Текст книги "Сумерки человечества"

Автор книги: Кирилл Тимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

Подъезд, через который мы вышли, был сильно укреплен. Из охраны здесь был только один человек, с автоматом стоящий около раскрытой настежь двери, но и небольшой палисадник, и маленькая лавочка исчезли. Их заменила серьезно сложенная огневая точка, укрепленная мешками с песком и несколькими рядами колючей проволоки, закрывающая вход и пулеметный ствол. Ряд из мешков вел от самой стены, в конце расширяясь и разделяясь на саму точку, с мощным ДШКМ и несколькими запасными коробами патронов, сложенных рядом. Сверху навешен тент, чтобы оружие на солнце сильно не нагревалось. Вход закрывался деревянным ежом с густо намотанной на него колючкой, хотя и отодвинутой в сторону.

Охрана после выхода развернулась и пошла вдоль ряда грузовиков, так же продолжая почти не обращать на меня внимания, занятая собственным разговором. Раньше здесь пролегала обычная улица, местами даже сохранились остатки старых палисадников, а на стенах оставалась жуткие и непонятные граффити, сейчас только увеличившиеся в количестве и размерах и перелезшие даже на укрепления, покрывая мешки и корпуса машин. Мимо время от времени проходили другие солдаты или жители укрепления, бросая на меня удивленные или неприкрыто интересующиеся взгляды. История о парне, висевшем на волосок от смерти, а теперь попавшего под личную опеку главы этого поселка уже наверняка облетела всех более или менее интересующихся новостями, обрастая все новыми подробностями и небылицами.

Почти сразу же, на следующем перекрестке, стояла простая виселица из обычных деревянных брусьев, на которой были повешены несколько тел, одно даже в камуфляже. Ветерок чуть шевелил трупы, заставляя их покачиваться.

Небольшой участок вокруг виселицы был огорожен,  по углам стояли охранники, почти заснувшие от скуки и лишь лениво кивавшие прохожим, прося не задерживаться.

Справа от меня, сразу за углом обветшалой двухэтажки вырос небольшой свинарник, построенный из кусков шифера. Несколько толстых и невероятно грязных свинок наслаждались жизнью, по самое рыло валяясь в грязи, а рядом несколько человек измученного вида лопатами эту грязь перебирали.

Один из них, устало опершийся на лопату, попытался отдышаться, как рядом непонятно откуда возник надсмотрщик, толстый и небритый мужик наглого вида, с силой ударив по спине милицейской дубинкой, заорав, чтобы работал, а не отдыхал. Я поспешно отвел взгляд, чтобы не смотреть, как его избивают.

Охрана привела меня на небольшую площадку, выровненную ровным слоем земли, которую по краям еще расчищали граблями рабы. По сторонам ее закрывали старые дома, в которых уже успели заложить все окна, а нижний этаж переделали, пробив дополнительные входы и выходы, отгородив их отдельными стенками, сложенными из кирпича. От деревьев, росших ранее вдоль стенок, остались только небольшие пеньки, едва выступающие над землей. Еще несколько групп рабов складывали из мешков по краям зданий баррикады или пулеметные точки. Две машины с землей стояли по обе стороны площадки, и кто-то насыпал мешки, а остальные их складывали в толстые стенки. По центру, утрамбовывая землю подошвами, с суровым видом по кругу носились около полусотни молодых юнцов, наверняка из тех же гопников, что встали под знамена республики, когда она здесь впервые появилась, под руководством мрачного вида мужика в форменном камуфляже без знаков различия, но невероятно командного и самодовольного вида, время от времени покрикивавшего на бегавших. Ни один из окриков не обходился без матерных слов и оскорблений, но подчиненные даже не думали огрызаться, только ускоряясь в ответ на замечания.

Увидев меня, командир развернулся на каблуках и расплылся в широкой улыбке. Я сразу понял, что именно он меня и вызывал.

  Глава 16. Ломка правил.

