Текст книги "Ничто. Остров и демоны"

Автор книги: Кармен Лафорет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Это был Хосе. Он стоял в дверях, в пижаме и комнатных туфлях, длинный и негнущийся, как палка. Сейчас он уже не казался взбешенным, как вечером, но был сильно рассержен.

– Нельзя ли узнать, кому ты собралась звонить? Ты что, совсем с ума сошла? Этого я и боялся.

Телефонная трубка болталась на шнуре и ударялась о стену. Марте было страшно, хотя сейчас, когда прошло первое удивление, она уже не чувствовала того ужаса, что в столовой. Потом, услышав, как скрипнула дверь в комнате, где спали служанки, она облегченно прикрыла глаза. Кухню и эту комнату разделяла только стена, дверь открывалась прямо в сад, рядом с кухонной дверью. Хосе тоже услышал скрип и остановился. Послышались шаги босых ног по щебню, и в окне появилась Висента. На ней была какая-то странная нижняя одежда. Конец полуседой свернутой косы падал ей на плечо. Глаза смотрели пронзительно, как всегда.

– Сеньоре Тересе плохо?

– Убирайся к черту! – сказал Хосе. – С ней все в порядке.

Он колебался. Марта собралась с силами.

– Я хотела позвонить дяде. Могу же я известить их о моем аресте?

Хосе повесил трубку и твердыми пальцами схватил Марту сзади за шею. Девочке показалось, что он собирается ее задушить. Но он только сердито подтолкнул ее к двери.

– Отправляйся к себе… Я научу тебя извещать… Ты думаешь, я стану давать им отчет, им-то, этой банде…

От гнева он проглатывал слова, Марта почти не понимала его.

Он заставил ее подняться по лестнице, втолкнул в комнату и вытащил ключ из замочной скважины. Марта сбила ногу, ей было больно, а на шее она все еще чувствовала сильные пальцы Хосе. За ее спиной хлопнула дверь. Марта услышала, как снаружи брат повернул ключ в замке.

XII

Несколько дней Марта провела в домашнем заточении. Положение ее было вполне терпимым. Она могла бродить по саду, по усадьбе, запрещалось только выходить за железные ворота – впрочем, всегда открытые.

Марта чувствовала, как нетерпение поднимается в ней подобно морю во время прилива, и воображение ее лихорадочно работало. Сначала она ждала, что родные будут разузнавать о ней, но шли дни, и ей пришлось отказаться от своих надежд. Конечно, с подготовкой к отъезду им хватало дела и без нее. Она больше не пыталась звонить по телефону, убедившись в конце концов, что это ни к чему не приведет.

Марта молча завтракала и ужинала в обществе Хосе и Пино и молча повиновалась, когда невестка нагружала ее какими-нибудь домашними делами. Она ожидала, что за хорошее поведение ей сократят срок наказания. Но терпение ее иссякало. Самой несносной была повинность вечерами сидеть рядом с Пино и шить. Невестке нравилось унижать девочку, и Марта действительно страдала. Но не от слов Пино, а от невозможности остаться одной, от необходимости время от времени отвечать хотя бы односложно, чтобы не слишком злить невестку. Прошло уже пятнадцать дней ее заточения, и она поняла, что больше терпеть не в силах.

– Ну и кавалер у тебя, даже записки не прислал и увидеть-то не попытался…

Так дразнила ее Пино. Обе они сидели у окна, перед ними стояла корзина с бельем для починки. Марта шила неумело, еще никогда эта работа не вызывала у нее такого отвращения. Она пожала плечами.

– У меня нет никакого кавалера, а если бы и был – что за преступление?

– Скажи это своему брату.

– Я говорю тебе, что у меня нет кавалера. Не знаю, за что меня держат тут взаперти.

– А разве я не взаперти? Но я терплю. Если твой брат прикажет, тоже будешь торчать тут и помирать с тоски.

– Я не замужем за моим братом.

Они сидели в столовой у окна. Ветер шелестел в вечернем саду, тикали старинные часы.

– Нет, – сказала Марта. – Я не стану терпеть.

Она вскочила со стула и бросила шитье в корзину.

