Текст книги "Сумерки человечества"

Автор книги: Кирилл Тимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

Пригнувшись, я прижался к стене рядом с оконным проемом. Не до конца выбитые доски, висевшие на отдельных гвоздях, перекореженные пулями или вовсе разбитые в щепки, мешали обзору, но мне много и не требовалось. В слепую выставив автоматный ствол наружу, надеясь только на самонадеянность местной охраны, спустил крючок. Снаружи раздались вопли раненных. Не подумав, что у кого-то из пленных может быть оружие, они стояли прямо перед самым окном, разряжая автоматы в темный провал окна.

Очередь, вылетевшая оттуда, оказалось полной неожиданностью. Пули перебивали кости и сухожилия, лишая возможности стоять. Несколько человек упали, оглашая криками боли весь двор, а их доблестные напарники, нисколько не беспокоясь о судьбе раненных, бросились укрываться за ближайшие машины. Возблагодарив Бога за столь щедрое распределение ума среди моих врагов, я высунулся из окна и смог прицелится. Трое лежали прямо перед оконном, хватаясь за перебитые ноги.

Оружие, брошенное и забытое, валялось рядом, но до него еще надо было дотянуться. Еще один лежал чуть позади, подогнув ногу с простреленным коленом, но держа в вытянутой руке пистолет, направленный, казалось, мне прямо в голову. С одной руки стрелять не очень сподручно, особенно, когда положение неудобное. Выстрелить охранник успел, но не попал. Пуля разбила раму окна в нескольких сантиметрах над моей головой. А вот я прицелился лучше, и первая же пуля попала ему в горло. Целился выше, в голову, но все-таки мастером стрельбы меня назвать было нельзя. Охранник почти сразу же вцепился в рану, открывшуюся на шее, но спасти это никак не могла. Кровь, хлынувшая под давлением, пошла через пальцы, от судорожных попыток дышать, выплескиваясь толчками, пузырясь и капая на одежду. Обе ноги, здоровая и раненная, елозили по асфальту в предсмертных, вряд ли осознаваемых судорогах, пока умирающий все еще цеплялся за жизнь. Ждать от него было больше нечего, и я вернулся к другим мишеням.

Новые выстрелы немного отрезвили лежавших вповалку охранников, и они уже тянулись за оружием, когда я обратил на них внимание. Первый уже почти дотянулся до своего автомата, лежащего в куче стреляных гильз, когда я поймал его на мушку прицела. Взгляд сошелся на автоматном стволе, и в тот момент, когда до него дошло, что целятся именно в него, охранник дико закричал. Крик прервался даже слишком резко, когда одна за другой подряд три пули попалив голову и грудь. Не успев даже дернуться, он завалился на бок. Второму я угодил в спину, когда он почти дополз до спасительного колеса стоявшей рядом машины.

Третий, перевернувшись на спину, успел схватиться за свой ручной пулемет, лежавший рядом на сошках, но тяжелое оружие одной рукой поднимать не очень удобно, и выпущенная в спешке очередь вышибла искры из асфальта в метре от меня, но в ответ получил пулю в грудь. Тяжело раненный, охранник упал на спину, разбросав руки.

– За мной! – велел Андрею, вылезая из окна. Остальные охранники спрятались от возможного огня, больше всего остального, в том числе и вреда своей драгоценной Республики, опасности своей собственной жизни.

Это давало нам фору в несколько секунд, за которые можно было вылезти из хорошо простреливаемого со всех сторон окна и спрятаться за ближайшими машинами. Укрытие из нее не очень хорошее, но от пуль и осколков защищает. Чтобы подогнать что-нибудь посерьезнее, понадобиться время, которое я ждать не собирался.

Андрей вылез из окна вторым, и чуть было не погиб, когда несколько пуль выбили крошку из кирпича. Ойкнув, он упал на асфальт и шустро пополз в сторону ближайшего трупа. Заметив вспышку чуть левее меня, я несколько раз выстрелил в у сторону, надеясь не столько попасть, сколько испугать охранника и заставить спрятаться обратно, однако услышал крик боли.