Мы стояли, внимательно разглядывая друг друга. Я, и так побитый в прямом и переносном смысле слова, пытался вложить в собственную осанку как можно больше достоинства и гордости, офицер Республики даже не двигался, так же сверля меня взглядом. Его внимательный взгляд скользил по мне, казалось, подмечая каждую деталь. Все свои внутренние умозаключения насчет меня офицер выразил одним единственным «хм», произнесенным в полный голос и с явным намерением на то, чтобы я это услышал.

Выглядел он так, словно всю свою жизнь провел где-то на передовой под ураганным огнем противника. Узколобое лицо с совершенно квадратной челюстью и несколько раз сломанным носом, покрытое давно не бритой щетиной, с небольшим шрамом на левой щеке, яркой розовой полоской проступавшей на небритой щеке, но самыми жуткими у него были глаза, черные и узкие, почти без ресниц, а главное, холодные и злые, абсолютно спокойные, принимающие весь мир таким, каким он есть, даже с удовольствием, считающие, что так будет лучше всего.

Форма была как у того же офицера, какой встречал нас у Торга, только гораздо лучше сделанная и точно подогнанная, без единой складки.

Разгрузник на груди был весь забит патронами и снаряжением, а на правой стороне груди была аккуратно вышита эмблема Республики. На боку висел черный противогаз, с висящим вниз шлангом от респиратора. Чуть позади него болтался шнур от пистолета, пристегнутый к кобуре, чтобы не потерять, если нет времени вставлять оружие обратно.

Теперь он молча стоял и ждал, пока я к нему обращусь и с каждой минутой моего молчания постепенно краснел все больше и больше, одновременно пытаясь проделать во мне дырку взглядом. Я же не собирался начинать первым, во-первых, из-за гордости и нежелания выказывать свое подчиненное положение, а во-вторых, я просто не знал, как к нему обратиться, начинать же с обыденного «здравствуйте» не собирался, как и, в принципе, желать ему здоровья. Гораздо интереснее было бы посмотреть на его смерть. Может, сказано и жестоко, но к людям, пользующимся общей бедой ради собственного блага или удовольствия, по-другому просто нельзя, Первым не выдержал все же он. Офицер, побагровев до состояния свеклы, неожиданно рявкнул на меня во весь голос, так, что даже бегавшие за его спиной новобранцы остановились, прислушиваясь к разговору.  Офицер орал на меня словно ради собственного удовольствия, выкатывая глаза и брызгая слюной, но ни разу не повторяясь в ругательствах, отчего я заключил, что именно в этом у него большой опыт, связанный с долгими тренировками тех же новобранцев.

– Как стоишь передо мной, ничтожество! – брызгая слюной на меня, – Кто ты вообще такой? Думаешь, раз повесили тебя на мою шею, то круче всех?!

Урод, позор своей матери! Встал смирно!

Я вытянулся в струнку, стараясь не обращать внимания на то, что в спине несколько раз хрустнули косточки, возможно, поврежденные во время побоев. И все же на лице не отразилось ничего из того, что я почувствовал. Выдавив самое суровое выражение лица, на которое только способен, рассчитывая, что так понравлюсь этой свекле с погонами гораздо больше, чем в первые минуты.

– Будешь ко мне обращаться только как господин полковник! Ясно тебе, свинья?

– Так точно, господин полковник! – рявкнул я, внезапно осознав, что слова « не стоит прогибаться под изменчивый мир», оказались ошибочными.

Слова «выжить» в таком отношении имело гораздо больше веса. А жить мне очень хотелось, и в этом отношении иногда приходится прогибаться гораздо сильнее, чем кажется в первый момент.

– Чем больше я на тебя смотрю, тем меньше ты мне нравишься! – рявкнул офицер, в очередной раз обдав меня потоком своей слюны, – ты ведь не в детский сад попал, а в карательный отряд! Понимаешь, срань ты собачья?!

Тут через такое пройти придется, что, боюсь, твой хлипкий позвоночник этого не выдержит. Сейчас с тебя взятки гладки, тебя уже обработали, поэтому можешь расслабиться, но потом с тебя спросят по полной. Хорошо объясняю?

