Текст книги "Ничто. Остров и демоны"

Автор книги: Кармен Лафорет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

XIV

На небе еще виднелись звезды и над морем только забрезжила едва заметная светлая полоска, когда Марта и Пабло двинулись в сторону шоссе. Пропускать единственный автобус было совсем ни к чему. Теперь Марта боялась гораздо больше, чем ночью.

– Не знаю почему. Ведь я не сделала ничего дурного.

Пабло взглянул на нее. Он тоже не знал, почему сейчас, в слабом утреннем свете, лицо девочки казалось таким трогательным.

– Ты пошла против общественных приличий, дорогая, как сказал бы твой дядя Даниэль… О тебе станут думать очень плохо. Ты боишься?

– Да, но лишь потому, что меня могут снова запереть дома и мне будет очень трудно уладить свои дела и приготовиться к побегу.

Ее упорство надоело Пабло.

– Дорогая Марта… А если я посоветовал бы тебе бросить эту затею? Тебе следует остаться здесь, у себя на родине, выйти замуж, завести детишек и быть счастливой.

– У меня еще хватит времени на все, не так ли?

Возразить на это было трудно, потому что действительно у Марты впереди оставалось немало времени. Ей еще не исполнилось семнадцати.

– Не знаю… Ты можешь столкнуться с людьми, которые разобьют твою жизнь… Не знаю… Я боюсь за тебя, Марта Камино, потому что ты сумасбродка. Не знаю, что хорошего ты надеешься встретить в мире.

Марта улыбнулась.

– Я хочу встретить таких людей, как вы, людей удивительных, не похожих на тех, что живут здесь, людей, для которых важны не общественные приличия, а духовные интересы… Людей с возвышенными мыслями. Мне хочется повидать другие страны, увидеть другие, незнакомые лица.

Пабло рассердился.

– На свете нет удивительных людей. И я тоже не удивительный и не возвышенный. Ты не представляешь, насколько смешным ты делаешь меня в моих глазах. Уж не знаю, какие глупости я наговорил тебе в ту ночь, когда был пьян. Иногда я спрашиваю себя об этом, потому что ведь именно с тех пор ты носишься со своими странными фантазиями.

Марта посмотрела на него с глубокой нежностью, которая делала ее старше.

– Вы объяснили мне, что очень любите свою жену. Прощаете ей то, что она не дает вам рисовать… И если вы не хотите вернуться к ней, так это не потому, что она нехорошо с вами поступила, или что люди будут распускать сплетни, или что вы ее не любите, – вы очень любите ее, – а потому, что вы художник и искусство для вас самое важное.

Было еще темно, и Марта почти не смотрела на Пабло, когда говорила, так что она не заметила, как вспыхнуло смуглое лицо художника.

Потом, стоя на дороге, они некоторое время молчали. Рождающийся день быстро рассеял тьму, и когда подошел автобус, все кругом было пропитано светом и запахом моря.

Их появление в доме Камино в Лас-Пальмас произвело то же впечатление, какое мог бы произвести пропахший серою черт, неожиданно явившись на сборище безбожников. Когда они вошли вместе, держась за руки, все оцепенели… Марта бессознательно ухватилась за руку Пабло, как утопающий за спасательный круг.

Ее родные тоже только что вернулись. Они провели праздник у своих друзей в чудесном местечке Асуахе, утопающем в зелени и цветах, пронизанном журчаньем воды – трудно было представить себе больший контраст с голыми вулканическими ущельями. Там они переночевали и вернулись в середине дня в превосходном настроении. Дома их встретила перепуганная служанка, которая доложила, что дон Хосе звонил много раз, спрашивая о своей сестре, и что он, кажется, очень рассержен.

– Глупая вы женщина, – сказала Матильда, – как вам взбрело в голову сказать дону Хосе, что девочка поехала с нами? Вы же знаете, что это не так.

