Текст книги "Ничто. Остров и демоны"

Автор книги: Кармен Лафорет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– Я видела сон.

– Хороший?

– Плохой.

Висента дымила, как пароходная труба. Удобно устроившись на стуле с черной спинкой, она смотрела перед собой на знакомые вещи, расставленные именно так, как ей нравилось. Стулья, стоявшие в ряд у стены, в углу полочка с гипсовыми фигурками, ватная подушка для чайника с нашитой на нее головой куклы. Огонь свечи дрожал. На стене шевелилась тень гадалки, она тасовала карты и что-то шептала над ними… Подняв колоду над столом, она замерла. И профиль с горбатым носом тоже замер на стене.

– В тарелке с водой лучше видно.

– Я уже видела это три года назад, потому и пришла. Но сегодня я хочу, чтобы вы раскинули карты.

Воцарилась напряженная тишина. Глаза гадалки казались огромными. Висента поднесла к свече полупогасшую сигару. Марикита подождала, когда дым глубоко проникнет в легкие махореры и та успокоится. Потом начала. Но что-то мешало ей. Она поглядывала на дверь, на отдушину, где синело вечернее небо. Затем сосредоточивалась, раскидывала карты, смотрела, колебалась.

– Ничего не выходит.

– Попробуйте еще раз.

– Какой-то король, его ждет дорога. Это нужно?

– Нет.

– Я перетасую еще раз.

– Тасуйте.

Теперь в мире не существовало ничего, кроме этой молчаливой комнаты, вырытой в земле, где воздух был влажным, густым и нагретым, как в стойле. Этот подземный дух, как и всегда в пещерах, свежий летом, теплый зимой, ни с чем не сравним для тех, кто привык к нему. Ничего, только тени двух женщин, большие тени, одна против другой. Голова с пучком волос на затылке и голова в платке, они нагибаются друг к другу и дрожат на круглом своде.

Снаружи изрытая пещерами гора, исходящая кровью в багряных вечерних лучах. За ней – зеленые, нарядные дороги. Там, далеко – усадьба, гости с материка и их судьбы, Пинито, дочка Антонии, Марта со своими подругами. Еще дальше – город и море. За морем – другие острова. Но здесь, в комнате – иной мир. Единственно сущий в эти минуты.

Лица на потрепанных картах строят гримасы. Гадалка тихо говорит:

– Думайте, про что загадали.

Висента думает. Курит и думает. Горький дым прогревает ей грудь. Она видит большие зеленые глаза Тересы, слышит ее голос: «Висента, у меня нет никого, кроме тебя». Дым больше не греет, сигара не тянется.

– Выходит. Выходит король, кругом него дамы.

– Дальше.

– Одна дама темноволосая, ей желают зла.

Гадалка замолкает. Пламя свечи, трепетавшее от ее дыхания, выпрямляется. Висента чувствует на губах горькую табачную слюну, вкус погасшего окурка.

– Выходит смерть.

Висента шепчет:

– От ножа?

– Я сказала – смерть.

– Для дамы?

– Да.

Махорера с трудом переводит дыхание. Здесь, в этой самой комнате, несколько лет назад она видела в тарелке с водой ужасные, позабытые ею события.

– Скажите мне, – говорит она хрипло, – это не то, что уже было?

– Это то, что будет.

Тоска и мрак свинцовым обручем сдавливают грудь Висенты.

Скорбный серп луны выходит из-за гор вслед за последним вздохом умирающих сумерек. Бледными рогами цепляется он за убегающие темные тучи. Поднимается ввысь, меняется на глазах, становится все ярче для тех, кто хочет смотреть на него в эту декабрьскую ночь.

На дорогах свет луны тускнеет. Электрические фонари, желтые, мертвящие, разгоняют ночной мрак. Иногда глаза автомобилей, проносящихся по далекому шоссе, ослепляют зоркие глаза Висенты. Еще издалека увидела она, как от усадьбы по эвкалиптовой аллее поднимаются светящиеся автомобильные фары. Потом мимо нее промчалась высокая машина доктора, битком набитая молодежью. Дон Хуан увозил с собой хромого художника и друзей Марты; наверное, он довезет эту веселую компанию только до Центрального шоссе, потому что нельзя въезжать в Лас-Пальмас в переполненной машине, с пассажирами, висящими на подножках. Все пели. Дон Хуан оглохнет.