– Так точно, господин полковник! – снова рявкнул я универсальную фразу, по идее обозначающее мое согласие со всем сказанным. Хотя в голове у меня уже закрутился рой вопросов. Если, как он выразился, «взятки гладки», то причем тут мой вызов. Если же ему что-то от меня было надо, то зачем тогда эти разговоры про мою недееспособность в их операциях.

Где-то в груди закололо нехорошее предчувствие.

– Семенов! – неожиданно громко позвал полковник, окончательно смутив меня. Меньше всего на свете я знал, кто такой этот Семенов и каким образом он вообще ко мне относится. Немного растерявшись, я оглянулся, пытаясь взглядом поймать позванного человека, чтобы хотя бы приблизительно представить, кем он может быть. И поэтому я был сильно удивлен, когда к полковнику подошел молодого вида парень, уже, конечно, много повидавший в наше неспокойное время. Все мы были такими,, и у каждого за спиной осталась тяжелая история, которую нельзя вспомнить без слез. Однако, на мой взгляд, он все же казался немного молодым для того, чтобы учинить надо мной какую-то страшную расправу. Больше он походил на клерка, который раньше только и занимался, что с важным видом перекладывал бумаги из одной стопки папок в другую. Однако полковник дал ему несколько иное задание, которое смутило меня еще больше.

– Посмотри за этими сопляками, пока меня не будет, – велел полковник своему подчиненному, почти по-отечески похлопав парня по плечу, – А у меня будет несколько другое задание. Надо проверить одного пацана.

 Этими словами он посмотрел на меня, отчего мне стало еще хуже чем прежде. Его пронизывающий взгляд, кольнувший мою душу при этих словах, пробил мою оборону с первого раза, хотя я и старался выглядеть бодрым.

Полковник, видимо, тоже почувствовал эту перемену в моем настроении и довольно улыбнулся, предвкушая мои будущие потрясения. А в том, что они будут, я был уверен практически полностью. И ничего хорошего они мне не принесут. Особенно дурно мне стало после спокойных слов полковника, крепко сжавшего мое плечо:

– Пошли, – он чуть наклонил голову, кивком указывая в сторону одного из перестроенных зданий, стоящих около площади, которую сейчас заканчивали ровнять, – У  меня к тебе есть одно небольшое дельце, которое надо проверить.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ним, особенно после того, как рядом, словно из-под земли, выросли два охранника, угрюмых и совершенно не похожих на ту шпану, что вели меня вниз. Эти больше походили на обструганные бревна, с толстыми ручищами, в которых зажатые автоматы просто терялись и казались маленькими игрушками, по ошибке попавшие к таким здоровым и взрослым мужикам. Много раз битые и ломанные морды у обоих были, кроме выражения абсолютной, даже непробиваемой жестокости и тупой злобы, исподлобья глядевший на окружающий мир, ни у одного, ни у другого на лице не было ни проблеска интеллекта, даже брови почти сразу переходили в угловатую макушку головы, на которой росли короткие грязные кудри.

Оба охранника почти сразу же сжали меня  по бокам, не давая ни шанса свернуть в сторону или отстать. Не разговаривая и не оглядываясь по сторонам, они в ногу пошли за полковником, почти волоча меня за собой.

Дверь, которая добродушно раскрылась перед полковником, не была укреплена ни пулеметными точками, ни бетонными блоками или укреплениями, только плотно оббита железными листами, даже петли были закрыты толстыми листами брони. Выпиленные куски стали намертво закрывали все щели между дверью и стеной, не было даже ручки или щели для замка, через которую можно было пролезть внутрь.

В коридоре тоже не было освещения, единственно место, через которое проникал внутрь свет, было дверным проемом, через который дневной свет немного освещал грязный, покрытый давно стоптанными досками, пол, облупленные стены, когда-то покрытые зеленой краской на всю высоту, а сейчас пошедшие трещинами и со здоровыми пробелами, где краска отваливалась целыми кусками. На полу остались пятна засохшей крови, которую никто даже не собирался оттирать.

