Текст книги "Мистер Дориан Грей (СИ)"
Автор книги: Каролина Янис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)
– Мэл!
========== pain and shame ==========
Дориан
Армэлю Грею не удалось убежать от меня дальше, чем до паркинга. Я не позволил ему сесть за руль, хотя для этого мне потребовались немалые усилия: красноречие и краткость чуть ли не по санскриту, железная хватка рук и несколько весомых аргументов, почему смерть это не то, что ему нужно. Он брыкался, огрызался, выливал на меня поток нецензурной брани и множество колких фраз (из разряда обиженный мальчик), но я оставался непоколебим, точен и холоден.
– Ты бесишь меня, Дориан! Я сам могу принимать решения, я мужчина!
– Однако я опять слышу утопическую речь истерички, – чуть ли не сквозь зубы выплюнул я. Он дёрнулся в моих руках, желая вырваться, и отчаянно промычал от тщетной попытки.
– Ты хуже тюремного надзирателя! Какого хрена я рассказал тебе обо всём?! В задницу иди, поборник морали, архаизм!
– Так-так-так, у кого-то пубертатный период снова взыграл в крови? – я услышал насмешливый голос Марселя и облегчённо вздохнул.
Он оказал мне неоценимую помощь, оторвав меня от выдохшегося младшего братца, что испустил стенание, а затем откинулся спиной на дверцу машины. Марсель окинул меня иронически-неодобрительным взглядом, оправляя лацканы моего пиджака и, обернувшись к Мэлу, ободряюще хлопнул его по щеке. Тот сморщился и уставился в землю.
– Я даже не буду спрашивать, что происходит, Мэл, – спокойно произнёс Марсель, цокнув языком и покачав головой, – Я просто предложу тебе свою помощь в мести тем, кто этого заслуживает. Дори, есть такие?
– Насилие не вариант, – ответил тихо я.
– Чья б корова мычала, – фыркнул Марсель, и я сверкнул на него глазами, после чего он расхохотался. – Я понимаю, что теперь твоя бурная, буйная юность господина-задиры в прошлом, но, как бы там ни было, это наш брат и от нас зависит – сможет ли он дальше продолжать жить в социуме и уживаться с ублюдками, которые рушат воздух мироздания. Мы должны научить его бороться с ними, а не заканчивать жизнь а-ля Анна Каренина.
– Есть такой Доди Хоустел, – тихо произнёс я, – Если вытащишь из Мэла, где он тусуется…
– То мы совместными силами им отомстим. Я понял. Ну-ка, Армэль, поделись с нами!
– Нет, – вздрогнув изнутри, он произнёс, – Послушайте, я не хочу, чтобы вы им мстили. Это мои личные счёты с этими ублюдками. Если вы мешаете мне умереть, то не мешайте хотя бы попробовать жить… Лучше прикройте меня перед родителями, когда я буду уходить из дома с чемоданом. Я хочу решить эту проблему сам, именно таким образом.
– Ты понимаешь, дурак, что тебе это не под силу? Решать проблему значит решать, а не бежать от неё.
– А может, я только этого и хочу? Сбежать, исчезнуть, начать новую жизнь. Это и будет моей местью. Я никогда не чувствовал такого желания принять решение, не советуясь ни с кем. Принять его самостоятельно. Только не говорите, что в девятнадцать не хотели сбежать из-под опеки родителей. Я прекрасно помню те долгие промывания мозгов отцу с матерью, Дори, – он выразительно посмотрел мне в глаза, затем скользнул взглядом к Марселю, – И твои бунты я тоже помню, мистер Марсель Грей. Это сейчас вы пытаетесь поддержать вид образцовых сыночков, пытаясь воспитать, защитить и оградить младшего братика. Так вот, я вырос. Так что примите это без истерик. Маме это говорить бесполезно, папа её, безусловно, поддержит. Поэтому я говорю это вам, как людям, которым доверяю и уважаю. С которых, в данный момент, хочу взять пример.
