Текст книги "Криминальная история христианства. Том 2"

Автор книги: Карлхайнц Дешнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 49 страниц)

Евтихианский спор

Через несколько лет после торга об унии (433 г), этого чудовищного скандала, Несторий, изолированный в пустыне, все еще бедствовал, а его врагов: бывшего друга, а затем предателя Иоанна Антиохийского и св. Кирилла Александрийского – уже не было в живых. Но противостояние продолжалось и привело к падению Александрии. Монофизитский спор, пришедший в V в. на смену арианскому, расколол церковь и христианский мир еще глубже. При этом, монофизит-ские «еретики», приверженцы формулы «М1а-рЬу515» («одна природа»), в значительной степени имели право – что само по себе комично – ссылаться на св. Кирилла, поскольку они повсюду «проповедовали ни что иное, как Кириллову или александрийскую христологию» (иезуиты Грильмейер/ Бахт). Таким образом, этот учитель церкви не так уж далеко отстоит от наиболее распространенной на заре христианства «ереси» Востока. Некоторые исследователи даже полагают, что он был ее наиболее авторитетным проводником¹¹⁵.

После Нестория патриарший трон Константинополя с 431 г. принадлежал «пустому месту» Максимиану, с 434 г. – честолюбивому Проклу, трижды тщетно претендовавшему на это место и, наконец, после его смерти в 446 г. – честному, но слабовольному Флавиану. В Антиохии после кончины Иоанна в 442 г., в полном соответствии с традицией клерикального непотизма, патриархом стал его племянник Домн, чьим советником был, прежде всего, Феодорит, самый видный теолог тамошней школы, «правоверие» которого было несколько шатким. После кончины Кирилла 27 июня 444 г. в Александрии правил его преемник Диоскор, приверженец радикальной Кирилловой теологии, продолжавший традиционную борьбу с Константинополем за власть. Швайгер/ Schwaiger пишет, что он был «безудержно честолюбив, беспощаден до жестокости и опирался на имперских военных и боеспособные толпы фанатичных монахов». Диоскора католики почти единодушно считают одной из самых прискорбных фигур V в. Однако не случайно, а вполне закономерно, что Кирилл именно его назначил своим архидиаконом и оказывал ему особое доверие. Они были одним миром мазаны. Сюда вполне вписывается и то, что сразу же после кончины Кирилла Диоскор обвинил своего покровителя в разбазаривании церковной казны, конфисковал его наследство и исключил из александрийского клира многих родственников Кирилла¹¹⁶.

В остальном, в своей борьбе против Константинополя Диоскор, как и Кирилл, сразу же выступил против столичного патриарха и антиохийской теологии. Но в результате петлю, приготовленную им для обоих своих противников, он затянул на собственной шее. Вероятно, прежде всего потому, что не установил, подобно Кириллу, союз с Римом, понадеявшись, что сможет одолеть и Рим.

На стороне александрийца выступали две влиятельные личности Константинополя: придворный евнух Хрисафий и архимандрит Евтихий.

С того момента как Хрисафию в 441 г. удалось добиться ссылки императрицы Евдокии и нейтрализовать сестру императора Пульхерию, он руководил политикой Феодосия II. Но могущественный евнух враждовал с патриархом столицы Флавианом. За свою помощь Флавиану в избрании того патриархом, Хрисафий, вместо ожидаемого вознаграждения, получил лишь освященный хлеб, который он немедленно отослал назад дарителю с намеком на то, что у него имеется аппетит на золото. Третий союзник – архимандрит Евтихий. уважаемый на Востоке настоятель большого монастыря под Константинополем и крестный отец всемогущего евнуха. Блестящая троица стремилась ликвидировать унию 433 г. и провозгласить пресловутые двенадцать анафематизмов Кирилла путеводной звездой «истинной веры», в противовес бесстыдно торжествующей антиохийской теологии. Патриарх Александрии Диоскор должен был при этом вновь обрести пре восходство над патриархом Константинополя Флавианом¹¹⁷.