Снова спрятавшись за автомобиль, я мрачно ухмыльнулся. Как бы это цинично не звучало, но с большим опытом приходит и мастерство. Я цель едва видел, однако минимум одна из пуль все же в нее попало.

В ответ охранники открыли кинжальный огонь, беззаботно разряжая целые магазины в молоко, лишь бы не давать нам высунуться. Автомобиль, за которым я прятался, буквально затрясся от попаданий, когда пули начали быть в открытый бок. Уже прошедшая через ряд изменений, машина, однако не обзавелась противопульным бронированием, мгновенно покрылось пулевыми отверстиями. Колеса, пробитые сразу в нескольких местах, зашипели и сдулись, отчего мое укрытие немного покосилось. Осколки стекла, сыпавшиеся сверху, падали мне на голову и за шиворот, но я не смел даже поднять голову, боясь случайных рикошетов. Закрыв голову руками и сжавшись, дожидался, пока огонь чуть утихнет, чтобы хоть немного высунуться и помочь своим, но скорость и количество выстрелов не желали сокращаться, дырявя машину со скоростью дождя. Пришлось стрелять вслепую, выставив оружие из-за укрытия и не экономя патроны. Такого запаса, как охрана, я не имел, но придумать ничего лучше тоже никак не мог.

Несколько пленников попытались выскочить, но теряли драгоценные секунды, путаясь в общей цепи и пытаясь вместе сориентироваться, где можно спрятаться. Все так и остались лежать на асфальте, убитый один за другим. Больше никто не хотел показываться, хотя из плохо подогнанных досок уже начинали выползать струйки, а весь подвал был в дыму, как в тумане. Однако медленная и мучительная смерть от удушья многим казалась более привлекательной, чем мгновенная смерть под пулями. Кто-то ведь даже наверняка надеется, что сможет пересидеть это все и выбраться уже уверенный в безопасности. Хотя мне казалось, что охрана вряд ли пощадит хоть одного пленника после всего, что случилось. Если только раньше дым и огонь не сделают всю грязную работу.

Когда в очередной раз высунулся из-за своего укрытия, одна из пуль чиркнула по стволу и, пройдя дальше, оставила на руке полыхающий боль след, разорвав перчатку и рукав куртки Задела неглубоко, сорвав кожу и немного зацепив мышцы, однако стрелять я больше не мог. Любое движение руки отзывалось страшной болью, лишая даже возможности толком поднять автомат, не говоря уже о том, чтобы из него стрелять. Ругнувшись, я оглянулся на лежащие трупы. Оживать они еще не начали, но могли в любую секунду. Каждый зомби воскресал по-своему. Не было даже единого отрезка времени после смерти, когда мертвое и безжизненное тело начинает снова оживать, оно разниться от двух минут до нескольких часов, хотя обычно хватает около одного. Каков именно этот процент воскресающих в рамках «обычного», я не знал, просто услышал фразу. Только принято его считать за большинство. И все равно никто не ласт тебе гарантии, что повернувшись спиной к трупу, через минуту ты не почувствуешь его зубы у себя на шее.

Время критически поджимало. Хотя я собирался использовать второй заряд когда мы уже погрузимся в машину, пришлось взрывать сейчас, в надежде отвлечь внимание охраны от нас. Взрыв, гораздо более мощный, чем детонация обыкновенного снаряда, прогремел восточнее нас, поднявшись в небо настоящим огненным грибом, хоть и рассеявшимся через пару секунд.

Сработали еще их полузалитые бензобаки машин, и выстроенные в ряд цистерны с дополнительным топливом. Мелкие осколки разнесло на огромное расстояние со скоростью пули, ломавших и дырявивших все, во что ни попадали. Взрывная волна вышибла стекла во всем здании и повали почти каждого, кто в тот момент стоял на ногах. Свалило даже меня, отчего я с еще большей силой ударил раненную руку. В это мгновение показалось, что ее набили раскаленными углями, а в глазах на секунду потемнело.

