Текст книги "Библиотека литературы США"

Автор книги: Кэтрин Портер

Соавторы: Юдора Уэлти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 59 страниц)

В последнем вагоне две женщины полулежали в креслах, их купе было отделено перегородкой от кабины проводника в хвосте поезда. Фэй сбросила туфли. Она лежала, отвернувшись, и молчала.

Далеко в болоте, где черные деревья были густо, словно алыми каплями, обрызганы почками, виднелся невысокий бук, не сбросивший прошлогоднюю листву, и Лоурел казалось, что он не отстает от поезда, скользя с колдовской скоростью сквозь кипарисы, проносящиеся мимо. Но это было ее собственное отражение в оконном стекле – ее голова показалась ей кроной бука. Потом все исчезло. Поезд оставил болота позади и несся по просторам Понтшартрейна, в окне было видно только безучастное небо над застывшей бледной водой, в нем висела чайка с неподвижно раскинутыми крыльями, похожая на остановившиеся стрелки стенных часов. Должно быть, Лоурел заснула, потому что ей казалось, что она видит все ту же картину, как вдруг чайка превратилась в стрелки часов, которые светились в ночном небе над деревьями Маунт-Салюса на башне ратуши.

Фэй все спала. Когда Лоурел пришлось тронуть ее за плечо, чтобы разбудить, Фэй стала отбиваться, приговаривая:

– Ну нет, не надо, хватит с меня!

Часть вторая1

Поезд еще не успел остановиться, а старенький носильщик уже катил свою тележку на окованных железом колесах навстречу багажному вагону. Все шесть «невестиных подружек» – так они до сих пор сами себя называли – ждали Лоурел на платформе. Впереди них стояла мисс Адель Кортленд, сестра доктора Кортленда. Выглядела она ужасно постаревшей. Когда Лоурел первая сошла по ступенькам, мисс Адель легонько сложила ладони, а потом протянула к ней руки.

– Полли, – сказала она.

– Чего это вы тут делаете? – спросила Фэй, пока Лоурел переходила из объятий в объятья.

– Мы пришли вас встречать, – ответила Тиш Баллок. – И проводим вас домой.

Лоурел почувствовала, как цепочка освещенных окон двинулась и поплыла прочь у нее за спиной. Поезд быстро набирал скорость. Он скрылся из глаз, а носильщик уже катил на тележке длинный ящик, и рядом шел с деловым видом какой-то человек; они медленно проследовали назад по платформе, туда, где среди других машин стоял катафалк с широко раскрытой дверью.

– Папа тоже хотел прийти, Лоурел, но мы решили его поберечь, – сказала Тиш, следя внимательным взглядом за перемещениями гроба. Она держала Лоурел под руку.

– Я – мистер Питтс, надеюсь, вы меня не забыли, – сказал деловой человек, подошедший к Лоурел с другой стороны. – Так что же мы будем делать с вашим отцом? – Не услышав ответа, он продолжал: – Разрешите взять тело в наш салон? Или вы предпочитаете поместить его под домашним кровом?

– Отца? Ну конечно, в его доме, – запинаясь, сказала Лоурел.

– Значит, под домашним кровом. До выноса тела. Точно так же было и с первой миссис Мак-Келва.

– Теперь я – миссис Мак-Келва. И если вы гробовщик, вам придется иметь дело со мной, – сказала Фэй.

Тиш Баллок подмигнула Лоурел. Та не сразу вспомнила, что это условный знак: «подружки» изобрели его, чтобы выражать сочувствие в самые радостные или особенно горькие минуты.

Раздался глухой рокот, напоминающий накат океанской волны. Дверь катафалка со стуком закрылась.

– …и вы сможете получить его утречком в десять часов, – говорил гробовщик Фэй. – Но сначала надо бы нам с вами кое-что спокойненько обсудить, в тихом, достойном месте, где – вы сами выберете.

– Выберу, будьте уверены, – сказала Фэй.

