Текст книги "Библиотека литературы США"

Автор книги: Кэтрин Портер

Соавторы: Юдора Уэлти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 59 страниц)

Воспоминания возвращаются, как весна, подумала Лоурел. Воспоминания чем-то похожи на весну. И случается, что от старого корня идет весь цвет.

– Ну ладно, с Лоурел теперь все ясно. А вот Фэй – кому-нибудь, кроме Теннисон, ясно, что с ней делать? Не знаю, как нам тут быть, – сказала мисс Адель, и ямочка от сдержанной улыбки тенью легла на ее щеку. – Ведь мы себе даже отдаленно не представляем, как нам быть с этой Клинтовой вертушкой, бросил ее нам на руки, абсолютно не считаясь с нашими чувствами. – Она была в ударе и даже в этот день снова стала сама собой.

– Разве что съездить ей по башке чем-нибудь покрепче, потяжелее, – добавила мисс Теннисон. – Она-то нас всех переживет. И будет сидеть на этом месте, когда от нас и следа не останется. И почему это всем мужчинам кажется, что ее нужно опекать?

– Майор только и делает, что пускает над ней слюнки, – поддакнула старая миссис Пийз.

– Ну, он-то еще не самый главный болван. То-то Клинт поразился бы, если бы вдруг услышал сейчас наши разговоры! – энергично заявила мисс Теннисон. – Я просто удивляюсь мужчинам.

– Лоурел – вот кто должен был уберечь его от этих глупостей. Ни к чему ей было выходить за моряка в военное время. После смерти Бекки Лоурел должна была остаться дома. Да, девочка, ему так нужен был хоть кто-нибудь в этом доме, – сказала старая миссис Пийз.

– Но только уж никак не Фэй, – сказала мисс Теннисон. – Чтоб ей пусто было!

– Она ведь никому ничего плохого не сделала, – заметила мисс Адель. – Напротив, она придала какой-то смысл жизни одинокого старого человека.

– Я бы не стала уточнять, каким образом, – вставила мисс Теннисон, поджав губы.

– Мы просто враждебно ее встретили, бедную бродяжку… – сказала мисс Адель. – И она не могла этого не почувствовать. Хотя в ней враждебности еще больше. Врожденной враждебности.

– Если бы я только знала, что Клинт собирается кого-то подыскать на место Бекки, уж я бы ему нашла замену получше Фэй. И прямо здесь, в Маунт-Салюсе, – сказала мисс Теннисон обиженным тоном. – Могу даже сказать, кто прямо выскочил бы за него…

– Но Бекки он отыскал не в Маунт-Салюсе, – напомнила мисс Адель, и все, кроме пересмешника, сразу замолкли.

– Значит, эту склонность Лоурел унаследовала от него. И она нашла своего Филиппа Хэнда тоже не у нас дома, – сказала мисс Теннисон.

Лоурел встала.

– Лоурел уж, наверно, хотела бы проводить нас, – сказала мисс Адель, тоже вставая. – Мы и так достаточно долго ее тут задержали.

– Только не зови нас в дом, как-нибудь без нас разберешься, – снисходительно заявила мисс Теннисон. Помахав рукой, она пошла к выходу на улицу. Старая миссис Пийз неторопливо удалялась, сворачивая свое вязанье, и наконец скрылась за калиткой, ведущей в ее собственный, никому не доступный садик.

Провожая мисс Адель к ее калитке, Лоурел услышала какой-то звук, слабее песенки, доносившейся с верхушки дерева. Звук был ритмичный и приглушенный, как будто кто-то слегка встряхивал тамбурин.

– Маленькие разбойники! Посмотри-ка, что они вытворяют, – сказала мисс Адель.

Кардинал с разлету нырнул в листву фигового дерева и задел крылышком за жестяной кружок – птичье пугало. Раздался негромкий звон. Следом за ним налетел второй кардинал, потом – сразу несколько. Тонкие посверкивающие кружки были отполированы до блеска, промыты дождем, и алые птички, соперничая друг с другом, нападали на собственные отражения. После каждого легкого удара птицы взвивались выше, делали крутой вираж и устремлялись вниз, раз за разом.

– О, это же игра, они просто играют! – сказала мисс Адель, легким шагом направляясь в свой дворик.

2

Лоурел стояла у двери в библиотеку. Ее отец, женившись и выйдя в отставку, перенес сюда все, что ему было нужно, из своей конторы в здании маунт-салюсского банка на главной площади.