– Ах, сеньора, не сердитесь… Я ничего не говорила сеньору. Я только сказала: «Знать ничего не знаю, дон Хосе, боюсь соврать». Откуда мне знать, куда вы все ездили…

Они стояли в старинном кабинете дона Рафаэля, деда Марты, на первом этаже, рядом с входной дверью. Никто из них еще не успел умыться с дороги, их одежда была измята, покрыта пылью, и Даниэль нервничал, чувствуя, что на его грязных руках кишмя кишат микробы. Все говорили разом, когда вдруг над дверью звякнул колокольчик и в комнате, держась за руки, появились Марта и Пабло. Воцарилась полная тишина. Ее прорезал аистиный клекот Даниэля: «Клок-клок-клок-клок…» Матильда гневно повернулась к нему. А Онеста, покрасневшая, оскорбленная, не спускала с художника и Марты широко раскрытых глаз. Так прошло с полминуты. Наконец Матильда заговорила:

– Прекрасно… Может быть, вы нам объясните…

Марта онемела, а Пабло, весело улыбаясь, стал живо рассказывать о ее ошибке и приключениях. Смеялся он один, остальные слушали очень серьезно. Злое лицо Онесты казалось чужим. Она снова взглянула на Пабло, словно желая испепелить его взглядом, и молча вышла из комнаты.

Даниэль, поджав губы, опустился на стул. Пабло продолжал как ни в чем не бывало:

– Я уже отругал Марту, поэтому можешь не смотреть на нее так, Матильда, мы не в казарме… По-моему, лучше всего сказать Хосе, что она ночевала с вами в Асуахе. Это избавит всех нас от ненужных объяснений.

– Ненужных!.. Но за кого ты нас принимаешь? Никогда я не ожидала от тебя такого… такого… нахальства.

Матильда была настолько возмущена, что не находила слов. Она повернулась к Марте. Девочка укрылась в самом дальнем углу комнаты за большим столом. Она была очень бледна. На побелевшем носу ясно выступили веснушки.

– Ну хорошо, а ты что скажешь? Ты тоже считаешь, что можешь делать все, что тебе заблагорассудится, и никто тебе не указ?

Марта сглотнула слюну. Потом отрицательно покачала головой. Голос ее прозвучал еле слышно:

– Что ж, я готова заплатить за все… За то, что сделала.

– Заплатить! Что за глупости! Что ты имеешь в виду?

– Поступайте со мной, как хотите. Я согласна на все.

Казалось, что речь идет о смертном приговоре. Матильда окончательно вышла из себя.

– Послушать тебя, так подумаешь, что ты мученица, а я в жизни не видела более наглой девчонки… Ничего, дома тебя не убьют.

– Пино хочет запереть меня в исправительный дом.

– Это неплохая идея, к твоему сведению.

– Детка… помни, ты же дама… эти слова, «исправительный дом», звучат ужасно… Видишь ли, Мартита, ты нарушила приличия… Девушка из хорошей семьи! Пабло хочет невозможного… На нас ты не рассчитывай.

– Я ни на кого не рассчитываю… Я уже сидела пятнадцать дней взаперти только из-за подозрения, будто у меня есть поклонник, а это был мальчик, которого я знаю всю жизнь… Никто не заступился за меня перед Хосе.

Даниэль и Матильда переглянулись, Марта увидела, что Пабло смотрит на нее, смотрит, словно подбадривая, – и почувствовала, как тепло стало на сердце. Даниэль продолжал сидеть с глупым, видом, а Матильда стояла у окна, нервно потирая свои нежные, мягкие руки, так не гармонировавшие с ее угловатым телом. Пабло поддержал Марту:

– Ты же знаешь, что Хосе воспользуется любым предлогом, чтобы запереть ее. Ты сама говорила, что он ни за что не выпустит ее из рук и не согласится, чтобы она вышла замуж, пока не отнимет у нее все состояние или, по крайней мере, то, до чего сможет дотянуться.

При этих словах Даниэль пришел в такой ужас, что даже забыл о своем клекоте, застрявшем у него в горле. Матильда тоже испугалась. Марта удивленно прислушивалась. Подобные вещи никогда не приходили ей в голову. Она увидела, что Матильда искоса поглядывает на нее.

– Не знаю, Пабло, какие у тебя основания так говорить. Мы никогда… Ты нас обижаешь.

Она несколько раз прошлась по комнате. Потом снова остановилась перед Пабло.

