержав, закричала старшая, тоже услышав адресованный мне вопрос, – не смейте к ней даже прикасаться! Она еще ребенок!

– Заткнись, шалава! – рявкнул Лысый, замахнувшись рукой для удара, от чего девчонка зажмурилась и попыталась закрыться руками, – Сейчас как врежу, если еще вякнешь! Когда разрешу, тогда болтай, стерва такая, – а потом снова повернулся ко мне, так и стоявшему, как истукан, – Ну ты будешь выбирать или нет?

Я сжал автомат так, что пальцы побелели. Вот именно сейчас я и выбирал, но только не из того, о чем думал Лысый. Передо мной стоял гораздо более серьезный вопрос – согласится и стать таким же, в надежде выиграть хоть еще один шанс для своей жизни, уже пустой и бессмысленной, или остаться при своих убеждениях, но выступить открыто. Каратель же мои колебания воспринял уже в своем направлении.

– Ну, если не решаешься, тогда я первый, – гадко ухмыльнулся он, – я с мелкой девчонки начну, с ними, знаешь, веселее получается.

Старшая попыталась закрыть свою сестренку, отчаянно царапаясь, но не по силам ей было тягаться с таким сильным и здоровым мужчиной, к тому же очень поднаторевшим в таких делах за последнее время. Обе истошно кричали, словно так могли отпугнуть насильника, так, что у меня в ушах заложило. Лысый, не обращая на это внимания, заломил старшей руки и с силой несколько раз ударил ее по лицу, после чего стащил на пол.

– И на тебя время будет, не торопись, – приговаривал он, отдирая от себя ее руки, а потом неожиданно обратился ко мне, – Ну чего ты стоишь как истукан, хватай, пока горячая, только не обожгись.

В глазах у меня потемнело, и я шагнул вперед как самый классический зомби, работая уже на автомате и не осознавая всех поступков, подчас мелких и почти незаметных, но, к удивлению, складывающихся в очень логичный план. Лысый снова отвернулся, занятый снятием с девочки сарафана одно рукой, в то время как второй уже держался за ширинку. Моих первых действий не заметил, а потом для него все оказалось уже слишком поздно.

Перевернув в руках автомат, я накинул ремень оружия ему на шею и упер в спину кулак. Удивленный таким поворотом, Лысый успел только голову поднять, когда я резко дернул ремень на себя, схватив его для прочности обеими руками. Голова неестественно запрокинулась, от чего он даже щелкнул зубами, прикусив себе губы. В теории после такого должна переломится шея, но сил для такого у меня не хватило. От напряжения снова пошла кровь из раненной руки, когда бинт стал медленно сползать с оставшейся фаланги мизинца, зацепившись за какою-то потертость на ремне.

Каратель схватился руками за ремень, забыв о девчонке, только пытаясь хоть раз еще вздохнуть. Я же продолжал тянуть, понимая, что сейчас все и решится. Сходится с этим человеком в рукопашную мне совершенно не хотелось, тем более, что в любую секунду он мог позвать на помощь.

Сделав еще одно усилие, я намотал ремень на руку, сдавив петлю на шее еще сильнее, и отлично чувствуя напряженный позвоночник человека коленом. Лысый вытаращил глаза, покрывшиеся сеткой лопнувших сосудов, широко распахнул рот с гнилыми зубами, тщетно дергая пережатым горлом.

Обеими руками цеплялся за ремень, пытаясь оттянуть его, но каждый раз лишь раздирая себе кожу на горле. Во взгляде, который я уже мог видеть, так сильно отклонил его голову, смешались страх и ненависть. Губы складывались в слова, которые произнести не мог, а я продолжал давить, наблюдая за его агонией. Руки все же вцепились в ремень, но сил в них уже не осталось, ноги принялись выделывать кульбиты, стуча каблуками по полу, а глаза закатились, только покрытые красными прожилками елки торчали из широко распахнутых глазниц. В какой именно момент он умер, я так и не понял, только в какой-то момент напряжение спало и тело обмякло, расслабив сразу все мышцы. Во время удушья у него даже кишечник облегчился, отчего по комнатке быстро распространялся противный запах, а на посиневших губах остались клочья пены.

Обе девочки с ужасом смотрели на меня, не представляя чего ждать дальше.

Им, может, и невдомек, почему я так поступил, для них я такой же, как и остальное зверье, налетевшее сюда. Никто не может заглянуть в душу человека, разглядеть, что именно там происходит. Иначе те же каратели уже давно меня растерзали, увидев все то отвращение, какое испытываю к ним в общем и к каждому в отдельности.

– Спрячьтесь и не высовывайтесь, – прохрипел я, чувствуя, как противно дрожат от напряжения руки, – сидите, пока все не закончится, а потом бегите отсюда.

Они обе смотрели на меня, замерев, видно, совсем растерявшись. Лишь только маленькая все хваталась за руку старшей сестры, пугливо жавшись у нее за спиной.