– Пошли! – закричал я, прежде чем даже снова обрез зрение. Мощный взрыв, гораздо более сильный, чем можно было представить, даже обрушил часть здания возле стоянки, засыпав все вокруг здоровыми обломками.

Разлившийся после взрыва бензин продолжал гореть, чадя в небо густым черным дымом, забивающимся в нос и глаза. Утерев навернувшиеся слезы, я вытащил из подсумника противогаз и одной рукой еле нацепил на лицо и несколько раз сильно выдохнул, прогоняя через фильтр грязный воздух.

Люди, выбегавшие сразу из нескольких подвальных окон, кашляя и закрывая лица руками, цепляясь общими цепями, путаясь и поскальзываясь, бежали под огнем ошарашенных происходящим охранников, стрелявших часто и не прицельно. И падали, сраженные пулями. Повисшие на цепях тела мешали бежать остальным, волочась по асфальту, застревая и путаясь в ногах.

Люди с таким грузом толпились, не могли бежать и тоже гибли, не добежав до спасительных укрытий, возможно, всего несколько метров. Побег, неорганизованный и совершенно непродуманный, превратился в обыкновенную бойню, в которой пленники оказались в роли избиваемых. Мы с Андреем, учитывая, что один из нас еще немного ранен, не могли изменить ситуацию.

Тогда пришлось выбирать, либо умереть геройской смертью вместе со всеми остальными, либо пытаться убежать самостоятельно. Погибать теперь мне уже не хотелось. Не ради того я выжил, чтобы меня подстрелил бывший зек.

– Андрей! – закричал я из-за своего укрытия, надеясь, что мой друг еще жив, – Где твоя

Аня? Не смей говорить, что она погибла! Из-за нее сюда и ввязались!

Мне в ответ что-то закричали, но понять это я же не смог. Сильная рука схватила меня за плечо и резко дернула назад, так что я потерял равновесие и растянулся на земле. Зомби, один из воскресших охранников, попытался вцепиться мне в лицо, но зубы заскребли по линзам противогаза, не находя, за что зацепиться. Окровавленная голова охранника закрывала весь обзор, елозя зубами по линзам, оставляя желтоватые полосы на плексиглазе. Оправившись от испуга, я ударил его в висок и повалил на бок. Мерзкая тварь, не закрывая пасти, упала на мою раненную руку. Новый приступ боли заставил меня скривиться, но от испуга перед укусом я не мог позволить себе отвлечься. Две ненормально сильные руки вцепились мне в плечи с такой силой, что даже кости заныли. Пальцы зомби были словно каменные.  Да и автомат был зажат телом мертвеца, все еще держащего меня за плечи, поэтому я левой рукой выхватил пистолет, чуть не выронив его, и ткнул зомби в пасть. Тварь немедленно захлопнула рот, крепко прижав ствол, что мне, собственно, и надо было. Выстрелив, я понял, что все же ошибся. Пуля спокойно пробила небо и шею, зацепив позвоночник, и вышла с другой стороны, но даже не задела мозг. Осталась только рваная рана с вытекающей с краев кровью. Губы и почти вся задняя часть шеи превратились в ошметки, болтающиеся при каждом движении, а сзади еще торчали кости позвоночника. Резко дернув головой, мертвец вырвал у меня из руки пистолет, но не сразу понял, что его надо выкинуть. Убрав руку, я постарался вытащить и вторую, но зомби схватил ее двумя своими конечностями и ткнул в локоть пистолетной рукояткой, все еще сжимая зубы. Вскрикнув от испуга, что сейчас меня укусят, ударил зомби в лицо кулаком левой и, упершись ногами, все-таки выдернул правую руку из захвата, в очередной раз скривившись от боли в ране. Автомат остался трофеем мертвеца, прижатый его тяжелым телом. Пока он поднимался, я ударил его ногой в лицо, потом еще раз и еще, с каждым разом сильнее и сильнее. Потеряв равновесие, а может, специально, зомби повалился на меня, но я снова ударил в лицо ногой. От встречного удара позвоночник мертвеца не выдержал и переломился в том месте, где его зацепила пуля.

