Текст книги "Ничто. Остров и демоны"

Автор книги: Кармен Лафорет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

– Куда они поехали?

– Боюсь соврать, сеньорита… Мне они ничего не сказали… Ах, да откуда мне знать!

Марта осталась в абсолютной уверенности, что они поехали навестить художника. Желание увидеть его было настолько сильным, что она обманывала себя: ей даже стало казаться, будто она слышала от Онес, что именно в этот день, второго мая, они собирались неожиданно нагрянуть к Пабло, уединившемуся в глуши со своим мольбертом и кистями.

Внезапно Марта подумала, что, если она не увидит Пабло, все надежды ее разлетятся в прах. Если она не увидит его, у нее не хватит сил осуществить свои планы и уехать с острова. Ей нужен друг, который помог бы. Теперь он один в целом мире может протянуть ей руку… Она решила отправиться к нему одна, сама по себе, потому что, когда желаешь по-настоящему, нет ничего невозможного, так говорил Пабло… Марта вышла из дома дяди, твердо решив во что бы то ни стало разыскать художника, пусть даже ей придется добираться до ущелий пешком, идти много дней.

Было еще очень рано. Над тихими улицами плыл звон колоколов. Богомолки в темных мантильях шли в ближайшую церковь. Мимо прогнали несколько коз. Сбившись в кучу, они остановились у подъезда. Пастух постучал в запертую дверь. Наконец появилась заспанная служанка с кувшином в руках. Она протянула его пастуху и оперлась о косяк, глядя, как пастух доит козу.

За домами дышало свежестью чудесное синее море.

XIII

Марта, оглушенная тарахтением автобусного мотора, сидела, болтая ногами, на высоком подпрыгивающем сиденье. Приближался вечер. Шоссе, ведущее на юг вдоль восточного побережья острова, уже долгие часы разматывалось перед глазами девочки. Автобус без конца останавливался. Марта, от волнения забывшая поесть, чувствовала головокружение и усталость. Половина лица у нее обгорела на солнце, в горле першило от пыли.

Путешествие началось в первом часу. За весь день только один автобус проходил по этому шоссе до самого конца. Да и на тот Марта еле-еле попала. Все утро она протомилась в доме одной из своих подруг, и ей стоило немалого труда удержаться, чтобы не рассказать о планах, которые заполняли все ее мысли. Марта едва прислушивалась к словам приятельницы. А ведь разговор шел о ее делах, о ее отношениях с Сиксто и о том, позволят ли ей родные «дружить» с ним или нет. Наконец Марте это надоело.

– Ах, да не все ли равно! – вырвалось у нее.

– Какая ты странная! Другая бы на твоем месте с ума сходила.

– Другая – да.

Разве не о другой вела разговор ее подруга? Для Марты все это было уже в прошлом. Потом обе они хохотали, сами не зная над чем и не понимая друг друга.

На протяжении почти всего путешествия море было рядом, оно то отступало, то вновь приближалось к дороге, касаясь своими прохладными волнами голых прибрежных камней. Автобус миновал Тельде, самый древний город острова, окруженный зелеными банановыми рощами. У Марты кружилась голова от проносившихся мимо банановых плантаций, от пальм, горячих камней, пустошей. Мелькали деревни, лениво дремлющие в полуденном зное, полные ребятишек и мух.

Марта подружилась с водителем. Она уселась на отдельное сиденье рядом с ним. Это был человек уже в возрасте, серьезный и с виду молчаливый, но внешность его оказалась обманчивой, и вскоре между ними завязался оживленный разговор. Широкоплечий, усатый, приветливый шофер хорошо знал лавку Антоньито, потому что часто завозил туда продукты; он пообещал Марте, что доставит ее целой и невредимой.

В обмен на это обещание шофер пожелал узнать, кто она такая, сколько ей лет и зачем она едет к Антоньито. Он очень удивлялся всему, что говорила Марта. По его словам, он знал ее дедушку и даже был его дальним родственником, потому что оба они были родом из одной деревни и сестра бабушки дона Рафаэля приходилась бабушкой собеседнику Марты.