Маневр был начат старым аббатом Евтихием.

Католики часто говорят, что он был слаб в догматике, а проще говоря – Дурак от теологии Но в вопросах, касаю щихся Бога, одни знали и знают ничуть не больше других. В этих делах не помогут ни красноречие, ни изворотливость, ни отсутствие совести. Кто-то может оказаться правым, но по причинам, не имеющим ничего общего ни с логикой, ни с честностью, ни с хотя бы минимально достоверным знанием – действительно, откуда бы ему тут взяться! Как бы то ни было, здесь нет ничего «научно обоснованного» Все висит в воздухе, сплошной обман. Выражаясь словами Канта, «голая идея», «пустые поиски наощупь, и, что самое прискорбное, при помощи пустых понятий». Существует ли что-либо философски более постыдное, чем необходимость распространяться об этом?¹¹⁸

И вот именем Евтихия называется вновь разыгрываемый теологический спектакль, потрясший чуть ли не полмира – евтихианский спор, в ходе которого впервые распадется традиционный альянс Рима и Александрии¹¹⁹.

Евтихий, монах с ранней юности, славившийся особым благочестием, был заподозрен в «ереси». Папа Лев, который поначалу хвалил его за усердие, в конце концов пригрозил ему, что «если он останется лежать в грязи своей глупости», то его постигнет судьба тех, чьи «заблуждения» он разделяет. Дело в том, что Евтихий отказывался верить в «две природы Христа после соединения». Он развил пропагандировавшееся александрийской школой учение о соединении божественной и человеческой природ Христа до логического конца – до их полного слияния, т. е. до монофизитства. Эта ветвь христоло-гии восходит к объявленному еретиком епископу Аполлинарию Лаодикейскому (ум. после 390 г.), который в споре о сое-динии обеих природ в Господе ограничивал человеческую природу, что тогда еще не заставляло ортодоксов бросаться на баррикады. Целый ряд трудов этого «еретического» епископа можно было бы распространять, снабдив подписями «правоверных» отцов церкви, что ныне теологу Генриху Крафту/ Heinrich Kraft представляется фактом отрадным, который, помимо прочего, показывает «сколь мало даже (!) древние понимали в том, о чем спорили с такой страстью»! И то сказать, не может быть понято то, что пртиворечит всякому опыту и основывается на чистой фикции, то есть вымысле. Короче, для обоснования единства личности Господа монофизиты отрицают полноту человеческой природы. Более умеренные «еретики» – после Воскресения, а радикальные – с момента вочеловечивания. В этом, по их мнению, Его человеческая природа отлична от нашей.

Если Несторий настаивал на разделении божественного и человеческого в Христе, на отличии божественной личности от человеческой, то Евтихий проповедовал, что божественное и человеческое в этой личности соединены неразрывно, что человеческое растворилось в божественном – «одна природа после соединения», формула: «Mia physis», которую Евтихий заимствовал у св. Кирилла! Камело/ Camelot признает, что все евтихианство «зиждется на непоколебимой верности формулировкам Кирилла и, прежде всего – формуле об «одной природе». Монофизиты признавали в Христе после вочеловечивания только одну, божественную природу (Mia kai топе physis). Таким образом, Евтихий оспаривает человеческую сущность Христа. Он объяснял, что она была поглощена божественностью, «подобно тому, как капля меда поглощается океаном воды». Против этого выступили антиохийцы, опорочившие себя унией 433 г. Их новый патриарх Домн, племянник и преемник Иоанна, направил императору протест против лжеучений и клевет монаха Евтихия¹²⁰.