– Немедленно иди сюда!

– Я не обязана тебя слушаться.

Пино в бешенстве подняла крик. Марта улизнула наверх в свою комнату, заперлась на ключ, бросилась на кровать и заплакала. Эти пятнадцать дней сделали ее нервной и неуравновешенной. Через Висенту она знала, что Сиксто несколько раз звонил по телефону. Но это ее не утешало: у нее с Сиксто не было ничего общего.

Когда стемнело, она услышала шум автомобиля; вскоре Хосе постучал в дверь ее комнаты. Марта открыла.

– Нельзя ли узнать, что ты сделала Пино? Она говорит, что ты ее ударила.

– И ты веришь?

Хосе не нашелся, что ответить.

– Ты должна слушаться Пино, понятно?

– Не вижу почему.

– Иначе ты пожалеешь.

– Уж не думаете ли вы отравить меня! Хуже, чем сейчас, мне не будет!

– Ты вела себя как бесстыдница, заводила романы у меня за спиной.

– Никаких романов я не заводила… Я говорила тебе это тысячу раз, но, если ты будешь держать меня взаперти, не давать ни заниматься, ни жить, тогда я действительно убегу с ним и выйду замуж, прибегнув к защите властей. Я хорошо знаю свои права.

Марта остановилась, сама испугавшись своих слов. Эти бездеятельные монотонные дни так утомили ее, привели в такое отчаянье, что она стала дерзкой и упрямой. Она была уверена, что Хосе придет в ярость от ее ответа, и поразилась, увидев, как он пересек комнату и стал у окна, повернувшись к ней спиной. Он всегда поступал так, если что-то заставляло его задуматься.

Люди обычно боятся, когда на помощь призывают право, законы, но Марта не знала этого и с удивлением смотрела на длинную фигуру Хосе, все еще стоявшего к ней спиной. Сдержанность брата была неожиданностью для Марты. Наконец он заговорил, не глядя на нее.

– Никто не собирается отнимать у тебя твое имущество… Понятно? Но когда придет время выдать тебя замуж, я сам подыщу тебе подходящего жениха. Этот гонится за деньгами. Он дурак.

Марте захотелось или расхохотаться, или ответить грубостью, но она молчала, выжидая. Так как Хосе больше ничего не добавил, она спросила:

– Когда же я могу вернуться в школу?

– Завтра, если желаешь, – последовал нежданный ответ. – Но ты должна обещать мне, что больше не будешь встречаться с этим идиотом.

Хосе изучающе смотрел на нее; Марта почувствовала, как ее переполняет огромная радость. Волнение мешало ей говорить. В конце концов она пообещала брату то, что он хотел, и поспешно закивала головой, чтобы придать больше веса своим словам.

– Я же сказала, что он для меня ничего не значит.

– Тем лучше… Но думай о своем поведении.

Сидеть за ужином, видя перед собой обиженную Пино, было неприятно. Вновь обретенное чувство уверенности помогало Марте понять, почему Пино так плохо думает обо всех, откуда в ней столько низости. Жизнь ее была невероятно скучна, а ничто так не угнетает душу, как эта серая, покорная скука. Будущее не сулило Пино ничего интересного, ее ждала только старость в этом доме. И потому она смотрела на Марту с тоскливой завистью, даже сама того не замечая. Пино болезненно завидовала всем и всему. От этого у нее как в лихорадке дрожали руки и блестели глаза.

Перед ужином Пино поскандалила с Хосе. Она была недовольна тем, что Хосе не оттаскал Марту за волосы и не избил до полусмерти. Марта хладнокровно слушала крики невестки. Ей казалось, что важно лишь одно: она потеряла пятнадцать дней своей жизни, послушно и молчаливо просидев взаперти… Больше она не потеряет ни одного. Вздрогнув от ужаса, Марта подумала, что с будущего года, когда занятия уже не смогут служить ей предлогом, вся ее жизнь станет такой, какой была в эти дни. Так будет, если она упустит единственную возможность вырваться отсюда – уехать с родными.