Катафалк наконец тронулся с места. Он повернул налево по Главной улице, перечеркнул ограду ратуши и скрылся за пресвитерианской церковью.

Мистер Питтс повернулся и отвесил поклон Лоурел.

– Я вам верну эту леди немного погодя, – сказал он.

Мисс Адель перекинула через руку пальто Лоурел, а подружки забрали все чемоданы. Старый «крайслер» Баллоков стоял наготове.

Сумерки спускались на город Маунт-Салюс. Машина повернула направо по Главной улице и проехала три с половиной квартала.

В доме Мак-Келва все окна сверху донизу были залиты светом. Тиш миновала стоящие у обочины машины и повернула по аллее к дому, и тут Лоурел увидела, что расцвели нарциссы: длинными лентами они опоясывали двор – сотни белоснежных маленьких раструбов. Тиш негромко просигналила, дверь дома открылась, бросая новое пятно яркого света, и внушительная фигура мисс Теннисон Баллок остановилась в дверях.

Лоурел побежала от машины по зеленому двору и вверх по ступенькам. Мисс Теннисон – мать Тиш – звенящим голосом сказала:

– Он был такой чудесный! – и крепко прижала к себе Лоурел.

Человек шесть – нет, не меньше дюжины старых друзей семьи ждали в доме. Когда появилась Лоурел, они вышли в прихожую из комнат и справа и слева. Почти у всех на лицах были хорошо разученные улыбки, и все они называли ее «Лоурел Мак-Келва» – так же, как всегда. Здесь в собственном доме судьи Мак-Келва, внутри, за входной дверью, никто не проявил ни малейшего удивления по поводу того, что произошло с хозяином дома. Лоурел вспомнила, что пресвитерианцам такая сдержанность всегда неплохо удавалась.

Но вдруг из столовой донесся глухой стон, и в холл размашистой походкой, расталкивая встречающих и кипя возмущением, ворвался майор Баллок.

– Не желаю верить, не верю, и все тут! Он же ни разу в жизни не болел!

Лоурел пошла ему навстречу и поцеловала его пылающую щеку.

Он был здесь единственный мужчина. Должно быть, из деликатности все подружки и дамы постарше – те, кто еще не успел овдоветь, – оставили своих мужей дома. Мисс Теннисон уже взяла у Лоурел сумочку и скомканные перчатки и теперь аккуратно пригладила ее волосы. Она была самой давнишней подругой ее матери и первая встретила Лоурел, когда та приехала в Маунт-Салюс после свадьбы.

Она искоса взглянула на Тиш и спросила:

– Что, мистеру Питтсу удалось поймать Фэй?

– Он обещал «вернуть ее нам немного погодя». – Тиш очень точно передразнила его.

– Бедная малютка! Как она это перенесет? – спросил майор Баллок.

Помедлив, Лоурел ответила:

– Боюсь, что ничего не смогу точно предсказать, когда дело касается Фэй.

– Давайте-ка не будем заставлять Лоурел заниматься предсказаниями, – вмешалась мисс Адель Кортленд.

Мисс Теннисон провела Лоурел в столовую. Подружки сервировали здесь закуску. Майор Баллок, стоя спиной к ним у маленького столика, на котором располагался поднос с бутылками и стаканами, поспешно что-то допивал. Лоурел вдруг обнаружила, что сидит на своем старом месте за обеденным столом, а все, не присаживаясь, наперебой за ней ухаживают. Мисс Теннисон стояла над ней, следя, чтобы она ела.

– А с чего это столько народу толчется в моем доме?.. – голос Фэй в холле.

– В буфетной у вас пироги в три этажа и холодильник чуть не лопается, – сказала мисс Теннисон, выходя ей навстречу. – И в столовой тоже кое-что есть, чтобы вам не пришлось ложиться спать на пустой желудок.

– Вот как, а я и не знала, что устраиваю прием, – сказала Фэй. Она подошла к дверям столовой и в упор уставилась на гостей.

