Текст книги "Сумерки человечества"

Автор книги: Кирилл Тимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

А вот уже у самых стен зданий, в тени, начинались торговые прилавки.

Кажется, здесь буквально собралась вся голытьба и беднота, никуда не девшаяся даже после зомби. А может, просто те, кому не очень повезло.

Вообще, большая удача, что с нами все пошло по такому пути. Мы вооружены, обеспечены и можем постоять за себя. А вот если бы меня все это встретило, скажем, дома. С какой вероятностью я смог бы найти оружие? Или выбраться из безликой массы беженцев, чудом спасшихся из умирающего города? Ведь сколько таких же людей, ничем не хуже и не лучше меня, выброшенные из привычной жизни смрадным приливом мертвечины, со страхом ползали по подвалам, спасаясь от зомби, безоружными в панике метались по улицам, не понимая, что же происходит. Заходили уже в пустые магазины, набравшись смелости выйти или уже просто одурев от голода, только для того, чтобы увидеть пустые полки и выпотрошенные холодильники, так как уже все вывезли. Или выскакивали из парализованных и вставших навек пробок, медленно пожираемых подходящими мертвецами.

Напуганные, потерянные, боящиеся как своих собратьев-людей, так и мертвецов, не имея шансов выбраться из города, в котором уже все улицы были запружены зомби, ютились по подвалам и гаражам, запирались в квартирах или служебных помещениях, без еды и питья. Почти все погибли, а кто-то превратился вот в это, забыв или отбросив за ненадобностью свою прежнюю жизнь. Мир изменился и сломал всех, кто оказался у него на пути.

Напуганные до пены у рта, бегающих глаз и вечного заикания, одетые в изодранные и испачканные вещи, уже утратившие прежнюю форму, грязные и вонючие, с вытянутыми в молчаливой просьбе руками, они сидели или стояли на коленях около входа, молящими взглядами провожая каждого, кто входил или выходил. Другие, еще не забывшие человеческого достоинства, пытались подняться, разложив на грязных тряпках свой товар и больше умоляя, чем предлагая его купить. Все действительно нужное или полезное вывозилось из города фурами и грузовиками, им же оставались либо ненужные, либо отброшенные как брак остатки. Старые фары из машин, местами битые или запачканные кровью, свечи зажигания, мятые или грязные книги, какая-то одежда. Шелковые рубашки и галстуки… Кому они теперь нужны. Один старичок в оборванном пиджаке со скорбным видом пытался продать толстые тома энциклопедий, которые он непонятно как притащил на себе. Шесть или семь толстых, грязных и захватанных томов лежали прямо на асфальте перед опустившимся на колени стариком в очках. Когда мы притормозили рядом, он с надеждой посмотрел на машину, но тут же снова отвернул взгляд.

Дядя Коля остановил машину и заглушил мотор.

– И что теперь? – он посмотрел на меня с таким видом, словно я был во всем этом виноват, – Как прикажешь осматриваться?

– Пока никак, – я чуть приоткрыл дверцу, но потом подумал и захлопнул ее обратно. Сняв с лица респиратор, убрал его в сумку, а на лицо нацепил резиновую маску ГП-7. Фильтр был совсем свежим, поэтому первый же глоток воздуха оказался чистым, но совершенно пустым, без вкусов и запахов.

Даже чувство горчинки, никогда не покидающее респиратор, от постоянных пожаров, разложения и вытекающих из брошенных резервуаров химикатов, и то отступило.

– Вы останетесь в машине, – прогудел я сквозь фильтр, обращаясь к дяде

Коле, – не хочу, чтобы ее угнали, да и на нашем фоне вы будете слишком выделяться. А мы втроем пойдем и посмотрим, что тут к чему. Света, ты тоже лучше надень противогаз.

– Это еще зачем? – возмутилась она, – Мне и в респираторе жарко, а так я вообще вся потом истеку. Сейчас же, считай, лето. Вон как на улице жарко.

– Не лето, а весна, – напомнил я, – а противогаз ты надела бы даже если бы зима была. Дело не в том, что мне этого хочется, а в том, что у нас есть немаленький шанс здесь встретить старого знакомого, при этом мне очень не хочется, чтобы он нас узнал. Лучше от этого нам точно не будет.

– Это кто еще такой? – удивилась она, но все же полезла за противогазом.

– Помнишь такого Павла? – я чуть поправил зеркало заднего вида, чтобы посмотреть ей в глаза, – так вот, есть все основания думать, что он жив и здравствует. И есть свидетельство, что обретается он именно здесь.