Марсель переглянулся со мной. В его лице читалась самодовольная ухмылка – он чувствовал гордость за этого сорванца, которую я глубоко внутри, несомненно, разделял. Тяжко выдохнув, я присел на изгородь у дома и, скрестив руки на груди, пристально посмотрел на своего младшего брата. Впервые за всё время в его повзрослевшем лице я увидел взрослую мысль, которой так ему недоставало. Я понял, что несколькими минутами назад не смог до конца оценить его. Оценить его переворот сознания в тех самых масштабах, в которых он произошёл. Он ещё не может полностью контролировать себя. В нём максимализм, пожалуй, самый импульсивный, что может завладеть молодым сознанием. Но вставать на его пути сейчас – значит закрыть его способность принимать решения. Вставать на пути – не дать стать мужчиной. Останавливать его, просто-напросто, означает – ущемить чувство собственного достоинства и личностный авторитет, что растёт в нём. Не я ли несколько мгновений назад призывал его вырасти? Не я ли проповедовал о самостоятельности решений, о постоянной тяге к действиям? Останавливать его – запутать его. Останавливать его – противоречить собственным словам.
– Что скажешь, Дориан? – поторопил меня Марсель, хлопнув по плечу.
– Я в игре. И готов помочь вылечившейся истеричке, – я подошёл к широко улыбающемуся Мэлу, который хотел, было, накинуться на меня с объятиями, но я вытянул впереди себя руку, заменяя телячью нежность мужским рукопожатием, – Я впервые услышал мужскую речь. Ты уходишь не на фронт, поэтому веди себя достойно, друг мой.
– Я никогда этого не забуду, Дориан, – поставленным голосом произнёс он, а затем протянул руку к Марселю. Он так жёстко стиснул его ладонь, что тот чуть ли не застонал.
– Марсель, больно же…
– Теперь, терпи, боец, слушая при этом меня крайне внимательно, – скороговоркой проговорил он, до посинения сжимая руку брату, – Я поддерживаю твоё решение, потому что его поддержал Дориан. Знаешь, у нас отличная мужская солидарность и порой случается, что срабатывает одно течение мыслей, за это я сейчас преклоняюсь перед космосом. Но суть не в том, о чём думаем мы, а в том, что в голове у тебя. Одна твоя попытка убить себя – и я сам тебя урою. Наркотики – ты труп. Слишком насыщенная половая жизнь без латекса – ты тоже труп. И, наконец, распитие алкоголя не достигшим двадцати одного года джентльменом, карается законом и Марселем Греем. Надеюсь, голову от феерической свободы ты не потеряешь. Дай мне слово, – он бросил цепкий взгляд в его глаза.
– Обещаю, – прошипел он сквозь зубы, смотря на их сцепленные огромной рукою Марселя руки, – Обещаю… Отпусти наконец!
– Вот и славно, – широко улыбнувшись, грозный брат отпустил Мэла и слегка подул на свою покрасневшую ладонь, в то время как самый младший Грей зажал «пострадавшую» часть своего тела в другой руке.
– Ну, ты и громада, Марсель! – с досадой в голосе провыл он.
– И тебе не помешало бы тренировать металлическую хватку, дружок, – посмеялся Марсель, – Когда организуем побег?
– Я думаю, что самым адекватным решением будет его отъезд завтра утром в аэропорт вместе с тобой, – недолго помолчав, произнёс я, – И ничего больше планировать не надо. Они воспримут это, как должное, если, например, Мэл пойдёт помогать относить твой багаж… а на деле понесёт свой. После, улетит туда, куда пожелает. Дома ответ буду держать я.
– Ловко придумано, – ухмыльнулся Марсель.
– Да, но нужно уладить некоторые детали. Во-первых, заиметь карту, о которой не знает отец, чтобы с бухты-барахты и его горячки от припадков мамы, ты не остался без денег. В его силах её заблокировать. Вот, держи одну из моих… пин-код – последние четыре цифры номера карты.
– Понял, – кивнул Мэл, убирая данное ему в свой бумажник, что доселе лежал в кармане брюк.
– Второе – билет на самолёт. С рейсом определись сейчас. Конечно, отец в силе заблокировать все, но, может, ты успеешь улететь прежде, чем отец спохватиться. Так ты не будешь тратить время на покупку билета.
– Хорошо, я сейчас забронирую…
Он тут же уставился в телефон, нервно двигаясь пальцами по дисплею. Затем, остановившись, он выдохнул и посмотрел в мои глаза.
– Ты думаешь, что не сможешь быть достаточно убедительным? – осторожно спросил Мэл.