За ужином есть не хотелось. Марта ела только, чтобы скрыть свои мысли, ей казалось, что иначе брат и невестка прочтут их на ее лице. Опустив голову, она медленно глотала пищу. Когда представился случай, Марта спросила:

– Уже известно, какого числа уезжают родные?

– Да, у них есть билеты на двенадцатое мая… А что?

– Ты же знаешь, что я хотела уехать с ними.

Пино нетерпеливо откинулась на спинку стула. Она ожидала, что ее муж ответит Марте достойным образом. Любая мелочь разрасталась в ее глазах до колоссальных размеров. Слегка косивший левый глаз придавал ей злобный вид. Хосе остался спокоен.

– У тебя ветер в голове, Марта. Будь довольна, что я снова не отправил тебя в интернат.

– Интернат… – В голосе Пино звучал горячий упрек. – Какой там интернат… В исправительный дом – вот куда ее надо отправить!

Марта глубоко вздохнула, а у Пино, по обыкновению, началась истерика. Как всегда, от нападок на Марту она перешла к обвинениям против мужа и оскорблениям по адресу Тересы. Как всегда, Хосе, потеряв всякое терпение, спрашивал:

– А это тут при чем?

Марта подумала, что надо бесшумно улизнуть наверх.

– То есть как это при чем, изверг?! Изверг! Держит меня здесь под замком, а другие смеются… Смотри, как она смеется, смотри! Я убью ее!

Пино вскочила и швырнула нож в голову Марты. Девочка быстро нагнулась, нож пролетел над ней. Испугавшись, Хосе стал успокаивать жену, которая уже рыдала: припадок, как обычно, перешел в депрессию.

«Двенадцатое мая… – быстро соображала Марта. – Мне осталось примерно две недели. Если все получится, я скоро буду свободна. Я никогда больше не увижу ее истерик. Никогда не услышу тиканья этих часов. Никогда…» Это слово, «никогда», придавало ей сил. Марта вся дрожала от нетерпения. А между тем, с виду спокойная, она сидела у стола, чуть побледнев, серьезная, с блестящими глазами.

На следующий день, осунувшаяся от волнения, с замирающим сердцем, Марта шла по улицам Лас-Пальмас, по пути, который столько раз представляла себе в дни своего заточения.

Впервые обращала она внимание на городские магазины. Она всегда боялась заходить туда и никогда не умела покупать. Марта удивлялась своим подругам, которым доставляло удовольствие рассматривать и щупать ткани, прикидывая, какие платья из них получатся. Ее подруги всегда мечтали о каких-то легко достижимых пустяках и бывали счастливы, когда их мечты осуществлялись. Ей же никогда не нужно было ничего определенного, по крайней мере, ничего, что можно получить в обмен на деньги. Ей всегда казалось, что у нее излишек платьев, слишком много еды на столе, слишком много безделушек в шкатулках. Она никогда не заглядывалась на витрины магазинов. А теперь ей самой надо было продать кое-что, и это представлялось невероятно трудным. В иных делах она чувствовала себя беспомощной, слабой, бестолковой. Ей было необходимо превратить в деньги единственно ценные вещи, которые у нее имелись, но она так мало дорожила ими, что боялась – ее засмеют, если она осмелится их предложить.

А люди кругом делали покупки. Она видела женщин с пакетами, элегантных девушек на высоких каблучках. Многие в изящных белых канарских мантильях. Марте никогда не хватало умения носить канарскую мантилью из тонкой шерсти. Она не умела подчеркивать красоту своих рук, старательно покрывая лаком ногти; ни подкрашивать губы, ни подводить глаза, ни носить драгоценности. Для всего этого необходимо время, желание нравиться, терпение… Все встречные женщины, провожаемые мужскими взглядами, казалось, обладали этими свойствами… Ее подруги тоже. Потому они и расцветали и были счастливы в тесном домашнем мирке, в этом тихом цветущем городе, на этой земле, отрезанной морем от всего света. У них было все, чего они хотели, они не стремились никуда убегать.