– И по совести говоря, – кто дал тебе право вмешиваться в наши дела?.. Ты сам виноват во всей этой истории, отправился в какие-то грязные хижины рисовать… Мне претит всякое позерство, ты прекрасно знаешь. И вообще, будет намного лучше, если ты пойдешь переоденешься и побреешься. У тебя вид настоящего бродяги.

Даниэль пробормотал что-то насчет неважного самочувствия и апельсинового отвара и вышел из комнаты.

Они остались втроем. Матильда была в глубоком волнении; Пабло продолжал улыбаться, казалось, он не собирался уходить, пока все не устроится, а Марта была I настолько тронута его поддержкой, что даже забыла о своем страхе. Матильда опустилась в кресло у письменного стола и, подперев голову рукой, уставилась в пол. Тут зазвонил телефон. Пабло схватил трубку. Матильда подскочила как ужаленная, но тут же успокоилась, видя, что он протягивает трубку ей.

– Это твой племянник Хосе. Он хочет узнать, как вы съездили.

Матильда взяла трубку, нахмурилась и изменила тон.

– Да… Мы ездили в Асуахе… Послушай, мне кажется, мы не обязаны сообщать тебе о всех наших поездках! Ах, Марта! – Матильда заколебалась. – Марта… да, это нехорошо… Только записку? Да, очень нехорошо. Кто бы мог подумать… Да, она здесь, жива и здорова… Значит, Пино… Бедняжка Пино! Позвони ей и успокой ее. Если хочешь, я сама позвоню… Да. Марта собирается в школу, как всегда, если ты не возражаешь… Даниэль? Как обычно. После обеда он будет в конторе… До свидания.

Пока Матильда разговаривала, лицо ее постепенно смягчилось, с него сбежали тени, оно стало добрым и даже ласковым. Словно сдавшись наконец, она со вздохом повесила трубку.

Пабло переводил глаза с Матильды на Марту, которая, казалось, не слышала разговора и сидела очень тихая и серьезная.

Он рассмеялся:

– Матильда, ты неподражаема!

В дверях появился Даниэль.

– Скажите, пожалуйста, что здесь происходит?.. Вы только послушайте, как у меня в животе урчит.

Марта, не выдержав нервного напряжения, тоже засмеялась, и Матильда, вместо того, чтобы рассердиться, присоединилась к ним.

Вскоре художник распрощался, и Марта, провожая его до двери, тихо и горячо поблагодарила.

– Оставь. Давно уже я так не смеялся… Да, послушай, что я тебе скажу. Не вздумай в эти дни приходить ко мне. Это не годится. Но если тебе удастся осуществить твои планы, ты знаешь…

Он ласково улыбался. Он был в превосходном настроении, как человек, посмеявшийся от души. Зеленые, узкие глаза Марты горячо блестели. Когда она смотрела художнику вслед, она, конечно, не знала, что эти слова были последними между ними.

В продолжении двух следующих дней Пабло вспоминал о Марте с улыбкой. Он даже хотел, чтобы ее побег удался и она попала на пароход, ибо предвкушал, сколько удовольствия доставят ему Камино, когда на борту появится их племянница со своим наивным, взволнованным личиком, которое всегда обезоруживает. Но эти мысли возникали у Пабло только изредка. Его поглощали собственные заботы и тревоги.

В пятницу пятого мая Пабло проснулся весь в испарине. В окне он увидел абсолютно спокойное красноватое море, небо казалось грязным и пыльным.

Полное безветрие. Хозяйка сообщила ему, что пришел левант, время, когда стихают ветры архипелага и до островов доносится только дыхание африканской пустыни. Она добавила, что, к счастью, левант длится недолго. Может быть, к следующему утру все пройдет.

– Хоть бы господь уберег нас от саранчи, она налетает иногда в такую пору.

Этот невыносимый день наполнил Пабло отвращением ко всему на свете. Он злился на себя. Ему казалось идиотизмом приехать на Гран-Канарию и провести тут столько бессмысленных месяцев. Прожить несколько дней в рыбачьих, хижинах – тоже глупая, никчемная затея. Это паясничание перед самим собой. Ему нечего делать с кистями в руках. Никогда, никогда не стать ему большим художником… Город представлялся ему скучным, маленьким, жалким, омерзительным. Его связь с Онестой Камино – самой дурацкой историей в его жизни. И, наконец, он не видел, когда же сможет убраться из этого захолустья.