Затем вмешался александрийский патриарх Диоскор I (444-451 гг.). Преемник св. Кирилла, скромно называвший себя «императором Египта», принудил родственников своего предшественника выдать накопленные тем богатства, хотя сам не отказывался от стяжательства. Как и Кирилл, он завел «настоящую, и устрашающую, личную дружину». «Даже (!) в моральном плане он был небезупречен» (Эрхард/ Ehrhard). Подобно Кириллу, он имел при императорском дворе своих шпионов и клевретов. И так же. как Кирилл (а равно как и многие другие епископы), для достижения своих политических целей он использовал – каков курьез! – монашество: христианскую общность, обязанную своим возникновением идее бегства от мира. Ведь в христианстве все изначальные «идеалы», рано или поздно, превращаются в свою противоположность. Оберегаемый своей личной охраной, архиепископ Диоскор, святой монофизитов, правил, опираясь на голую силу, и, при отправлении своего духовного судопроизводства, при случае, прибегал к помощи наемных убийц. В результате, его собственный клир, устав от его беспощадной тирании, обвинил его в желании править в Египте вместо императора (Маркиана)¹²¹.

Вскоре патриарх вступил в полемику со своим антиохийским коллегой, которая происходила в форме обмена посланиями и градус которой все время повышался. Разумеется, за этим стояла застарелая конкуренция обоих патриархатов, тем более что на троне в Константинополе сидел антиохиец Флавиан. Как писал, по поручению антиохийского патриарха Домна, церковный историк епископ Феодорит Кирский: «Диоскор постоянно кивает на трон св. Марка, хотя прекрасно знает, что великий город Антиохия владеет троном св. Петра, главы всех апостолов и учителя св. Марка»¹²².

Протест поступил к верховному пастырю Константинополя Флавиану; его «Святейшество» просили не допустить, «чтобы безнаказанно попирались святые каноны, и мужественно сражаться за веру». Но Флавиан, человек довольно скромный и боязливый, которого церковная историография предпочитает называть «миролюбивым», хотя подобное определение, честно говоря, едва ли применимо к князьям церкви, не хотел вступать в противоборство с могущественным лиде ром монашества своей епархии. Несторий, внимательно наблюдавший из ссылки за полем брани, писал, что Евтихий использует Флавиана как «слугу». Лишь когда против Евтихия выступил и епископ Евсевий Дорилейский (Фригия), в свое время донесший на Нестория – внушающая страх горячая голова, которой повсюду мерещилась «ересь», человек, которому, причитал Флавиан, «при его религиозном рвении, сам огонь холоден» – ему пришлось вмешаться и вызвать Евтихия в ноябре 448 г. на синод¹²³.

Первый раз Евтихий не явился из-за данного им обета, второй – из-за болезни. Лишь на третий раз (по действовавшему церковному праву, вызов на синодальный суд производился трижды, а после третьей неявки обвинение считалось доказанным) он в сопровождении толпы монахов, военных и чиновников префекта гвардии, явился на седьмое и последнее заседание синода 22 ноября 448 г. Этой муж, утверждавший, что живет в своей келье, как в могиле, на процессе вел себя в манере «удалившегося от мира затворника», который, так сказать, по профессиональным причинам «не мог прерывать своего затворничества», но «на самом деле, он уже в течение десятилетий был в курсе всех церковно-политических коллизий»¹²⁴.

Ссылаясь на кредо св. Афанасия и св. Кирилла, Евтихий отстаивал однозначную – скорее даже радикальную – моно-физитскую позицию: разумеется, Христос был настоящим человеком, но его плоть по сути не идентична человеческой. Хотя он до соединения состоял из двух природ, но после – нет. Из обеих его природ в момент инкарнации возникла одна божественная природа (monon physis). Он неустанно твердил свой confiteor*: «Верую, что наш Господь до соединения состоял из двух природ, а после соединения я признаю только одну природу». Даже папа Лев I, по его собственному признанию, долго не мог сообразить, что же «ложно» в учении Евтихия! Поначалу даже казалось, что он встанет на его сторону, тем более что Евтихий был его союзником в борьбе против несториан. Но патриарх Флавиан собрался с духом и, не преминув пустить слезу, проклял Евтихия за богохульство. Он лишил его должности аббата и священнического сана, отправил его в ссылку, а в Рим отослал протоколы (gesta) судебного разбирательства, заверенные 32 епископами и – задним числом! – 23 архимандритами и аббатами. Все это, весь свой «груз печали и обильных слез» он сложил к ногам папы Льва. Тот поначалу мало симпатизировал Флавиану, хотя бы из-за хронического раздражения римских епископов тщеславием их константинопольских коллег. По-видимому, Флавиан намеренно медлил с отправкой документов в Рим. Но в июне 449 г. Лев I предал анафеме Евтихия и его «противоестественное и глупое заблуждение». Теперь он называл ранее считавшегося большим святошей почти семидесятилетнего главу монахов, который был столь ярым антинесторианцем и другом Кирилла, что последний послал ему экземпляр соборных актов Эфеса, не только «senex imperitus» (старым невеждой), но и «stultissimus» (глупейшим), который не знает не только Писания, но и даже начал символа веры¹²⁵.