Потом вокруг легла тишина. Донесся запах эвкалиптов.

В музыкальной комнате была одна Марта. Висента увидела ее из темноты сада. Девочка стояла посреди комнаты, где все было перевернуто вверх дном, и внимательно разглядывала что-то белое – развернутый блокнот. Это дочка Тересы. У нее нет ни изящества, ни красоты Тересы, она белокурая, как ее отец, но это дочь Тересы. Стройная девочка с прямыми бровями и загорелыми руками.

Душа Висенты дрогнула при виде Марты. У девочки, с любопытством рассматривавшей под лампой блокнот, который она держала в руках, лицо было такое сосредоточенное, такое юное и беззащитное, что Висента не могла пройти мимо. Она присутствовала при рождении Марты и когда-то, очень давно, смутно ревновала Тересу к ее маленькой дочери. И то, что Марта была дочерью Тересы, оказалось теперь достаточным, чтобы приковать махореру к месту и заставить ее из темноты смотреть на девочку.

Висенте захотелось подойти и сказать что-нибудь. Но Марта подняла голову, словно прислушиваясь, закрыла белый блокнот и спрятала его под матрас. Потом потушила свет.

Часть вторая

VII

Выйдя из школы, Марта убежала от своих подруг. Они всегда собирались у кого-нибудь, чтобы поболтать, перекроить мир по своему вкусу. Иногда одна из подруг пропускала эти сборища: случалось, что в город приезжал жених, или приятель предлагал прогуляться по Триане. Триана была торговой улицей, по которой, как и во многих испанских городах, любят гулять жители, хотя для этого существуют парки. Молодежь стайками медленно прохаживается по улице в обоих направлениях, мешая движению; при встрече провожают друг друга зачарованными взглядами, вступают в разговоры, завязывают знакомства и дружбу.

Марта никогда не могла понять прелести этих медленных прогулок по тесной улице, и когда сейчас она побежала в сторону Трианы, девочки, удивленно посмеиваясь, смотрели ей вслед. Но она села в автобус, идущий в порт, и исчезла в сумерках.

Уже несколько дней ее преследовали мысли, еще более навязчивые, чем летом, когда она мечтала о приезде родных; более навязчивые, удивительные и прекрасные, быть может, потому, что она никому о них не говорила. Теперь она думала о Пабло, как о единственно возможном друге. Пожалуй, даже не как о друге – это слово подразумевает равенство, а художник вызывал у девочки непонятный восторг. Когда она случайно слышала его имя, сердце у нее начинало биться так, что ей казалось, она заболевает. Она вспоминала проницательный взгляд его добрых глаз и бережно хранила блокнот, где его быстрые пальцы сделали наброски, почему-то смущавшие ее.

Теперь она знала его адрес. И в этом маленьком тарахтящем автобусе она ехала к Пабло. Встречный ветер трепал ее волосы, сердце тревожно билось в груди. Она ехала, чтобы вернуть то, что ему принадлежало, и думала о новой встрече со страхом и радостью.

Марта смотрела на пеструю публику, сидевшую вместе с ней в автобусе и на несколько минут связанную общей судьбой, и ее удивляли замкнутые лица спутников. Быть может, когда-то эти люди испытали чувства, подобные тем, которые сейчас испытывала она, хотя ей и трудно было в это поверить.

Автобус пробрался по Триане сквозь толпу гуляющих, оставил позади парк Сан-Тельмо с купами деревьев на фоне воды и покатил по улице Леон-и-Кастильо, мимо маленьких домиков, за которыми виднелось вечернее море. В Сьюдад-Хардине Марта вышла из автобуса. Художник жил здесь, неподалеку.

Дом Пабло оказался уродливым строением, стоящим у берега спиной к морю. Небольшой двухэтажный дом, окруженный жалким садиком. Марта приехала сюда после занятий. Был серый вечер, задумчивое небо затянула бурая дымка. Дом казался спящим, пустым, чуть ли не заколдованным. Калитка в сад была открыта; к входной двери вела короткая асфальтированная дорожка среди высоких клумб, где желтели печальные растения, сожженные йодистыми испарениями моря.