Как только дверь закрылась, свет окончательно пропал, и я на несколько секунд оказался в абсолютной темноте, чувствуя только накачанные руки своих охранников, сжимающие меня по сторонам. Неосознанно напрягся, ожидая чего угодно, кроме накрытого обеденного стола и встречи с цветами. Полковник впереди щелкнул выключателем, и сразу после этого над головой одновременно включились четыре лампочки, осветив почти весь коридор. Плохо, оставив множество темных участков, покрытые пылью и больше светящие для себя,  чем для окружающих, все же оказались достаточно мощными, чтобы показать истинное предназначение этого здания.

Это была тюрьма. Как в мрачных фильмах про средневековые пытки и мучения. Не было ни одного окна, даже кошачье окошко под самым потолком было замуровано кирпичами и залито цементом. Двери были тяжелыми, сколоченными из толстых кусков дерева, скрепленных длинными полосками стали, просто сбитых друг с другом толстыми гвоздями с отбитыми шляпками. В каждой двери оставили небольшое окошко, забранное плотной решеткой. Даже страшно представить, каково было людям внутри, за этими толстыми дверями и в полной темноте, только с узким окошком, в котором изредка показывалось лицо охранника, обнадеживающее только тем фактом, что весь мир не заканчивается за давно запертой дверью.

Полковник уверенно шагал вдоль ряда запертых дверей, для меня вообще не имевших различий. Сложив руки за спиной, весело насвистывал незнакомую мелодию, иногда поглядывая на запертые камеры, но ни разу не останавливаясь. Прошли весь коридор, уткнувшись в подвальную дверь, сейчас распахнутую настежь. И там я увидел первого живого человека в этом помещении, обыкновенный охранник, с ленивым видом развалившийся на табурете и прислонившись спиной к стене. Рядом, на цепи, вбитой в стену, лежала здоровая сторожевая собака, жуткий гибрид овчарки и волкодава, с огромной зубастой пастью, из которой свисали слюни, капая на деревянный пол. Ленивым взглядом проводив меня, пес вяло тявкнул, но тут же снова улегся, уложив огромную голову себе на лапы. Охранник же, увидев приближающегося полковника, вскочил на ноги, едва не сбив табурет, запрыгавший по полу с деревянным стуком. Приложив руку к козырьку, он верным взглядом смотрел на своего командира, но тот не удостоил его даже взглядом. Остановившись около лестницы вниз, он махнул моим охранникам спускаться впереди. Пропустив таким образом меня вперед, пошел следом, уже перестав насвистывать и просто нарочито громко топая сапогами по ступенькам, словно специально прислушиваясь к эху. Мне же казалось, что я узнаю эти подвальные стены. Очень уж они походили на ту безликую серость, которая окружала меня в те дни, когда я был безвольной игрушкой для пыток. Сквозь завесу боли, застилавшую глаза, почти все время видел эти покрытые цементом стены и щербатый потолок с грубой проводкой, прибитой гроздями. Не сумев скрыть все эмоции, я иногда крутил головой, отмечая знакомые детали. Правда, я мог и ошибаться, они могли быть просто похожими. Насколько я помню, меня долго везли на машине.  Вряд ли катали кругами вокруг городка, пытаясь запутать. На такой дешевый трюк не стали бы тратить топливо, ставшее куда дороже золота. Должно быть, рабочие Республики не проявляли фантазии, перестраивая жилые коробки советского периода под нужды анклавов уцелевших людей.

Здесь подвал перестроили полностью, снеся все деревянные стенки, раньше делившие одно помещение на многочисленные кривые и косые подвальчики и на их месте собрав вдоль стен два ряда небольших, в которых человек мог находиться лишь скрючившись и почти не двигаясь, помещений с деревянными дверцами, в каждой из которых прорезали небольшое отверстие. Часть была открыта, но некоторые заперты, а из одной высунулась человеческая рука.

Я поскорее отвел взгляд оттуда.