Вечером позвонили Камино, приглашая на ужин, и его настроение внезапно переменилось. Он принял приглашение. Стены старинного дома Камино надежно защищали от зноя. Онеста была достаточно хорошей хозяйкой, чтобы сделать ужин приятным и красиво сервировать его, а вина из погребов Хосе были превосходны. И, сидя за накрытым столом, среди друзей, Пабло подумал, что лучшего и желать нельзя.

Несмотря на гнетущую жару, разговор шел оживленно: все радовались концу войны и скорому возвращению в Мадрид, город, которого они не видели столько лет.

Пабло подумал, что его в Мадриде никто не ждет и что там ему нечего делать. Под влиянием таких мыслей он начал подливать себе слишком много вина. Он почувствовал, как Онеста под столом коснулась его ногой.

Когда ужин подходил к концу, случилось событие, взволновавшее всех. Внизу неожиданно зазвонил телефон, и Матильда, спустившись, услышала голос доктора дона Хуана. По-видимому, он звонил из усадьбы.

– Произошло большое несчастье… Умерла Тереса. Внезапно… Да, бедняжка Тереса, мама Марты…

Дон Хуан просил, чтобы все они были так любезны приехать в усадьбу. Кроме того, он просил, чтобы они привезли его экономку, мать Пино: бедная Пино очень тяжело переживает случившееся и нуждается в помощи матери.

Когда Матильда вернулась в столовую с этими новостями, Пабло почувствовал, как Онеста прижимается к нему, делая вид, будто вот-вот упадет в обморок.

– Поедем с нами, Паблито, ради бога…

Пабло подумал, что и в самом деле в подобных обстоятельствах да еще в такую ночь, как эта, правильнее всего будет поехать со своими друзьями. Но голова его была затуманена, окружающее казалось странным сном, и потому он поразился, внезапно обнаружив, что сидит в такси вместе со всеми Камино и экономкой дона Хуана, беспрестанно вздыхающей толстухой, и едет за город, посреди ночи – самой душной из всех за время его пребывания на острове Гран-Канария.

Часть третья

XV

С верхней площадки лестницы Марта видела всю столовую, убранную для ночного бдения над покойницей. Отсюда, спрятавшись в тени, девочка смотрела на лицо умершей матери, на ее тело в саване, почти скрытое цветами.

Все окна были распахнуты настежь, но в комнату не проникало ни малейшего дуновения ветерка. Пламя больших восковых свечей тянулось кверху, и кверху поднимался ропот заупокойных молитв.

Со своего места Марта видела ноги Онесты, чуть расставленные, вызывающие – такие, какими когда-то нарисовал их Пабло. Иногда ее платье вздергивалось на коленях, и белая, полная, пожалуй, слишком крупная рука спешила исправить беспорядок.

Видела Марта и Висенту, сидящую рядом с покойной, очень тихую, в темном, надвинутом на глаза платке. Видела сухопарую высокую Матильду – она нервничала и уже несколько раз выходила в сад выкурить сигарету. Кроме них, внизу сидели еще две женщины, старинные подруги Тересы, приехавшие проститься с покойной в эту последнюю ночь.

В общем, в столовой собрались одни женщины. Мужчины расположились в музыкальной комнате. Уже не раз молодые служанки подавали туда кофе. Там были Даниэль и Хосе, доктор дон Хуан и Пабло. Сейчас Марта их не видела, но знала, что Пабло уже несколько часов находится в доме. Она издали заметила его, когда пришла машина из города.

Внизу дочитывали последние молитвы. Наконец негромкое бормотание умолкло. Наступила долгая тишина, слышалось лишь потрескивание свечей. Аромат цветов в раскаленном воздухе делался удушающим. Подруги Тересы, одетые в черное, стали прощаться. Они пожали руки Онесте и Матильде и подошли посмотреть еще раз на лицо покойной.

– Как будто спит… А на себя не похожа… Мы-то ведь знали, какая она была в молодости…

Обе женщины простились также и с матерью Пино, появившейся теперь в поле зрения Марты. По случаю траура толстуха надела черное облегающее платье с длинными рукавами, такими узкими, что, казалось, они вот-вот лопнут. Марта услышала свое имя, произнесенное шепотом, и отступила еще дальше в сумрак площадки.