Но «волк ереси» не сдавался. Он рассылал по всему свету письма «защитникам веры»: епископам Равенны, Александрии, Иерусалима, Фессалоник. Из всего этого уцелело только послание папе Льву I, в котором Евтихий называет все произошедшее заранее спланированной игрой. Там говорится: «Даже моей жизни угрожала опасность, если бы Божьей помощью и молитвой Вашего Святейшества (т. е. по недоразу-

Confiteor (лат.) – символ веры. (Примеч. ред.)

мению – К. А) военная подмога не спасла меня от яростной толпы черни» Он приложил к сему свой символ веры. Он составил сборник цитат «Отцов», осуждающих двойственную природу Христа. Он пытался воздействовать на народные массы посредством расклейки листовок, которые немедленно срывались по распоряжению патриарха Флавиана. Но Евти-хий получил поддержку от императора Феодосия II, которому замолвил за него словечко всемогущий евнух Хрисафий, исповедовавшийся у Евтихия. Вместе с александрийским архиепископом Диоскором они добились у императора согласия на проведение чудовищно дорогостоящего имперского Собора в Эфесе: во имя укрепления истинной веры, как подчеркивалось в императорском декрете о его созыве от 30 марта 449 г. Тщетно пытался полный предчувствий Флавиан, теперь состоявший в союзе с папой Львом I, который 16 мая также получил приглашение, воспрепятствовать благочестивому собранию¹²⁶.

«Разбойничий Собор» 449 г. в Эфесе

Назначенный императором на 1 августа, Второй Эфесский Собор конституировался лишь к 8 августа, в составе, примерно, 130 епископов. Как и в 431 г. заседали в церкви Марии, месте Кирилловой победы. Согласно императорскому приказу, председательствовал александриец Диоскор, прибывший по традиции с двадцатью епископами-вассалами. Папа Лев I поначалу поддерживал с ним хорошие отношения, выражал свое уважение и расположение, надеясь на продолжение взаимопонимания между Римом и Александрией. «Мы намереваемся, – писал папа Диоскору 21 июля 445 г., – еще больше поддержать твои начинания, чтобы ты абсолютно ни в чем не испытывал недостатка, ибо, как мы убедились, ты обладаешь духовной благодатью». Когда же с духовной благодатью было покончено, Лев стал язвительно называть Диос кора «новым фараоном», как прежде называли Кирилла. Было предрешено: провозглашение единой природы Христа, реабилитация Евтихия, отставка Флавиана, как отмщение за годичной давности анафему Евтихию, и устранение всех «не-сториан». За всем следили два императорских комиссара: comes святой консистории Элпидий и трибун Евлогий. Они прибыли в Эфес с твердо намеченным планом ведения Собора и с сильным военным отрядом. Феодориту Кирскому, теологическому лидеру противной стороны, вообще запретили принимать участие в Соборе. Соборные отцы «эндемического» константинопольского синода предыдущей осени и многие другие епископы – в общей сложности 42 человека – были лишены права голоса. Сам Диоскор прибыл, сопровождаемый монахами и своей закамуфлированной под санитаров (параболан) личной охраной, готовой «на любое насилие» (Каспар/ Caspar). На всякий случай он прихватил с собой и сирийского архимандрита Варсуму (Bar Sauma), известного антинесторианца, которому императорский указ поручил, учитывая его добродетели и правоверность, представлять на Соборе настоятелей монастырей Востока. Варсума же был другом Евтихия, и в нарушение всех традиций – даже не будучи епископом – получил право участия в Соборе и право голоса. Каждого из них сопровождала своя орава дюжих монахов, вооруженных дубьем, причем у Варсумы, как полагают, она насчитывала тысячу единиц. Как бы то ни было, эти монашеские орды оказывались чрезвычайно полезными на разных этапах Собора¹²⁷.