Мешком свалившись на землю, он не переставал сверлить меня взглядом и щелкать челюстью, хотя уже и не мог двигать телом. Чуть отполз от трупа, я тяжело вздохнул, трясясь всем телом. Сейчас я как никогда был близок к укусу. Другие мертвецы, тоже поднимавшиеся, уже или жрали тела убитых, или расползались в разные стороны, на шум стрельбы охраны Подняв свой автомат, я попытался встать.

– Стоять, мразь! – голос был совсем рядом, отозвавшись в нескольких шагах сзади, отозвавшись в голове неприятным звоном. Обращение было не самым доброжелательным, но и не обещало бережного обращения. Упав на колени, я услышал, как над самой головой просвистели автоматные пули.

Развернувшись так, что хрустнула поясница, не целясь, выстрелил на звук выстрелов. Охранник, оказывается, вскочивший на капот ближайшей машины, выронил свое оружие и согнулся, когда несколько пуль угодили ему в живот.

Больше сделать я ничего не успел. Пуля угодила в плечо, почти сразу со звуком пистолетного выстрела. Сила удара крутанула меня на месте, свалив с колен. От боли  внутри все оборвалось, а рука так вовсе не слушалась.

Не успел я и пошевелиться, отойти от ранения, как в затылок уткнулось дуло автомата, а спину к асфальту прижала тяжелая подошва сапога.

– Лежи и не двигайся, мразь, – прошипел злобный голос, совершенно незнакомый. Хотя, может быть, просто искаженный фильтром противогаза.

Ствол убрали, и я попытался приподнять голову, получив за это сильный удар прикладом в затылок. В глазах поплыли разноцветные круги, а во рту появился привкус крови, когда сила удара снова впечатала меня в асфальт.

Решив больше не дергаться и отдаться на волю судьбе, я расслабился и попытался успокоиться, прежде чем делать что-то еще. Раз не убили сразу, то вряд ли убьют и позже. Во всяком случае, еще несколько часов у меня есть.

Довольно грубо дернули за волосы и подняли голову вверх. Противогаз сорвали одним рывком, так что крепления чуть не лопнули, заодно сорвав кожу в нескольких местах. Зашипев от боли и неожиданно яркого света, ударившего прямо в лицо, все же успел услышать слова, не очень меня обрадовавшие.

– Какие люди! Я уж думал, что съели тебя где-нибудь десять раз. Хотя, должен сказать, ты меня не удивил. Говорят же, что гавно не тонет.

  Глава 15. Заблуждения.

Когда тебя избивают, а ты не можешь ответить, то постепенно начинаешь по-другому расставлять приоритеты. Вначале хочется ответить, вырваться, не смотря ни на какие путы и наручники. Пытаешься сносить удары без боли или отвечать ругательствами, но довольно быстро все это проходит.

Наступает время тупого отчаяния, когда твоя воля постепенно прогибается под медленным и методичными напором. Избивают не для того, чтобы убить, а для того, чтобы было больно, чтобы ты почувствовал свою полную беспомощность и в слезах, захлебываясь собственными соплями и мольбами, умолял перестать, закончить эту пытку. Такие люди хотят тебя сломать, вырвать к чертовой бабушке тот стержень, что называется характером и превратить тебя в униженное существо, ползающее под ногами, над которым можно измываться и издеваться сколько захочется. Здесь нет смысла или логики, они даже не задают вопросы, а просто избивают, получая извращенное удовольствие от твоих стонов и криков боли, от крови, текущей из разбитой кожи. Иногда с ними приходит кто-то еще, спокойно стоит в сторонке, наблюдая, как привязанного к стальному стулу человека медленно превращают в свежий фарш, едва держащийся на костях.