– Ну, – рявкнул я уже громче, выходя из себя от мысли, что девчонки даже не понимают, что именно сейчас произошло. Думают, наверное, что это все какой-то злобный розыгрыш, – Быстрее!

– Спасибо, – выдавила все же из себя старшая, с ужасом глядя на тело

Лысого. На большее у нее не хватило, уже даже губы дрожали. Адреналин в крови начал падать, и сейчас девчонка была близка к тому, чтобы впасть в истерику. Не говоря больше ни слова, она потащила младшую за собой в туалет, от страха вовсе потерявшую дар речи.

Мне оставалось еще одно дело, больше похожее на спектакль. Дисциплина в отряде с самого начала приказала долго жить, потому, наверное, нас еще никто не хватился, но все же когда-то должны посчитать потери, если такое вообще есть в привычке, тогда вот и поинтересуются, куда делся боец по кличке Лысый. И ни у кого не должно быть подозрений, что смерть его связана с кем-то из своего же отряда. Логично считая, что расследовать все равно никто не будет, я выбрал самый простой путь инсценировки. Взяв со столика нож, единственный с острым концом, размахнулся посильнее и всадил в горло трупу, специально так, чтобы вошел снизу. Кровь обильно полилась наружу, но не толчками, а медленно и словно нехотя, ведь сердце уже не билось. Я отскочил подальше, чтобы не забрызгаться кровью, хотя на камуфляже ее и так было больше некуда.

После перевернул тело со спины на живот, при этом нож, неприятно щелкнув, вошел еще глубже, выйдя с другой стороны. Вышло немного похоже, будто его убили, защищаясь, местные, что было вполне реальным. Я бросил взгляд на закрытую дверь, где спрятались девочки. Если труп найдут здесь, то и их наверняка обнаружат, просто посмотрев вокруг. Хорошо бы вытащить его наружу, но тогда наверняка кто-нибудь увидит меня, слишком их много здесь, чтобы пытаться спрятаться от всех. Вздохнув, решил сейчас понадеяться на удачу, которая вроде мне была благосклонна, если после всего еще остался в живых.

Оставив труп внутри, я вышел на улицу, озираясь по сторонам. Если сейчас спросят, то уже мысленно решил, что плюну на все и скажу, что Лысый лежит внутри мертвый, дальше как покатит. Ведь видели, что вместе с ним внутрь заходим.

К моему счастью, об одном отставшем солдате из всего отряда никто и не думал интересоваться. В самом разгаре было то, зачем сюда все и явились, урезонивали местных, красочно объясняя, к чему приводит отказ от выплаты дани Республике. Местные, запуганные и подавленные, стояли зажатые в тесном кругу, окруженные автоматчиками из числа мародеров. Напротив, у длинного рейсового автобуса, успели устроить расстрельную стенку, красовавшуюся свежими подтеками крови и пулевыми отверстиями. На траве лежало с десяток тел крепких здоровых мужчин, буквально превращенных в решето автоматными очередями. Про аккуратность никто не говорил, поэтому стреляли куда и как угодно. Один даже еще дергался в агонии, дрыгая связанными руками и ногами, никак не желая умирать. Внимания на него уже не обращали, вытаскивая под хохот и свист, а так же отчаянные вопли местных, новых жертв из толпы, выбирая, как успел понять, самых сильных и здоровых, на которых, в общем, и строится выживание всей группы.

Восемь или девять человек, среди них даже две женщины, вытолкнули к стенке, испуганно стрелявших глазами во все стороны в бессильном желании найти хоть какой-нибудь выход из этой ситуации. Шансов конечно не было, но я невольно испытал уважение к одному мужику, похожему на бывшего военного, с военной выправкой и точно подогнанным камуфляжем. Когда один из карателей, потерявших бдительность от уверенности в собственных силах, пнул в пах одного из пленников, слишком близко подойдя к остальным, этот мужик уверенным движением схватил ствол его автомата, рывком нагнув вниз, а второй рукой со всей илы ударил его в челюсть.

Ошарашенный каратель не только отпустил автомат, но даже отступил на пару шагов, во все глаза глядя на огрызнувшуюся жертву. Мужик перехватил автомат… И больше ничего не успел. Стреляли не только расстрельная команда, уже построившаяся шеренгой и жуя окурки в ожидании команды, но и все, кто видел этот эпизод. Автоматные очереди прошили насквозь продолжавшего стоять карателя и накрыли стоявших у стенки. Продолжали стрелять даже после того, как тела упали, с безопасного расстояния шинкуя свинцов людей, посмевших оказать сопротивление. Потом, под задорный свист из общей кучи выволокли тело убитого мужика, все еще с автоматом, привязали за ноги и подняли на стену автобуса, раздев догола.

Повесив автомат за спину, но не забывая поглядывать по сторонам, я подошел ближе к нескольким карателям, собравшихся в кучку и что-то тихо обсуждавших. При виде меня замолчали и ждали, пока не отошел на такое расстояние, чтобы не смог услышать их шепот. Нисколько не разочаровавшись таким поворот, я поискал глазами Пня, наверное, единственного человека, которого я был здесь рад видеть. Не удержавшись, глянул и на трейлер, из которого вышел, но около него тоже не было никакого движения. Даже рядом никто не стоял. Никого вообще…

Мне понадобилась ровно секунда, чтобы понять двойственность увиденного.