Гораздо менее полезными оказались три легата Льва I: епископ Юлий из Путеоли, диакон Иларий, в будущем папа, и секретарь Дульцитий – не зная греческого языка, они зависели от переводчика, которым был епископ Флоренций из Сард. (Четвертый легат – священник Ренат, которому якобы отводилась важнейшая роль, скончался, добравшись только до острова Делос.) Папские послы доставили послания Льва виднейшим представителям константинопольской знати, а также императору, которого папа тщетно пытался отговорить от проведения Собора. Кроме того, папская почта содержала и «Epistola dogmatica ad Flavianum» («Догматическое послание Флавиану»), так называемый Tomus Leonis, в котором папа в крайне жестких формулировках отстаивает «единство личности», но «две природы» Воплотившегося. Тем самым папа противоречит учителю церкви Кириллу, часто говорившему о «двух природах» до соединения и об «одной природе» после него – даже о «единой природе воплотившегося Логоса» (mia physis toy logoy sesarkomene). Подобные взгляды были объявлены лжеучением еще римским епископом Дамасом в 377 и в 382 гг., а также Константинопольским Собором 381 г.¹²⁸.

Это послание, в котором «еретик» Несторий, внимательно изучив его в изгнании, нашел подтверждение собственной правоты, согласно позднейшей легенде, положенное Львом на могилу Петра, было поднято чудесным образом усовершенствованным. Тем не менее на Соборе, который анафемствовал учение о двух природах в Христе «после вочеловечивания», оно не было даже оглашено. Диоскор пресек на корню попытку папских легатов сделать это. А Ювеналий Иерусалимский поддержал его: любого, «кто заговорит о двух природах после вочеловечивания», этот патриарх желал бы видеть сосланным. Для них учение Нестория было страшнее дьявола. Общий настрой Эфеса был однозначно в пользу Диоскора и Александрии. «Кирилл бессмертен! Живи Александрия, город правоверных!» – вопили соборные отцы А еще они кричали; «Весь мир признал твою веру, о несравненный Диоскор»¹²⁹.

Посланцы Льва в подобных обстоятельствах выглядели не лучшим образом. После их первого, не слишком дружественно встреченного выступления, они некоторое время вообще никак себя не проявляли. Когда в заседании под председательством Ювеналия 80 % синодалов: 113 из примерно 140 участников – согласно намеченному плану, признали правоверность Евтихия, епископ Юлий из Путеоли не стал голосовать. А при утверждении обвинительного заключения по делу Флавиана папские легаты, вследствие различных недоразумений, даже проголосовали за. Лишь после осуждения Флавиана и упрямого Евсевия Дорилейского, бывшего адвоката из Александрии, выступление которого прерывалось возмущенными выкриками из зала, когда Флавиан во всеуслышание заявил протест и поставил под сомнение «компетентность» Диоскора – легат Иларий отважился на краткое вето и швырнул в лицо собранию «contradicitur» ⁴¹41
  «Contradicitur» (лат.) – протестуем. (Примеч ред.)


[Закрыть]. Это явилось кульминацией выступления папской делегации.