Наверное, тесная комната, сколько ее ни забивай, в общем не меняется. Одна стена осталась точно такой же, как прежде. Над книжной полкой висела укрепленная планочками карта округа – отец знал здесь каждую милю. Над другой полкой располагались портреты его отца и деда – генерала армии конфедератов и миссионера в Китае. Похожие как две капли воды, они были старательно выписаны одной и той же рукой на досках, слегка покосившихся от тяжести, но чинно висевших бок о бок: две пары бровей были совершенно одинаково вычерчены в виде маленьких ручных пил, зубьями вниз, и наведены черной «ламповой копотью».

Она с первого взгляда поняла, что книги все целы. «Наводнения в Алабаме и Миссисипи» – название чуть наискось тянулось по узкому зеленому корешку книги, она стояла на том же месте, как и прежде, рядом с иллюстрированным изданием стихотворений Теннисона, а дальше – Хогг «Исповедь невинного грешника». Она провела пальцем по любимым книгам, словно хотела приласкать их: «Эрик Ясноглазый» и «Джейн Эйр», «Последний день Помпеи» и «Действуйте, Дживз!». Книги прижались друг к другу, словно давным-давно стали одной семьей. И каждая из них говорила с ней голосами ее отца и матери. Может быть, подчас им было не так уж важно, чтó именно они читают вслух; главное было в дыхании самой жизни, которое веяло меж ними, подхватывало слова, звучавшие в эту минуту, и приносило нескончаемую радость. Бывает, что двое говорят друг с другом и любое слово прекрасно или кажется им прекрасным. В другом книжном шкафу – он казался немного ниже, может быть из-за двух тяжеловесных фолиантов: полного словаря Вебстера и фамильной Библии Мак-Келва, лежавших наверху, – стоял весь Диккенс, полторы полки, старинные корешки алых переплетов пострадали от пожара, истрепались до лохмотьев. У «Николаса Никльби» корешка вообще не было. А под ними стоял Гиббон, и хотя эти книги в огне не побывали, их корешки сами собой потемнели, как пепел. Гиббона не оберегали, как святая святых: между двух томов выглядывали «Приключения Шерлока Холмса». Лоурел стерла пыль с каждой книги и поставила их обратно, на те же самые места. В библиотеке теперь стало немного темнее – одно из двух окон, выходящих на сторону Кортлендов, было заставлено рабочим бюро судьи Мак-Келва. Там громоздились своды законов, журналы, еще множество словарей, «Миссисипи» Клейборна и «Справочник по Миссисипи». На полках стояли книги, папки, картотечные ящики, и отовсюду торчали закладки и бумажные билетики. На самом верху бюро стоял еще телескоп с вытянутой трубой, очень похожий на маленькую бронзовую пушку.

Лоурел отодвинула стекла и начала протирать и ставить на место все, что попадалось под руку. Его бумаги были разложены в особом порядке – она подумала, что, наверное, от самых важных к менее важным. Свои служебные бумаги он хранил еще с тех пор, как был мэром Маунт-Салюса, там была и старая его речь, произнесенная при открытии новой школы («И вот что я обещаю всем вам, молодые люди, сидящие передо мной…»). Именно из-за этих обещаний речь была для него значительным документом. Была там и папка, битком набитая документами, имевшими отношение к Большому наводнению, снесшему дом Мак-Келва на берегу реки; в ней были отчеты и статьи, которые он собрал о наводнениях и борьбе с ними. И вот люди уже совсем позабыли об этом этапе его жизни, об этой его работе, о его «неблагодарном труде». Этот город был так же недостоин его, как была недостойна его Фэй, подумала она, касаясь пальцем слоя пыли, покрывшей все написанное им.

Лоурел оторвала глаза от рукописей и на минуту подошла к окну. По соседству, в своем дворике, мисс Адель вешала на веревку для белья что-то белое. Она как будто интуитивно почувствовала ее взгляд и, обернувшись к окну, подняла руку и помахала Лоурел. Так машут, когда кого-то зовут. Это ее боль зовет меня, подумала Лоурел, представляя себе, как часто, должно быть, отец стоял на этом самом месте, чтобы дать передохнуть глазам, и глядел прямо на мисс Адель, даже не замечая ее.

И при этом он любил их семью. Когда Кортленды переехали в город из деревенской глуши, они распахали поле за домом, а позади поля, на пастбище, держали коров. У Лоурел с детства сохранились воспоминания, как миссис Кортленд продавала молоко и судья огорчался, узнав, что она давала своим детям снятое, голубоватое молоко, а сливки шли на продажу.