Марта остановилась посреди дорожки. Она словно окаменела – стройная девочка в сандалиях, с красной курткой, наброшенной на руку, с кожаным портфелем под мышкой. Мысль, что художник может оказаться дома, что через несколько минут она увидит его, пугала ее невероятно – она столько думала о нем, что он представлялся ей существом почти нереальным.

Над дверью висел белый шар, на нем черными буквами было написано «Отель». То же слово, сложенное из белых шариков, смотрело с проволочного мата у порога. Стоя у входа, можно было разглядеть коридор с зелеными дверьми по обеим сторонам, а в глубине его узкую, с мозаичными ступенями лесенку, которая вела на второй этаж.

Марте казалось, что она совершила нечто непоправимое, когда, повинуясь движению сердца, приехала сюда, в дом этого малознакомого человека; она пыталась успокоиться, повторяя, что тут нет ничего особенного, ведь она приехала только затем, чтобы вернуть ему забытый у них блокнот с рисунками.

Звонка нигде не было видно. Девочка не осмеливалась нарушить окутавшую дом тишину, от которой еще слышнее становился шум прибрежных волн. Чем больше смотрела она на отель, тем выше представлялись ей его стены, тем меньше и ничтожней она сама. Марта не могла ни уйти, ни переступить порог. Ей по-детски захотелось плакать.

Полная смущения и страха, она решила обойти вокруг дома и посмотреть, не встретится ли ей кто-нибудь. За домом она обнаружила другой садик, более приветливый, чем тот, что был перед фасадом. Он полого спускался к белой стене, защищавшей его от морского ветра и, наверное, от приливов. Здесь стояла беседка, увитая синим вьюнком. В укрытом от ветра уголке сада росли дынные деревья с широкими листьями, большие цветущие олеандры радовали глаз. Какая-то женщина, очевидно живущая в этом отеле, сидела на плетеном стуле с вязаньем в руках; она складывала свою работу, вероятно, потому, что уже темнело. Рядом маленький мальчик возился в песке с ведерком и лопаткой. Оба издали посмотрели на Марту.

Марта, стараясь казаться безразличной, но на самом деле глубоко взволнованная, прошла дальше по саду. Она испугалась, увидев, как из боковой двери вышла женщина в синем переднике, неся ведро воды, которую она выплеснула под корни плюща. Марта спросила женщину о Пабло, радуясь, что голос ее звучит так спокойно.

– Войдите через главный вход… Дверь в глубине коридора. Вы не заблудитесь.

Когда Марта уже огибала угол дома, женщина окликнула ее. Повернувшись, девочка увидела, что та пристально в нее всматривается, заслоняя глаза от красноватого вечернего света.

– Послушайте… Я не знаю, дома ли он. Когда сегодня утром приходила ваша мама, по-моему, хозяйка говорила ей, что он уехал.

Марта, сбитая с толку этим непонятным объяснением, сказала, что ищет хромого сеньора.

– Да я о нем и говорю… – Женщина пожала плечами. – Может, я ошиблась… Поглядите сами.

Служанка вернулась в дом, а Марте уже некогда было думать о ее нелепых словах. Коридор с зелеными дверьми звал ее. Она вошла на цыпочках, почему-то стараясь не шуметь. Чуть слышно постучала в дверь, которую ей указали. Никто не отвечал, но ей послышался какой-то шепот, чье-то дыхание. Марта постучала сильнее. На этот раз ей ответила только тишина. Она дотронулась до белой фарфоровой ручки и ощутила ее холод, а дверь тем временем легко отворилась, словно приглашая войти. Сама не зная как, Марта оказалась внутри и замерла, прислонясь спиной к двери, которая закрылась за ней.

Перед девочкой было окно, около него стоял небольшой столик, а за окном в сумерках полыхало море, и вдали, у волнореза, в лучах заката розовел пароход. Это было великолепно. Море целиком заполняло маленькую безликую комнату, принося в нее свою волнующую прелесть.