Магазины пахли кружевами, новыми тканями. Индийцы торговали манильскими шалями и костяными слониками, от их лавок расходился запах шелков и дорогого дерева. Для кого-то эти ароматы тоже могли быть искушением, каким были для нее гудки пароходов, зовущие по ночам…

Марта встретила двух школьных подруг, они расцеловали ее в обе щеки и потащили с собой в музыкальный магазин послушать последние пластинки. Тогда она ощутила, как ее душит дикое нетерпение, и вырвалась от них; почти силой.

Прозвучал пушечный выстрел – двенадцать часов. Марта поняла, что утро кончилось. Ей потребовалось немало ловкости и хладнокровия, чтобы рано выбраться из дому. Накануне вечером, когда Пино уже легла, Марта попросила у Хосе денег, чтобы утром добраться до города на автобусе.

– Я думаю, что Пино будет недовольна, если я поеду, с тобой.

– Поедешь в школу после обеда, этого достаточно.

– Мне надо позаниматься. Я много пропустила за эти дни. Я пойду к Аните…

– Помни, что ты мне обещала, – сказал Хосе.

– Больше ты меня с Сиксто не увидишь.

И после этого разговора – свобода… А теперь она теряет драгоценное время, не решаясь войти в лавку и рискуя быть замеченной Хосе, если он проедет по этой улице.

Ей надо было войти в магазин, который она заранее наметила, мимо которого проходила столько раз. Маленький магазинчик, где внутри тикало в такт множество часов. У окна работал человек, вооруженный большой лупой. Марта долго смотрела на него сквозь витринное стекло. Ее привлекала пустота и тишина маленькой лавки. Безделушки поблескивали на солнце, а когда одни часы отбивали время, другие с секундными интервалами вторили им. Человек за стеклом иногда кидал безразличный взгляд на белокурую головку девочки, которая в это утро так настойчиво заглядывала к нему в окно. К счастью, он не смотрел на нее слишком внимательно. Марта победила наконец свою робость и вошла в чистую комнатку, где пахло металлом. Тишина сгустилась вокруг.

Когда человек, вынув лупу, вопросительно взглянул на Марту, она вытащила из кожаного портфеля коробочку чеканного серебра и открыла ее. Дрожащими руками она разложила на стеклянном прилавке то, что называла своими побрякушками и никогда не носила: две пары детских золотых сережек; несколько толстых серебряных браслетов; золотую цепочку, тоже довольно тяжелую; колечко с печаткой, золотое, с ее инициалами, другое – с маленьким рубинчиком; толстый медальон, полученный в наследство от бабушки и казавшийся ей очень уродливым, но украшенный брильянтами, и платиновую подвеску с брильянтовыми розочками и цепочкой – подарок, преподнесенный ей в день первого причастия.

Со страхом услышала она холодный звон металла о стекло. Язык отказывался повиноваться. Драгоценности казались все более жалкими. Стоят ли они вообще что-нибудь?

– Я бы хотела узнать, сколько я могу за них получить.

Мастер встал – долговязый мужчина в длинном рабочем халате. Марте почудилось, что он строго рассматривает ее тем глазом, в котором секунду назад держалась лупа и который даже сейчас, без лупы, казался больше другого. Потом он внимательно оглядел драгоценности, снова вставил лупу, поцарапал металл… Наконец не совсем решительно изрек приговор:

– За это вы можете получить триста песет. Считая вместе с коробкой.

Марта поспешно сказала, чувствуя, что заливается краской:

– Меньше чем за пятьдесят дуро я это не отдам.

Мужчина рассердился:

– Так я же предлагаю вам триста песет. Я уже сказал.

– Ах, да… Очень хорошо. Я согласна.

Марта от радости не чуяла под собой ног. Оказывается, продавать очень просто. Она боялась, что ее будут расспрашивать и угрожать разоблачением перед родными. Но, к счастью, торговца не интересовала ее семья и он не соблазнился предложенной ею низкой ценой. Сразу видно, думала Марта, что он честный человек. Когда он протянул ей деньги, она вдруг обнаружила, что его скучающее, безразличное лицо – сама воплощенная доброта.

Триста песет представляли для Марты сказочную сумму. Она боялась, что потеряет их; никогда у нее не было столько денег.