С каждой минутой шофер становился все сердечнее и разговорчивее, хотя по временам мотор шумел так сильно, что заглушал его слова. Он осудил родных Марты за то, что они отпустили ее одну, словно какую-нибудь деревенскую девчонку, и сказал, что своей дочери он не разрешил бы ничего подобного. Он угрожающе нахмурил брови, и Марта порадовалась, что она не его дочь. Однако тут же улыбнулась и позволила этому человеку опекать себя.

Но вскоре их отношения охладились: шофер несколько раз настойчиво приглашал Марту выпить чашечку кофе с молоком или стаканчик вина, а она упрямо отказывалась. В любой другой день она приняла бы приглашение безо всяких церемоний, но только не сейчас, когда она была голодна и ей страшно хотелось отведать того, что ей предлагали, а денег у нее не оказалось. Поэтому Марта вдруг сочла чрезвычайно неудобным, чтобы этот человек, у которого была немалая семья, тратился на нее, в то время как она каждый день ест более чем достаточно.

Шофер в конце концов обиделся. Марта не поняла этого, но с некоторым облегчением заметила, что шофер примолк, и принялась разглядывать окрестности.

Кумбре осталась справа. Отсюда, отступив вдаль, за равнины, она выглядела как-то непривычно. И небо тоже было странное, жаркое и спокойное, и какая-то печальная красота таилась в плавных переходах его красок.

Потянулись дрожащие в знойном мареве плантации помидоров, возле каждого куста торчала тростниковая подпорка, и все вместе стройными белыми рядами они убегали к горизонту. Дорога манила вперед… Автобус достиг границ пустыни. Белые домики, построенные на восточный лад, с пальмами во дворах, окруженных высокими стенами, вызывали в памяти образы арабских сказок. Марта почувствовала волнение: ведь эти места нравились Пабло, и она приближалась к нему.

Дневная жара стала понемногу спадать. Теперь они ехали по черным вулканическим равнинам, пересеченным длинными оврагами – продолжениями горных ущелий. Сплющенные, причудливой формы камни волнами усеивали землю, красноватую в лучах заходящего солнца. Можно было вообразить, что этот широкий окаменевший поток еще дышит огнем, как в те времена, когда, раскаленный, он бежал к морю.

Марта, ослепленная красными отблесками заката, не видела вокруг даже признака человеческого жилья. Тем не менее большой автобус остановился.

– Вот лавка лодочника Антоньито, девочка.

Быть может, шофер все еще сердился на нее, во всяком случае, он не пошел проводить ее до лавки, но пожал ей руку и на правах родственника пригласил заходить к нему домой, в Лас-Пальмас, он живет на горе святого Николая.

Когда смолк шум мотора, Марта несколько мгновений стояла посреди дороги, чувствуя, что земля уплывает у нее из-под ног, между тем как огромный автобус, оставив за собой облако пыли, переехал по маленькому мостику через ущелье и наконец пропал из виду.

Лавка располагалась в сером одноэтажном домике, приземистом и одиноком. Перед ним раскинулись унылые вулканические земли, они уходили вдаль к завесе гор, пылающих в сумерках. Из-за своих необычных геометрических форм горы казались Марте незнакомыми. Плоские, странные, они были окутаны красно-синей туманной пеленой, будто из долин, как от костров, поднимался сизый дым, ползли огненные отблески. Позади домика по направлению к морю тянулось широкое ущелье. Вдали, у воды, виднелись темные пятнышки нескольких хижин. Единственной растительностью вокруг были огромные кактусы, кардоны, вздымавшиеся над самыми большими камнями; они походили на зеленые костры, зажженные на черной земле. Камни дышали зноем. А от полосы воды на горизонте веяло покоем, сказкой и печалью. По крайней мере, так казалось Марте.

Двери дома были открыты. Марта увидела, как внутри зажегся свет. Она подошла ближе. Какая-то женщина, вешавшая на стену карбидную лампу, испуганно уставилась на девочку.