Мысли о побеге улетучиваются почти сразу, буквально выбитые из головы пудовыми кулаками палачей, обещающими при лишнем движении просто сломать ноги. Эти маньяки настолько все продумали, что обещают в таком случае наложить гнутые шины, по которым кости должны неправильно срастись, и ты навсегда утратишь способность ходить. Иногда насильно вливают в глотку пару литров воды, после чего с силой бьют в живот, наблюдая, как тебя рвет пополам с кровью. Весь мир сокращается до размеров маленькой подвальной комнатки без окошек и с единственной железной дверью прямо напротив тебя, в которой даже сам воздух насквозь пропах кровью, а на полу остались уже не отмываемые пятна, впитавшиеся в цемент пола. Даже время перестает иметь значение, отмеряемое только приходами палачей в комнату и очередными избиениями. И каждый раз после их ухода все мысли настолько разболтаны и раскиданы по всей голове, что не хватает сил даже сделать еще одну пометку в сознании, отмеряя еще один промежуток времени.

Пару раз, когда у палачей было особенно хорошее настроение, они развлекали меня рассказами о том, что случилось после того, как меня поймали. Как перебили всех, кто пытался сбежать, как ломали ноги тем, кто пытался сдаться, и бросали их мертвецам, как кричали раненные, когда их привязывали к осям ехавшего по бездорожью джипа. Никто не смог уйти, кроме меня. Да и мою нынешнюю жизнь сложно было назвать спасением.

Часто, особенно в те моменты, когда палачи в очередной раз проверяли на прочность мои кости, я даже завидовал уже убитым, тому, что уже успели отмучаться. И все же я не сдавался. Где-то в глубине меня глухо, в так ударам сердца колотилась единственная мысль, придававшая хоть какой-то смысл моему существованию. Измотанный побоями, в глубине души я твердил единственную фразу «я выживу», повторяя ее до бесконечности, сливая в один простой звук, но никогда не забывая. Когда меня избивали, когда мычали и пытали, когда просто вымещали на мне злобу, я, глядя в глаза мучителю, повторял про себя эту фразу. Как костыль калеке, эта фраза не давала мне упасть.

Наконец, видимо, решив, что я достаточно измотан, чтобы выбросить белый флаг, меня навести гости несколько более высокого ранга, чем мои обычные мучители. В тот день или ночь, меня это не очень волновало, дверь в очередной раз скрипнула и медленно открылась. Первыми вошли в комнату уже набившие одним только своим видом мне оскомину палачи, в своих забрызганных кровью, в том числе и моей, некогда белых футболках и заношенных до лакового блеска спортивных штанах. Оба вперили в меня уже знакомый взгляд, которым разглядывает мясник подготовленную на убой свинью, но вместо того, чтобы в очередной раз приступить к привычной уже экзекуции, встали по обе стороны от двери, сложив жилистые руки на груди, будто пытаясь спрятать оббитые костяшки пальцев.

Меня больше заинтересовала третья входящая фигура, своей важной, начальственной походкой говорившая о высоком положении среди всех этих убийц. Вместо чего-либо, похожего на униформу, на нем были обыкновенные серые брюки, правда, заткнутые в высокие черные ботинки из натуральной кожи, зеленый свитер с нашитыми на локти и плечи лоскутами коричневой кожи, видать, чтобы не протирались. Лицо было вытянутым, с водянистыми глазами за линзами узких очков и ухоженной щетиной на подбородке и щеках. За ним следовало еще четверо или пятеро человек в одинаковом армейском камуфляже, с таким преданным видом пытающиеся угадать любые его пожелания, что другого слова, кроме как «холуи», не заслуживали. Как только начальник остановился, один из них тут же поставил около него походный стул. Вместо благодарности дав холую зуботычину, эта явно важная персона уселась прямо напротив меня, словно пытаясь просверлить взглядом во мне дырку. Пытаясь представить, как я выгляжу со стороны, я искренне не мог понять, что на мне такого можно разглядеть, но в то же время первым нарушать молчание не собирался, боясь, что мне это может стоить еще нескольких гематом и выбитого зуба. Так мы молча несколько минут играли в гляделки, пока вошедший все же не заговорил.