– Легла, бедняжка, – измучилась.

– А я бы не сказала, что она проявляет чрезмерное огорчение.

Они направились к дверям.

– Совсем убита, – говорила мать Пино, отвечая на какой-то их вопрос. – Я так боюсь за нее… Столько лет ходить за больной!

Мать Пино бегло, опасливо взглянула туда, где неподвижно сидела Висента. Марта вслушивалась в этот тревожный шепот и мало-помалу проникалась царившей вокруг атмосферой нервного напряжения. Подруги Тересы спрашивали о Пино, которая в этот вечер заболела по-настоящему и слегла в постель. Все женщины, кроме махореры, проводили гостий до машины.

Через несколько минут в саду послышался шум мотора. Подруги Тересы уехали… Мать Пино вернулась в дом раньше всех и с усталым недовольным лицом стала подниматься по лестнице. Без сомнения, она направлялась в спальню дочери.

Марта испуганно прошмыгнула по коридору к своей комнате. Там, стоя за дверью, она прислушивалась к приближающимся шагам. Вот они замерли возле ее комнаты. Затаив дыхание, Марта слушала, как женщина переводит дух. Потом в дверь осторожно постучали, и стук отдался у девочки в ушах… Тишина. Марта не хотела видеть мать Пино. Снова постучали.

Наконец Марта решила открыть. Она так стремительно распахнула дверь, что женщина вздрогнула от неожиданности.

– Ты не спала, детка?

– Нет.

– Дай передохну чуток… Ах, боже мой, до чего же мы все устали!

Она тяжело опустилась на стул. Луна ярко освещала комнату. Можно было не зажигать света.

Марте противна была эта темная фигура, от которой по комнате распространялся резкий запах пота, пропитавшего под мышками черное шерстяное платье. У девочки не было черных платьев. Она стояла, одетая в белое, и при свете луны походила на призрак. Наверное, белое платье Марты поразило женщину.

– Мне обещали, что назавтра, к похоронам, нам с тобой покрасят платья.

Марта содрогнулась.

– Я пришла сюда, детка, потому что знала тебя еще совсем маленькой и любила всегда. Я все вспоминаю, как дедушка приводил тебя к дону Хуану, а я звала в кладовую и угощала разными лакомствами… Ты была такая беленькая, точно куколка. Пино всегда так и говорила. Всякий раз, как увидит тебя, бывало, непременно скажет, что ей хотелось бы иметь дочку, похожую на тебя… Что, что?

Голос Марты прозвучал словно откуда-то издалека:

– Не знаю… Как странно!

– Что же странного, детка? А ты разве никогда не думала, какого ребенка тебе бы хотелось?

– Думала.

Марта удивилась, потому что действительно она об этом думала.

– Вот видишь, тут нет ничего странного. Все молоденькие девушки иногда думают об этом. Пино не повезло, что у нее нет детей. Правда, еще не поздно… Кто знает! Тут дело не в ней; нехорошо говорить тебе об этом, но твой брат пока не хочет…

В ярком свете луны лицо Марты было усталым, похудевшим и удивленным.

Толстуха наклонилась к ней и фамильярно похлопала по бедру потной рукой.

– Ты ведь не желаешь зла моей бедной Пино, правда, детка?

– Нет…

– Она всегда любила тебя. Разве ты не помнишь, что после свадьбы она первым делом попросила Хосе взять тебя из интерната? Другая бы об этом и не подумала.

– Это правда.

При упоминании об интернате виски у Марты стиснуло точно клещами, головная боль стала невыносимой. Казалось просто невероятным, что когда-то она жила за монастырскими стенами… И, однако, с тех пор не прошло еще и года.

– Конечно, правда! Теперь бедняжке совсем плохо после всех сегодняшних огорчений… Мало того что твоя бедная мама умерла, да покоится она в мире, так еще Висента, эта ведьма, чтоб ее бог наказал, болтает невесть что… Чтоб ее…

Теперь эта громадина плакала. Из неведомых тайников своей одежды она извлекла белый платок и всхлипывала, звучно сморкаясь.