В центре помещения расположился ряд пыточных орудий, на некоторых из которых еще не успели оттереть кровь, а в одной все еще болталось человеческое тело в армейском камуфляже. Полковник впервые при мне обратил на что-то другое свое внимание, отойдя от охраны и подойдя ближе к трупу, ткнув в него кулаком. К моему изумлению труп застонал и попытался дернуться. Распятый на железном кресте, у него это получилось не слишком удачно. Труп оказался еще живым человеком, настолько измученным, что уже почти ни на что не обращал внимания. Полковник довольно хмыкнул, а потом спросил у него:

– Ну что, неприятно? Понял, что значит не оказывать должного уважения? – эхо разносилось под низкими сводами довольно отчетливо и громко, – Палач!

Из темноты, скрипнув небольшой дверью, выскочил здоровый мужик в обыкновенном, но очень грязном камуфляже и высоких, подбитых гвоздями кирзовых сапогах, громко стучавших по полу. Подбежав к полковнику и отдав честь, громко рявкнул, докладывая о своем прибытии.

– Когда эта мразь в себя придет, – кивнул он в сторону распятого пленника, – всыплешь ему еще полсотни горячих. Ясно?

– Так точно, господин полковник, – быстро согласился палач, не убирая руки от головы, но немного сомневающимся голосом спросил, – А он выдержит, господин полковник? Его ведь надо на воскресенье оставить, сами же приказывали.

– Теперь это уже не важно, – махнул рукой офицер, а потом обернулся и взглянул на меня, зажатого между охранниками, – У нас уже почти готов отряд карателей, так что в пленниках отбоя не будет. А пока достань мне четвертый номер.

– Четвертый? Так ведь он… – снова усомнился палач, но увидев стальной взгляд своего командира, мигом забыл обо всех своих собственных мыслях и только рявкнул, – Будет исполнено, господин полковник! Сейчас достану его.

–Ну что, пошли, – позвал меня офицер, глянув на меня через плечо, – пора тебе оправдывать затраченное время, которое я потерял.

Четвертым номером оказалась коморка возле стены, на дверце которой мелом написали цифру четыре. Палач дождался, пока мы подошли ближе, и открыл щеколду, державшую дверь запертой. Полковник утвердительно кивнул, и он раскрыл следом саму дверцу, открыв лаз в небольшое темное помещение, где кто-то сидел. Разглядеть, кто именно, при таком слабом освещении было нельзя, да я и не собирался, уже представляя, что здесь ожидается.

Проверят на прочность мою верность, заставив убить беззащитного человека. Заодно выбьют из-под ног почву, связав с ними одной кровью, безвинно пролитой. Я тяжело вздохнул и попытался принять это как должное.

– Давай вылазь, – ткнул внутрь палач сапогом, – или думаешь там спрятаться?

Изнутри раздалось непонятное бурчание и кто-то, жутко избитый и измученный, постепенно начал выползать из коморки, радуясь шансу разогнуться. Вместо одежды на нем был какой-то измазанный балахон, открытые руки покрыты синяками и кровоподтеками. Дальнейшее я заметить не успел, потому что на свету показалось лицо этого человека, запертого здесь. Это был Андрей.

У меня отвалилась челюсть, когда я осознал это. Друг, которого я мысленно хоронил уже второй раз, оказался живым. И самое жуткое заключалось в том, что именно его мне придется убить, чтобы самому остаться в живых. Душа моментально разделилась на две половинки, одна из которых, не до конца задавленная обстоятельствами, гордая и с моралью, требовала немедленно плюнуть этой сволочи, называющей себя полковником, под ноги и отказаться, приняв смерть рядом с другом и гордо поднятой головой. Вторая же, малодушная и боящаяся смерти, говорила, что это необходимо, к тому же не таким и близким другом он был, а свой долг перед ним с лихвой рассчитал в тот момент, когда согласился помочь освободить его подружку. Если здесь погибнуть, а я ни сколько не сомневался, что полковник пустил мне пулю в лоб, если откажусь убить своего товарища, пользы от этого никому не будет, разве только крысы будут рады, что в канаву бросят вместо одного трупа два. А если выжить, то потом можно найти шанс расквитаться с этой Республикой за все, что успела натворить.