– И как тебе у нас? – спросил он с самым невинным видом, с каким же спрашивает постояльцев хозяин отеля, интересуясь, не скрипят ли кровати и не перегорели ли лампочки в ванной. Однако у этого вид был совершенно серьезный.

– На мой взгляд, несколько тесновато, – я попытался развести руки в стороны, но лишь натянул связывавшие меня веревки, – Да и соседи попались чуть драчливые.

– Чувство юмора мы еще не растеряли, – с абсолютно холодным видом продолжил мой собеседник, – Как и способность внятно говорить. Такое редко встречается. Вот здесь до тебя один сидел, какой-то военный, он уже через трое суток только и мог, что кровью блевать. Жалко, конечно, интересный был бы собеседник. А вот ты будешь со мной разговаривать?

Повторить участь несчастного военного, оказавшегося здесь раньше, мне совсем не хотелось, поэтому я поспешил закивать головой, убеждая в своем желании разговаривать на любую тему, сколько бы это не продлилось, все лучше, чем быть регулярно избиваемым такими быками.

– Вот какой молодец, – сказал довольным голосом мой собеседник, попытавшись выдавить из себя какое-то подобие улыбки. Все впечатление портилось такими же холодными глазами, как и в первую секунду разговора.

На секунду мне показалось, что он один собирается сыграть в «плохого» и «хорошего» милицейского. А может, просто издевался. Угадать его настоящий ход мыслей не представлялось реальным.

– Стараюсь, – я изобразил какое-то подобие поклона, несмотря на привязанную шею. Тоже было одним из любимых развлечений моих мучителей.

Затягивали веревку до упора, дожидаясь пока я не посинею, а потом отпускали. Не успел я отдышаться, как начинали по-новому. От одного прикосновения веревки я чуть заметно дернулся, но собеседник заметил это и улыбнулся. Уже по-настоящему, такой улыбкой, от которой по коже начинали ползти мурашки. Мне стало совсем неприятно. В голове так и стояла картина, как он с таким же спокойным видом втыкает мне нож в печень. Хотя бы тот же самый, что вот так аккуратно, в ножнах, вист на поясе.

– Конечно, стараешься, – согласился мой собеседник, стерев с лица улыбку, – если бы не старался, то здесь бы не оказался. Вот ведь, что устроил прямо у меня под носом. Хорошо, что меня в тот день там не оказалось. Такое прибыльное место разорил. И ведь в одиночку, только каких-то рабов под конец набрав.

Услышав эти слова, я чуть заметно улыбнулся, хотя с распухшими губами это было совсем незаметно. С таким же успехом мог бы строить ему рожи, не вызывая никаких подозрений. Как-то по-своему восприняв дерганье моего лица, собеседник посчитал, что я попытался согласиться или отказаться.

– Вот и я тоже так считаю, – продолжил он, продолжая сверлить меня взглядом, – не мог парень один все это сделать, даже если бы захотел.

Во-первых, что больше всего смущало меня, но не доходило до моих скудоумных советников, зачем бы тебе все это вытворять? Не потому ли, что кто-то из здешних что-то тебе сделал? Не думаю. Откуда бы ты тогда снаряды достал? Да, не удивляйся, специалисты здесь неплохие тоже есть, нашли остатки. А вот, что я тебе скажу, погань ты подколодная, что прислали тебя военные, по мою душу или кого-нибудь из моих людей убрать.

А ту мелочь в машине для отвода глаз прислали. Как же я сразу тогда не догадался! Для переговоров со мной прислать какого-то лейтенанта! Надо было сразу его грохнуть, да в корзинке обратно отправить, чтобы знали, как лишний раз ко мне не соваться. И все равно рыбка попалась в сетку, хоть и почти весь косяк передох по дороге. Я даже не буду по второму разу это место заселять. Раз вояки хотят войну получить, то они ее получат. И лишнюю зацепку, где меня искать, они не найдут. А вот теперь ты отвечать будешь мне коротко и ясно. Если понял, кивни.