– Мы подруги Лоурел, Фэй, – напомнила ей Тиш. – Все шестеро, все тут, мы были подружками у нее на свадьбе.

– Много мне добра от ее подружек. А кто это еще там хозяйничает у меня в гостиной? – Она пошла через холл.

– Фэй, это самые старые, самые верные члены нашего Садового клуба – я теперь его председатель, – сказала мисс Теннисон. – Они здесь, они пришли в память о матери Лоурел.

– А мне-то какое дело до Садового клуба Бекки? – воскликнула Фэй. Она сунула голову в дверь гостиной и сказала: – Хоронить будем завтра.

– Ну, эту гвардию до завтра ждать не заставишь, – сказала мисс Теннисон. – Они срезали все свои цветы и принесли их сюда.

Лоурел встала из-за стола и подошла к мисс Теннисон, около которой начали собираться остальные дамы.

– Это все папины друзья, Фэй. Именно те, которых отец хотел бы видеть здесь, он надеялся, что они его встретят, – сказала она. – И я тоже на них надеюсь.

– Вот это как раз и нечестно! Мне-то не на кого надеяться – только я, да я сама, да мы со мной.

Глаза Фэй отыскали единственного мужчину среди собравшихся, и она бросила ему как обвинение:

– У меня-то ни души нету! – Она громко заплакала и взбежала вверх по лестнице.

– Бедная маленькая женщина, такая беспомощная, – сказал майор Баллок. – Придется нам за ней присматривать.

Он оглянулся и увидел чемоданы, все еще стоящие у входной двери. Три чемодана – один из них принадлежал судье Мак-Келва. Майор Баллок забрал все чемоданы и пошел с ними наверх. Вернулся он почти сразу, и шаги его звучали еще тяжелее. На вытянутой руке он нес вешалку с черным зимним костюмом. Костюм болтался на вешалке во всю длину и раскачался еще сильнее, когда майор чуть не потерял равновесия, споткнувшись на площадке. Другой рукой он прижимал к себе коробку с ботинками и кожаный чемоданчик.

– Посылает меня к Питтсу, Теннисон, – сказал он. – Отнести вот это.

– Вот так и нести по улице? – возмутилась мисс Теннисон. – Ты, видно, решил избавить ее от труда, не дал сложить эти вещи.

– Надо же было человеку поскорее выйти из ее комнаты, – натянуто проговорил он. Но тут его рука надломилась в локте, костюм на минуту нырнул вниз, и брюки легли на пол. Майор стоял один среди женщин и плакал. – Не могу, до сих пор не могу поверить. Никак не могу! Клинт от нас ушел, Клинт лежит там, у Питтса…

– Ладно уж, я за тебя поверю, – сказала мисс Теннисон, подходя к нему. Она подняла костюм и повесила ему через руку, чтобы нести было удобнее и чтобы эти вещи не так напоминали человеческую фигуру. – Ну иди, выполняй поручение. Ты же сам сюда напросился!

Наверху слабенько хлопнули дверью спальни. Лоурел никогда в жизни не слышала, чтобы этой дверью хлопали. Она подошла и на минуту прижалась щекой к щеке майора Баллока, почувствовала и слезы на щеке, и запах только что выпитого виски. Он медленно вышел из освещенного дома.

– Папочка! Подожди, я тебя подвезу! – крикнула Тиш, выбегая за ним.

Тут и другие стали расходиться, все распрощались, пообещав завтра прийти пораньше, и Лоурел, проводив их к выходу, остановилась в дверях, дожидаясь, пока машины не отъехали. Потом она прошла через прихожую и гостиную к порогу библиотеки. Кресло отца было придвинуто к его рабочему столу.

Послышался осторожный звон тарелок, их укладывали стопкой в буфетной. Лоурел прошла туда.

– Это я.