Это был крохотный магазинчик с засаленным прилавком. На полках множество бутылок. Пахло вином и оливками. Здесь продавали щетки, разные мелочи, хлеб, альпаргаты[18]18
  Альпаргаты – в Испании и Латинской Америке кустарная крестьянская обувь, сделанная из веревки, материи и т. д.


[Закрыть]… В глубине помещения открытая дверь позволяла видеть темный коридор и клочок неба над задним двориком.

Женщина была с Мартой очень приветлива, она сразу же пододвинула ей стул и долго крестилась, узнав, что девочка приехала одна. Имя Камино заинтересовало женщину, и она сказала, что прекрасно помнит Марту. Она так растроганно ахала над ней, как будто сама качала ее на руках когда-то. Женщина отерла слезу, вспомнив о Тересе и происшедшем с ней несчастье, хотя призналась, что никогда ее не видела. Время от времени она подходила к дверям коридора и кричала оглушающим голосом:

– Антоньито-о-о!

Но зов ее оставался без ответа, хотя, наверное, он был слышен во всех помещениях этого жалкого домишка и вокруг него.

– Ах вы, моя милочка! Эти господа с материка, про которых вы говорите, сюда не приезжали… Вас обманули, детка. Вот несчастье!.. Да, хромой сеньор к нам приходит. Он столуется у нас, потому что привез рекомендацию, но ночевать здесь негде, и спит он у рыбаков. Свои кисти и все остальное он оставляет на ночь у нас, там, знаете, просто нет места. Они очень бедные люди… Но вам-то он кто? Пресвятая богородица!.. А он знает, что вы должны приехать?

То и дело женщина осеняла себя крестом.

– Антоньито-о-о!

Эти вопли смешили Марту. Она сидела на стуле, устало облокотившись на стойку. С потолка свешивалась соленая рыба. У Марты сосало под ложечкой, и запах рыбы вызывал у нее тошноту.

Наконец появился Антоньито, толстый и противный старик в выбившейся из-за пояса рубахе.

– Ну что ты вопишь, можно подумать, что дом рушится…

Увидев Марту, он удивился, однако в отличие от жены удивления своего не обнаружил. Он сообщил, что дон Пабло ушел рисовать к рыбачьим хижинам и должен скоро вернуться, потому что уже темнеет. Жена сейчас будет накрывать к ужину.

Марта не могла вынести запахов, наполнявших лавку.

– Я пойду поищу его.

– Пресвятая дева Мария! Да пойди же с ней, Антоньито.

– Нет, не надо.

Антоньито утер нос рукавом, лукаво посмотрел на Марту и отвел глаза.

– Как угодно, сеньорита… Будьте осторожны и не заблудитесь. Вы не боитесь одна?

Лавочник был грузный, краснолицый и лысый, зато грудь его густо поросла седой мохнатой шерстью, вылезавшей наружу через полурасстегнутую рубаху. Хозяйка, смуглая, высохшая до черноты женщина, была намного моложе своего мужа.

Марте казалось, что теперь она уже не боится ничего на свете. Она вышла из дома; надвигались сумерки, и окрестности были объяты тишиной, еще более ощутимой от звона цикад и далекого шума моря. Зной. Жаркий, знойный вечер. Кардоны больше чем когда-либо напоминали языки зеленого пламени. Все вокруг было исполнено суровой трагической красоты.

Не помня себя от волнения, Марта шла среди камней, разыскивая Пабло. Море впереди под темно-красным небом светилось розовым серебром. Скоро оно потемнеет.

Вдруг Марта обнаружила, что заблудилась в недвижном потоке камней, в дикой чаще кактусов, чудовищных растений пустыни. Она попала в какой-то овраг. На мгновение ей стало страшно, но мысль, что скоро она увидит Пабло, приободрила ее, а через несколько минут перед ней снова блеснуло море. В окнах темных хижин забрезжил печальный, еле заметный свет. Между большими камнями Марта отыскала некое подобие тропинки.

Внезапно перед ней возникли неясные фигуры мужчины и мальчика. Она вздрогнула. Потом в человеке с тростью она узнала Пабло, и бурная радость захлестнула ее. Девочка вся дрожала от слабости и волнения. Пабло резко остановился и, приставив руку к глазам, посмотрел на нее из-под ладони. Она побежала к художнику, подавляя в себе желание броситься ему на шею.

