Текст книги "Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода" (СИ)"
Автор книги: Карэн Агамиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
Преступление, так сказать, налицо. Зверопреподавучий забастовщик и голодовщик Безкол Безмонетный уделал прохожего (батяня был в "гражданке"), грабанул мертвое тело и тащит в школу, чтобы беззарплатные голодоскоты могли его ночью беспрепятственно разделать и сожрать.
– А с чего Начальник сельской милиции взял, что голодающие вознамерились закусить Вашим батюшкой непременно ночью? – Макарыч вспомнил армейскую молодость. В его роте служил рядовой Мальчиш Прожорович Засранцев. Темной ночкою запирался он в клозете и лопал присланное из дома варенье. Ребята пронюхали, но до поры до времени терпели. Перехватив очередную бандерольку, бойцы опрокинули ее содержимое в очко, окунули в него Засранцева и заставили вылизать кизиловое вкуснотище подчистую.
Начальником сельской милиции Озаботом Ананьевичем двигали несколько иные ассоциации.
– Как-то ночью, – объяснил за него сержант Милицкин Портянкин, – решил Озабот Безбабенный пристать к своей жене. Несколько раз он пытался домогаться до нее и днем, но так как бабы в это время дома не было, то у Ананьевича, соответственно, ничего и не получалось, – оперировал Портянкин железобетонной правоохренительной логикой. – Но вся закавыка состояла в том, – завис сержант на левый глаз, – что и по ночам она тоже отсутствовала, потому что этой самой жены у Озабота Безбабенного отродясь не было вообще. Им овладела твердая привычка, ощутив интимным прибором ночного видения очередное отсутствие жены, вскакивать с теплой постели, прилипать к холодному холодильнику и уничтожать все замороженные запасы.
Ночная жратва, стало быть, прочно заместила в его сознании жену, и Начальник сельской милиции докумекал, что голодные учительские скотоложки непременно должны схрумкать батьку-кума ночью. – Сержант подавил Макарыча победоносным взором. Он с детства обожал крутые логические построения и считал себя в этом искусстве абсолютно непогрешимым.
Когда Милицкину Портянкину стукнуло семь лет, он организовал первое воистину стоящее дело – устроил в квартирной кладовой пожар. В ней стройными рядами висели отцовские тюремные кителя, и пареньку не терпелось поглядеть, как они будут полыхать в огне.
Насладившись увертюрой, будущий сержант сбежал во двор гонять с пацанами в футбол. Через полчаса полыхал весь первый этаж! Во было классно! Приколесило аж восемь пожарных машин!
Когда страсти уляглись, к сожалению, без жертв, стали искать виновного. Без шестнадцати годков сержант милиции Милицкин Портянкин предложил правоохренителям выверенную схему установления личности поджигателя.
Это, – нет никакого сомнения! – его старший брат Блажанка, который неоднократно высказывал предположение, что "спички бензину не помеха", и провоцировал Милицкина на проведение лабораторных испытаний в домашней кладовой. Как законопослушный, хотя и малолетний, гражданин, Милицкин пытался отговорить старшого от крамольной затеи, да разве Блажанку переубедишь! Раз он чего замыслил...
А еще вот было дело, задумал Блажанка расчленить отца канцелярскими ножницами, и если бы не Милицкин, открывший папаньке глаза на без пяти минут лихое дело... Вопрос исчерпан – надо немедля допросить Блажанку!
Однако не то что допросить, а даже просто побеседовать с ним не представлялось никакой возможности, о чем любимый братец Милицкин был прекрасно осведомлен. Дело в том, что паренек был от рождения глухонемым олигофреном, летом целыми днями гонялся за бабочками, а зимой залазил на крышу детского сада и сигал в сугроб.
Поэтому, когда тюремный дознаватель, он же, по совместительству, родной батя подозреваемого, начеркал на листочке вопрос – "Поджигал ли ты, дебильный сынок Блажанка, кладовую?", – и подсунул ему под нос для прочтения, тот лишь звучно пукнул в ответ.