Точно пьяная, вышла Марта на улицу, показавшуюся ей прекрасней и оживленней, чем всегда, хотя в этот полуденный час вокруг было совсем пусто. Девочка сознавала, что сделала первый важный шаг на пути к осуществлению своих планов.

За обедом ее начали одолевать сомнения, хватит ли этих денег на билет. Куски застревали у нее в горле. Она силой заставляла себя есть и пила много воды, чтобы легче было глотать. Девочка не принимала участия в разговоре и почти не слушала, о чем болтали родные, которые, казалось, очень радовались ее «выздоровлению». Неужели они и вправду верили, что она болела в течение этих пятнадцати дней? Марта навострила уши, только когда уловила, что в этот день Пабло уезжает на юг.

– Пабло с ума сошел… Не знаю, что можно рисовать в вулканических ущельях. Хосе предупреждал его на днях, там даже негде остановиться.

Марта знала, что в один из дней, когда она сидела под домашним арестом, родные устроили прогулку на пляж Маспаломас, на южной оконечности острова. Их повез на своей машине Хосе. Верный себе, Хосе оставил Марту дома, но ей, конечно, было известно все об этой прогулке. Она видела, как Пино спустилась вниз в легком летнем платье, в парусиновых туфлях, в черных очках, видела, как на кухне готовили корзинку с завтраком. Марта и не подумала просить, чтобы ей разрешили поехать с ними. И когда Пино вернулась с обгоревшим носом, жалуясь на нестерпимую жару, на шипы, о которые она порвала платье, на песок, попавший в еду, Марта в душе смеялась над нею. Пино ненавидела загородные прогулки.

Но теперь Марта узнала, что Пабло тоже ездил с ними и что он был в восторге.

– Я бы могла понять, если б он хотел рисовать Маспаломас. Там на берегу пальмовая роща, очаровательная лагуна – просто великолепный пейзаж. Сказочное место… Но вулканические ущелья, лава, заросли громадных кактусов – это же кошмар. Никогда я не видала кактусов выше, чем здесь, не кактусы, а чудовища… Они похожи на старинные канделябры с громадными свечами, какие когда-то стояли в гостиных… Как называются эти кактусы, Марта?

– Кардоны.

Марта вспомнила, как пугали ее гигантские кактусы и огромные скалы над ущельями, когда маленькой девочкой дон Рафаэль возил ее в те места, после того как они побывали на складе, где упаковывали помидоры. Они обедали в одиноком домике, стоявшем как раз в таком ущелье, неподалеку от дороги. То была лавка…

– Пабло говорит, что намерен остановиться в доме у того толстяка-лавочника, у которого мы покупали газированную воду, а если там нельзя, тогда в рыбачьей хижине поблизости. Сумасшедший!.. Ах, все эти художники ненормальные.

– На днях мы съездим навестить его среди этих кардонов, как говорит Марта. Надо проститься с островом. У нас остается мало времени… Уже конец апреля.

Сделав над собой усилие, Марта припомнила имя толстяка, владельца лавки, где она обедала с дедушкой. Наверное, там и хотел остановиться Пабло. Толстяка звали Антоньито. Если ее родные поедут навестить Пабло, пусть возьмут и ее. Ей необходимо увидеть художника! Она должна рассказать ему о своих планах. Надо же рассказать о них кому-то, иначе она задохнется.

Даниэль заметил, что Марта выглядит очень плохо. После обеда Онес отвела ее в сторону.

– Наверное, нам не надо было говорить Хосе про твоего мальчика… Кажется, ему не понравилось. Он тебе что-нибудь сказал?

– Да… он против. Но это не важно.

Она много раз думала, что следует устроить родным сцену, но хорошо знала, насколько это бесполезно. Они с ней не считались. «Помогут ли они мне, когда обнаружат меня далеко в море вместе с ними, не вернут ли обратно домой?» Пабло тоже едет двенадцатого мая. На него единственная настоящая и серьезная надежда. Он встанет на ее сторону. Он убедит этого толстопузого Даниэля, и Онесту, и всех. Но он должен заранее знать о ее планах…

Однако Пабло снова уехал. Вечно он куда-нибудь уезжает.