Но тут Святой Дух, что незримо царил в зале, принялся делать это в причудливых формах. Поднялся страшный шум и суматоха. Диоскор дал знак военным – двери отворились, и в помещение ворвались солдаты с обнаженными мечами, александрийские параболаны, личные охранники Диоскора, беснующиеся монахи и визжащая толпа обывателей. Большая церковь Марии огласилась выкриками: «Кто заикнется о двух природах, того – в ссылку!», «Подать сюда Евсевия! Сожгите его, сожгите его заживо! Разодрать его на куски! На куски – за то, что он «раскалывает (единого) Христа». Примечательно во всем этом то, что, как пишет францисканец Геманс/ Goe-mans, в «выкриках» и «аккламациях» соборных отцов ранней церкви усматривалось тем более сильное и действенное влияние Святого Духа, чем дружнее и громче были выкрики. Если скопы разбежались по темным углам, либо забились под скамьи. Аббат Варсума ополчился на Флавиана, пытавшегося укрыться в алтаре; «Забейте Флавиана!» Константинопольский архиепископ позднее тайным посланием, переданным через легата Илария, апеллировал в «резиденцию князя апостолов». «Нужда заставляет меня, – начинает он свое послание, – надлежащим образом проинформировать Ваше Свя тейшество (sanctitatem vestram)», – и тут же просит помощи для защиты «благочестивой веры отцов, над которой нависла опасность» – этот константинопольский князь церкви сначала попытался спастись в алтаре, но архиепископ Диоскор швырнул его на пол и попинал ногами, в чем спонтанно приняли участие и другие синодалы, а особенно монахи. Избитый Флавиан – обстоятельства и дата его смерти спорны – возможно, он скончался от увечий уже через несколько дней на пути к месту ссылки в Хипайпу (Лидия). (Если все ограни чилось увечьями, в чем сомневаются даже католики. Так, Чедвик/ Chadwick пытается доказать, что Флавиан был убит по приказу св. Пульхерии, которая была заинтересована в его смерти. На следующем Соборе в Халкидоне также поговари вали о том, что Флавиан был не то убит Диоскором, не то задушен Варсумой. Как бы то ни было, Халкидонские соборные отцы объявили Флавиана – возможно, ставшего жертвой св. Пульхерии – св. мучеником. Поминается 18 февраля.) В 1984 г. Фриц ван дер Меер/ Frits van der Meer просвещает нас во вступлении к своей «Ранней церкви»: «Ландшафт ранней церкви тем и привлекателен для современного христианина, что он находит здесь неразделенную церковь, хотя и двуязычную, но единую, уверенную в себе, отважную и потому – обладающую силой убеждения».

Между тем папский легат диакон Иларий откланялся чересчур поспешно – даже не успев захватить свой багаж («omnibus suis»), – чтобы затем основать в Риме, в благодарность за свое чудесное спасение, капеллу в честь апостола Иоанна, покровителя Эфеса. На нее и по сей день можно полюбоваться в Латеране: Libtratori suo beato Johanni evangelis-tae Hilarus episcopus famulus Christi (Раб Божий епископ Иларий (воздвиг) блаженному апостолу Иоанну за свое освобождение)¹³⁰.

Евсевий Дорилейский, смещенный и объявленный еретиком, также смог ускользнуть из Эфеса и возвал к папе Льву – «единственному, на кого остается надеяться, кроме Господа»¹³¹.

А низложенный епископ Феодорит Кирский направил в Рим сразу три в высшей степени льстивых письма: подхалимское послание самому папе, другое – архидиакону Иларию, будущему преемнику Льва, а третье – уже покойному к тому времени пресвитеру Ренату, которого он просит: «Уговори святейшего (римского) архиепископа, чтобы он употребил апостольскую власть». И славит папский трон «прежде всего» за то, что его «никогда не коснулось еретическое зловоние»¹³².