Да и что он мог разобрать в этих дурацких каракулях? В относительном совершенстве блаженному удалось овладеть одним-единственным словом "бяка", но и его Блажанка безжалостно коверкал на "сука", более полно отражающее отношение несчастного к этому гадскому миру и сволочуге-братишке, логические схемы которого всегда выглядели безукоризненно отутюженными, как папашин тюремный сюртук.
– Вы удивительно гармоничная личность! – Макарыч, сев в лужу, предпринял робкую попытку приподняться на поверхность. – Но что сталось с Вашим батяней Кумысом Дуботолковичем потом? Стрескала его неемшая учительская орда или только слегка понадкусывала, как хохол яблоко в известном анекдоте?
– Да нет, ни то, ни другое, – заслуженный сержант гвардии линейного отдела Управления Внутренностей на транспорте "Октябрьский" потянулся к клизме, но Кубрик Клистирович успел выхватить инструмент из Портянкинского кушака и спрятал в ящик стола. – Не успели. Начальник сельской милиции Озабот Ананьевич, видя такое дело, тут же вызвал сельский ОМОН, состоящий из пастухов, который и согнал весь скот в стойло.
Центрального голодовщика, душегуба и антрополога (сержант Портянкин пытался выговорить "антропофага", или "людоеда". – Авт.), заделавшегося под учителя без дурацкой зарплаты, судили судом присяжных и приговорили к пожизненному заключению с отсрочкой исполнения приговора на три секунды, в которые он так и не уложился, выкрикивая обязательное в таком случае "Да здравствует увеличение ВВП на тридцать три срока!". Отбывал срок поверженное учительское отродье Безкол Безмонентный, знамо дело, в батином училище (опять оговорка, Портянкин-мл. имел в виду "узилище". – Авт.), со всеми вытекающими для него последствиями с жирной БУРОЙ точкой.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
– Неотвратимость наказания составляет краеугольный кирпич правовой надстройки! – Петр Макарыч предпринял еще одну робкую попытку вознестись до уровня сержанта Милицкина Портянкина и выразиться абы как поумнее. – На Радиорубке Американской Парфюмерной Фабрики «Свобода», кою я имею честь представлять в Вашем гвардейском «обезьяннике», установлена жесткая принципиальная и персональная ответственность каждого журналиста за совершенные злодеяния.
Вместе с тем, меры воздействия строго продуманы и завсегда приводят к блестящим результатам.
Эта история приключилась еще в прошлом веке, на заре девяностых. Наш выдающийся корреспондент (не помню, может, это был я? Нет, кажется, не я... Да и какое это имеет значение?), хорошенько подкрепившись на свадьбе троюродной племяшки, перепутал свой подъезд и, соответственно, квартиру.
Поэтому, когда дверь открыл сонный мужик в таких же вялых трусах, корреспондент, не раздумывая, вмочалил ему пятерней в рыло, а потом костылем в брюхо. В завершение он треснул мужика в трусах по голове бутылкой виски, прихваченной с брачной гулянки в "Nostalgie".
Таким способом репортер выразил протест против присутствия в "своей" квартире постороннего мужика в трусах, получившего доступ к "его" жене.
И хотя квартира принадлежала мужику в трусах, и жена у мужика в трусах была своя собственная, а не корреспондентова, суд, досконально исследовав обстоятельства дела, пришел к выводу: "Журналистом руководило чувство глубокой личной обиды за попранную мужскую честь, ибо в тот момент он не мог знать наверняка, что гражданин в трусах гостит вовсе не у его жены, а у себя дома". Фемида проявила высшую житейскую мудрость и постановила: "Действия атакующей стороны квалифицировать как необходимую оборону своего, пусть в действительности и чужого, жилья от присутствия в нем посторонних лиц".