Марта, очарованная и растроганная, как всегда при виде прекрасного, постепенно успокоилась. Лучше, что Пабло нет дома. Так она сможет подробнее рассмотреть его вещи.

Обстановка была очень простой. Кровать, шкаф, стоячая вешалка, умывальник – больше здесь, пожалуй, ничего бы и не поместилось. В комнате не было ни одного предмета, ни одной безделушки, которая говорила бы о вкусах Пабло; не видно было ни рисунков, ни кистей, ни красок. Ничего своего, даже окурка в пепельнице… Только непромокаемый плащ, безвольно свисавший с вешалки, напоминал о том, что комната не брошена, что где бы ни был ее хозяин, он вернется сюда и опять увидит кусочек моря, на который сейчас смотрела девочка.

Душа Марты наполнилась благочестивым восторгом, словно она стояла в церкви. Все колебания, испытанные ею по пути сюда, все соображения приличия остались позади, сгорели в этом море расплавленной меди, быстро тускневшем с наступлением темноты. Человек, живущий так просто, не может обладать тем грязным мужским тщеславием, против которого предостерегают девушек и которое туманит и омрачает искренность отношений между полами. Пабло, по словам Онесты, богатый и знаменитый, жил с монашеской простотой и интересовался такими пустяками, как легенды, написанные девочкой, никогда не покидавшей своего острова. В молодости Пабло убежал из родного дома, отказался от комфорта и обеспеченности, чтобы узнать беспокойную и суровую красоту мира. Хотя рассказывали, что жена Пабло была уродлива и экстравагантна, Марта отвергала мысль, будто он мог жениться на ней из корысти, как утверждала Онеста. Человек, любящий деньги и располагающий ими, не стал бы жить в этой голой, продуваемой морскими ветрами комнате.

В сумерках, быстро наводнявших комнату. Марта искала глазами какую-нибудь фотографию, какую-нибудь память о женщине, с которой связал себя Пабло. Будучи его женой, она должна была, по мнению Марты, обладать завидными душевными качествами. Пабло, конечно, полюбил в ней прежде всего человека… Но того, что искала девочка, в комнате не было.

Атмосфера комнаты переполняла и умиротворяла ее. Она забыла о времени. Марта едва замечала, как постепенно чернеют красные блики на поде, как растворяются в темноте очертания мебели. Она смутно чувствовала, как снаружи, за этими стенами, город живет своей обычной жизнью. Ощущала шум автомобилей, снующих по улицам, и тишину его безлюдных переулков, свет огней, загорающихся в окнах, звон церковных колоколов. Она знала, что в уютной светлой комнате уже собрались ее подруги. Знала, что она одна, что она оторвана от них. Знала, наконец, что с минуты на минуту сюда может войти хозяин и спросить, что она тут делает. Но потом, быть может, он улыбнется. Быть может, он попросит ее прочитать одну из легенд об Алькора.

А вдруг он беден и несчастен? Что знает о нем Онеста! По его виду не скажешь, что он купается в роскоши, костюмы его потерты. Если бы Марта только смогла как-то скрасить его одиночество, она считала бы за счастье, что родилась на этом острове и дождалась здесь его приезда.

В саду зажглись электрические фонари. Море совсем почернело, только небо еще светилось последними серыми отблесками. Наверху раздались шаги. Тишину дома прорезал чей-то голос. Марта испугалась.

Осторожно вытащила она из портфеля блокнот и робко положила его на стол. Потом приблизилась к плащу, висящему на вешалке, и потерлась щекой о холодную непромокаемую ткань. Зеркало над умывальником отразило ее фигуру, скользящую в полумраке. Ей представилось, что в плаще живет душа самого художника. Девочка не стыдилась своих чувств, не считала их странными. Она знала, что помыслы ее чисты и бескорыстны.

Но когда она вышла из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь, ее охватил страх. Темный коридор показался бесконечным, маленький садик – невероятно длинным. Наконец она очутилась на улице, чисто подметенной ветром; она дрожала, точно листок, сорванный с дерева могучим дыханием моря.

Марта поняла, что теперь почти уже ночь, и представила себе лица Хосе и Пино, если она вернется немного позже обычного.