За спиной Марты поднималась Кумбре. И в этом странном молчаливом мире на фоне горы, озаренной закатным светом, девочка казалась призрачным существом. Когда художник наконец узнал ее, он растерялся, он не мог понять, почему она здесь. Он надеялся увидеть позади Марты кого-нибудь еще.

– Я одна. Я все объясню…

Пабло хлопнул по плечу мальчика, тащившего складной мольберт и ящик с красками.

– Беги вперед, живо.

Марта оперлась на камень, горячий после долгого солнечного дня. Душная ночь с красноватыми звездами быстро спускалась на них. Море стало искристо-черным, и черными казались строгие, торжественные силуэты кактусов. Пабло, улыбаясь одними глазами, выжидающе положил руки ей на плечи.

– Все это шутка, правда? Кто приехал с тобой?

Было жарко. Жара стояла такая, как в те дни, когда пышет знойный левант. Колючие тени кактусов впивались в сердце. Марта сказала хрипло:

– Я одна.

Пабло покачал головой и стал ощупывать карманы, не говоря ни слова. Он искал сигареты. Марта узнала это движение. При свете спички художник увидел лицо девочки, измученное, с синевой под глазами. Она тоже на мгновение увидела глаза Пабло, полные беспокойства. Потом оба снова погрузились в ночь, подсвеченную блеском моря.

Пабло был напуган. Испуг звучал в его голосе.

– Видно, у тебя случилось что-то серьезное. Это же безумие. Надо немедленно найти машину и отправить тебя в Лас-Пальмас… Идем к дороге. Ну, рассказывай.

Марта не шелохнулась. Она стояла, словно пригвожденная к камню, потом вдруг горячо заговорила. В несколько минут она выложила ему все: сказала о своем решении уехать с острова, о том, как необходима ей его помощь и как она ошиблась, думая, что ее родственники поехали сюда.

– Пусть мне попадет, мне все равно. Кажется, никогда я не была так счастлива, как сейчас.

Пабло потянул ее за руку, чтобы сдвинуть с места. Когда они направились к дороге, он сказал:

– Уверяю, девочка, мозги у тебя не в порядке.

Однако говорил он мягко.

Потом Пабло остановился, словно запыхавшись, и тишина наполнилась звоном цикад. Он выпустил руку Марты и достал из кармана маленький фонарик, потому что каждую секунду они спотыкались. Молча Пабло и Марта дошли до дому; хозяева встретили их улыбками, они насмешливо поглядывали на гостей, подталкивая друг друга локтями.

При свете лампы Марта чувствовала себя совсем маленькой и ничтожной. Она стояла, опустив голову, как побитая собачонка.

– Нельзя ли сейчас же, ночью, отправить сеньориту в Лас-Пальмас? – спросил Пабло.

Последовало множество огорченных восклицаний. Да что вы! Сейчас тут никто не ездит, автобус пойдет только рано утром.

– Если проедет какая-нибудь машина или грузовик, мы остановим. Только откуда им взяться!.. Я приготовила вам ужин.

Антоньито поскреб голову и сказал, что с позволения сеньориты он хочет поговорить с доном Пабло наедине.

Марта снова осталась одна в пустой лавке, освещенной карбидной лампой и насквозь пропахшей сушеной рыбой. Она слышала, как Пабло спорит с лавочником. Антоньито не хотел, чтобы девочка ночевала в его доме. Пабло негодовал.

– Вы же знаете, что у нас нет места. И потом я не желаю портить отношения с доном Хосе…

– Очень хорошо. Значит, вы думаете, что доставите ему удовольствие, выбросив ее на улицу?

Дальше Марта ничего не разобрала. Через маленький коридор в комнату проникали запахи еды, а она была голодна. Голова у нее гудела. Возражения лавочника не тревожили ее: ей было безразлично, где провести эту ночь – здесь или под открытым небом. Она знала, что Пабло позаботится о ней.