Я кивнул, уже соображая, как мне вести себя дальше. Дело шло к тому, что в конце разговора один из его холуев или сам мой собеседник совсем немилосердно меня, в лучшем случае, пристрелят. А может, умирать буду долго и очень мучительно. Это мне совсем не улыбалось, хотелось пожить хоть еще немного.

– Кем ты был до того, как все началось? – спросил начальник, закуривая сигарету. Она была подозрительно дешевой, чуть ли не «Прима», да и затягиваться не собирался, – Работал или учился?

– Учился, – кивнул я головой, – Студент. Из педагогического.

– Ну, в наши дни по специальности мало кто работает. Как связался с военными?

– В первые дни, когда еще эвакуацию пытались проводить, – я пытался врать таким образом, чтобы попадать в те слова, что от меня ожидали услышать, но при этом не вдаваться в подробности, боясь запутаться. В таком случае моя смерть наступила бы гораздо быстрее, – вместе с друзьями вырвались из здания универа, там нас зомби и загнали в один из домов, что ниже по улице, – используя свои обширные познания из топографии окрестностей университета, старался выглядеть как можно более правдоподобным, – Там жилые дома, один только строили. Залезли под крышу, лестницу за собой подняли. Два дня сидели, ждали помощи, потом нас подобрала одна из армейских машин. Так оказались в лагере беженцев.

– Пока хорошо рассказываешь, – кивнул допрашивающий, с брезгливым видом вытащив сигарету изо рта и держа в руке между пальцев, – Ладно, но пока недостаточно. Что дальше происходило, куда эвакуировали, как из общей массы выделился? Не сразу же тебе пушку в руки дали?

– Почти сразу же, – я кивнул головой, сам толком не поняв, что хотел этим сказать, – У военных народу катастрофически не хватало, на многие второстепенные работы выделяли мужчин из гражданских. К тому же оружия на складах оказалось гораздо больше, чем боеспособного населения, – под одобрительные кивки допрашивающего, я продолжил, чуть затормозив, словно вспоминая, как же дело было раньше, – тогда в первый раз взял в руки оружие. А потом пошло… Поездки в город, операции по захвату продуктов, одежды… Всего, что необходимо людям, не способным выживать без цивилизации. Тогда меня и заметили. За храбрость…

– И ты вот так просто согласился? – он специально выставлял напоказ свое притворное удивление, давая понимать, что глупого ответа мне не пережить. Только я к тому же и понимал, что и в другом случае мне долго не протянуть, а потому продолжал отчаянно врать, честно глядя ему в глаза. Детекторов лжи, действующих без помощи проводов или чего-либо еще, прикасающегося к человеческому телу, еще не изобрели и вряд ли уже когда успеют изобрести, поэтому сразу им не разобрать, где я соврал, а где сказал правду.

– А что я еще должен был делать? – я пожал плечами, прикидываясь недоумевающим, – так просто и дальше носится на побегушках, добровольцем, до тех пор, пока из города не повывозят все, кроме не поддающегося загрузке в кузов ландшафта? А потом спокойно сдать оружие и медленно помирать на полях картошки или в ремонтных бригадах? Такой участи я не хотел.

– И выбрал смерть быструю? – без тени иронии, абсолютно серьезно спросил меня допрашивающий, – Жуткое безвылазное дело, с будущими обещаниями славы и почестей? Можно спросить, как ты на это купился?

– Как раз на славу и почести купился, – признался я, стеснительно уткнув глаза в пол, – Если бы вернулся, то меня знал бы весь анклав. Каждая девчонка была бы моей уже заранее. А к этому обеспеченное будущее и место в вооруженных силах, в элите.

– Дурак, – ткнув пальцем в мою сторону, он повернулся к своим холуя, – Гордый дурак, поверивший во все, что ему рассказали. Нет, как ты вообще сумел выжить? Даже если бы тебя не убили бы здесь, то убрали бы уже дома, как ненужного свидетеля.

И все почести твои состояли бы из пули в затылок, да братской могилы без подписи. Неужели ты до этого не допер тем, что у тебя там вместо мозгов в голове?