Но пока доктор Кортленд сам ей не сказал, Лоурел ничего не знала о том, что медицинское образование он получил отчасти благодаря ее отцу. Никогда судья Мак-Келва богатым не был, только в последние несколько лет, совершенно неожиданно, он получил какие-то деньги, когда открыли нефть на нескольких акрах песчаной земли, все еще принадлежавшей ему в какой-то глуши. Денег было не так уж много, но вместе с пожизненным жалованьем вполне достаточно, чтобы уйти на покой без всяких финансовых забот. «Вот видишь, – написал он Лоурел, вернее, продиктовал Дот, которая обожала, печатая на машинке, подчеркивать его слова, – кто теперь скажет, что я напрасно так и остался оптимистом, даже после Потопа? А не хочется ли тебе удрать с работы, пригласить кого-нибудь из друзей да отправиться всей компанией встречать весну в Англии и Шотландии?» Но вслед за этим пришла весть, что он собирается жениться на Фэй.

Она прошла уже по всей комнате – теперь настала очередь письменного стола. Он стоял посреди комнаты – отцу он достался от прадедушки, делали его в Эдинбурге, – и его тяжкая массивность казалась внушительной, индивидуальной, как громадный концертный рояль. (Позабытый рояль в гостиной выглядел совершенно безликим.) Позади стола раскинуло подлокотники кожаное кресло – теперь его вернули на старое место.

Лоурел подошла к столу. На нем напротив отцовского кресла всегда стояла фотография ее матери: Бекки оторвали от дела в саду и попросили сесть на скамейку – естественно, портрет получился несколько суровый. Теперь его больше не было. Конечно, это можно понять. Теперь здесь осталась только одна фотография – она и Филипп, сбегающие вниз по ступенькам маунт-салюсской пресвитерианской церкви сразу же после свадьбы. Отец вставил ее в серебряную рамку. (И Лоурел тоже. Ее замужество было волшебно легким, таким легким – и кратким и завершенным, и все было связано с Чикаго, а не с этим домом.)

Но на стол что-то пролили. Твердые ярко-красные капли на темном дереве – нет, не сургуч – лак для ногтей. Застывшие капли вели, как следы, к креслу, словно Фэй, примостившись на ручке кресла, намазала ногти и пробежалась пальцами по столу.

Лоурел села в кресло отца и протянула руку к верхнему ящику – никогда в жизни она не посмела бы открыть его. Он не был заперт, да и запирали ли его когда-нибудь? Ящик поддался легко, почти невесомый, как и пустой отцовский ящичек из-под сигар – единственное, что осталось в столе. Один за другим она открывала все ящики по обе стороны громадного стола – из них все выгребли. Значит, кто-то все-таки поспел сюда раньше ее.

Разумеется, все его документы хранились в сейфе у него в кабинете, ими теперь занимался майор Баллок, а завещание было в нотариальной конторе. Но что сталось с письмами, которые он получал, с письмами ее матери?

После их женитьбы мать писала отцу каждый день, когда они расставались, – так она сама говорила. Он часто уезжал на сессии суда, в деловые поездки, а она – всю их совместную жизнь – каждое лето обязательно проводила целый месяц в Западной Виргинии, «там, дома», и обычно брала с собой Лоурел. Где же все ее письма? Куда-нибудь запрятаны, вместе с ее портретом – в саду?

Их не было нигде, потому что он их не хранил. Он никогда не берег их: Лоурел знала это, прекрасно знала с самого начала. Он быстро расправлялся со всей своей корреспонденцией и, ответив на письмо, тут же бросал его в корзину для бумаг. Лоурел не раз видела это своими глазами. А если это было письмо ее матери и она звала его, он просто приезжал.

Но здесь не было ни следа ее матери; Фэй ничего не удалось найти, а Лоурел – взять себе. Только один человек оставил тут следы – цепочку лаковых капель. Лоурел принялась старательно уничтожать их: она сковырнула их с поверхности стола и терла его воском до тех пор, пока и от них следа не осталось.

Это было в субботу.

3

– Лоурел, ты помнишь, ведь мы и вправду были подружками на твоей свадьбе! – воскликнула Тиш, когда они воскресным вечером сидели после обеда за стаканом вина.

Хотя родители всех подружек по-прежнему жили в нескольких кварталах от дома Мак-Келва, почти все они, вернее, их мужья построили себе новые дома в «новом районе» Маунт-Салюса. Их дети жили еще дальше и уже учились в колледжах. Только младший сын Тиш еще жил дома.