– И зачем на этот раз меня вытаскивать? – шепелявя разбитым ртом, спросил Андрей, с удовольствием потягиваясь, оказавшись на открытом месте, – Решили снова доставить себе удовольствие… – договорить он не успел, полковник ударил его ногой в живот, приказывая замолчать.

Свалившись на бок, мой друг заперхал, пытаясь справиться с новым приступом боли. По щекам поползли слюни, но он даже не обращал на это внимание. Чуть придя в себя, он снова с вызовом посмотрел вверх, и неожиданно для себя уткнувшись в меня взглядом. И тут же забыл обо всем, что хотел сказать, только щелкнул оставшимися зубами, едва держащимися в деснах.

– Миш… – пораженно прошептал он, – неужели это ты? Мне сказали, что убили… – и снова не успел договорить, прерванный ударом сапога полковника.

Мне было стыдно смотреть на него. Я физически не мог заставить себя сделать это, боясь, что Андрей сможет прочесть в моих глазах свою учесть. Вместо этого с ненавистью посмотрел на офицера, в глазах которого читалось откровенное злорадство, радость от того, что сумел так сильно зацепить меня. Под моим испепеляющим взглядом достал из кобуры пистолет, взвел его и вынул обойму.

– В стволе только один патрон, – сразу предупредил меня, передавая мне оружие стволом вперед, – Так что не думай выкинуть какую-то глупость. И целься лучше в голову, если он потом воскреснет, будешь голыми руками его успокаивать.

– Миш, про что это он? – с сомнением в голосе спросил Андрей, даже не путаясь встать и только приняв сидячее положение, – Ведь ты не будешь… – и подавленно замолчал, когда я взял пистолет в правую руку. Рукоятка мне сразу показалось тяжелой и неудобной, словно я в первый раз в жизни взял. Только гораздо тяжелее было смотреть на Андрея, тем более, не приняв окончательного решения и мучаясь сразу двойным грузом вины.

– Стреляй, – сказал полковник командным тоном, не терпящим возражений, – это твой единственный шанс прожить хоть еще немного.

Я посмотрел на него тяжелым взглядом, взвешивая оружие в руке и беря его в боевое положение. На какую-то долю секунду у этого человека мелькнул в глазах страх. И он, и я отлично понимали, что в таком положении успею поднять ствол и выстрелить прежде, чем офицер успеет хотя бы вскрикнуть.

Палач, конечно, наверняка после этого меня пристрелит, но полковника от дырки в голове это точно не избавит. Останавливала меня только полная безрезультативность такой выходки. От такого, бесспорно, героического поступка, ни мне, ни кому-либо другому ни выгоды, ни спасения не было, просто освобожу важную должность для нового кандидата.

Тяжело вздохнув, я повернулся к Андрею и вытянул руку с пистолетом, направив в сторону своего друга. Он, быстро задышав, прижался к стене, почти молящее глядя мне в лицо, пытаясь вцепиться в грязный пол пальцами, но лишь бессильно скреб ногтями по грязному и сухому цементу.

– Миш, ты что это? – бормотал он почти без перерыва, никак не в состоянии поверить в такое предательство, – Неужели ты станешь? Миш, да за чем же, неужели перед ними пресмыкаться… Как же так…

– Прошу тебя… – я попытался что-то сказать, но в горле ком встал, слова нельзя было произнести. Глотка стала такой узкой, что даже дышать стало тяжело. Перед глазами только и стоял ствол пистолета, перед мушкой прицела которого, никак не способного встать ровно, шаталась голова

Андрея, а может быть, ствол дергался, потому что я не мог руку держать прямо. Как представлю, что спускаю курок, так сразу только еще хуже становится. А его неразборчивое бормотание и пристальный взгляд офицера-республиканца только сильнее давили на душу, не давая возможности принять окончательное решение.

– Давай стреляй, – рявкнул полковник, толкнув меня раскрытой ладонью в спину, – Пока мне не надоело. Так что давай решайся.