Имперский синод в Эфесе стал величайшим триумфом монофизитов и Диоскора, который держал Собор в руках еще тверже, чем его предшественник св. Кирилл без малого за двадцать лет до этого – свой Эфесский Собор. В отличие от Кирилла, Диоскор уже не нуждался в поддержке римского епископа. Он держал его на коротком поводке и сам стал, опираясь на императора, утвердившего решения Собора, «фактическим хозяином в церкви» (Аланд/ Aland). 113 из присутствовавших на Соборе «отцов» объявили Евтихия пра воверным и реабилитировали его, Флавиана же низложили, а унию 433 г. расторгли. Разумеется, папа Лев предал Диоскора анафеме, его действия назвал «не решением суда», но «беспределом», а сам Собор объявил «non judicium, sed latrocinium», то есть – «Разбойничьим Собором», собранием, которое, «прикрываясь верой, заботилось о частных интересах (privatae causae)». Впрочем, то же самое может быть сказано и обо всей истории церкви, более того – о каждом верующем в отдельности. Не только патриарх Константинополя, но и патриарх Алесандрии Домн II (442-449 гг.), а также Евсевий Дорилейский и епископ Ива Эдесский (этот, восстановленный на Халкидонском Соборе, был, правда, сто лет спустя, в 553 г., вновь осужден эдиктом императора Юстиниана, носящим название «Три главы») – короче, все ведущие прелаты-антиохийцы, включая Феодорита, были низложены, прокляты и отправлены в изгнание. Епископские кресла самых важных епархий Востока заняли приспешники Диоскора, который отлучил от церкви – поддержанный в этом, правда, лишь десятью египетскими епископами – даже Льва I. Подобной победы Александрия прежде не знавала¹³³.

Теперь папа отправляет датированное 13 октября 449 г. послание «кроткому Величеству», «христианнейшему и досточтимейшему императору» Феодосию. В начале своего послания он делает смелое утверждение, что все обернулось бы иначе, если бы последовали его указаниям. Ибо, если бы не воспрепятствовали прочтению его послания «священному собору» (который он и назвал «разбойничьим собором»), то, под воздействием изложения его «истинной веры, на которую нас вдохновили небеса и верность которой мы храним твердо, прекратился бы звон скрещаемого оружия, а с богословским невежеством» – можно подумать, что в богословии имеется что-нибудь, кроме этого! – «было бы покончено. Ревность клириков», – каковая процветает и по сей день, – «лишилась бы призрачного повода для своей вредоносности». Папа осудил и то, что «при вынесении приговора присутствовали не все участники Собора». Так же обстояли дела и на Эфесском Соборе 431 г! «Нам сообщили, что некоторые просто не были допущены, что других, по-рабски готовых на что угодно, – так, должно быть, это были вовсе и не епископы! – протащили скрытно. Они покорились… произволу, поставили свои безбожные подписи, доподлинно зная, что им придется навсегда распроститься со своими креслами, если они не подчинятся его (Диоскора) приказу». Можно подумать, что на Соборах, руководимых католиками, когда-нибудь бывало иначе!¹³⁴

Итак, папа Лев настаивал на том, чтобы отменить «этот гнусный, неправильный приговор, это вопиющее святотатство». Ведь с некоторыми неумными людьми дьявол порой играет злую шутку, подсовывая яд, когда те ищут лекарство». Ах, как содрогнулось тут сердце Льва! Он просит Его Величество о проведении Собора «на итальянской земле», дабы были урегулированы все спорные вопросы и восстановлена братская любовь. Римлянин великодушно соглашается допустить на него даже епископов Востока. Он движим желанием «излечить» сошедших с праведного пути истинной веры «целительным лекарством». «Даже закоренелый преступник не должен быть лишен единения с церковью, если он исправится». Но если нет – пусть примет яд от католицизма, то есть пусть немедленно будет «лишен кресла». Одна сторона не уступает другой в коррумпированности и жажде власти¹³⁵.