Вечерами она никогда не возвращалась вместе с Хосе, а ездила автобусом. Однако на этот раз, когда, взволнованная пережитым, она шагала к остановке, ее нагнала машина Хосе. Он затормозил.

– Ты домой? Садись.

Марта села.

Пока автомобиль выезжал из города, они не произнесли ни слова.

– Ты была у дяди?

– Нет.

Родные уже несколько дней жили отдельно. Хосе был доволен их переездом или, по крайней мере, казался довольным. Некоторое время Марта молчала, не решаясь заговорить о том, что думала. Иногда она закрывала глаза и видела широкое окно, а за ним море, пылающее в сумерках. Это видение почему-то придавало ей силы.

– Знаешь, мне придется теперь каждое утро ездить в город.

– Это еще почему? У тебя изменилось расписание?

– Нет. Но я буду готовиться к занятиям вместе с девочками. У нас все так делают.

Хосе ответил не сразу. Машина мчалась вперед. Большие ветви эвкалиптов склонялись над дорогой; сквозь них на разорванных клочках неба вспыхивали пригоршни звезд. Автомобильные фары поливали шоссе желтым светом.

– Там видно будет, – сказал наконец Хосе.

«Как все сложно! – думала Марта. – Есть люди, которые уходят и приходят, никого не ставя об этом в известность. Если бы я была мальчишкой, никого бы не удивляло, что мне надо уходить по утрам. Никто бы слова не сказал, если бы я вдруг завербовалась в армию, как садовник Чано. Может быть, я убежала бы из дому, как Пабло».

Когда они подъехали к усадьбе, лицо ее было задумчиво. Им навстречу вышла Пино. Свет из столовой обрисовывал ее темный силуэт.

– Вы вместе?!

Ее почему-то поразило, что Марта приехала в машине вместе с Хосе.

– Мы встретились случайно…

Пино не ответила. Она вернулась в столовую, где стол был уже накрыт к ужину. Хосе, который с тех пор, как Чано отправился на фронт, сам отводил машину в гараж, вошел позже, потирая руки.

– В чем дело?

Хосе хотел, чтобы жена встречала его приветливой улыбкой. Но бледное лицо Пино было надутым.

– Не подходи ко мне!

Хосе посмотрел на Марту. Она сидела, безразличная к окружающему. Он обернулся к жене. Сердито спросил:

– Могу я наконец узнать, что тут происходит? Могу я узнать, почему, когда я возвращаюсь с работы, меня встречают кислые лица?

Пино повернулась к нему, дрожа от злости:

– Да, можешь! Можешь… Мне опротивело, понимаешь, опротивело. Опротивело жить здесь, опротивело, что ты не обращаешь на меня внимания, опротивело, что ты принимаешь своих родственничков, а меня не пускаешь даже маму повидать… Что я заперта тут с сумасшедшей, а ты со своей дорогой сестричкой раскатываешь на моей машине!..

Марта удивленно посмотрела на Пино. Но ничего не сказала. Она уже привыкла не вмешиваться. Пино подошла к ней.

– Я ненавижу тебя, дура, ненавижу! Видеть тебя не могу! Торчит тут у меня на глазах целые дни и посмеивается!.. Попробуй мне еще посмеяться!

Обезумев от ярости, Пино судорожно вцепилась в кувшин с цветами, словно собираясь швырнуть его Марте в голову. Хосе перехватил ее руку. Служанки выглянули из кухонной двери и тут же скрылись.

– Он меня бьет! На помощь! На помощь!

– Никто тебя не бьет, идиотка! – заорал Хосе на жену. – Сядь!

Пино разразилась слезами, потирая онемевшее запястье.

– Из-за какого-то проклятого кувшина с цветами… Нельзя его разбить, видите ли!.. Вот возьму завтра и расколочу об пол!

Слезы душили ее. Они заливали ей лицо, тело колотила дрожь. Как обычно, начались судороги и нервный озноб. Как обычно, голодная Марта вместе с Хосе повела ее наверх, почти волоча по лестнице. Там девочке пришлось сидеть около Пино, пока брат в ванной комнате готовил шприц для укола.

– Не оставляй меня одну… Говори со мной.