Суд вынес порицание корреспонденту за чрезмерное применение физической силы и обязал принести мужику в трусах письменное извинение через журнал "Сдохни Трезвым!", издаваемый Всероссийским Обществом Анонимных Алкоголиков и примкнувших к ним деградантов.
Одновременно суд вынес частное определение в адрес мужика в трусах, суть которого заключалась в том, что "хозяин квартиры не должен был открывать дверь, находясь в трусах, ибо тем самым он усилил и без того серьезные подозрения оппонента в своих неблагочестивых намерениях по отношению к "его" жене".
Суд указал мужику в трусах, что "при первом же попадании кулака в переднюю часть головы потерпевший должен был сгруппироваться, достать из трусов паспорт с пропиской по данному адресу и предъявить его нападавшему, а затем немедленно вызвать из спальной комнаты свою жену, чтобы инспектирующий чужую квартиру корреспондент убедился, что это не его жилье и, соответственно, жена, а товарища в трусах. При этом факт принадлежности жены также следовало удостоверить, предъявив бьющему и пинающему журналисту свидетельство о браке между потерпевшим в трусах и субъектом женского пола, выдаваемым за жену". Данный документ, как установил суд, "хранился в ночной рубашке жены мужа, отколошматенного в трусах, и, стало быть, обязанность его демонстрации целиком лежала на указанной жене".
Ничего этого сделано не было. В этой связи, указал суд, "хозяин квартиры, пострадавший в результате появления перед чужим индивидом в легкомысленных трусах, присуждается к компенсации налетевшему корреспонденту стоимости лечебно-профилактических мероприятий по возвращению вывихнутого указательного пальца на правой руке в исходное положение, а также бутылки скоча "Red Leible" с черной этикеткой, разбитой о верхнюю часть головы потерпевшего, облаченного в одни интимные трусы".
Радиорубка тоже не осталась в стороне от процесса! – Макарыч гордо встряхнул головой и высморкался на пол. Боковой ветер, вызванный волнами "Свободы", перенес отторжение продукта "ухо-горло-нос" на ширинку врачебной штанины. – Она наказала своего излишне эмоционального сотрудника принудительной трехмесячной премией и обязала израсходовать выделенные средства на принудительное лечение от излишнего потребления чрезмерно горячительных напитков.
Но так получилось, что корреспондент пропил их за три дня. Тогда была предпринята альтернативная мера. Вышел в свет вольготный Меморандум Радиорубки о резком повышении ее заблудшему сыну заработной платы, о чем он давно и нудно скулил.
Одновременно Меморандум предписывал временное частичное лишение его дееспособности посредством жены, с тем, чтобы он мог самостоятельно распоряжаться финансами только в пределах мелких бытовых сделок, перечень которых включал в себя приобретение сигарет без фильтра и чернильных ластиков, а к Новогоднему столу, в виде исключения, маркеров серии "Faber Castel" и безалкогольной "Coca-Cola". Ограничение вводилось до тех пор, пока временно обделенный не трансформируется в "Gomo Sapiens".
И представьте, эволюция состоялась! – Макарыч хлопнул врача по плечу. – Сегодня этот мировой паренек покоряет вершины кадровой иерархии!
А если бы администрация действовала по шаблону – уволила работягу или, скажем, сразу удушила кабелем микрофона? Что тогда?
Валялся бы он сейчас мертвым грузом под забором, подобно славному пенитенциарщику Кумысу Дуботолковичу, – журналист ущипнул Портянкина-мл. за яичный рельеф и тот отпрянул от стола, – бомжевал по чердакам, спелся с проститутками, а могло случиться и самое страшное, – обернулся бы мальчонка в гнусавого сутенера или Грабинатора дотационной облясти, Мэвора какого-нибудь редкостного российского гоурода, а то и в отборного Депутгада трех подряд созывов.