После обеда, перед тем как идти в школу, Марта побежала в порт, в пароходную компанию, узнать, есть ли билеты третьего класса на пароход двенадцатого мая.

– Да, только третьего.

– Сколько стоит билет до Кадиса?

Ей сказали. Билет стоил меньше половины тех денег, которыми она располагала.

– Дайте мне один.

На нее поглядели с изумлением. Двое служащих зашептались. Третий высунулся посмотреть на Марту.

– Для вас? А пропуск у вас есть?

– Это необходимо, чтобы купить билет?

– Да, сейчас, в особых условиях, после войны… Мы не имеем права продавать билеты без пропусков.

Марта взглянула на служащего с отчаянием, словно вдруг ее остановили на бегу. Наконец она произнесла:

– Я приду через несколько дней. Билеты еще будут?

– Да, третьего класса, наверное, останутся.

Когда она вышла на улицу, щурясь после полумрака большого и чистого зала, она ужаснулась при мысли, что кто-нибудь из этих людей, работающих так близко от конторы Хосе, знает ее брата и все расскажет ему. Возникшие трудности одновременно беспокоили и подстегивали ее. Пабло был ей необходим. Он бы помог, он знает, как надо достать пропуск, он так облегчил бы ей все… Но раз его нет, она обойдется без него. Человек, который убегает из дому, должен уметь сам устраивать свои дела и ничего не бояться.

Нетерпеливая, с пылающим лицом, Марта сидела в классе, точно в клетке, и горячечные мысли, сменяя одна другую, проносились в ее голове.

Она не осмелилась пропустить занятия: Хосе опять мог бы ее уличить, он бог знает что подумает. Подруги мешали ей. Их болтовня и объяснения преподавателей были невыносимы. Она садилась на задние скамейки, и если удавалось – возле окна, откуда было видно море: далекий гром прибоя и свежий легкий ветерок ободряли ее.

– Как мало у меня времени! Я еще ничего не сделала…

Сама того не замечая, она проговорила эти слова вслух. Подруга, сидевшая рядом с ней, ответила, что она тоже ничего не знает, а до экзаменов остаются считанные дни. Марта дико поглядела на нее, только сейчас осознав, насколько нелепо размышлять вслух о своих секретах.

– Но ты умная, Марта. Ты всегда сдаешь хорошо. Подсказывай мне на литературе.

Марта пришла в себя. Понятно, почему девочка так говорит. Это печальное создание в черном платье, затянутое в корсет, никогда не помышляло о бегстве и считало занятия одной из самых ужасных вещей в жизни, которые человек должен переносить так же терпеливо, как дождь или жару… Теперь все представало перед Мартой совсем в ином свете! Если ее план удастся, то во время экзаменов она уже будет далеко отсюда. Но слова подруги показались ей добрым предзнаменованием, и она сжала девочке руку. Та немного удивилась такой сердечности и через несколько минут стала посвящать Марту в свои секреты: она переписывалась с одним солдатом, стала его невестой, а теперь он хочет оставить ее…

Пока Марта узнавала, как получают пропуск, шли дни; настало первое мая. С отчаяньем видела она, что еще ничего не сделано… А завтра праздник![17]17
  Второе мая отмечается в Испании как национальный праздник – годовщина восстания жителей Мадрида против наполеоновских войск в 1808 г.


[Закрыть] Значит, пропадет еще один день. Ей сказали, что для получения пропуска необходимо сделать прививки, и целое утро Марта провела в Институте гигиены. Кроме того, она сфотографировалась на удостоверение личности в моментальной фотографии и получила свое изображение, почти неузнаваемое: вид у нее был свирепый и решительный.

В полдень она пришла к родным совершенно измученная, с бледным лицом и ввалившимися глазами. К счастью, никого не оказалось дома, все ушли к знакомым на прощальный обед. Как покойно показалось Марте в этом доме, прохладном и молчаливом, где не надо было заставлять себя разговаривать.

– Завтра ваших тоже не будет, они с самого утра уезжают за город, на весь день. Они сказали мне, что вы не придете, потому что будет праздник. Я ухожу домой и остаюсь там ночевать.