– Но он к нам все равно не выйдет, – сказала Тиш. – У него гостья. Девица влезла прямо в окно к нему в комнату. В шахматы, говорит, пришла играть. Так и сказала. Но по-моему, это та же самая барышня, которая вчера влезла к нему в окно в одиннадцать вечера. Я увидала фары на подъездной аллее и пошла взглянуть. А звонят ему каждую минуту, и все девочки. Ему ведь уже пятнадцать… Помнишь мою маму на свадьбе? – продолжала Тиш. – Только все окончилось, смотрю, она плачет-заливается. Подошла к твоему отцу и говорит: «Ах, Клинт, как все это грустно!» А судья Мак-Келва ей в ответ: «Что вы, Теннисон, если бы я думал, что все это грустно, я бы не разрешил им пожениться».

– «Не разрешил»? Да я никогда не видела, чтобы человек так радовался на свадьбе, – сказала Герт.

– Война войной, а мы пили настоящее шампанское – судья сам за ним посылал в Новый Орлеан! – воскликнула одна из подруг. – И оркестр был, негритянский, пять человек. Помните?

– Мисс Бекки считала, что это чистейшее мотовство. Ребячество. Но судья Мак-Келва настоял на своем: свадьба так уж свадьба, по всем правилам.

– Ведь Лоурел у него единственная.

– Мама втайне всегда была суеверной, – сказала Лоурел, словно заступаясь за мать. – Может быть, она решила, что это плохая примета – так радоваться своему счастью…

С шезлонга у окна она видела, как на западе мерцают зарницы, словно трепещут крылья птиц, ныряющих в воду.

– Значит, судья Мак-Келва старался ее успокоить. Помнишь, какой прием мы устроили в твою честь? – Герт с ласковой усмешкой хлопнула Лоурел по плечу. – Тогда еще старый клуб был цел, до пожара, теперь такого зала нигде не найдешь.

– А Фил хорошо танцевал, Полли? Совсем не помню. – Тиш раскрыла объятия, словно ожидая, что воспоминание само придет и унесет ее в танце и все сразу оживет.

– Уверенно, – сказала Лоурел, немного отвернувшись и прижимаясь щекой к подголовнику кресла.

– Твой папочка не меньше нас умел веселиться на больших балах, лишь бы все было изящно, красиво да чтобы мой предок не успел перебрать, пока все не разъедутся, – сказала Тиш. – А моей маме лучше было бы тогда поберечь слезы до свадьбы своей собственной дочки.

Тиш была единственной разведенной из их компании, как Лоурел была единственной вдовой. Когда-то Тиш убежала с капитаном футбольной команды своего колледжа.

– Помню, однажды, когда твой отец был мэром города, им надо было ехать на какой-то вечер в Джэксоне – то ли на съезд адвокатов, то ли на прием к судье, – словом, судья Мак сам купил платье для мисс Бекки, привез платье в коробке – вот был для нее сюрприз! Крепдешин, и весь расшит бисером. Понимаете – бисером! От ворота до самого низа – сплошная вышивка, – сказала Тиш. – Да где же ты тогда была, Лоурел?

А Герт добавила:

– Он купил платье в Новом Орлеане. Какой-то приказчик ему навязал.

Из дальней комнаты послышалась музыка – Дюк Эллингтон.

– Теперь молодежь под эту музыку не танцует, наверно, они под нее в шахматы играют, – вполголоса сказала Тиш одной Лоурел и продолжала, уже громче: – А мисс Бекки ему говорит: «О Клинтон, если бы я знала, что ты станешь так меня баловать, я бы попросила тебя привезти мне мешок оческов хлопка с фабрики». Представляю, как она это сказала!

– Но платье-то она носила? – спросил кто-то, и Тиш сказала:

– Ну, они друг для дружки готовы были пойти на что угодно. Конечно, иногда носила. А тяжести оно было непомерной! Мисс Бекки по секрету говорила маме, что, когда она не надевала платье – а она его старалась не надевать, ей приходилось складывать его в деревянную кадку.

Подружки хохотали до слез.

– Но когда она хотела сделать судье приятное, она надевала это платье. И как она умела его носить! – сказала Герт. – Но что меня совершенно ошеломило, Лоурел, – это его брак с Фэй. Особенно когда я увидела эту Фэй, – продолжала Герт. – Увидела, кого он взял.

– В самом начале мама спросила, можно ли ей созвать друзей, познакомить ее с ними, по-моему, она хотела сделать это ради него – просто пригласить кое-кого на чашку чаю. А Фэй сказала: «Ах, пожалуйста, не беспокойтесь и не устраивайте мне сборищ, как на аукционе. Это может, для Бекки годилось». Бедный судья Мак! – Тиш улыбнулась, обратившись к Лоурел. – Ведь он только жену не сумел выбрать, а вообще-то он был вполне деловой, милый наш старичок!