Всякое деяние, выходящее за рамки приличия, должно подвергнуться осуждению и наказанию, – лицо Макарыча вдохновенно сияло, – но максимально соразмерному и с прицелом на будущее. Только тогда кара достигнет желанной цели. Вот почему Радиорубка никогда не будет испытывать недостатка в кадрах! Заключив годовой контракт, в течение которого трудовая единица, независимо от возраста и пола, успевает забеременеть, родить и вновь обрюхатиться и тем самым автоматически продлить его еще на год, внося одновременно ударный вклад в воспроизводство населения Новой Великой России, – журналист многозначительно поскреб пузо, – наш рыцарь слова уже в предбаннике ощущает на себе строгую заботу начальства.
Да нет, еще раньше, под козырьком крыльца, испытывая пристальный взгляд, нацеленный из видемонитора, галопируя через турникет и взмывая на лифте на cедьмой этаж, репортерская лошадка Радиорубки осознает себя частичкой великой конюшни по имени "Справедливость"!
Справедливость, и еще раз Справедливость – вот наш девиз! И пусть враги Радиорубки, отлученные от Святого Эфира, твердят об излишне целевом использовании средств американских налогоплательщиков на строительство пригоуродных особняков для детей-сирот и загоуродных бань для особо запущенных молодых корреспондентов, мы гневно отметаем подобные домыслы! Нас не сбить спанталыку! Крупнокалиберные Патроны Радиорубки палят точно поверх квакающих голов, плоть от плоти журналистских костей и не позволят им сгнить абы как!
А то есть у меня один дружок из "новых русских", – брезгливо повел скуловым отростком репортер. – Натыкал в лабиринтах своей фирмы "жучков", даже в сортиры их вмонтировал, будто это комнаты отдыха претендентов на шахматную корону. Результат превзошел все ожидания – поймал с поличным паренька из Якты-Куля! Бедолагу прихватил запор, и он на унитазе меж потугами бубнил: "У-у-х, блин, кошмар... Сгинь, нечистый...".
Так было принято в его родном башкирском селении отваживать злых пищеварительных духов.
Эти слова, зафиксированные "жучком" и доложенные хозяину Службой Безопакостности конторы, легли в основу немедленного увольнения.
"Коли работа на фирме является для Вас кошмаром, а ее руководитель – нечистой силой, – милости просим на улицу!".
И выкинули кишечнопроблемного за забор, а фактически за запор. – Макарыч перевел дух, скосил на ящик стола, в котором покоилась клизма, и отметил про себя, что неплохо прихватить ее в командировку, так как длительное потребление гостиничных харчей чревато желудочным расстройством. – Было дело, служил я в незрелые годы Секретутом партийной организации идеологического Института Повышения Квалификации Журналистских Кадров Советского Союза, а Проректором по хозяйственной части выламывался некто Сортир, отчаянный прощелыга. Он был втемяшен в Заведующую машинописным Бюро Доротею Кикиморовну Дебелову, шикарную, стройную, жирную и исключительно потную брюнетку с огромным кривым мясистым носом, сломанным любовником-мясником из Елисеевского магазина.
Кикиморовна куролесила с ним на качелях в ЦПКиО и в надежде поразить возлюбленного нетрафаретным комплиментом сравнила творчество мясника с профессией пианиста, а встречный ветер изменил направление движения звуковой волны и прошептал "елисеевцу" "онаниста". Обожатель отверг славословие и выпихнул даму сердца сопаткой под карусель.
К неподражаемой Дебеловой прикипел и финансовый Проректор по кличке "Жонглер", недюжинный мазурик. И Сортир, и Жонглер вовсю старались завладеть вниманием несравненной Доротеи Кикиморовны и гадили друг другу как могли.
Дело доходило до того, что, припозднившись в институте, Жонглер прокрадывался к кабинету конкурента и вставлял в замочную скважину обломок скрепки, вследствие чего хозяйственный плут, заявившись с утреца на работу, безрезультатно тыкал в дверь ключом.