Марта живо представила себе Висенту с ее свирепым взглядом и плотно сжатым ртом, припомнила ее вызывающе вздернутый подбородок, когда она произносила свои проклятия…

За эти часы произошло немало ужасных событий. Марта еще не могла разобраться в происшедшем. Она знала только, что после небывалого душевного подъема она очутилась в ледяной бездне отчаянья, из которой не в силах выбраться. В последние дни Марта была клубком нервов, самой энергией. Она жила так напряженно, с такой отдачей духовных и физических сил, что в этот вечер, когда она полями возвращалась домой, ей казалось, что в душном и тяжелом воздухе ее похудевшее тело стало невесомым, легким, словно пушинка. Порой она останавливалась посреди дороги – сердце ее бешено колотилось, настолько она была взволнована.

Она сумела-таки осуществить то, что прежде представлялось невозможным. В ее ученическом портфеле лежал пропуск и билет до Кадиса. Дорогой она думала, что надо следить за собой, иначе дома лицо выдаст ее. Но мельком остановившись на этих мелочах, она сразу же принималась обдумывать более важные вопросы. Она уже воображала себе, каким образом попадет на пароход… Вероятнее всего, что в день отъезда родных Пино и Хосе вместе отправятся в Лас-Пальмас, чтобы проводить их. Марта рассчитывала прикинуться больной и остаться в усадьбе. Как только брат и невестка уедут из дому, она возьмет маленький узелок с одеждой и сбежит. У нее будет достаточно времени, чтобы приехать в порт раньше родственников, войти на пароход и спрятаться там… Все это легче было придумать, чем сделать… Но при одной только мысли об этом она уже ясно видела перед собой пароход и огни порта в ночь ее бегства… И это свершится всего через несколько дней!.. Ее охватило безумное, исступленное нетерпение, в сердце кипела почти невыносимая радость. Она уже слышала шум порта, чувствовала запах смолы и жар, пышущий из низких окон пароходного камбуза, за которыми мелькают белые поварские колпаки, – все это столько раз она видела и слышала с пристани. Круглые, освещенные изнутри иллюминаторы, целый мир на воде, дышащий, многолюдный – он ждет ее, точно ворота в новую жизнь…

Подходя к усадьбе, возбужденная, взволнованная, вся поглощенная своей тайной, она и представить не могла, что ее там ожидает.

Весь дом был погружен в темноту, освещена была только столовая. Озабоченная своими мыслями, Марта все же заметила в темном саду несколько автомобилей и очень этому удивилась.

Еще не входя в дом, Марта случайно заглянула в одно из окон столовой. Она увидела куски черной материи и нескольких рабочих, которые под присмотром Хосе и какого-то маленького, незнакомого ей человека несли огромные свечи. Комната была полна людей и тем не менее казалась печальной. Кроме ее брата и дона Хуана, там сидели еще две дамы, которых Марта едва знала. Она не сразу поняла, что в столовой готовят помост для катафалка. Когда же наконец все сообразила, удар оказался настолько сильным и жестоким, что она утратила всякую способность мыслить.

Марта едва помнила, как вошла в дом, как женщины обнимали и целовали ее. Бегом она бросилась в свою комнату, оглушенная, отупевшая.

Долгое время Марта пролежала на кровати в полной темноте. За эти часы подруги ее матери не раз садились рядом с ней и что-то говорили, поглаживая по голове. Она переносила эти знаки внимания как неизбежную пытку, лицо ее окаменело, глаза были закрыты – в эти минуты она очень напоминала Тересу в ее последние годы.

Одна мысль сверлила мозг Марты: она была твердо, убеждена, что это несчастье, эта смерть ниспослана ей как небесная кара, чтобы разрушить ее планы, чтобы предупредить ее бегство. Мысль эта превратилась в наваждение.

В конце концов подруги Тересы оставили девочку в покое, убедившись в бесполезности своих попыток растрогать ее и вызвать у нее слезы. Одна, в темноте, Марта слышала, как тело Тересы снесли вниз. Позже раздались шаги дона Хуана и Хосе, поднявшихся наверх. Они говорили о Пино.