Я изобразил на лице искреннее удивление и разочарование, но боясь, что это плохо заметно, все же решился добавить:

– Они не могли меня обмануть…

– Может, и не могли, но сделали это четко и аккуратно. У тебя даже был бы шанс спастись, ели бы ты не полез за этими рабами. Уехал бы себе спокойно, посвистывая под нос, – тут он посуровел и четко спросил, – Зачем ты за ними полез?

– Жалко стало. Все же живые люди, – моя наивность, похоже, полностью устраивала человека, со мной разговаривающего. Или обо мне лично, либо обо всем, связанном с анклавами военных, этот бандит был чрезвычайно низкого мнения, что мне играло на руку, – они не сделали ничего такого, за что должны были бы умереть такой страшной смертью.

– А те, кого ты подорвал, значит, должны были умереть? – поинтересовался мой собеседник, по привычке закурив сигарету, но тут же сплюнув с брезгливым видом, а потом и вовсе забросив наполовину сгоревший окурок в дальний угол, – Так получается, по твоей логике?

– А скажите, что нет? – настолько обнаглел, что даже решился ответить вопросом на вопрос. Я чувствовал, что разговор, со стороны больше похожий на откровение, подходит к концу, и мной овладело какой-то совершенно отрешенное от происходящего чувство, будто я читаю рассказ, который на самом интересном месте должен подойти к концу. Героя было жалко, но книжку можно просто поставить на полку, где она и будет пылиться еще очень много лет. Понимание, что все происходит именно со мной, и именно моя жизнь сейчас должна подойти к концу, никак не приходило, сменившись желанием чем-то скрасить сей жалкий обрывок времени от, как я рассчитывал, длинной нити моей жизни. Когда-то, еще на первом курсе, одна моя знакомая хвасталась, что может читать судьбу человека по руке, вроде как бабушка, цыганка, ее этому научила. Тогда, помнится, взглянув на мою ладонь, она не удержалась и удивилась: «вот это линия жизни!». Ничего особенного про мою судьбу она не сказала, но вот эта фраза мне запомнилась. Сейчас же это предсказание не оправдывалось, грозя обернуться полным провалом бабушкиных уроков.

Допрашивающий с минуту мерил меня грозным взглядом, как мне показалось тогда, примеряясь, куда лучше ударить ножом, а потом тихо засмеялся, окончательно выбив меня из колеи столь неожиданным перепадом настроения.

В чем именно состояла соль шутки, мне было не очень понятно, но его она очень развеселила. А главное, взгляд его резко потеплел, уже не был холодным и оценивающим. Небольшая хитрость все же оставалась, без этого никак, но на меня уже не смотрели, как на мясной ряд на прилавке.

Хлопнув меня по щеке, он повернулся к своим холуям и выдал свое заключение по увиденному и услышанному сейчас.

– Вот это парень. Наивный, идиот, да к тому же еще и благородный.

Никогда прежде не встречал такого сочетания. Я вообще не представляю, как он дожил до этого возраста. Тебе сколько лет?

Вот этот вопрос для меня почему-то оказался сложнее, чем все остальные.

Фактически, я настолько перестал придавать значение этой цифре и собственному дню рождения, на фоне всего происходящего, что они выветрились у меня из головы. На секунду я замолк, судорожно вспоминая, а сколько же мне на самом деле лет, но потом вспомнил год собственного появления на свет, и остальное всплыло в памяти само собой. Чуть кашлянув, стараясь скрыть замешательство, сказал, что этим летом мне исполнилось двадцать один год.

– Вот, что значит тонкий подход, – указующе подняв палец, провозгласил мой собеседник, снова отворачиваясь к своим холуям, – Пытки никогда не были актуальны. Боль заставляет человека говорить, но часто он просто повторяет слова мучителя. А вот страх перед болью заставляет говорить правду. И сначала надо пытать, а потом уж спрашивать, а не наоборот, как мне кто-то предлагал, – с этими словами он бросил испепеляющий взгляд на одного из своих подчиненных, отчего тот на глазах съежился и попятился.