– Почему ты раньше не сказал? – удивилась она и сразу выглянула в окно, словно ожидая увидеть, как он там стоит и сверлит ее взором.

– А зачем? – беззаботно спросил я, вылезая на улицу, – меньше знаешь, крепче спишь. Или у тебя есть к нему что-нибудь личное?

– Ничего у меня к нему нет, – с вызовом бросила она, спускаясь следом, – кроме желания сказать ему, что он трус, предатель и истерик.

– Этого делать явно не стоит, – включился Влад, обходя машину и присоединяясь к нам, – если у него на вас зуб, то нам это может выйти боком. Хорошо бы, если все пройдет тихо и незаметно, а то ведь и за шпионов нас принять могут

– Спасибо, что просветил, – съязвил я, – без тебя бы никак не додумались. А теперь, если никто не против, предлагаю все же зайти внутрь, а не препираться здесь.

Кивнув на прощание дяде Коля, оставшемуся внутри и сейчас занятого разборкой своего автомата, мы вышли на небольшую дорожку между машинами с одной стороны, и тем нищим рынком с другой, прижатому к стене. Бродяги и нищие расползались от нас в разные стороны, словно мы горели, и явно не желали оказаться у нас на пути. Продавцы с надеждой смотрели на нас как на потенциальных покупателей, хотя ни у одного не было вещи, которая могла заинтересовать одного из нас. Либо они были настолько широко распространены, что достать их не составляло труда, как, к примеру, скрученные в мотки провода, либо они просто были никому не нужны, вроде энциклопедий у старика. Самые смелые из них протягивали к нам руки, словно пытаясь остановить, но столкнувшись хоть с кем-нибудь из нас взглядом, тут же убирали их.

У одной мы все же остановились. Женщина лет сорока, когда-то ухоженная и следившая за собой, но сейчас вконец опустившаяся, ползающая по земле на двух замотанных грязными бинтами культях, одетая во что-то, напоминающее мешковину, с разбитым и посиневшим лицом, через которое по диагонали шел длинный рубец, плаксивым и шепелявым голосом обратилась к Свете, набравшись смелости схватить ее за штанину.

– Госпожа… Милостивая госпожа… – она в страхе приоткрывала рот, в котором не хватало половины зубов, и жмурясь, будто ожидая удара, но не отпуская ее штанину, молящим взглядом смотрела Свете прямо в глаза, – Вы ведь девушка… Молодая, красивая девушка.

Света не выдержала и остановилась. Она была очень добрым человеком, редко проходящая мимо чужой боли со спокойным видом. Хотя в последнее время эта черта ее характера сильно ослабела и забилась куда-то глубоко, но никогда не исчезала окончательно, поэтому такое явное обращение заставило ее остановится. Женщина же, обрадованная успехом, держалась за ее штанину как за последнюю ниточку.

– Госпожа… Купите… Прошу госпожа… Вам это еще пригодится… – в руках у женщины был небольшой пакетик с несортированной косметикой, явно второпях схваченной с полки или ночного столика. Некоторые тюбики были открыты, у духов не хватало колпачков или были плохо закрыты, пудреница и вовсе раскрылась, рассыпав содержимое по пакетику. Женщина продолжала настаивать, – вы девушка, молодая, вам пригодится… Купите…

Света посмотрела на меня странным взглядом, не похожим на виденное мной раньше. Она понимала, что ей это не нужно даже даром, но и просто уйти, вырвав ткань из слабой ладони, тоже не могла.

– Сколько? – спросил я в ответ на ее немые колебания у женщины, – за все?

– Еды, господин, – сказала она, поворачиваясь ко мне. Полные боли глаза обожгли не хуже раскаленной кочерги, – Пуль не надо. Пули заберут.

Господин, еды, я три дня ничего не ела.

Я похлопал себя по карманам разгрузника, но не нашел ничего съестного.

Там были только патроны и завалявшиеся туристические мелочи, необходимые при переходах, но совершенно ненужные в этой ситуации. Тогда я молча посмотрел на Влада. Он, казалось, пытался отделиться от ситуации, но увидев мой взгляд, закатил глаза к небу и глубоко вздохнул. И все же достал из верхнего кармана разгрузника шоколадный батончик из туристического набора, положив в мою вытянутую ладонь. Руку я не убрал, только внимательнее на него посмотрел, перевел взгляд на руку, после снова на Влада.

– А не кажется… – начал он, принимая оскорбленную позу.

– Не кажется, – резко отрезал я, – напомнить, как ты здесь оказался?