Служанка, толстая молодая женщина, косящая на один глаз, хотела вовлечь Марту в разговор; может быть, ей было жаль эту девочку, которая с горящим лицом сидела одна в пустой столовой. Она огорченно всплескивала руками, видя, что Марта не притрагивается к еде.

– Боже! Ну что же это такое? Да знаете, Мартита, что вы очень похудели? Сеньорита Онес тоже хочет похудеть, но она ни за что на свете не станет есть меньше.

Марта не слушала ее. Она устала, но не могла ни минуты посидеть спокойно. Она обошла пустой дом, тихие дворики, спальни. Здесь она беззаботно бегала столько лет. Вспомнит ли она когда-нибудь там, в далеких краях, эти большие комнаты, эту темную мебель? В монастыре Марта часто просыпалась в слезах, скучая по дому деда. Да, здесь она была счастлива.

На заднем дворе, в галерее рядом с кухней, находилась большая каменная чаша на каменной подставке, из нее капля по капле вода сочилась в красный пузатый кувшин. Сверху чаша была прикрыта свежими ярко-зелеными листьями папоротника. В усадьбе возле кухонной двери была такая же чаша.

Девочка с волнением смотрела на воду. Эти домашние мелочи были полны глубокого смысла, тихого очарования, от них веяло милым родным уютом… Но это лишь потому, думала Марта, что она уезжает. Да, она будет вспоминать этот дом… Однако если останется, если будет привязана к нему, она его возненавидит.

Косая служанка удивлялась, глядя на эту странную девочку, которая долго стояла около чаши, наблюдая, как лениво набухают и падают вниз прозрачные капли.

Ночью Марта вспомнила о матери и на цыпочках вошла к ней в комнату. Тересу уже давно уложили спать.

На комоде, как всегда, горела керосиновая лампа, она едва освещала лицо женщины, спящей среди подушек. На щеки Тересы падала тень от ресниц. С забившимся сердцем дочь наклонилась над матерью.

«Она как мертвая. А ты, ты никогда не была с ней. Никогда она не нуждалась в тебе. И ты не нуждалась в ней с тех пор, как она ушла из твоей жизни. Поняла бы она тебя?.. Она была счастлива у себя дома. Как рассказывает Висента, ей нравились ее драгоценности, ее безделушки. Она не читала книг, не мечтала о других мирах и не была несчастной истеричкой вроде Пино. И тем не менее… Стала бы она удерживать тебя, если бы могла? С тех пор как ты выросла, ты чаще думала не о ней, а о твоем отце, который оставил тебе ящик с книгами на чердаке. Ты покидаешь ее навсегда. Посмотри же на нее».

Внезапно Марту охватил страх. А что, если бы Тереса открыла глаза и сказала: «Не уезжай, ты должна остаться со мной, я носила тебя под сердцем, ты моя…» Девочка хорошо знала, что многие осуждают ее отношение к больной матери, особенно сравнивая его с отношением Хосе, который был Тересе всего лишь пасынком.

Но Тереса не могла ничего сказать. Не могла задержать ее. Марта ни к кому не испытывала привязанности, и сама она была никто, и это придавало ей сил. Тереса покинула ее много лет назад, даже смерть не оторвала бы мать от дочери так бесповоротно, как оторвала болезнь. Если бы Тереса и запретила ей уезжать, она все равно бы убежала, безо всякой жалости, не оглянувшись назад. Лицо Марты стало суровым.

Она припомнила знакомые семьи, где все были связаны друг с другом нежными узами, где отъезд сына, отправляющегося учиться на материк, означал настоящую трагедию; семьи, которые война потрясла до основания. В таких домах даже мысли ни у кого не возникало, что дочь может покинуть семью иначе, чем выйдя замуж.

Кончиками пальцев Марта притронулась к бледной руке матери, одиноко лежащей на одеяле. Глаза Тересы открылись, испуганные и огромные, зеленые с черными зрачками. Потом она зажмурилась и, повернув голову, уткнула лицо в подушки.

Марта крепко спала в эту ночь. Она проснулась очень рано; ей казалось, будто она не могла уснуть до рассвета и закрыла глаза всего на несколько минут.