Марта говорила. Она сама не знала, откуда берутся у нее эти безразличные слова, текущие поверх ее мыслей. Она рассказывала о школьных событиях, о преподавателе математики, о девочке, которая выпрыгнула в окно во время занятий…

Пино смотрела не нее невидящими глазами. Вдруг она откинула одеяло.

– Дура! Больше говорить тебе не о чем… Какая ты дура! И как ты мне надоела, смотреть на тебя тошно!

Вошел Хосе со шприцем в руке. Он сделал Марте знак отодвинуться. Протирая ваткой руку жены, он заговорил:

– С завтрашнего дня Марта будет уезжать в Лас-Пальмас утром. Тебе не придется видеть ее здесь… Я поговорю с Даниэлем. Днем она будет обедать у них, ничего, они не разорятся. Кроме того, если тебе неприятно, совсем не обязательно, чтобы она ездила со мной в машине. Она может ездить на автобусе. И возвращаться тоже автобусом… Ты довольна?

Пино прижалась щекой к подушке. На ее ресницах висели слезы. Она кивнула чуть заметно.

Позднее все собрались за столом. Пино, немного растрепанная, едва притронулась к еде. Марта молчала, чувствуя, как горячо и ритмично бьется в ее жилах кровь. Хосе неожиданно разговорился. С легкой усмешкой он рассказывал о Даниэле, о том, как он держится в конторе.

– Он похож на таракана.

Из рассказа Хосе, который Пино почти не слушала, Марта узнала, что Пабло уехал на Тенерифе. Так сказали Хосе родные.

– Но он вернется?

– Не знаю, – ответил Хосе. – Какая разница? По-моему, он из тех людей, которые нигде не могут прижиться. Пожалуй, он немного баба. Да, странный тип. Ручаюсь, что жена его поколачивала.

Марта покраснела и промолчала. Она вспомнила чистую пустую комнату, вспомнила, как туда входил вечер. Плащ говорил девочке, что хозяин вернется. Пабло – свободный человек, он может приезжать и уезжать, когда ему вздумается.

– Не знаю, почему я про него вспомнил.

– Он не такой, как ты.

Это сказала Марта, но ее слова потонули в бое часов.

По лестнице спускалась Висента; молчаливая, вызывающая, она прошла через столовую, ни на кого не глядя. Она, конечно, возвращалась из комнаты Тересы. Хосе спросил:

– Марта, ты была сегодня у матери?

– Да, утром.

– Мне кажется, что ты очень мало занимаешься ею, а? Когда ты окончишь свои дурацкие занятия, тебе придется больше помогать Пино. Это твой долг.

Наступило молчание.

– Да… Я знаю.

Марта проглотила слюну и почувствовала, что серая, тяжелая, как свинец, сухая, как песок, жизнь готова задушить, раздавить ее.

Очутившись в своей комнате, она достала маленькую записную книжечку, которую Матильда подарила ей на рождество. Марта привыкла каждый день заносить туда по несколько строк. Дни окрашивались для нее в разные цвета в зависимости от дневных впечатлений, хороших или плохих. Она взялась за карандаш, и перед ее глазами снова запылали пустынные морские сумерки… Жизнь радостно билась в ней. «Красный, пылающий день» – написала она. И сейчас, когда она вспоминала этот день, он действительно казался ей красным, пылающим, горячим, как ее душа.

VIII

Выходя из дому, Пабло часто встречал Марту. На тротуаре, идущем вдоль берега, появлялась ее стройная фигурка; Марта шла ему навстречу, перебросив через руку свою куртку, с ученическим портфелем под мышкой. Он не понимал, что она делает здесь в эти утренние часы. Марта всегда говорила ему, что идет в порт посмотреть на корабли, но всегда забывала о своем намерении и возвращалась вместе с ним в центр. Иногда они проходили весь район Сьюдад-Хардин и поднимались в аллею, которая шла верхом параллельно улице Леон-и-Кастильо – в недавно проложенную аллею Чили, пустынную и прекрасную, обсаженную королевскими пальмами.

Пабло любил, гуляя, разговаривать с Мартой. Никогда еще не было у него такого внимательного слушателя. Порой они усаживались на скамью, и Пабло закуривал сигарету.