Лоурел уже догадалась, что это, конечно, мисс Адель Кортленд. Она уже убрала остатки еды и кончала мыть посуду. Она вытирала насухо блюдо для индейки, старинное фарфоровое блюдо с узором «лавровый венок» – любимым узором ее матери.

– Ведь тут опять придется возиться с раннего утра, – сказала мисс Адель, словно извиняясь.

– Вы не можете удержаться от добрых дел. Отец говорил про вас в Новом Орлеане, – сказала Лоурел. – И доктор Кортленд тоже сделал все – лучше нельзя.

Мисс Адель кивнула головой.

– Это случилось вовсе не из-за глаза. Отец должен был им видеть. Все было сделано как надо, – сказала Лоурел. – Доктор Кортленд был совершенно прав. Он сделал все очень хорошо. – Мисс Адель кивнула, и Лоурел прибавила: – С отцом случилось совсем не то, что с мамой.

Мисс Адель подняла со стола стопку чистых тарелок, отнесла в столовую и расставила по местам на полках буфета. Она установила блюдо для индейки в специальную прорезь позади соусника, расставила стаканы и расположила винные рюмки кружком вокруг графина, который до сих пор был заткнут склеенной стеклянной пробкой. Она осторожно прикрыла дребезжащую стеклянную дверцу, чтобы не раскачать неустойчивый буфет.

– Каждый человек живет по-своему, и мне кажется, что люди и умирают по-своему, Лоурел.

Она обернулась, и свет от люстры упал на ее лицо. Это лицо с тонкими, изящными чертами как будто еще немного осунулось, пока она совсем одна была на кухне. Свои потускневшие волосы она укладывала греческим узлом, все так же, как в те далекие времена, когда учила Лоурел в первом классе. И голос ее, как и прежде, звучал непререкаемо.

– А теперь иди спать, Лоурел. Мы все вернемся сюда утром, сама знаешь, народу будет полно. Спокойной ночи!

Как обычно, она вышла через кухонную дверь и прошла прямо к себе домой – задние дворики их домов соприкасались. На улице было темно и пахло цветами. Когда засветилось окно в кухне Кортлендов, Лоурел закрыла кухонную дверь и пошла по всему дому, гася свет. На лестницу падал отблеск только от одной лампочки, которую кто-то включил у ее кровати.

В своей комнате она медленно разделась, подняла раму окна, взяла первую попавшуюся книгу и легла, так и не раскрывая ее.

Привычная ночная тишина Маунт-Салюса теперь стала немного иной. До слуха Лоурел доносился шум машин на какой-то из новых дорог – звук, похожий на непрерывное натужное жужжанье мухи, бьющейся об оконное стекло.

Когда Лоурел была маленькой и, как сейчас, лежала в этой самой комнате, в этой же кровати, она закрывала глаза – вот так – и ловила размеренный, привычный вечерний звук: два любимых голоса читали вслух, сменяя друг друга, каждый вечер они доносились до нее, словно поднимаясь вверх по лестнице. Засыпать ей не хотелось, она боролась со сном, ей было так хорошо. Свои собственные книги она тоже любила, но их книги любила еще больше, ведь они облекались в их голоса. Поздней ночью эти два голоса, читающие друг для друга так, что ей тоже было слышно, ни на минуту не разделялись, не прерывались молчанием и, сплетаясь в один неумолкающий голос, обнимали ее, обволакивали так бережно, будто она уже уснула. Ее провожали в страну сна, кутая в бархатную мантию слов, расшитую прихотливыми золотыми узорами, какие бывают только в волшебной сказке, а они продолжали читать, вплетая свои голоса в ее сны.

Фэй в эту ночь спала дальше от нее, чем в гостинице, в этом доме им уже не было слышно друг друга, но в ином смысле она была гораздо ближе. Она спала в кровати, где Лоурел появилась на свет, в той же кровати умирала ее мать. Этой ночью Лоурел прислушивалась только к одному звуку: она ждала боя каминных часов внизу, в гостиной, но так и не дождалась. Часы молчали.