– Я думаю, что всё получится, но у меня есть привычка предвидеть всё самое неожиданное и продумать, как поступить в той или иной ситуации, – уверенно произнёс я, – Ненавижу неожиданности и сорванные планы. Все обстоятельства имеют место быть. Я бы чувствовал себя прискорбно, если решение, над которым я корпел и мучился, оказалось лишь прахом и непродуманной иллюзией.
– Не удивляйся, Мэлли, в нём мало оптимизма, – засмеялся Марсель.
– Зато достаточно реализма и логики. Я буду предельно точен в своих высказываниях с отцом, маме пообещаю, что ты будешь звонить ей каждый день и только посмей нарушить моё обещание. Отрежу уши.
– Я добавлю, – промурлыкал Марсель.
– Я вас понял. Вернёмся в дом… Я закажу билет. Вы же останетесь на ужин? – грустно улыбнувшись, с надеждой спросил он.
– Я ради этого и примчался сюда, – Марсель подошёл ко мне и взял под руку, – И ты ужинаешь с нами. На представление к своей Леди Грэнни ты опоздал, а работа не волк, в лес не убежит.
– Я и не собирался спорить, – улыбнулся я. – К тому же, нервишки заставляют здорово проголодаться.
– Вот, можешь поблагодарить Армэля за свой хороший аппетит.
– Марсель! – прикрикнул он, заставив нас троих захохотать.
Со смехом и счастливыми лицами мы вошли в дом, где уже в холле нас встречала мама, почему-то со слезами, стоящими плотной стеной в её синих глазах и нежной, какой-то беззащитной и отчаянной улыбкой, которая может тронуть самое чёрствое сердце. Из глубинной стены комнаты послышались звуки шагов, позади Айрин открылась дверь чёрного входа… вошёл папа. Мы замерли от взгляда его серо-голубых глаз, что были будто бы затянуты туманным смогом. Марсель вышел на пару шагов вперёд.
– Что-то случилось? – старательно будничным тоном спросил он.
– Мы с матерью запрещали вам когда-нибудь, что-нибудь? Становились у вас на пути? Ломали вам жизнь? С чего такое недоверие? – спокойно, ни капли не враждебно произнёс он, вгоняя нас, как мальчишек, в холодный пот.
Марсель сделал неуверенный шаг назад, ближе к нам и было видно, даже сквозь строгие дорогие брюки, что колени его слегка дрожали, как у нашкодившего ребёнка. Я понимал его в эту секунду. Мне в первый раз было так стыдно. В первый раз.
– Мы всегда вели себя с вами по-людски. Да, мы заставляли бороться за свои цели и отстаивать своё мнение, но никогда в жизни не заставляли вас поступать так, как нам вздумается, а только так, как хочет ваше сердце. Так, к чему оно расположено, чего оно просит… Разве не так? – он выжидающе смотрел на каждого из нас, – Не так, Дориан?
Я вздрогнул, когда услышал так тихо, так уверенно, но столь отчаянно произнесённое моё имя, которое я в это секунду хотел передать кому-то другому.
– Я разочаровал тебя? – я боялся этого больше всего. Я сразу понял, что он всё слышал.
В то время, в этом пылу, когда хочется всё продумать… Не было возможности контролировать себя, свои слова, свои мысли. Неужели у меня в подсознании появилась та зацепка, что рушит связь родителей с детьми? Чувство оторванности, чувство… появляющееся из ничего, ощущение, что тебя любят меньше, чем другого? Это ли владело мною в то время смешанных мыслей и тех ужасных предположений? Если нас любят одинаково, то возможны ли запреты, сверхъестественная опека над ним, Армэлем, как обособленным? Нет, совсем нет. Вот, почему Мэл так удивлённо посмотрел в мои глаза. Почему я стал сразу думать о побеге?.. Марсель… Наверняка, он сказал это, как всегда – в шутку, а я с абсолютной серьёзностью воспринял его слова. Подсознание – страшная, безжалостная и подлая вещь. Вот, что случается, когда узнаёшь, что самый родной тебе человек на самом деле не родной, пусть лишь биологически… Но, Господи, какое это имеет отношение, когда именно эта женщина вскормила тебя и вырастила? Что это всё значит, чёрт возьми?! Почему я настолько… был гибок и подвластен этому грому среди ясного неба, этой правде? Почему эта боль, переходящая, мелкая, вызывающая подозрительность, так изменила меня?