– Ну хорошо, разве тебе нечего делать? – спрашивал он, видя, как она сидит рядом с ним, задумчивая, готовая просидеть так целую вечность, дыша воздухом, пронизанным солнечным светом и покоем.

– Мне, конечно, надо бы заниматься… Не говорите ничего моим родным… Я теперь занимаюсь по ночам. Но для меня так удивительно ходить одной по улицам, смотреть вокруг… Мне кажется, что впервые в жизни я вырвалась на волю. Знаете, почти два года я была в интернате.

– Тебе надо уехать с острова. Ты не создана для того, чтобы сидеть в четырех стенах. В тебе есть что-то от бродяги.

Марте очень нравилось, когда он говорил так. А Пабло было приятно видеть, как в ее зеленоватых глазах загорается огонек. Потом огонек погасал.

– Мне это никогда не удастся.

– Если человек хочет, он всего может добиться… Самое главное – желать чего-то одного. Не правда ли?

– Не знаю.

Она ничего не знала. Однако все, что говорил Пабло, запоминалось ей. Она думала о его словах… Она не знала точно, чего хотела. Пожалуй, уехать с острова, но вместе с тем – постоянно видеть Пабло. Если он останется на острове навсегда, она не уедет. Но этого, конечно, она не могла сказать вслух.

– Я нарисовал тебя. Своим широким ртом и светлыми глазами ты очень напоминаешь крестьянок из здешних селений.

Когда Пабло показал ей рисунок, она была разочарована.

– Кажется, что это не я, а Онеста… Онеста в молодости.

Пабло немного подумал, улыбаясь.

– Вы очень похожи.

– Нет!

Пабло расхохотался.

– В известном смысле, конечно, не похожи. У Онесты другой лоб, другие брови, у тебя они красивые, прямые… Нет, разумеется, не похожи. У тебя лицо умное, а в чертах Онесты нет и намека на ум… Но я хотел выразить другое.

В иные дни Пабло бывал неприятным, брюзгливо-угрюмым. Он давал ей мрачные советы насчет того, как должна вести себя женщина, чтобы не портить жизнь мужчине. Женщина должна сидеть дома, всегда улыбаться, никогда не прекословить, блюсти свою добродетель, не причинять беспокойств.

– Я ничего не имею против добродетели, но мне не нравится вечно сидеть дома.

– Ты думаешь, что я шучу?

Это ставило Марту в тупик.

– Не знаю…

Он был человеком разговорчивым, из тех, Кому необходимо обсуждать свои дела вслух. Таким образом, Марта познакомилась с его взглядами на жизнь и искусство. По мнению Пабло, искусство – это единственное спасение для человека, единственное утешение в жизни.

Марта еще не все хорошо понимала. Она не знала, зачем и от чего надо спасаться, кроме как от ада на том свете.

– Да, – полусерьезно, полушутливо говорил Пабло, – спасение от ада… Искусство спасает от ада на этом свете. Все темные силы в человеке, все его демоны под влиянием искусства становятся ангелами.

– Но не в каждом же человеке живут демоны. У вас их нет. Такого, как вы, я еще не встречала.

Только теперь художник увидел, каким взволнованным было это совсем еще детское лицо, эти узкие глаза, которые так старались его понять. Ему стало немного стыдно. Он смущенно почесал нос и скромно сказал:

– Я стараюсь быть хорошим… по-своему. Но не думай, это мне не всегда удается.

Однажды он сказал ей:

– Тебе было бы интересно поговорить с моей женой… Вам было бы весело вместе. Ты пришлась бы ей по душе. Она тоже немного бродяга.

У Марты сильно забилось сердце. Ей давно уже хотелось порасспросить Пабло о его жене, об этой сеньоре, которую она представляла себе огромной и свирепой и к тому же с сигарой во рту. Но Марта никогда не осмеливалась. Она посмотрела на Пабло. Они сидели под тенистым деревом в аллее Чили, у их ног лежал Сьюдад-Хардин, за ним голубело море. Как на карте, ясно виднелся порт и голые скалы на полуострове. И во всем чувствовался жаркий золотистый ритм, который чутко воспринимала Марта.