Влад рассерженно посмотрел на меня, но достал из того же кармана еще один батончик, почти швырнув мне в руку. Взяв оба батончика, я присел перед женщиной и протянул ей. Она неожиданно резко схватила еду и прижала к себе, но словно опомнилась и устыдилась своего поведения.

– Простите, господин… Я не хотела, – и протянула косметику, – ваша покупка. Приходите еще, – обыкновенная фраза продавца почти из любого магазина, прозвучавшая от настолько опустившегося человека казалось дикой и неуместной. Я даже попытался ее представить, кем эта женщина была до этих дней. Воображение рисовало уверенную, обеспеченную женщину, спокойно смотрящую в будущее. У нее наверняка была семья, муж и дети.

Почему рядом обязательно должна быть собака, обыкновенная, но ухоженная дворняга на коврике у двери. А теперь осталось только это подобие жизни…

Мне стало очень жалко этого человека.

– Почему вы называете меня господином, – сказал я, беря из ее руки пакет с косметикой, – никто из нас не заслужил подобного титула.

– Господа велят, – с удивлением и страхом сказала женщина, посмотрев на меня, – Говорят, уважение. По-другому не обратишься, до смерти бить будут. Или за периметр выкинуть, если настроение у них будет хорошее.

– Господа? – удивился я и обернулся  сторону входа. Два охранника у дверей, такого же бандитского вида, как и те, кого мы видели на посту, откровенно скучали и явно желали оказаться на другом месте, но не на посту.

– Новые хозяева, – сказала женщина таким тоном, словно на несколько секунд вернулась в прошлое, где чувствовала себя хозяйкой жизни, – обыкновенные зеки и те, кто ими командует. Похожи на богачей или олигархов с Рублевки, точно и не разберешь. А есть еще военные, так те хуже всех остальных вместе взятых. Они тут что-то вроде независимого государства хотят организовать. Мы здесь люди маленькие, на крыс и то больше внимания обращают. Нам уже сказали, что терпят здесь только потому, что мы вроде сигнализации. Если мертвецы пролезут, нас первыми рвать начнут. А у меня слух музыкальный, еще с детства. Я ведь потому… – она неожиданно остановилось и посмотрела на меня, поняв, что говорит вещи, не подходящие обыкновенной попрошайке.

– Говори дальше, – велел я, – может, еще еды себе заработаешь.

– Так вот, – довольно продолжила она, – ходят здесь, курят, да и разговаривают. Мы не мешаем, а он и не смотрят. Себя называют Свободной Республикой. Хотя ни первое, ни второе им совершенно не подходят. Они главным называют какого-то Магета, не знаю, кто это такое. И его все тут очень боятся. И военные анклавы его тоже боятся, поэтому и мир хотят заключить.

– Он здесь? – поинтересовался я, – Магет этот?

– Нет, здесь его никто в глаза не видел. Это ведь только кусочек их республики. Они по многим областям раскинулись. Вроде как

Калининградская область от России отделена. Только их много. Тут даже с

Кавказа есть свой человек, хотят поставки бензина сюда наладить. Прямо в двух шагах от меня спорили, что в замен им присылать. Рязанские все хотят оружием поставки оплачивать, а из Москвы предлагают какими-то металлами. А этот чурка нерусский хочет натурой, девушек ему красивых.

Говорит, его хозяева хотят себе снова гаремы заводить, по несколько сот наложниц, как, говорит, до русских было.

– А здесь у них что? – задал я последний вопрос, уже в голове смутно вырисовывая план всей этой структуры. Картина показывалась в самом мрачном свете, – Не похоже на центр.

– А здесь у них просто рынок. Столица Республики где-то на Волге, они чаще всего говорят про «Волжский анклав», уж даже не знаю, что там устроили.

– Ладно, честно заработала, – я протянул ей несколько патронов, которые она с недоверием взяла, словно боялась, что я передумаю и все заберу обратно.

До входа мы прошлись молча. Старый вход в больницу был намертво замурован, а перед ним сложили целую огневую точку, пристрелянную на ворота. Новый вход пробили в стене центрального корпуса, тщательно укрепив его и подготовив. Две огневые точки по сторонам прикрывали широкие железные ворота, сейчас настежь распахнутые. По сторонам стояли не меньше пяти охранников, среди них был один такой же человек в черной униформе, как и тот, с кем я на посту разговаривал. Он и разговаривал почти с каждым проходящим внутрь.