– Нет, не разочаровал, – выдержав внушительную паузу, произнёс отец – и с моих плеч словно упала невероятно тяжёлая гора, что заставляла кости груди впиваться в сердце.
– Прости, – выдохнул я, – Во всём этом плане только моя вина. В толк не могу взять, почему, но… мне не подвластны были в те минуты эти слова.
– Ты думал, мы будем держать Армэля на привязи, если он захочет учится не в Сиэтле, а в Нью-Йорке? Думаешь, мы не знаем, что он рисовал в своём блокноте? Его архитектуру, трассы, улицы. Я понял, что жизнь здесь сыграла с ним в злую игру. Однажды, после боли я был изгнан отцом из дома и с радостью умчался, ибо мне впервые была дана свобода. Вас в этом никогда никто не ограничивал. И мне было весьма неприятно и… больно. Да, мне было больно, как и вашей матери, что в нас вы видите…
– Это не так, – перебил я, – Я этого не вижу, а Марсель с Мэлом и подавно… Просто… Я не могу этого объяснить сейчас. Если я скажу, что наверное смогу это выдавить из себя, но только не при них… Ты всё поймёшь, как и мама.
Айрин всхлипнула. Я перевёл взгляд с самого родного человека на неё, на мою маму, ещё одного родного человека. Самого-самого родного. Отец кивнул мне, будто бы соглашаясь с тем, что понял. После чего, очень тихо произнёс:
– Марсель, Мэл… Подождите вызова к ужину наверху.
Парни послушно двинулись по лестнице на второй этаж. Поднимаясь, Марсель бросил на меня непонимающий встревоженный взгляд, но ослушаться сейчас он не мог. Мама заплакала вслух и бросилась мне на грудь, крепко обнимая. Я плотно сжал её в руках и почувствовал ком, подкативший к горлу. В моей душе переворачивалось всё, смешивались краски и рвались струны. Мне было больно за них и стыдно за себя.
– Стоят ли слёзы этой женщины, твоей мамы, той подозрительности, недоверия, которыми нас награждаешь? Думаешь, Мэл нечто особенное? Вы все то особенное, что было с нами. Ты не разочаровал меня. И я знаю, что никогда не сможешь этого сделать. Только и ты знай, что мы не можем любить тебя меньше, верить в тебя меньше, заботиться о тебе меньше, чем об остальных. Мы заботимся о вашем благе и счастье. И мы сделаем это, даже если вы, такие мелкие гадёныши, хотите от нас удрать… Если в этом ваше счастье – уйти.
Я раз и навсегда понял, что никогда в жизни не заставлю маму плакать. И никогда, никогда не усомнюсь ни в их любви, ни в их словах, ни в чём.
– Этого больше никогда не повториться. Ни одна мамина слеза не стоит всей той чуши в моей голове, ни одна…
– Мама, папа, – раздался голос Мэла и мы все обернулись в его сторону, – Я остаюсь.
========== meeting with destiny ==========
Дориан
Вчерашний ужин в кругу семьи был одним из самых трогательных и счастливых событий в моей жизни. Именно его я буду вспоминать до конца. И даже тогда, когда под моим летоисчислением будет подведена финишная прямая, в моей памяти промелькнёт нежная улыбка мамы, понимающий взгляд отца, смех Марселя, недовольное личико Дэйзи и усмешка Софи, её гордый, тонкий стан и те искренние, полные жизни глаза Армэля, его многообещающие слова…
Родители дали ему понять, что он не обязан отказываться от мечты о Нью-Йорке, о свободе, о самопознании и саморазвитии вдали от дома, ради их спокойствия. Мэл упирался, долго, очень долго, но родители умеют выводить на чистую воду даже тех, кто говорит полным твёрдости тоном. Его счастье – их счастье, наше счастье – их счастье. Услышав эту фразу, я впервые задумался над тем, счастлив ли я? Я люблю свою семью и безмерно любим ею, у меня есть дело, успех которого зависит в корне от моих решений. Но это ли счастье? Господи, могу ли я хоть в чём-то не сомневаться?