2

В тот неотвратимый утренний час Лоурел вскочила и прямо в халате сошла вниз. Было семь часов утра, прозрачный, яркий утренний свет разбросал блики по блестящему полу и обеденному столу. А посреди кухни, не снимая шляпки и пальто, стояла Миссури.

– Выходит, люди правду говорят? – спросила Миссури.

Лоурел подбежала к ней и обняла ее.

Миссури сняла пальто и шляпку и повесила их на гвоздь вместе с сумкой на длинном ремне. Она вымыла руки, потом вынула и встряхнула свежевыстиранный передник – в это утро она приступила к делам точно так же, как в те времена, когда мать Лоурел жила в Маунт-Салюсе.

– Что ж, и я тут, и вы тут, – сказала Миссури. Так она соглашалась и утешать, и принимать утешения. Немного помедлив, она добавила: – Сам-то всегда приказывал, чтобы мисс Фэй завтрак прямо в постель подавать.

– Тогда ты ее и разбудишь, – сказала Лоурел. – Когда понесешь завтрак. Ладно?

– Ради него, – сказала Миссури. Лицо у нее просветлело. – Уж больно он радовался, когда было кого побаловать.

Немного спустя, когда Миссури только что вышла с подносом, в кухонную дверь вошла мисс Адель Кортленд. Она надела парадное платье и, конечно, освободилась на сегодня от всех уроков. Она протянула Лоурел огромный букет нарциссов – особый сорт, со склоненными жемчужно-седыми цветами и квадратным сердечком.

– Ты, конечно, помнишь, от кого я их получила, – подсказала ей мисс Адель. – Ее цветы, «Серебряные колокольчики», цветут у вас под окнами. Найдется, куда их поставить?

Они прошли через столовую и дальше, в гостиную. Весь дом был наполнен цветами; Лоурел только сейчас, утром, увидела их: срезанные ветви маунт-салюсских слив и диких яблонь, хрупкий золотой жасмин, целые охапки нарциссов – вместе с вазами и кувшинами их снесли сюда из разных домов, со всей улицы.

– А на папин стол?

– Мисс Лоурел, я все зову не дозовусь, видно, мисс Фэй не желает подниматься да завтракать! – крикнула Миссури с лестницы.

– Вот и начался ваш день, Лоурел, – сказала мисс Адель. – Пойду встречать людей.

Лоурел поднялась наверх и, постучав, отворила дверь большой спальни. На том месте, где стояло бюро ее матери, в простенке между окнами, теперь стояла кровать. Казалось, она утопает в волнах розового света. Высокая, как каминная полка, спинка кровати красного дерева была задрапирована сверху донизу персиковым атласом, в ногах кровати путались оборки персикового атласа, и окна были плотно занавешены розовым атласом. Фэй спала посередине кровати, забившись глубоко под одеяло, закинув за голову сжатые вялые кулачки. Лоурел не видела ее лица – только затылок, такой же беззащитный, легко уязвимый, как и у каждого, и Лоурел подумала: можно ли, глядя на спящего человека, удержаться от мысли, что ты к нему несправедлив? Тут ее взгляд упал на зеленые туфли, выставленные, как украшение, на каминной доске.

– Фэй! – окликнула она.

Фэй не шелохнулась.

– Фэй, уже утро.

– Уходите отсюда, спать хочу.

– Это я, Лоурел. Уже почти десять. Сейчас начнут приходить люди, будут вас спрашивать.

Фэй приподнялась на руках и крикнула через плечо:

– Я вдова! Могут и подождать, пока я выйду.

– Покушайте-ка, хороший завтрак вам на пользу пойдет, – сказала Миссури, внося завтрак и пропуская Лоурел в двери.

Лоурел приняла ванну, оделась. Через холл внизу прокатился приглушенный гром и отдался дрожью в ее руке, когда она попыталась заколоть волосы шпильками. Один голос перекрывал все остальные: мисс Теннисон Баллок приняла командование.