Здесь было несколько оживленнее и через двери постоянно то входили, то выходили. Обыкновенные выживальщики, затянутые в камуфляж и увешанные оружием, как мы. Эти ходил по одному или по двое, осторожно оглядываясь по сторонам и с недоверием поглядывая на охрану. Упитанный и дородный мужик в деловом костюме, толстые щеки которого при каждом шаге стучались о плотно застегнутый воротник белой рубашки, в сопровождении нескольких охранников, вооруженных «Абаканами», тоже в костюмах, но не таких дорогих, как у хозяина. Эти прошли без всяких задержек, только командир дозора поклонился главному, на что тот даже кивком головы не ответил.

Какие-то мужчины в спецовках, по одному или по двое вытаскивающие большие коробки и грузящие в кузов грузовой машины. Кавказец в длинном белом балхоне и зачем-то нацепивший чалму. Вместе это дико смотрелось с надетым на лицо респиратором. Короткой тросточкой он указывал грузчикам, куда грузить коробки. Снова нищие, ползающие у входа, но боящиеся даже приблизится к лестнице.

Мы тоже попытались пройти, но нас остановил все тот же командир охраны, просто вытянув руку. Ослушаться мы не посмели под прицелом четырех автоматов и подошли ближе.

– Добро пожаловать на территорию Свободной республики, – мягким голосом сказал он, быстро оглядев нас оценивающим взглядом, – Сейчас вы входите на территорию Рынка, где можете найти все необходимое. Только существуют определенные правила, каким вы обязаны подчиняться. На территории рынка запрещено использование любого оружия. На территории рынка нельзя использовать радио и любые средства связи. На территории рынка необходимо оказывать почтение полноправным гражданам республики.

Достаточно поклона головы. На территории рынка запрещена продажа или покупка товаров, не входящих в указанный регламент. С ним можете ознакомиться сразу после входа и направо. Можете проходить.

Внутри оказалось значительно громче и теплее. Пахло веем подряд, образуя единый дух, больше похожий на обыкновенную вонь, в котором неплохо отдавало человеческим потом. Палаты были превращены в магазины и торговые ряды, а коридоры оказались проходами для покупателей. Некоторые продавцы победнее выкладывали свой товар на подоконники окон. И каждый из них старался перекричать соседей, расхваливая свой прилавок. И торговали не как в магазине, одеждой или продуктами, хотя и этого добра хватало. Продавцы расхваливали наркотики и оружие, предлагали услуги проституток или просто живой товар. Сразу же в глаза бросалась четкая организация всей этой зоны торговли. Походив минут десять по округе, не зная, что делать дальше, и поводив своих друзей по этому рынку, я не мог не заметить, что продавцы разведены по отдельным этажам и корпусам.

Складывался он далеко не хаотично, во всем чувствовалась твердая рука властного хозяина, решившего извлекать прибыль из всего, что раньше считалось незаконным. И товар у всех продавцов был сильно схожим, словно все было взято с одного склада. Мне даже показалось, что продавцы перехватывают клиентов друг у друга и соперничают как-то наигранно, словно хорошие актеры, специально поднимая цены и создавая ажиотаж.

Вокруг мелькали люди, продавцы и покупатели. Одетые в камуфляж, с оружием и в противогазах, с замотанными лицами, где сквозь бинты торчали только линзы очков и фильтры респираторов, наглые морды охраны, некоторые даже с вызывающим видом продолжали расхаживать в зековской форме, поверх которой нацепили разгрузники с оружием. Уже издалека можно было узнать, что идет кто-то из полноправных граждан Республики, потому что шум мигом замолкал и все начинали кланяться. В основном это были дородные мужики в костюмах или не менее властно выглядевшие женщины, разодетые так, словно вокруг ничего не происходило из ряда вон выходящее. Воздух здесь был относительно чистым и почти не пах трупной вонью, как везде в городе, но снимать противогаз я свете не разрешил, а и сам потел под ним безбожно. Многие тоже были в респираторах, но в противогазах, похоже, только мы одни. Пытаясь вглядываться в каждое лицо, я понимал, что это невозможно, но все же хотел увидеть кого-нибудь из знакомых. Даже лицо Павла мне сейчас бы показалось приятным, особенно если бы он меня не узнал. С ужасом я чувствовал, что твык от таких больших скоплений людей. Слишком много живых… Слишком велика опасность привлечь мертвых…

Умом  понимал, что здесь сделано все, чтобы ни один мертвяк не добрался, но в глубине души продолжал звучать голос, требовавший немедленно уносить отсюда ноги.