А что касается Армэля, его сомнения были убиты за той же трапезой. Нью-Йорк слишком отпечатался в его подсознании, стал городом его грёз. И это за один-единственный раз встречи с ним! Я помню эту незабываемую поездку всей семьёй. Нас встречал, живущий там уже около десятилетия, дядя Макс – весёлый, открытый и добродушный человек. По ним с папой я видел – они друзья не разлей вода, вряд ли кто-то может похвастать таким пониманием по одному только взгляду. Его сын и дочери взяли от него ту самую легкомысленность и добродушие, а от матери, нашей неземной тёти Эвы, им передалась невероятная харизма, целеустремлённость и уверенность в самих себе. «В Нью-Йорке живут люди, которым принадлежит Америка», – сказал за столом мой брат Армэль. Я моментально вспомнил семью Родригес, несущую свободу внутри себя. Поэтому признал, что он прав.
Этим утром мы с отцом проводили Марселя и Мэла чуть ли не до трапов, а затем долго ехали обратно, задумчивы и молчаливы. Отец только изредка спрашивал о компании, о наличии у меня планов на расширение бизнеса. Интересовался, с кем я собираюсь идти на майский бал и так, как я пропустил уже два, я просто обязан там появиться с какой-нибудь «миленькой девушкой». Я мысленно засмеялся, представив реакцию папы, если бы в этот вечер рядом со мной была Джессика… «А почему нет?» – вдруг всерьёз задумался я, вспомнив её выхоленное белоснежное тело, глубокий и смелый взор, её изумительные ноги. И, боги, этот покорный маленький рот…
Я вспомнил, что снова пропал на эти долгие дни и вечера, поймав себя на мысли, что ещё ни разу не думал о сессиях или грубом сексе. Чувства заменяют низменные желания? Клянусь, вздор… Относительно, вздор. Рано или поздно такому гнилому и испорченному человеку, как я, захочется снова броситься в чёрный пленительный омут грязных пороков и импульсов. Но прийти к Джессике и сказать: «Я хочу тебя отпороть плетью, а потом связать и трахнуть», – без всяких прелюдий, было бы слишком низко, даже для меня.
Красивый чёртов жест! Неужели она поведётся на такую банальность, как цветы? Послушать Марселя – «плодоноскам нравятся любые знаки внимания». А вдруг, чёрт там был? Как же сложно, даже само слово – «отношения». «Сношение» намного проще в любых смыслах и даже звучит приятнее.
Вспомнив былой план, в четыре часа я с букетом пионов был у театра. Лёгкое волнение почему-то залепетало под кожей… По всей видимости, это было ощущение близкой, жёсткой, непрерывной «страсти», которая сжигает до костей и забирает душу глубоко в себя, без остатка. Выдохнув сквозь зубы, я даже воздержался, чтобы не закурить. Куда, к чёрту, ещё романтичнее? Выйдя из автомобиля, я быстрым шагом поднялся по широким ступеням к храму искусства, ещё более скоро достиг этажа, где располагались гримёрные незаменимого Ника Купера, Клары Лачовски, и, наконец, Джессики. Моей прекрасной рабы с грустными и светлыми глазами. Недолго потоптавшись у двери, я без стука, неслышно открыл её и на несколько мгновений изумлённо замер.
Это же гримёрная Джессики, верно?
Я поднял взгляд на табличку с именем – я не ошибался, что ничуть меня не удивило, ибо этот театр я знал, как свои пять пальцев, и ничто здесь не менялось и не решалось без согласования со мной. Откуда здесь эта…?
Милая стрекоза с копной тёмных волос, которые были зачёсаны назад и собраны в высокий «конский» хвост. Красивые тёмные брови нахмурены, девушка слишком сосредоточена на наряде, по всей видимости, Джессики… На часах, висевших над «модисткой», было пять тридцать девять, а спектакль в полседьмого… Где Нильсон? Я дважды кашлянул, чтобы привлечь внимание увлечённой особы.
– О, Боже! – приметив меня, она выронила иголку и не удержала платье. На полу оно напоминал тряпку на куклу размера макси, которое – сто процентов – чем-то умело испортили. Невооруженным взглядом я оценил, что оно будет на размер-два меньше, чем носит Джессика. Этой миниатюрной девушке с глазами Одри Хепберн оно могло бы пойти в пору, но не Нильсон. Джессика была более статной и крупной, выше этой «неожиданности» на фут, уж точно…
– Разве вы должны быть здесь? – заученным тоном произнёс я, смерив девочку пристальным взглядом. Среди костюмеров я такую не наблюдал, а молодых встречал там только на подхвате.