Художник скоро вернулся. Он выглядел очень утомленным, его трость сердито стучала о цементный пол.

– Ты слышала, что сказал наш приятель?

– Ну и что? Потом поговорим.

– Как это «ну и что»? Хорошенькое дело! Можно подумать, что у тебя уже все устроилось!

Пабло с удивлением увидел, что Марта не слишком беспокоится, хотя и очень устала, но вся ее апатия исчезла при виде ужина. Они сидели в крохотной комнатке, при свете карбидной лампы, и Пабло смотрел, как девочка жадно поглощает картофельную похлебку, свежую рыбу, сыр… Время от времени она улыбалась ему. Их разделял покрытый клеенкой стол. У стены громоздились ящики. Пахло хозяйственным мылом и продуктами. Здесь была столовая и в то же время склад. Художнику начинала нравиться эта девочка. Он испытывал к ней некоторую симпатию и понимал это, хотя, с другой стороны, ее присутствие здесь причиняло ему немало неудобств.

Жена Антоньито извинилась, что вода не очень свежая. Она то и дело входила в столовую, останавливалась и глядела на них чуть ли не разинув рот, как глазеют в цирке на какой-нибудь невероятный трюк. В то же время она ни на минуту не умолкала.

– Вода из цистерны, а дождя давно не было, и цистерна наполовину высохла. Завтра нам должны привезти минеральную воду для дона Пабло. Она у нас всегда бывает, но теперь кончилась… А в колодце вода соленая. Мы-то сами часто пьем ее, она такая холодная – одно удовольствие, правда, для скотины и огорода не годится, и без привычки она вам не понравится.

В лавке послышались голоса. Антоньито угощал нескольких мужчин, которые зашли выпить по стаканчику вина.

– Явились поразнюхать… Они уже услышали, что вы приехали. А Антоньито хочет расспросить, не найдется ли у них кровати для сеньориты, дон Пабло знает, что у нас самих только одна спальня, мы спим там с четырьмя детьми.

– Ну довольно, если бы вы хотели, можно было бы положить для сеньориты тюфяк на полу. Все равно это лучше, чем у рыбаков. Там для нее не место.

Так как Пабло был рассержен не на шутку, женщина поспешила исчезнуть. Марте стало смешно. Сейчас все вызывало у нее смех.

Наконец они остались одни. Во дворе слышался скрип колодца, женщина доставала воду и кричала что-то детям. Голоса рыбаков в лавке раздавались все громче… Ужин кончился. В комнате было очень жарко. Только теперь Марта заметила тараканов, ползавших среди ящиков с продуктами. Она порадовалась, что не видела их до ужина, но потом подумала: пожалуй, они не испортили бы ей аппетита.

– Марта, мне надо серьезно поговорить с тобой.

– Говорите… Я выслушаю все, что вы скажете.

Марта подняла к нему лицо, полное ожидания, и Пабло смутился. Он молча смотрел на загорелую руку девочки, лежавшую на клеенке, руку тонкую и сильную.

Глядя на Марту, художник думал, что это взбалмошная избалованная девчонка, без капли здравого смысла, готовая надоедать любому в угоду своим капризам. Когда он познакомился с ней у нее дома несколько месяцев назад, она показалась ему очень робкой и сентиментальной, потом она стала немного раздражать его. Быть может, причиной тому была ночь, когда он, выпив лишнего, рассказал ей о своей жене и потом не мог вспомнить, какие глупости успел наболтать в те минуты. Она написала ему нелепое письмо, в котором давала понять, что считает его чуть ли не святым, и когда Матильда заметила ему, что их совместные прогулки могут скомпрометировать Марту, он был рад прервать эти надоевшие ему встречи. Несмотря на это, он все еще питал к ней некоторую симпатию: она была такой юной и казалась немножко влюбленной в него. Позже он почувствовал себя обманутым. После рассказов о ее похождениях она стала для него обычной вульгарной девчонкой, и вот в довершение всего явилась сюда мешать ему, совершенно с ним не считаясь.