Но как бы папа ни проклинал решения Собора, которые он полагал преступными, и считал себя смертельно оскорбленным ими, он все же не осмелился ни самостоятельно, ни посредством синода публично оспорить эфесские решения, а тем более отменить их. Это стало бы нарушением, в той или иной мере, имперского церковного права, согласно которому

Вселенский Собор имел верховную юрисдикцию во всей церкви. Когда позднее он отсылал в Галлию часть актов Халкидонского Собора, exemplar sententiae, то не побоялся вымарать из полного текста приговора Диоскору сюжет о том, как Диоскор проклял его самого: западным епископам вовсе не следовало знать даже о возможности подобного¹³⁶.

Разумеется, Лев настойчиво апеллировал к императору Он вновь и вновь писал: «Я заклинаю Вас, не взваливайте на себя бремя чужого греха!», «…освободите Вашу благочестивую совесть от вины». Он молил его «во имя святой Троицы… и во имя святых ангелов Христовых». Он заклинал его от имени всех своих епископов, всех церквей «нашей половины Империи». Он обращался к «кроткому Величеству, обливаясь слезами». Он называл его: «Всехристианнейший и коленопреклоненно почитаемый император». Но писал он и (правда, уже скончавшемуся) св. Флавиану, клиру и монахам Константинополя, всем гражданам этого города, епископам Востока, Италии и Галлии. Он всех призывал на борьбу за католицизм. Но прежде всего он прикрывался Пульхерией, самой старшей властолюбивой сестрой императора, которая воспитывала его в строго христианском духе, хотя сама нарушила раннее данный обет девственности, послужив в этом примером для своих сестер. В силу своих полномочий, полученных им от св. Петра, папа просил ее, «постоянно поддерживающую церковные начинания», ходатайствовать перед Феодосием. Свое письмецо Пульхерии присовокупил и столь чудесным образом спасшийся в Эфесе диакон Иларий. Ажемонахиня, очевидно, считалась важнейшей проримской фигурой в императорском доме Константинополя.

Но сам правитель решительно встал на сторону Диоскора. На празднике в честь «престола Петра», который отмечался 22 февраля в церкви Св. Петра, папа Лев I смог уговорить императора Валентиниана III, его мать Галлу Плациду и его су-пругу, дочь императора Феодосия II, Лицинию Евдоксию, а также сестру императора Валентиниана направить «кроткому Величеству» в восточный Рим четыре письма с просьбами об отмене решения имперского Собора в Эфесе. Высокопоставленные дамы писали, «мешая слова со слезами», «едва в силах говорить, преодолевая печаль», но Феодосий остался непреклонен. Лев это ловко придумал, так как эти послания двора буквально сочились подобострастием перед римским престолом, обладающим «самым большим авторитетом»; автор и авторши были большими католиками, чем Папа Римский. Но Феодосий запретил любое вмешательство «патриарха Льва» в дела Востока, назвал Собор «Божьим судом», а его результат «чистой правдой». Флавиан, «повинный во вредных новшествах», понес, мол, заслуженное наказание. «После его удаления в церквах воцарились мир и полное единодушие…» Преемником «блаженного Флавиана», которого послание Льва уже не застало живым, стал александрийский apokrisiar при константинопольском дворе Анатолий, собственный пресвитер и креатура Диоскора. Он. в свою очередь, посадил на патриарший престол Антиохии своего ставленника Максима¹³⁷.

Но теперь, когда Диоскор Александрийский, как раз готовился повелевать всей церковью Востока, он рухнул с высот триумфа. Заурядный несчастный случай повлек за собой радикальный поворот имперской и церковной политики.

28 июля 450 г. погиб, упав с лошади на охоте, до последнего момента поддерживавший монофизитов, всего лишь соро-кадевятилетний император Феодосий II, последовательный оппонент папы. Он не оставил после себя наследника. Св. Пульхерия, его лицемерно благочестивая сестра, некогда вытесненная с политической сцены Хрисафием, захватила бразды правления государством, и первым деянием нового прави тельства стало убийство всесильного евнуха Хрисафия, действовавшего заодно с патриархом Александрии. Затем Евтихия доставили из его монастыря и содержали под стражей в предместьи Константинополя. А папа Лев немедленно углядел в этом «преумножение милостью Божьей католических свобод».