– Я принесла костюм для Джессики Нильсон, – одним духом выпалила она, и, взяв тряпку, над коей трудилась, обернулась к огромному шкафу и ловко вытащила из короба, а затем, умело повесила на спинку стула платье, что более явно отличалось от того, на котором крошка что-то мастерила с иглой в руке.
Аналогичный наряд оказался больше, а его уменьшенную копию она с обречённым видом решила утащить с собой. Как же прекрасно, что я стою в дверях. Подсознание твердило: «она не должна была ничего принести. Что-то задумала эта хитрая девушка с таким бесхитростным взглядом…»
– Вы пропустите меня, пожалуйста? – почему-то покраснев, произнесла она, когда я перегородил ей путь. Ей пришлось высоко задрать голову, чтобы заглянуть мне в лицо.
– Вы так трудились над этим нарядом… Быть может, оставите это платье, а то заберёте? Вы же старались, – сдержавшись, чтобы не ухмыльнуться, произнёс я.
– Я… Я просто… Мне нужно было посмотреть фасон, чтобы сшить для себя…
«Новая отмазка. Новое враньё. Отлично».
– Кто вы в этом театре? Костюмер?
– Актриса, – до смешного гордо задрав подбородок, произнесла она.
– Актриса? – ухмыльнулся я, – Актриса, которая не умеет врать, не самая лучшая актриса.
– О чём вы? – выдохнула она, гневно сдвинув брови.
– Вы злитесь?
– Вы задерживаете меня. Я должна…
– Уйти, пока не пришла Джессика?
– Да! – вдруг сорвалось у неё. На мгновение, я потерял дар речи, не говоря уже об этой крохе… Моргая и шевеля губами, как средиземноморская милая рыбка, она пыталась хоть что-то выдавить, – То есть… впрочем, вы всё равно ничего не поймёте. Пожалуйста, выпустите меня.
– Как тебя зовут? – проигнорировав её реплику, произнёс я.
– Вы, всё же, скажите мисс Нильсон, что видели меня здесь? – вздрогнув, спросила она.
– Зачем же? Она сама всё увидит, если вы…
– Если что?
– Если вы не расскажите, по какой причине сюда заявились.
Она отшатнулась от меня и обречённо села на край стула, на спинке которого висело «истинное» платье Джессики. Помолчав, она произнесла:
– Я всё скажу ей, а не вам, неизвестному поклоннику её творчества. Пусть она меня увидит, допрашивает и прикажет своему любовничку меня уволить. Говорят, у него большая власть в театре.
– Да, я слышал об этом, – насмешливо улыбнулся я, закрыв дверь. На ключ.
Поставив пионы в вазу, я осторожно поднял иголку, которую в суматохе девочка забыла поднять.
– Ещё одна улика, – покрутив в пальцах иглу, произнёс я, – Итак, значит, вы готовы к увольнению? Стало быть, причина есть, и вы больше ничего не отрицаете?
– Не отрицаю. Знаю, что это бессмысленно.
– Тогда, может быть, вы всё-таки расскажите, что за манипуляции производили с платьем?
– Кто вы вообще такой? – она повысила голос на тон.
– Так скажем, «любовничек» Джессики, – широко улыбнулся я.
– Плохая шутка. Я бы даже с этим не шутила, – сморщилась она, – Вы – поклонник. Что вы в ней нашли? То, что она делает, по-вашему, искусство?! Она же камень. Никому не дают главной роли, только ей! Где это видано, чтобы одна актриса играла и бабушек, и юных девушек, и прислуг, и цариц! Все главные роли! Я до сих пор ума не приложу, как ей не дали играть ещё и Гамлета. Если бы она исполняла роли мужчин – рост позволяет – цены бы ей тогда вообще не было! – девушка вскипела, сотрясая воздух руками и непрестанно жестикулируя, она выплёскивала всё негодование еврейского народа.
Меня впервые не раздражала, а веселила женская злость. Похоже, имя этой крошки – обаяние.