– Меня беспокоит ее состояние… Это…

Потом по коридору пробежала служанка… Марта услышала, как она постучала в дверь спальни Хосе и Пино.

– Дон Хосе… Приехали сеньоры из Лас-Пальмас.

Снова раздались шаги дона Хуана и Хосе. Они возвращались. Дон Хуан сказал:

– Кармела, останься с хозяйкой.

И голос Кармелы издалека:

– Да, сеньор.

В этот миг Марта встала, подошла к двери и прислушалась к голосам внизу. До нее донесся голос Пабло, и хоть она подумала, что ей – почудилось, все же этот звук настойчиво манил ее; она поспешила к лестнице, но остановилась наверху, полускрытая темнотой, полная робости и ужаса, который охватывает душу в присутствии смерти.

Мадридские родственники, Пабло и мать Пино вошли в столовую; там уже находились Хосе и дон Хуан. Женщины, крестясь, окружили катафалк. Они тихо спрашивали что-то у дона Хуана, и он отрицательно качал головой в ответ.

И тут среди приглушенного, тихого говора поднялась Висента, стоявшая на коленях рядом с телом Тересы.

Громко, отчетливо она произнесла:

– Я знаю, почему умерла моя госпожа. Я клянусь перед господом богом, что ее отравили, и я знаю, кто эта сделал.

На секунду все замерли, потом разом заговорили, почти закричали.

– За такие слова, Висента, вас посадят в тюрьму. Вы что, не соображаете…

– Какая чепуха! Вы не понимаете, что говорите!

Это были голоса Хосе и дона Хуана. Но и остальные тоже что-то кричали, возмущаясь и негодуя. Поднялся невообразимый гвалт. Похоже было, что все сошли с ума. Однако голос Висенты снова перекрыл шум, она стояла прямая, точно скала среди набегающих волн.

– Ее отравила эта собака, что прячется там, наверху!.. И девочку она тоже убьет!

Побледневший Хосе бросился к махорере.

– Немедленно, сию же минуту убирайтесь из нашего дома!

– Не сейчас. Пока она тут, я не уйду. Кто вы такой, чтобы выгонять меня?

Вмешался дон Хуан. Весь в поту, наталкиваясь как слепой на вазы и горшки с цветами, он бросился к кухарке и положил ей руки на плечи. Она не двинулась с места.

– Висента, я знаю тебя много лет. Ты хорошая женщина, ты не станешь возмущать тишину в доме, где лежит покойник. Тебе известно, что я любил твою бедную госпожу, как свою дочь… Висента, ради мира ее души, не своди нас всех с ума…

Махорера, вздернув подбородок, вызывающе оглядела присутствующих. Потом завернулась в шаль по самые глаза и, скрестив руки на груди, уселась на помост рядом с покойной, словно никто больше ее уже не интересовал.

Мать Пино, рыдая, поспешила наверх.

– Доченька моя… Девочка моя дорогая!

Дон Хуан последовал за ней. Они прошли рядом с Мартой, чуть не задев ее. Она стояла, не шевелясь, и, широко раскрыв глаза, тупо смотрела им вслед.

Через несколько минут Марта вернулась к себе в спальню и пролежала там долгие мрачные часы, ни о чем не думая, ничего не замечая. Потом ей казалось, что она даже спала. У нее засосало под ложечкой от голода, и тут же она забыла об этом. Тело ее покрыла испарина, блузка намокла от пота. Тогда Марта разделась, но ей было жарко даже от лунного света. В шкафу у нее был одеколон, она обтерлась, желая хоть слегка освежиться. Комната наполнилась одуряющим запахом лаванды, но прохладнее не стало. А между тем ноги были ледяными… Она надела чистое белое платье, но и эта легкая ткань казалась раскаленной.

Марта стояла в оцепенении посреди комнаты, когда услышала голоса женщин, читавших молитвы. Она знала, что тоже должна молиться. Не спеша, она подошла к лестнице и тихо спряталась там, прислушиваясь к тому, что происходит внизу…

И вот мать Пино душераздирающе рыдает в спальне у Марты. Рыдает и не может остановиться. От нее пахнет черной шерстяной тканью, и помадой для волос, отдающей фиалками, и горячим зловонным потом.