– На этот раз настала очередь Клинта вернуть вас в родной дом, – раздался ей навстречу голос какой-то старушки, когда она спускалась с лестницы. В первый миг у Лоурел возникло только воспоминание детства: если случалось перебросить мяч через забор к этой соседке, с ним приходилось прощаться навеки.

– Да, надо бы дочкам сидеть на месте, ведь за нами, стариками, глаз да глаз нужен, – сказала мисс Теннисон Баллок, принимая Лоурел в свои мощные объятия прямо со ступенек лестницы. – Душечка, он уже здесь.

Мисс Теннисон пошла впереди нее в гостиную. Все тонуло в полутьме. Занавески на высоких старинных окнах первого этажа были спущены. В гостиной среди бела дня горели лампы, и Лоурел, войдя в комнату, сразу почувствовала, что вся мебель не на месте. Какие-то люди поднялись со стульев и стояли неподвижно, чтобы дать ей пройти.

Раздвижные двери между гостиной и библиотекой были раскрыты во весь пролет, и в них был установлен гроб. Он возвышался на чем-то вроде вагонетки, задрапированной старым потертым бархатным занавесом, который только наполовину закрывал колеса. Позади гроба кто-то расставлял зелень из цветочной лавки. Из-за высоких веток вышел человек, и она увидела его одутловатое квадратное лицо с мелкими чертами, сбежавшимися к середине. «Баптистская физиономия», – сказала бы мать Лоурел.

– Мисс Лоурел, это опять я, мистер Питтс. Как я хорошо помню вашу дорогую матушку! – сказал он. – И я надеюсь, что вы и на этот раз будете так же довольны своим батюшкой. – Он протянул руку и поднял крышку.

Судья Мак-Келва лежал в своем зимнем костюме. Он утопал в ярком атласе, словно в коробке из ювелирного магазина, и атлас был того же настырного, глупого розового цвета, как тот, что затягивал окна и заливал кровать наверху, в спальне. Его крупное лицо пятнали розовые отблески, так что овальные тяжелые щеки приобрели перламутровый или жемчужный отблеск. Темные мешки у него под глазами были устранены, как устраняют следы чьих-то упущений. От его прежнего угрюмо-сдержанного облика остались только резкие крылья носа да складки возле губ. Крышка гроба была отодвинута наполовину, так что видна была только голова, покоившаяся на подушке. И все же даже теперь его нельзя было спутать ни с кем другим.

– Закройте крышку, пожалуйста, – спокойно сказала Лоурел мистеру Питтсу.

– Вам не нравится? – На его лице ясно было написано, что до сих пор он всегда умел всем угодить.

– Ох, посмотрите, – сказала мисс Теннисон, становясь рядом с Лоурел. – Посмотрите!

– Я не хочу, чтобы он был открыт, прошу вас, – сказала Лоурел мистеру Питтсу. Она прикоснулась к руке мисс Теннисон. – Папа ни за что бы не согласился. Когда мама умерла, он уберег ее…

– Ваша мама – совсем другое дело, – безапелляционно заявила мисс Теннисон.

– Он просто исполнил ее желание, – сказала Лоурел. – Чтобы ее не оставлять раскрытой, у всех на виду…

– И я ему до сих пор не простила. Никто даже не смог по-настоящему попрощаться с Бекки, – говорила мисс Теннисон, не слушая ее. – Милочка, ведь ваш отец – гражданин Маунт-Салюса. Он – Мак-Келва. Общественный деятель. Разве можно идти против общества? И он такой красивый.

– Мне бы хотелось, чтобы никто на него не смотрел, – сказала Лоурел.

– Гроб оставлен открытым по желанию миссис Мак-Келва, – вставил мистер Питтс.

– Вот видите? Разве можно идти против Фэй? – сказала мисс Теннисон. – Значит, больше спорить не о чем. – И она подняла руку, приглашая всех подойти ближе.