Финансовый арап не оставался в долгу. Представившись по "03" "Доротеей Кикиморовной Дебеловой из машбюро", он вызывал Жонглеру "неотложку", копируя в трубку визг дамы заоблачных грез.
Притаясь за колонной, Сортир ехидно наблюдал, как по длинному институтскому коридору шествует по направлению к вражескому логову процессия в белых халатах.
Жонглер отбрыкивался от "скорой", уверяя, что никакого "сезонного обострения шизофрении" нет и в помине, о чем доподлинно свидетельствует поверженная бутылка водки в мусорном бачке.
Доротея Кикиморовна, в свою очередь, вспыхивала, когда разобиженные доктора упрекали ее в ложном вызове, а Жонглер, догадываясь, откуда растут грибы (Макарыч оговорился. – Авт.), в отместку поливал дверь Сортира несмываемыми чернилами на основе подогретого дерьма журналистов Телеграфного Агентства Советского Союза, регулярно поражающих институтский сортир своей квалификацией.
Тогда Сортир от имени похоронного бюро трезвонил жене Жонглера и спрашивал, к какому сроку требуется выполнить заказ на установление надгробия мужу.
В данном случае, однако, эффект провокации носил знак минус. Горемычная, которой Жонглер опостылел в первую же брачную ночь, оказавшись на поверку крепким импотентом, – журналист саданул Кубрика Суицидова в пах, и врач сложился пополам, – вопила в ответ, что чем скорее, тем лучше.
Еще Сортир строчил от имени Жонглера, его почерком и за его подписью, покаянные письма в ЦК КПСС.
Копии рассылались Президенту США Джорджу Бушу, в то время Старшему, и Начальнику местного Домоуправления в микрорайоне Жулебино по месту жительства отправителя.
"Жонглер" всячески поносил себя и требовал освободить от занимаемой высокой должности Проректора по финансам идеологического института, ибо "он" должен, наконец, честно и громогласно признать, что капитально погряз в бумажно-монетном жонглерстве, винно-водочном пьянстве и традиционно-нестандартном разврате. В институте он, Жонглер, жонглирует крутыми финансами, зашибает в одиночку горькую и развратничает с Заведующей машбюро Доротеей Кикиморовной и ее многочисленными любовниками, а на дому блудит с женой соседа и самим соседом, глушит самогон с мужем соседки и жонглирует доходами собственной жены.
Поразительно, но подложные послания, состряпанные Сортиром, подробнейшим образом рассматривались как в высшей советской партийной инстанции, так и в американском Посольстве и жулебинском Домоуправлении, и в результате Жонглер получил широкую известность в стране и мире. К Рождеству ему даже выписали приглашение в Посольство Соединенных Штатов на торжественный прием, но он напился уже на подходе к нему и под хохот наружной охраны домогался до семейной пары прикормленных околопосольских бомжей, обвиняя в окна диппредставительства свою жену, "сменившую пол без санкции Прокурора штата Невада".
Тем самым Жонглер полностью оправдал характеристику, выданную на него в Сортировских цидулках.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Макарыч испытующе посмотрел на слушателей. И врача, и гвардии сержанта повесть о противостоянии двух Проректоров, похоже, всерьез заворожила. Клизменная процедура отошла на задний план. Корресподент Радиорубки решил «подогреть» разговор.
– В моей сумке, – обратился он к стражу закона, – находится заготовленная в командировку по России трехлитровая фляга с самогоном. Только не ищите собственно флягу. Достаньте Орфографический Словарь русского языка издательства "Аст-Пресс" 2000 года выпуска и не пугайтесь. Кроме обложки и титульного листа в нем от речника ничего нет. Ваши пальцы наткнутся на сталь. Под Словарь затянута фляга с отличнейшим калмыцким самогоном. Это презент Верховного Жреца Обновленной Пешечной Калмыкии и Первой Доски Международной Шахматно-Слоновой Конфедерации Курсанта Патовича Несгибаемого.