Утро было прекрасным, в полях трепетала жизнь. Марта подумала, что в порту сейчас, наверное, на воде лежат тени пароходов.

Перед окном Пабло из моря поднимается солнце, окрашивая воду в красный цвет… Комната пуста, как в тот день, когда ее видела Марта. Скоро не будет даже и комнаты Пабло… Марта непременно должна увидеть его. Пока он, этот человек странной судьбы, способный понимать самые истинные, самые важные вещи на свете, остается у них на острове, здесь еще можно жить, но если он уедет… Если он уедет, тогда все равно: быть в монастыре, в усадьбе или умереть. В минуты, когда Марта вспоминала, что Пабло интересуется ею, пусть даже лишь затем, чтобы осудить ее поведение, уехать вместе с ним казалось ей вопросом жизни и смерти.

Он на юге. Марта знала дом, где он остановился. Как-то раз она обедала там с дедушкой, незадолго до начала войны. Ей представлялась бедная лавчонка возле дороги. Она даже не знала, как называется это место на длинном Южном шоссе… Но она была уверена, что сможет узнать его, хотя, конечно, добираться туда далеко… Хозяина дома звали Антоньито-лодочник. Уже много лет Марта не ездила по Южному шоссе. Быть может, размышляла она, путешествие туда не такое уж долгое, как ей показалось в первый раз: ведь ее родные собирались навестить Пабло и вернуться в тот же день.

Одеваясь, Марта обдумывала все это и внезапно поняла, что именно к нему, к Пабло, поедут сегодня ее родные. Уверенность с каждой минутой возрастала. Какой глупой она была, что не оставила им записку с просьбой взять ее с собой! Марта рассчитала, что, если поторопиться, еще можно застать их в Лас-Пальмас и поехать с ними. Тогда-то ей представится возможность объяснить Пабло все, что было с ней и чем она занималась последние дни. Марта не видела художника уже столько времени, что при одной мысли о новой встрече с ним у нее перехватывало дыхание. Подумать значило для нее теперь сделать, поэтому она заторопилась, кончая одеваться, как будто родные и вправду ждали ее, чтобы повезти к Пабло.

Служанки, разбуженные Висентой, только что поднялись, а Хосе и Пино еще спали. Марта написала для невестки несколько строчек на листке, вырванном из тетради, потому что теперь она стала предусмотрительной и хитрой. Она не хотела слишком сердить брата и невестку, но вместе с тем хотела исключить всякую возможность отказа.

«Уезжаю рано: вчера забыла сказать, что дядя пригласил меня поехать с ними за город. Если мы вернемся поздно, я буду ночевать в Лас-Пальмас. Скажи Хосе, если он сомневается, пусть проверит, где Сиксто. Я с ним не встречаюсь».

Марта порвала несколько черновиков, прежде чем удовлетворилась написанным. Она поискала, где бы положить записку так, чтобы ее заметили, но потом ей пришла в голову другая мысль, и она позвала Лолилью. Из трех служанок Лолилья казалась самой славной. То была очень добрая, мягкосердечная девушка с вечно испуганным и в то же время приветливым лицом. С тех пор как пришло известие о смерти садовника Чано, она только и делала, что плакала по углам, тихо всхлипывая и улыбаясь сквозь слезы своей обезоруживающей улыбкой. Висента утешала ее на свой лад: «Благодари бога, что он прибрал не тебя».

– Слушай, Лола. Отдашь эту записку хозяйке, но после того, как брат уедет в город. Не забудь! После того, как он уедет. Только обязательно отдай. Если ты все сделаешь как следует, получишь от меня подарок…

И снова это ощущение жизни, нетерпение, порыв!

Приехав в городской дом, она застала там одну служанку, которая на этот раз приняла ее неласково, словно опасаясь, что девочка оставит ее без выходного. Недовольным голосом служанка поспешила объяснить, что сейчас приберет дом и сразу же уйдет, так как у нее свободен весь день. За хозяевами приехали на двух машинах еще затемно. Больше она ничего не знает. Ведь накануне она уже говорила об этом.