– С каких пор ты стала подсмеиваться над «старичками»? – спросила вдруг Лоурел дрожащим голосом. – Неужто они для вас теперь только повод для веселых рассказиков? – Она сердито взглянула на Тиш. – И как ты можешь подшучивать над моим отцом?!

– Полли! – Тиш крепко обняла ее. Да разве мы над ним смеемся? В нем ничего смешного и в помине не было, как и во всех наших родителях. – Она засмеялась, глядя прямо в глаза Лоурел. – Да разве мы не горюем? Вместе с тобой горюем.

– Знаю. Да, я знаю, – сказала Лоурел.

На прощанье она расцеловала их всех уже с благодарной улыбкой. Подружки должны были встретиться еще раз. Завтра в полдень они все вшестером собирались заехать за Лоурел и отвезти ее на аэродром.

– Как я рада, что больше вам уже некого терять, милая, – твердым голосом сказала мисс Теннисон Баллок. Несмотря на поздний час, она и майор заехали сюда – попрощаться с Лоурел.

– Да что ты! У нее ведь есть Фэй! – возмутился майор Баллок. – Хотя и на ту, бедняжку, свалилась огромная тяжесть. Непосильная тяжесть.

– Нам дается свыше только то, что мы в силах вынести, – поправила его мисс Теннисон. Они прожили вместе такую долгую жизнь, что она стала изрекать истины еще более начальственным и безапелляционным тоном, чем сам майор.

Лоурел расцеловала их обоих, потом сказала, что пойдет домой пешком.

– Пешком! В этакий дождь! Да кто же ходит пешком в Маунт-Салюсе! – заволновались все разом. Ее никак не хотели отпускать. Майор Баллок настоял на своем и пошел ее провожать.

В этот последний вечер подул теплый ветер и дождь налетал неровными порывами, словно готовя какое-то стихийное бедствие. Майор Баллок с треском раскрыл зонтик и галантно водрузил его над головой Лоурел. Он быстро, по-военному зашагал рядом с ней, задавая бодрый темп.

Майор Баллок всегда жил жизнью своих друзей. Он все переживает с ними вместе, но до определенной границы, подумала Лоурел. А мисс Теннисон жила его жизнью. Сейчас он на ходу стал напевать что-то негромким добрым тенорком. Казалось, что он в этот вечер от чего-то освободился. К нему уже возвращалось хорошее настроение.

 
Ходил он.
Бродил он
По городу, дружок,
И вдоль и поперек… —
 

напевал он.

Платаны в молодой листве склонялись над площадью, и небольшой знак «Нет разворота», подвешенный над перекрестком, болтался и раскачивался на проволоке, как на трапеции. Трудно было разглядеть циферблат часов на ратуше. В темном парке статуя генерала конфедератов и концертная эстрада, словно призраки, маячили в смутном ореоле дождя – впрочем, это и были призраки, сжившиеся друг с другом за долгое время, как старые супруги.

 
Бродил, пока его не сшибли с ног, —
 

пел майор Баллок.

Дом показался из-за деревьев. Там было темно.

– Значит, Фэй еще не вернулась, – сказал майор. – Экая жалость.

– Наверно, мы с ней разминемся, – сказала Лоурел.

– Да, жалко, жалко. Даже друг с дружкой не проститься, не пожелать счастья на прощанье, как положено, – нет, нехорошо получается.

И, держа зонтик перед собой, майор Баллок подвел Лоурел к дверям и вошел в прихожую, чтобы включить свет. Потом ткнулся губами в ее губы, как будто привычно, мимоходом постучался в дверь или в чей-то сон, – так прощаются на ночь старики. Она проводила его на крыльцо, посветила ему и торопливо закрыла за ним двери.

И тут она заметила, что творится что-то неладное: в дом залетела птица. Это был стриж, из тех, что гнездятся в печных трубах. Он вылетел из столовой, как спущенная стрела, и прямо у нее перед глазами метнулся вверх по лестничному пролету.

Не снимая пальто, Лоурел пробежала по всему дому, включая в каждой комнате свет, закрывая окна от дождя и все двери в прихожую – от птицы. Она помчалась наверх, захлопнула дверь в свою комнату, пронеслась через площадку и наконец влетела в большую спальню, включила там лампу, а когда птица ринулась прямо на этот неожиданный яркий свет, она грохнула перед ней дверью.

Сюда ей не попасть. А может, она уже успела тут побывать? Долго ли хозяйничала она в доме, шныряя по темным комнатам? Но теперь Лоурел уже не могла отсюда выйти. В спальне своих родителей – теперь это была комната Фэй – она шагала из угла в угол.

В первый раз со дня похорон она очутилась в этой спальне.