Знаете, откуда он взялся, в смысле Лексикон-Фляжка? С небес! В буквальном смысле. Прошлым летом Курсанта, с его согласия, похитили из шалаша в Кумо-Манычской впадине инопланетяне и велели прихватить с собой в недельное турне самое необходимое.
Патович покидал в багажник летающей тарелки: пару выходных тренировочных костюмов от "Versache", три радиоуправляемых детских автомобиля от "Rolss-Rois", шнурки кроссовок от "Аssiks", крышку самовара от тульских горняков, приклад охотничьего ружья от ижевских сталеваров, дужки очков для подводного плавания от "Vox", песок из шахматных часов от "Fischer", а также, на мелкие расходы, шестьдесят драм от Новой Печальной Армении, тридцать шекелей от израильского "Mossad", пятнадцать лир от турецкого Паши, восемь рупей от индийского Раджи, четыре евро от Евросоюза и один калмыцкий рубль от себя Самого, а еще школьную тетрадку с таблицей умножения для ведения текущих внеземных расходов в связи с возможным выдвижением своей кандидатуры на пост Межпланетного Посла Доброй Оли на Земле и Словарь-Фляжку с калмыцким самогоном, так и непочатый в условиях непредвиденных секс-перегрузок.
Полет, по ощущению Курсанта, первоначально протекал над Атлантикой, по которой в это же время гарцевал на гиппопотаме знаменитый путешественник Федот Неугомонович Гамбитконев. Первая Доска Международной Шахматно-Слоновой Конфедерации скинул ему в форточку-иллюминатор шахматное приветствие в виде куклы голого бородатого Саддама, и тарелка взяла курс на туманность Андромеды.
Летели ровно сутки. Представителей инопланетной Доброй Оли было шестеро – четыре почти что женщины и две субстанции, напоминающие мужчин. Чертовски вежливые, – рассказчик состроил сержанту Портянкину укоризненную рожу, – трепались с Несгибаемым исключительно на Хальмг Тангч. Кухня в "тарелке" тоже выдалась вполне калмыцкой: безалкогольная горилка, безсвекольный борщ, безтворожные вареники с галушками, безногие неквакующие лягушки, безраковиные устрицы, безмакаронные спагетти и прочая калмыцкая вегетерианская безлиственная долма из толстой кишки тонкорунной овцы.
Разговоры велись самые разные, в том числе о землянках. Мужчиноподобные "тарелочники" раскололись: без наших теток в безвоздушном пространстве пресно, как в болоте, местные клуши бесчувственные и расчетливые, поэтому они вынуждены периодически совершать к нам набеги, и преимущественно в неиспорченную цивилизацией Россию, славящуюся могучей мужицкой инфантильностью и нерастраченной бабьей страстью.
Инопланетяночки, косящие под Еву, не остались в долгу. Они плакались Курсанту, что на запрограммированных раздольях Доброй Оли совершенно нет никакой романтики, поэтому девки и леденеют день ото дня. "Наши козлы" поголовно выродились как класс и грязно мечтают лишь о том, как бы сгонять на Землю и кого-нибудь подцепить, причем им, сволочам, без особой разницы КОГО, сойдет, на худой конец, и солдатик-попрошайка, околачивающийся у здания Генеранального Штаба Министерства Оборванки Российской Федерации.
"А чем мы хуже? – возмущались Курсанту космические девочки. – Мы во сто крат круче земельных, в том числе и мужеполых! И в этом ты, трижды Лидер Обновленной Пешечной Калмыкии, Медународной Шахматно-Слоновой Конфедерации и Союза молодых киндепенгистов-уфологов, сейчас сам убедишься!"