Лоурел встала у гроба, ближе к изголовью, и приготовилась встречать подходивших.

Они сначала обнимали ее, а потом останавливались и смотрели сверху вниз на ее отца. Подружки пришли со своими мужьями – вся их компания была неразлучна с первого класса до окончания школы и до сих пор держалась вместе. И товарищи отца тоже – коллегия адвокатов, церковные старосты, приятели по клубу охотников и рыболовов; держась поближе друг к другу, они в то же время как-то передвигались в пространстве, словно нанизанные на обод колеса, медленно оборачивающегося вокруг гроба, как вокруг оси, – казалось, колесо вот-вот принесет их снова.

– Можно на него взглянуть? – спрашивала у всех жена пресвитерианского священника, проталкиваясь вперед, как будто судья Мак-Келва был новорожденным младенцем. Она созерцала его в гробу не меньше минуты. – Надо же мне было посмотреть, для кого это я берегла свой виргинский окорок, – сказала она, поворачиваясь к Лоурел и обхватывая ее за талию. – Ваша матушка – вот кто научил меня, как его обрабатывать, как запекать, вот и выходит окорок – просто пальчики оближешь. Послала его прямехонько к вам на кухню. – Она кивнула в сторону гроба. – Боюсь, что мой муж немножко запоздает. Сами понимаете, такие люди не каждый день умирают. Он и сидит сейчас дома в халате, из кожи вон лезет – придумывает, как бы достойно почтить такого человека.

– А вот и Дот, – объявила мисс Адель, стоя у входных дверей.

Все в городе звали ее просто Дот. Она вошла на высоких каблучках, жеманными мелкими шажками двадцатых годов.

– Не могла устоять, – объявила она гулким баритоном, подходя к гробу.

Ей сейчас, должно быть, не меньше семидесяти. С незапамятных времен она была личным секретарем судьи Мак-Келва. Когда он удалился от дел, она была глубоко подавлена. Конечно, он позаботился о том, чтобы ее взяли на другую работу, но она ему так и не простила.

И теперь Дот заговорила, глядя на него:

– Когда я только начала у него работать, я отдала в магазине в Джексоне тридцать пять долларов из своего жалованья за игру «маджонг». Вообще-то она раньше шла за сто долларов. До сих пор не понимаю, зачем я это сделала, а этот чудный человек – вот что он сказал: «Послушайте, Дот, ну что тут плохого, если вы сделали подарок себе самой? И я надеюсь, что вы еще получите огромное удовольствие. Не нужно себя так казнить. А то у меня в ушах звенит». Никогда в жизни не забуду его доброго совета.

– Маджонг! – воскликнула мисс Теннисон Баллок. – Силы небесные, а я-то совсем забыла эту историю.

Дот взглянула на нее с горьким упреком, как будто та призналась, что позабыла судью Мак-Келва.

– Теннисон, – бросила она, стоя над гробом, – я больше никогда в жизни не скажу вам ни слова.

Кто-то затопил камин, хотя погода была теплая и в комнате уже становилось душно; она все больше наполнялась людьми, их дыханьем, их разговорами.

– Да, без огня было бы не то, – сказал майор Баллок. Он подошел к Лоурел и потерся щекой об ее щеку, как будто его кожа потеряла чувствительность. От него пахло виски – как, бывало, рождественским утром. – Справедливейший, самый беспристрастный, самый славный человек во всей миссисипской коллегии, – проговорил он, не зная, куда смотреть. Его глаза словно избегали смотреть в лицо судьи Мак-Келва, они остановились только на его руке, лежавшей, как закрытая сумка, у лацкана его парадного костюма. – А когда же наконец эта бедная крошка спустится вниз?

– В свое время, – сказала ему мисс Теннисон. В трудные минуты все, что бы она ни говорила, приобретало характер непреложного, не подлежащего обжалованию решения. И эта непреложность торжественно звенела в ее голосе.