– Миша, – почти взмолился Андрей, – ведь ты же не можешь так поступить.

Не может мой друг предать. Ведь, что ты сам мне рассказывал, как можно все изменить, стоит только по-другому на мир посмотреть, по совести, а не по наживе. Михаил!

Этого я уже выдержать не мог. Внутри что-то сломалось, и я понял, что не смогу выстрелить. Опустив оружие, я хотел уже повернуться к полковнику, сказать, что отказываюсь от этого, пусть делает со мной все, что захочет. А вместо этого мне в затылок уперлось дуло другого пистолета, холодное и твердое. Замерев, я даже не пытался шевелиться, не давая повода выстрелить, только медленно начал поднимать руки вверх.

– Это ты брось, – рявкнул полковник, – ты здесь уже не пленник, от тебя другое требуется. И ты сам знаешь, чего от тебя требуют.

Я опустил руки и взял пистолет поудобнее. Ствол оружия от затылка не убирали, только прижали к голове еще крепче. Было даже отчетливо слышно, как щелкнул снятый предохранитель, когда полковник решил подтвердить свои слова аргументом более весомым. Вот именно в такие моменты понимаешь, как сильно любишь жизнь. Со всеми ее мелочами и важными фактами, каждую секунду каждого дня. Как нравиться дышать, наслаждаясь вместе с каждым глотком воздуха любыми ароматами, которые нос способен уловить. Все эти звуки, запахи и ощущения, настолько постоянные спутники повседневной жизни, что к ним привыкаешь и даже не обращаешь на них внимания, считая их такой же обыденностью, как и все прочее. И как не хотелось от этого уходить, как не хотелось прощаться со всем этим, ставшим неожиданно важным и значимым.

Я почувствовал, как слезы закапали из глаз. Медленно, по одной слезинке, капая на щеку и скатываясь вниз, оставляя влажный и холодный след, почти сразу застывавший на прохладном воздухе и чуть стягивающий кожу.

– Считаю до трех, – тихо, сквозь зубы, процедил полковник, чуть толкнув меня стволом, – После этого я выстрелю сначала в тебя, а потом, можешь не сомневаться, застрелю твоего друга. И умрет он в любом случае, как, в прочем, и ты, если настолько глуп и не можешь увидеть той милости, что тебе оказали.

– Жизнь покупаешь, – сказал Андрей, неожиданно обмякнув и расслабившись, – И тебя они заставляют. Ну, тогда стреляй. Живи, ты этого достоин.

– Не говори так, прошу, – прохрипел я, ощущая, как меня начинает тошнить от напряжения, – нельзя так говорить…

– Один, – почти прорычал полковник, чуть сдвинув ствол оружия и уткнув его мне в шею.

Рядом палач, не очень уверенный в своем решении, достал из кобуры на поясе свой пистолет, марки ТТ, и тоже направил в мою сторону оружие.

– Миша, – попросил Андрей, – выстрели, он от тебя все равно не отстанет.

А тебе жить надо. От меня они все равно уже только кожу да кости оставили. Умеют, гады.

– Два, – сказал полковник несколько более мягким тоном, – послушай его, дело говорит. Отсюда либо выйду я, либо мы вместе. Парень в любом случае останется здесь с дыркой в голове, – с этими словами от толкнул меня вперед, так, что ствол моего пистолета уткнулся Андрею в голову.

Вздохнув, я с ужасом понял, что почти диаметрально противоположно поменял свое мнение. Теперь, поставленный в такие узкие рамки, два еще и подталкиваемый с двух сторон, мог выстрелить прямо в голову своему другу. Надо было только чуть-чуть надавить на спусковой крючок, остальное механизм сделает уже самостоятельно. Пуля ударит прямо в лобовую кость, пробьет ее насквозь и уйдет глубоко в  мозг, разом оборвав его жизнь.