– Скажите, неужели вам нравится её игра?! – она замахнулась платьем, что было в её руке, и хлестанула меня им по лицу. Естественно, чёрт возьми, случайно… На секунду мы замерли.
– Ох, простите, – в её лице было столько жалости, но глаза смеялись, в упор, нагло, открыто. Не выдержав, я рассмеялся и её подрагивающие уголки губ дали себе волю. Бог знает почему, но мы хохотали, глядя друг другу в глаза…
«Когда женщина в последний раз меня смешила?» – эта мысль, пришедшая из ниоткуда, стёрла смех. Стёрла улыбки. Прочистив горло, она с неловкостью повела плечами и тихо произнесла:
– Я хотела опозорить Джессику перед всеми. Но если вы скажите, что видите в ней гения актёрского мастерства, я лично напишу увольнение из театра.
– Вы максималист?
– Я поступаю, как чувствую.
Что-то внутри кольнуло у меня в груди. Что за безумство? Я долго смотрел в эти большие, красивые, действительно красивые глаза и терял дар речи. Медленно, будто век сменял век, а лето сменяло лето и… Послышался уверенный стук каблуков по паркету, отдающихся от стройного, уверенного, строгого шага Джессики. Во взгляде «Одри» проскользнул испуг, и я с чертовской скоростью, схватив её за плечи, усадил на короб в шкафу, подобрал полы перешитого ей платья, утрамбовал в её руки.
– Что ты себе позволяешь?! – впервые она обратилась ко мне на «ты», таким писклявым и смешным шёпотом…
– Ни звука, – приказал я.
Плотно захлопнув двери огромного дубового шкафа, я повернул на нём задвижку. Когда я понял, что она размахивала не тряпкой, а реальным платьем, было поздно. Быстрым движением накинул обработанную крошкой тряпку на стул. Чёрт подери. А с другой стороны, Джессике, наверное, и правда, пора… отдохнуть от театра? Я ведь никогда не наблюдал в ней особого таланта, а молодые и краси… Молодые актрисы остаются без работы и карьерного роста.
«О чём я, идиот, думаю?»
Дверь распахнулась. Джессика влетела в одном халате. На её голове был парик в стиле ампир, а макияж укрывал плотным слоем лицо. Грим, явный грим, не макияж. Её губы слегка скривились в улыбке.
– Гос… – начала она.
– Не надо, – громко прервал я, – Давай сегодня… без этого, – мой голос опустился до шёпота, перестал быть «господским».
Джессика знала, что если я прошу её: «без этого», – то я или в плохом настроении, или мне нужно серьёзно о чём-то с ней поговорить. Либо мне нужна экстренная психологическая помощь чисто женского характера – она умела слушать и давать советы, которые никогда не повторяла дважды. Она никогда не задавала вопросы, принимала только ту информацию, которую я ей говорил. В её глазах промелькнула нежность и отчаянное желание, отчего вдруг у меня внутри забродило отвращение. Я даже нахмурился на это непредвиденное ощущение… Она подошла впритык ко мне, её знакомый аромат дорогих духов, полусладких и терпких, чуть опьянил меня и заставил внутренние струны в груди вздрогнуть. Чёртова похоть.
– Я пришла переодеться и немного… порепетировать, – с придыханием произнесла она, – Не ожидала увидеть тебя здесь, искуситель.
Её дыхание коснулось моего уха, напомнив, что у меня привычка мучить и иметь её тело, хотеть его… Послышался тонкий скрип со стороны шкафа, и я дважды кашлянул, чтобы заглушить его, моментально вспомнив о маленькой любознательной девочке, которая была уверена в том, что я фанат Джессики. Надо же… Почему она не поверила в то, что я, именно я тот самый «любовничек»? Странно, но мне непременно захотелось доказать ей, что да, так и есть.
– Поможешь мне одеться? – спросила она, чуть отстранившись, легко скинула с себя халат.
– Я привык тебя раздевать, – нарочно низким, гортанным голосом сказал я, чтобы сорвать с её губ пошлость.
– Мне кажется, что сегодня ты не в настроении, хотя я бы с удовольствием опустилась для тебя на колени… Я тосковала по вашим… очень грубым ласкам, сэр, – она громко выдохнула, склонив голову набок.