И все-таки ее руки, пока он смотрел на них, почему-то немного успокоили его. Не то чтобы они были красивыми, но, если можно так выразиться, это были руки умные, искренние, чистосердечные. Руки, способные работать, страдать и чувствовать. Они не были никчемными, чувственными или изнеженными. Они казались созданными не для того, чтобы ласкать, а чтобы ощупывать своими тонкими, немного жесткими пальцами различные стороны жизни, различные стороны людских душ. В них было духовное и то же время творческое начало. Они были способны что-то создавать… Пабло подумал, что нарисовать эти руки очень интересно и вместе с тем очень трудно, потому что их очарование не в красоте формы, а в том, что эта форма скрывает. Такие мысли в некоторой степени развеяли его досаду и прогнали ощущение вульгарности, глупости и дешевой чувственности, которые, сам того не желая, он связывал теперь с юной племянницей Онесты.

Пабло и Марта вышли из дому через заднюю дверь и перешли двор. У колодца, на воздухе, хозяйка мыла посуду в миске с черной водой, в которой отражались звезды. Пабло сказал ей:

– Мы будем тут, неподалеку… Позовите меня, когда решите что-нибудь с ее ночлегом.

– В крайнем случае, я останусь здесь, во дворе. Пусть мне только дадут несколько мешков или одеяло, – сказала Марта предупредительно. Ее соблазняла возможность провести ночь под открытым небом.

Ребятишки смотрели на нее из темного угла своими блестящими глазами. Одеты они были в лохмотья.

Когда Пабло и Марта вышли за калитку, на них дохнуло зноем. Из моря вставала почти полная луна с чуть неровными краями. Удивительная, жаркая луна. Луна без ветра. Пустыня, которую она озаряла, тоже казалась лунной, призрачной; море горело. При виде этой мертвой сожженной земли Марта почувствовала, что и в ней самой тоже все пусто, все выжжено.

И все же несколько минут они наслаждались покоем и тишиной, словно, ступив в ущелье, вдруг очутились в огромной, великолепной церкви. Потом Марта торопливо заговорила, и так как художник мало что понял в ее планах бегства, она повторила все сначала. Но тут же увидела, что и на этот раз он чего-то не понимает.

Ребятишки лавочника, гурьбой подбежав к ним, прервали объяснения Марты. Они сказали, что у одного рыбака нашлось для сеньориты подходящее место. Пабло; снова рассердился и снова отправился спорить с хозяином. Но из этого ничего не вышло. Супруги категорически отказались оставить Марту на ночь у себя. Наконец жена Антоньито сказала, что сможет одолжить рыбачке, которая приютит сеньориту, две простыни. Вот и все. Больше не просите.

После этих препирательств Пабло вновь укрепился в намерении выбранить Марту, что и сделал, пока они шли к хижинам по жаркой тропинке между большими кардонами и окаменевшими кусками лавы, на которых в лунном свете дремали ящерицы. Он сказал ей, что она разочаровала его и что, по его мнению, невозможно уважать человека, наделенного силой и разумом, но подчиняющегося любому капризу, как это делает какая-нибудь пустая вульгарная бабенка. А теперь в довершение всего она еще собирается сбежать со своим женихом. Он не знал, что Марта слушает его, тая от блаженства, испытывая то невыразимое удовольствие, какое чувствуешь иногда, когда любимый человек в сердцах принимается тебя бранить. Потому что тот, кто нас бранит, пусть и несправедливо, по крайней мере, думает о нас, не остается равнодушным.

– Я не собираюсь бежать ни с каким женихом. У меня нет жениха. Я хочу уехать одна. Я больше не хочу оставаться здесь… Вы же сами, Пабло, говорили много раз, что мне надо учиться, уехать с острова, повидать новые места…

– Я?.. Ну хорошо!.. Значит, с этим мальчиком, с которым ты ходишь, у тебя ничего нет?

– Нет… Вы, Пабло, так отличаетесь от всех… Вы… я уже говорила как-то, вы для меня высшее существо. Мне стыдно признаваться, потому что я знаю, я поступала нехорошо и вы можете осуждать меня… но я целовалась с этим мальчиком, сама не понимая, что делаю… Зато теперь, честное слово, я знаю, что не люблю его. Я хочу только уехать отсюда.