Остановились мы на втором этаже детского корпуса больницы, где у трех палат снесли перегородки и объединили в одно помещение, сделав тут что-то вроде бара. Как и все остальное, бар носил на себе отпечаток вседозволенности и разврата, словно вырвавшие наружу человеческие страсти, не сдерживаемые уже законом и общественной моралью как канувшими в небытие пережитками гибнущей цивилизации, требовали потакания себе везде и во всем. Длинная стойка с напитками, занимавшая всю стену и загородившая окна. Темное помещение, где свет прорывался только через постоянно распахиваемые двери и слабо полз от висевших под потолком кранных светильников, создавало полное ощущение ночного клуба.

Из подвешенных динамиков гремела обыкновенная электроника, в которой и слов почти не было, только ритм отбивался. Длинная стойка, вдоль которой и расположилась большая часть посетителей, разбивалась тремя стальными шестами, у которых крутились прикованные и голые танцовщицы. К ним и привлекалась большая часть всеобщего внимания. Пытаясь не обращать на это все внимание, я предложил устроить здесь небольшой перерыв. Мы заняли стоящий в углу столик, бесцеремонно спихнув на пол спящего прямо на столе пьяньчугу с вывороченными карманами. Скорее всего, здесь он потерял все, что и имел и проспавшись, присоединится к таким же нищим во дворе, коря судьбу. Только его мне не было жалко.

Пластиковый столик и такие стулья, утащенные из какого-то кафе, были узкими и тесными, так что мы не спели даже толком присесть, когда к нам подошел официант в зеленой рубашке и поинтересовался, что будем заказывать. Под моим неодобрительным взглядом Влад заказал себе пива, а

Света, смерив меня уничтожающим взором, попросила водки. Я потребовал березового сока, вызвав у официанта состояние, похожее на прострацию.

Тогда, сквозь смех, заказал стакан сока.

– И как ты предлагаешь пить сквозь противогаз? – спросила Света минутой позже, когда заказ принесли. Его принесла запуганная девушка со строгим ошейником на шее, через слово повторяющая надоевшее мне уже слово «господин». В Свободной Республике рабство считалось совершенно обычным делом. Мне вспомнились слова командира поста о сильных и слабых.

– Я могу быть свободна, господин? – спросила она меня напуганным голосом, явно стараясь как можно быстрее сбежать отсюда, – Больше ничего для вас не сделать?

– А что еще можно? – неожиданно спросил Влад, мерея ее взглядом.

– Можешь быть свободна, – перебил я девушку, не дав даже начать перечислять свои услуги, – От тебя больше ничего не требуется.

– По какому праву… – начал Влад, – Ведь теперь вполне законно.

– По такому праву, – прошипел я, наваливаясь на столик и чуть не сбив свой стакан сока, – что нет таких законов, по которым можно превратить человека в вещь.

Сорвав противогаз, я откинулся обратно на спинку стула и шумно ноздрями втянул воздух, буравя Влада глазами.

– Можно оправдать все. Убийства, пытки, казни. Даже национализм можно признать. Но не это. Никогда. Никто. Не. Был. Вещью, – выделяя каждое слово, четко произнес я, даже не моргая,– Это против любых законов, божеских и человеческих.

Я с ненавистью посмотрел на извивающиеся фигуры танцовщиц. Собственный монолог меня впечатлил даже больше чем Влада, к которому он, собственно, и был обращен. Рабы… Нищие… Сколько сломанных судеб и порванных жизней.

Ради чего?

Боковым зрением заметил, как Света налила себе водки в маленькую рюмочку из пузатого дешевого графина, понюхала и, зажмурившись, отхлебнула.

Поставив рюмку обратно на стол, больше к ней не притрагивалась. Влад же, положив нога на ногу, прихлебывал свое пиво, уделив все внимание танцовщицам.

– Миш, – сказал он мне, больше обращаясь именно к моей спине, – ты поразительный. Поразительный дурак.

– Это с чего бы это? – бросил я в воздух даже не оборачиваясь.

– Ну, для начала ты жуткий тиран и самодур…

– Вот с этим я согласна, – добавила Света, все присматриваясь к графину.

– А потом, – Влад продолжил так, словно его не прерывали, – даже если ты веришь в свои идеалы, то не значит, что это так и есть. И мир тебе не изменить. С тобой или без тебя он все равно утонет во всем этом,– он широко взмахнул руками, словно пытался обхватить руками мир, – смотри на этих людей. Им хорошо, им нравится все это дерьмо. Вали дерьмо им на головы, и они будут визжать от восторга. Топи их в нем, и они благословят тебя.

– Поэтому все это рухнуло, – буркнул я, поднимая свой стакан сока, – За всех счастливых самоубийц!

– Странный тост от самого странного человека, что мне доводилось знать, – кто-то подошел сбоку, но вне поля моего зрения. И голос его показался поразительно знакомым.