– Стреляй, – попросил Андрей, – и мне поможешь. Не могу я уже здесь больше. Каждый день одно и то же. Я уже устал, поэтому закончи с этим и дай мне хоть умереть спокойно, без всяких мучений. Стреляй…

– Три! – громко рявкнул полковник, и мои нервы не выдержали.

Рефлексивно, даже не успев понять, что именно я делаю, нажал на спуск.

Пистолет громко выстрелил, и вокруг головы Андрея почти сразу же расплылся кровавый ореол из брызг, выбитых пулей, пробившей череп почти насквозь. Мой друг хотел сказать что-то еще, но не успел, так и оставшись с открытым ртом. Глаза закатились так, что я видел только одни белки. Тело обмякло и медленно сползло вниз по стене, в быстро набиравшуюся на полу лужу крови, толчками выплескивающуюся из рваной раны на затылке, где пуля вышла, и даже ударилась об стену.

Вздохнув, я не мог даже поверить, что все же совершил это. Настолько невероятно и абсурдно это выглядело. И все же от моей руки он погиб, именно я выстрелил в него, пусть и под давлением. Казалось, весь мир собрался в маленький комок, в котором со скоростью кинопленки вертелись все воспоминания об этом человеке, которого я знал, наверное, все же не так хорошо, как хотелось бы. Он согласился отдать за меня свою жизнь, приняв на такой обмен. Только на моей душе все равно этот выстрел осталось темным, расплывающимся чернильным пятном, разрастающимся все быстрее и быстрее. И уже никогда я не смогу сказать себе, что остался чистым, не смотря на все происходящее вокруг.

Пальцы сами разжались и пистолет, блеснув вороненым стволом в слабом свете электрической лампочки, упал на пол, звякнув о бугристый пол.

Проследив за ним взглядом, я нашел стрелянную гильзу от единственной пули, по иронии судьбы никуда не укатившуюся, а оставшуюся тут же, на расстоянии вытянутой руки от трупа моего друга. Не успел ее подобрать, когда тяжелый сапог полковника, зацепив подкованным каблуком за пол, отбросил пистолет в дальний угол помещения вместе с гильзой. Я поднял полный ненависти взгляд и смело посмотрел ему в лицо, уже собираясь высказать все, что о нем думаю, но увидел лишь ту же злорадную улыбку на лице. Именно этого он от меня сейчас и ждал, даже надеялся на это. И именно поэтому у него на руках перчатки со свинцовыми вкладышами. Боли я уже не боялся, да и не будет он меня убивать, но сова валяться в ногах у этого человека, в крови и соплях, дожидаясь, пока ему не надоест мешать меня с грязью, тоже не хотел. Пусть все будет по его правилам. Пока по его правилам…

– Успокойся, – сказал полковник, не убирая с лица своей ухмылки, – в первый раз всем тяжело. Не волнуйся, это пройдет. Тем более, что ты гораздо ценнее, чем он.

– Кто это тебе сказал? – я едва сумел разжать пересохшие губы, ссохшиеся и плохо подчинявшиеся. И даже не успел их закрыть, как меня прервали ударом в лицо. Как я и думал, именно для таких экзекуций у него на перчатки нашиты полоски свинца. Удар вышел больше похожим на разряд электрошокера. Взрывная волна боли прокатилась по всей голове, выметая мысли и ощущения. Весь мир перевернулся и улетел куда-то вверх. Когда перестал крутиться потолок над головой, то оказалось, что я лежу на полу, а из разбитого носа идет кровь, стекая по щекам и подбородку.

– Во-первых, – спокойно сказал полковник, возвышаясь надо мной и поправляя перчатку, – обращаться ко мне только на «вы» и первые слова, вылетающие из твоей пасти, должны быть «господин полковник». Еще раз услышу от тебя подобное неуважение, прострелю колено. Второй урок – никогда не подвергай сомнению то, что я тебе говорю. Если я сказал, что ты важнее, значит, ты важнее. Остальное тебя не касается. Это же и относится к любым приказам. Вопросы «зачем», «почему», «как» и прочие будут наказывать уже плетьми. Думаю, коже на твоей спине это не очень понравиться. Теперь можешь встать.