– Ах, Мартита, милочка ты моя! Скажи мне, что ты не веришь этой ведьме, не веришь ее словам. Скажи мне, потому что только от одной мысли о моей бедной дочке я схожу с ума.

Марта твердо произнесла:

– Я ни на секунду не поверила словам Висенты.

Она уклонилась от объятия, ужаснувшись, что может оказаться прижатой к груди этой женщины.

– Идите к Пино… Ей вы нужны больше, чем мне.

– Иду, детка… Пойди и ты со мной, милочка. Пойди и скажи ей то же самое, что сказала мне. Ты сняла такую тяжесть с моего сердца…

– Нет… Я не могу. Скажите ей сами от моего имени, если считаете нужным. Я сейчас хочу побыть одна.

Женщина поднялась, вытерла глаза и спрятала платок. Она решила поцеловать Марту во что бы то ни стало и на сей раз силой добилась своего. Наконец она ушла. Марта услышала в коридоре мужские шаги – это шел Хосе, и мать Пино встретилась с ним. Марта разобрала ее слова:

– Девочка возмущена, Пепито[19]19
  Пепито, или Пепе – уменьшительное от Хосе.


[Закрыть]… Просто позор, что эта ведьма все еще внизу, ее присутствие оскорбляет всех нас…

– Замолчите! – в ярости прошептал Хосе, и от его тона у Марты кровь застыла в жилах.

В окно светила луна. Завороженная, Марта выглянула в сад. Было светло, как днем. Цветы увядали, к окну поднимался тяжелый аромат жасмина. Яркие цветы бугенвиллеи казались опаленными. Луна висела в жарком небе, огромная, безжалостная, тусклая, и когда Марта смотрела на лунный диск, у нее перед глазами плясали бесчисленные черные точки, крохотные и подвижные, словно тучи мошкары, замутившие ночной воздух.

Марта поднесла к щекам руки, обычно сухие, жесткие, решительные, и почувствовала, что сейчас они влажны от пота; слабые и безвольные, они словно утратили всю свою силу. Но глаза по-прежнему оставались сухими, и Марта, удрученно вздохнув, принялась молиться: «Боже, сделай, чтобы я не была такой бесчувственной, чтобы я смогла поплакать о матери – ведь обычно я плачу из-за любых пустяков».

Ей было не по себе: то же происходило, когда она думала о войне и ее ужасах и не могла найти в себе тех чувств, какие испытывали другие. Ей казалось, что часть ее души была немой и бесплодной, и лишь неисчислимые несчастья и беды смогут победить в ней эту душевную сухость. Она хотела плакать и не могла. Хотела и не могла думать о мертвой Тересе.

В продолжение многих часов Марта вообще ни о чем не думала. Теперь ей почему-то стали припоминаться вещи, представлявшиеся невероятными, давно прошедшими. Она вспомнила то, что ей удалось осуществить, чем она жила весь день. Она смогла добыть документы, необходимые для отъезда. Вот она с невинным видом улыбается служащему, который протягивает ей пропуск. Она отчетливо представила себе эту сцену: контора, стол, полный бумаг, смущенный юноша, так хорошо знавший ее семью; играя пресс-папье, он говорит:

– Необходимо разрешение родственников. Ведь вам всего шестнадцать лет…

То был стройный молодой человек, с добрым и простым лицом. По его словам, он очень желал бы помочь чем-нибудь внучке дона Рафаэля.

– Видите ли… Дело вот в чем… вы же знаете, что мои родные уезжают.

– Да, да, конечно, я сам оформлял документы…

– Так вот, мой брат сказал, что, если я сама смогу достать все бумаги, он меня отпустит. Если нет – нет. Помогать он не хочет.

Юноша посмотрел на нее. Перед ним стояла девушка из семьи, хорошо известной в городе, почти еще девочка, скромно одетая в простую шелковую кофточку; она спокойно глядела на него чистыми невинными глазами. Он решил, что не будет ничего плохого, если он поможет ей, и беззаботно протянул пропуск. Она пожала ему руку и трижды поблагодарила так искренне и нежно, что юноша покраснел, словно она бросилась ему на шею. По правде говоря, именно это ей и хотелось сделать. Броситься ему на шею и кричать от радости.