И сразу после этого мне стало очень нехорошо, даже под беретом выступили капельки соленого пота. Перед трейлером должны лежать два тела! Каким же надо быть дураком, чтобы сразу не сделать контрольный обоим, пока еще лежали тихо, все равно ведь до самого конца непонятно, воскреснет труп или нет, поэтому всем и делают. А я слишком сильно ушел в собственные эмоции, потерял контроль над самим собой, не оценил сразу, вот тебе и результат. По лагерю шляются минимум два зомби, о которых никто ни сном, ни духом. Хотя, если учесть общую безалаберность всего карательного отряда, можно предположить, что зомби здесь уже бродят в количестве, превосходящем две штуки.

Автомат, однако, с плеча снял и положил на сгиб локтя. На предохранитель я его вообще не ставил, за исключением мест, где в безопасности можно быть уверенным, как в военном анклаве. Хотя там, насколько помню, с оружием вообще разгуливать не получается, если только нет свидетельства о принадлежности к гарнизону. Палец лежал на спусковом крючке, готовый в любую секунду открыть огонь, а озираться я стал в два раза чаще.

Прислонившись к стенке одного из трейлеров во внутреннем кругу, я опустил козырек берета пониже, прикрыв от солнца глаза, но оставив достаточно широкий зазор, чтобы успевать следить за окружением.

 Отряд тем временем окончательно растерял всякую стройность, покончив с организованными расстрелами местных и разбредясь в самом простом мародерстве, сопровождавшийся убийствами и насилием. Лысый был, видно, не единственный, кто использовал ситуацию для удовлетворения собственной похоти. Выбирали самых  красивых и молодых, даже детей, без всякого сожаления выхватывая из рук матерей, кричащих в истерике. Из разграбленных трейлеров выносили все, что можно, а потом поджигали, от чего в воздухе быстро распространялся запах гари и жженого пластика, от которого слезились глаза и свербело в носу. Выругавшись, я натянул воротник до самых глаз, стараясь не дышать этой самой отравой. Потому сразу и не увидел двоих карателей, уже где-то надравшихся и едва умудрявшихся твердо стоять на ногах. Один уже даже успел потерять оружие и сейчас левой рукой державшийся за плечо напарника, повиснув на нем как на вешалке. Второй был немного трезвее, во всяком случае, автомат он тащил за собой следом, держа за ремень и волоча по земле. Направлялись именно ко мне, пьяными глазами пытаясь сфокусироваться на своей конечно цели. Я чуть подвинулся, надеясь, что со стороны такое движение кажется незаметным или хотя бы не очень явным. Зато теперь приклад автомата уперся в плечо и надо было только чуть повернуться и  уже можно стрелять. С локтя еще не пробовал стрелять, но с такого расстояния попасть успею. Если по мою душу, то во второй раз не дам себя живьем взять. Лучше уж сразу умереть, чем снова попасть в ту комнату, из которой и так выбрался совершенно непонятным способом.

В самый последний момент они оба чуть отвернули в сторону, направившись не ко мне, а к двери трейлера, приоткрытой, но не распахнутой настежь, как многие из тех, что уже были проверены насчет любых вещей, представляющих собой хоть какую-то ценность. Оба направлялись туда явно за тем, чтобы устранить этот недосмотр. И в конце концов заметили меня, стоявшего всего в шаге от нее.

– Извини мужик, – заплетающимся голосом сказал тот, что выглядел более трезвым. При этом он взмахнул рукой так, что его напарник едва не упал, выпустив удерживающее его плечо. В последний момент он снова успел за него схватиться, от чего оба покачнулись.

Я удивленно посмотрел на него из-под козырька берета, не совсем понимая, к чему он клонит, а в душе посмеялся над самим собой. Не сделай этот каратель пару секунд назад шага в сторону, то сейчас бы я уже стрелял в него, а потом и в других, выскакивающих в сектор стрельбы, как сумасшедший, разряжая обоймы во все, что движется, даже не совсем понимая, зачем именно это происходит.

– Извини, правда, – повторил он во второй раз, приложив свободную руку к груди и качнувшись в мою сторону, – не знали, что уже занял этот домик, в последний момент тебя заметили, – после чего достал из-за пазухи бутылку коньяка, уже полупустую, но на этикетке стояли пять звездочек, – давай за удачное дело, хорошо?

Я отрицательно покачал головой, в душе все же интересуясь, кем был этот человек, что увез с собой в такую глушь бутылку пятизвездочного коньяка и до сих пор не выпил. Скорее, для него это было что-то вроде талисмана, того кусочка старой жизни, который не хотелось терять. И уж точно он не думал о том, что эту бутылку вылакает какой-то бывший заключенный, сидевший за кражи и убийства. Ничего не скажешь, хороший конец истории.