– А какая она, ваша жена?

– Мария?

Лицо Пабло приняло странное выражение. Он смотрел как бы вглубь себя. Глаза его оживились, в них загорелось непривычное воодушевление.

– Она замечательная… Очень умная и в то же время обворожительная. В ней есть какая-то удивительная сила… Она необычайна.

– О!.. А Онеста говорит, что вы никогда больше не встретитесь, потому что она на стороне республиканцев!

Художник покраснел. Он краснел не так, как Хосе, кровь не приливала к его лицу яркой волной. Пабло был смуглым, точно бедуин, и краска на его щеках казалась почти незаметной, но Марта увидела его смущение и сама вспыхнула ярче, чем он.

– Онеста, – сказал художник с расстановкой, – не отличается, ну, скажем, особой глубиной ума. Тут демоны ее не искушают, как ты думаешь?

Марта нервно улыбалась. Она была в восторге от того, что Пабло сделал ее своей сообщницей в заговоре против Онесты.

В январе она встретила художника четыре раза. Она совершила с ним четыре долгих прогулки, которые показались ей неправдоподобно короткими, безнадежно мимолетными. Во время этих прогулок она ни разу не заикнулась ему о своих легендах. Говорил Пабло, говорил об абстрактных понятиях добра и зла, о святости искусства, об ужасах войны… Марта никогда не знала, на чьей он стороне – красных или националистов. Казалось, он не испытывал страсти к политике, которая в те времена охватила всех, была для каждого вопросом жизни и смерти, вызывала кипение ненависти, борьбу нервов. Слова, которые он произносил, звучали для Марты странной музыкой, словно он говорил на другом языке, потому что почти никогда они не были конкретными, их нельзя было ни обсуждать, ни оспаривать. Марта не думала о том, что, если бы так говорил другой человек, ей стало бы скучно. Она чувствовала только, что эти разговоры открывают перед ней новые горизонты, новые миры.

– Самый большой недостаток – быть слабым перед самим собой.

Это Марта поняла.

– Я слабая… Однажды я даже напилась, потому что мне было тоскливо.

– Ты? Не верю! Ты слишком молода, чтобы делать подобные глупости.

После разговора, в котором художник упомянул о своей жене, Марта несколько дней не видела его. Ей не посчастливилось встретить Пабло во время прогулок, которые она всегда в одно и то же время совершала у дверей его дома; но само по себе ожидание этой встречи уже было радостью, озарявшей ее жизнь. Однажды утром, утром двадцать шестого января, она проснулась с уверенностью, что сегодня встретит Пабло. Марта напевала, одеваясь, и сама удивилась, заметив это. В те дни ее не покидало ощущение полноты жизни. Выскочив в сад, Марта взбежала вверх по эвкалиптовой аллее, чтобы дать выход переполнявшему ее почти невыносимому счастью. Вслед за нею большими прыжками мчался кот, словно наэлектризованный ее энергией. Наконец Марта остановилась, улыбнувшись, и увидела вокруг себя золотой мир, синие горы, придавившие море. В этот миг она могла бы подняться бегом до вершины Бандамы; она закинула руки за голову и почувствовала то, что должны чувствовать деревья весной – дивную силу, бездумное счастье цветения.

Через некоторое время она уже стояла на Центральном шоссе и ждала автобуса. Это место, окаймленное столетними эвкалиптами, Марта называла про себя «там, где поют птицы». В придорожной канаве текла прозрачная вода. По привычке Марта опустила руки в воду, чтобы почувствовать, как она струится между пальцами, пока их не заломило от холода. Подобно всем островитянам, девочка обожала воду, основу жизни, воду, которую здесь жадно собирают до последней капли. Марта никогда не видела реки, но, как зачарованная, смотрелась в пруды; оросительные каналы казались ей говорливыми ручьями. Если шел дождь, она бывала счастлива, а в годы, щедрые влагой, когда на день – на два оживала Гинигуада, сухой овраг в Лас-Пальмас, доходящий до моря, Марта вместе с другими зеваками глядела с каменного моста на это чудо – поток мутной воды, желтый, как жидкое золото, гордо бегущий к морю и растворяющийся в соленых волнах…