А я пытался представить, что за эмоции сейчас отобразились на личике, возомнившей себя актрисой, девочке. И пытался бороться с нарастающим отвращением перед словами, вдохами и взглядами Джесси… Хотя сам провоцировал её на это, сам заставлял её хотеть меня. Нильсон, и правда, нужны лишь похоть и секс, нужно доминирование и грубость. Она даже не обратила внимания на цветы. Она не ждала, не догадывалась, что они от меня.
«Джессика не охладела ко мне ни на один градус, это я изменялся в отношении к ней», – сейчас я понял это окончательно. А, может быть, за последние дни я слишком много почувствовал, чтобы довольствоваться лишь похотью? Или дело в этой изумительной «моли» в шкафу… Что за ерунда, Грей? Бред.
– Я бы хотел поговорить с тобой сегодня. Обо всём, – я глубоко посмотрел в её глаза.
– Конечно, – кивнула она.
Поспешно кивнув, она с девической неловкостью взяла платье, которое с трудом налезало на её гордую спину и широкие бёдра. М-да, крошка потрудилась: один присест и Джессика… Зачем я позволяю ей так опозориться? Почему не говорю ей о той темноволосой коварной особе?
– Неужели… я растолстела? – с досадой, еле слышным шёпотом вздохнула она, кратко простонав. Видимо, надеясь, что я не услышу.
Снова, резко обернувшись ко мне, она попыталась обезоруживающе улыбнуться, сдула выбившийся локон из парика и тихо, почти с детским бессилием попросила:
– Расправь, прошу тебя, на спине.
Я с крайней осторожностью поправил бретельки на оголённой спине, и посмотрел на её зад, плотно обтянутый до жути прилегающей тканью. Господи, может, предложить ей найти размер побольше? Так я ещё больше её огорчу. Значит, было нужно, чтобы всё случилось именно так, чтобы она вышла именно в этом платье и впервые потерпела истинное фиаско. Меня бросило в холодный пот и от предвкушения, и от ужаса того самого ощущения ожидания её падения.
– Готово, – спокойно произнёс я.
– Да. Да, – повторила она, слабо улыбнувшись мне. – Мы поговорим после спектакля, ты же не будешь против? Зрители… ждут, – как бы оправдываясь, произнесла.
Впервые она выглядела такой зажатой и неловкой, у неё было лицо женщины, которую ведут по широким улицам абсолютно голую, силком, на эшафот. Как же она чувствует то, что на ней одето. Как же она чувствует приближение…
– Конечно, я не буду против. Я дождусь тебя, – осторожно улыбнувшись, произнёс я, под звук раздавшегося первого или второго звонка, – Иди, я догоню, мне нужно будет сделать один звонок.
Джессика кивнула мне, и мелкими шагами вышла из гримёрной, двигаясь по знакомым мне ступеням к кулисам. Я закрыл за неё дверь и сел на край стула, тяжело выдохнув.
– Она ушла? – я услышал слабый стук, раздавшийся изнутри дубового гардероба, сопровождаемый тихим, кратким вопросом. Бог знает почему, но я улыбнулся.
– Да, – ответил я.
– Может, ты выпустишь меня из шкафа? Знаешь, тут такое дело… Его нельзя открыть изнутри.
– Ох, какая досада, – протянул я, ухмыляясь на её едкий тон, – Я сейчас расплачусь от жалости.
Негромко рыкнув, она сильнее ударила по дверцам, видимо, уже ногами и прошипела:
– Это я думала, что расплачусь от жалости, когда старая колоша попросила тебя раздеть её. Хорошо, хоть не изнасиловала, мечтая о «грубых ласках»…
– Я выпущу тебя, если ты заткнёшься, – холодно вспылил я, чувствуя, что эта кареглазая мышь начинает меня бесить.
Одним лёгким движением я открыл дверцы шкафа, она распахнула их двумя руками, в мгновение поднявшись со дна короба. Её взгляд был полон странного огня, который я не видел раньше.
– Почему ты так смотришь на меня? – в упор спросил я.
– Потому что… Спасибо, что не выдал, – выдохнула она и, встряхнув платье, прямо пред моим лицом, помчалась из гардеробной, – Спешите к приме, она ждёт оваций, – успела бросить она напоследок.