Тут Пабло увидел, что Марте действительно стыдно и что она, как это ни маловероятно, приехала сюда отнюдь не в поисках легких приключений, каких постоянно ищет – чтобы не ходить далеко за примером – ее тетка Онеста, которая, однако, умеет соблюдать приличия и не слишком назойлива. Пабло почему-то рассердился еще больше и несколько минут совершенно не знал, что сказать этой девчонке.

Когда они подошли к домику, в котором Марте предстояло ночевать, она не осмелилась и заикнуться о том, что предпочла бы спать на вольном воздухе. Она уже причинила Пабло столько хлопот! Ей оставалось только улыбаться, говоря, что тут ей будет превосходно.

В маленьком поселке пахло свиньями, экскрементами и тухлой рыбой, хотя шумящее рядом море сметало все запахи и очищало все своим свежим соленым дыханием. Домики были сделаны из камней, уложенных один на другой и ничем не скрепленных. Марту поместили в одну из комнатушек, почти целиком занятую складной кроватью, на которую постелили чистые простыни, взятые у лавочницы. В той же комнате, на одеяле, положенном на пол, собирались спать еще две женщины. Проветривать комнату можно было только через дощатую дверь с занавеской из мешковины. Снаружи дом дополняли две пристройки – открытая, невообразимо убогая кухонька и загон для свиней.

Остальные дома были такими же. Марта с восхищением посмотрела на Пабло. Она думала, какой же силой духа должен он обладать, чтобы жить в подобном месте только ради своей живописи; так живут святые отшельники в пустынях.

Перед тем как пойти спать, они посидели на пустынном берегу, бесконечно, насколько хватает глаз протянувшемся в обе стороны. Сейчас они почти не разговаривали, и для Марты эти минуты казались невероятно, невообразимо счастливыми. Пабло уже сказал, что никоим образом не собирается помогать ей при побеге, но что, если она сможет попасть на пароход, он постарается убедить эту старую клушу Даниэля, чтобы он принял в девочке участие.

– Я думаю, что это будет нетрудно…

– Да?

– Благодаря твоим материальным возможностям, сеньорита. Твои мадридские родственники обожают деньги.

– Но у меня ничего нет, никаких денег.

– Достаточно того, что в один прекрасный день ты сможешь их получить.

Марта подумала, что у нее никогда ничего не будет, ведь она не стремится стать богатой. Она хочет только одного: всегда быть такой, как сейчас, быть одиноким существом в большом мире, иметь друга, избранника души, и не владеть никаким состоянием, потому что оно связывало, стесняло бы ее. Но сказать это вслух Марта не осмелилась.

Немного погодя, под мерный шум волн и жаркие голоса цикад Пабло лениво заметил, что опасается, не повредит ли Марте это ночное приключение. Она не боится неприятностей дома? Но Марта ответила, что думает о плохом, только когда оно на нее свалится. Она очень рада, что Пабло хочет на следующее утро поехать с ней в Лас-Пальмас. А сейчас она предпочитает не думать о будущем, потому что слишком счастлива.

Пабло неожиданно и резко поднялся с песка, на котором сидел рядом с Мартой. Его движение было настолько внезапным, что сердце девочки болезненно сжалось. Всего минуту назад у нее было ощущение, будто он так же, как и она, совершенно спокоен и очарован тишиной и далекими голосами рыбаков.

– Пора спать.

Голос его звучал сухо.

Марта не решилась протестовать. Она была расстроена. Ей казалось, что окончились самые лучшие часы ее жизни.

Поселок еще не спал. Рыбаки отдыхали на пороге своих домиков. Пабло подтолкнул девочку к хижине, где она должна была ночевать, и отправился к себе.

Уже много дней он спал на неудобной складной кровати, без простынь. В этой абсолютной бедности он нашел спасение от мучавших его забот. Он сделал массу набросков и до сегодняшнего вечера был почти счастлив.

В отчаянии он бросился на кровать. Его молодое тело настойчиво требовало того, в чем он не привык себе отказывать, и присутствие наивной, неискушенной девочки обостряло в нем эти желания. Он закурил в темноте. Ему ясно представилось тело жены, ее жесты, естественность, ее изящество и простота, появлявшиеся у нее в минуты близости. Никто никогда не мог сильнее пленить его. Жизнь с ней была для него мучением и одновременно наслаждением, наслаждением, подобным действию наркотиков. Он знал, что встреча с Марией стала теперь возможной – в кармане у него лежало ее письмо из Мексики. В нем она рассказывала с жестокой откровенностью, как она несчастна и как теперь он ей нужен. Мария не была глупой или дурной женщиной, хотя он, чтобы как-то утешиться, убеждал себя в ее испорченности и старался возненавидеть. Она причинила ему немало горя, но ведь она принесла ему столько радости, сколько никогда не мог дать никто другой. Благодаря ей он стал лучше, – если только это имело какое-то значение, – стал более чутким, менее тщеславным, чем был до встречи с ней. И сейчас он в отчаянии спрашивал себя, может ли радость творчества вознаградить его за отречение от дивного ощущения полноты жизни, какое давало ему присутствие жены, и, наконец, может ли он как художник создать что-нибудь настолько значительное, ради чего стоило бы жертвовать своим мучением и своим счастьем; он знал, что как только вернется к прежней жизни, это мучение и счастье поглотят его целиком и не оставят ни времени, ни сил для живописи. Рядом с Марией он был погибшим для искусства человеком.

Рассвет застал его таким, каким он был всегда – слабым, бесконечно печальным, обуреваемым сомнениями, а Марте он казался святым.

Тем временем Марта, растянувшись на тощем соломенном тюфяке, никак не могла приспособиться к неровностям своего жесткого ложа. В комнате стояла удушающая жара и зловоние. Девочка в темноте то и дело чесалась, потому что на нее напали полчища блох. Ей смешно было подумать, какое лицо состроили бы ее подруги, если бы смогли сейчас в щелочку поглядеть на нее.

Она никак не могла заснуть. Не только от всех неудобств, но и от беспокойной радости, которая переполняла ее, несмотря на мучительную жару, на укусы блох, наводнявших постель, и тяжелый запах гниющей рыбы, исходивший, казалось, от всего вокруг. Она не могла больше терпеть и, когда хозяйки вошли в комнату, сказала, что хочет на минутку выйти.

Никто ее не удерживал. Снаружи она попыталась хорошенько запомнить расположение хижины, чтобы потом найти ее, и направилась к берегу, в сторону от поселка.

Теплый ветер и серебристое море звали Марту. Кругом не было ни души. Она быстро разделась на песке, искрящемся в свете луны, и бросилась в воду.

Никогда еще Марта не плавала с таким наслаждением, как сейчас, в теплых, нагретых за день волнах, пронизанных светом. Жизнь казалась ей неправдоподобно прекрасной. Вытянувшись на спине, чувствуя, как шевелятся в воде ее волосы, она тихо засмеялась. Никто не сможет понять всей прелести этого приключения, если пересказать его теми бедными словами, которые даны нам для выражения наших мыслей и чувств. Как об этом расскажешь? «Таким был самый прекрасный день моей жизни: я не ела и отправилась в пыльном автобусе разыскивать своих родных туда, где их не было. Я встретила человека, которого очень люблю и который сердито бранил меня. Я спала в ужасной комнате, полной блох, а когда не смогла больше терпеть, вышла и ночью купалась в море, совсем голая, одна».

И, однако, это было счастье. Глубокое, полное, настоящее. Каждый чувствует счастье по-своему. Она – вот так.

В ее сердце закрался суеверный страх. Она боялась, что судьба приберегает для нее что-то очень недоброе, чтобы отомстить за эту радость, которую она испытывала, наверное, по ошибке. Никогда она не слышала, думала Марта, чтобы девочка ее возраста, совсем того не заслуживая, достигла такой полноты счастья, как она этой ночью в волнах теплого моря.