Курсант Несгибаемый и взаправду постигал сию непреложную истину весь космический полет. Он скакал из одного конца тарелки в другой, из койки в койку, как лошадь по шахматной доске, а в небольших рекламных паузах девчонки-инопланетянки впаривали ему для последующего распространения на планете Земля новейшее средство от вирусного трихомоноза, которое якобы несравненно эффективнее марганцовки и выводит из полового дефолта через сутки на третьи.
Очнулся Курсант в родном отчем доме, на ветхой дедушкиной раскладушке, в обнимку с явно внеземного страхолюдства калмычкой, вручившей ему удостоверение Посла Доброй Оли в виде многоразового многоступенчатого презерватива и Межпланетную золотую кредитную карту постоянного клиента Венеры, которую я у него выканючил на память вслед за Словарем-Фляжкой с калмыцким самогоном.
Захватывающее путешествие Курсанта Несгибаемого в неведомые миры опустошило ранимую душу сержанта. Милицкин Портянкин льстиво рыгнул, задержанный перевел дух и скомандовал: "Доставить!". Через минуту уголок врача в отделении транспортной милиции потеплел ровно на шестьдесят градусов.
– А как же начальство? – журналист прижал "Словарь" Верховного Жреца Обновленной Пешечной Калмыкии к груди и в который уже раз убедился, что жизнь удалась. – Как оно относится к пьянству на рабочем месте?
– Да обормотные оборотни сами всегда "под газом", – брезгливо прищурился сержант, – и если правоохреняешь быдло, вроде тебя, в трезвом виде, то это воспринимается ими как подсиживание. – Портянкин сплюнул и угодил врачу в отвисшую засаленную манжету штанин. – А что тут можно высидеть? Покаюсь, как зэк в тюремном Храме: Милицкин Портянкин запал на клоповный ментовской курятник только из-за своей Милицы. Через день, курва нажратая, приклеивается к вытрезвителю в чем мать родила, и я, вовкулака поганый, ее отмазываю. А заодно приглядываю за нашим майором, Хомутом Збруевичем Гужеватым, хахалем Милицки. Регулирую, так сказать процесс, чтоб не сильно шибко резвились и не пришлось травить их портянками.
Сержант умолк и обернулся ягненком. Журналист откупорил "Словарь".
* * *
Вы когда-нибудь пробовали калмыцкий самогон? Нет? А зря. Отличная вещь!
Как-то раз мы с Макарычем в необычайно трезвом виде заглянули в столичный китайский ресторан "Джинка", а тамошний повар – большой друг Макарыча и знаток калмыцкой кухни, тайваньский шпион Вань Жрать Дай (партийная кличка).
Интереснейший субъект! Его отец, Тай Сам Гон, видный китайский коммунист (прикрытие), содержал в Пекине по заданию тайваньской тайной полиции трех девок-калмычек, жутких распутниц и обжор. Во время оргий и застолий Таю предписывалось выведывать у них отношение калмыцкого населения к возможности присоединения Китая к Тайваню.
Тайваньский чекист готовить не умел и обязал потакать желудкам своих пассий сынка Ваня, отправив его поднатаскаться для пущей убедительности на факультет ядохимикатов Шанхайского Сельскохозяйственного Госуниверситета.
Даровитый отпрыск освоил кулинарное искусство от "а" до "я", и в результате прорвы испустили дух по случаю заворота кишок уже в дебюте группового секса с отцом, сыном и шанхайской таксой.
Умиротворенный Тай, по согласованию с тайваньской госбезопакостностью, отправил подающего блестящие надежды Ваня повышать квалификацию в Москву.
Здесь ему был приобретен китайский ресторан "Джинка" и поставлена задача пристрастить российскую столицу к калмыцкому самогону с последующим выуживанием у основательно разогретых посетителей заведения разделывательных данных о графике приема гостинцев в подземном офисе Админисрации Верховного Чародея на Новой Площади и замыслах китайских студентов российской Академии Рыцарства Плаща и Кинжала по переименованию пекинской площади Тянь Ань Минь в лобное место "Пиф Паф Труп".
Объявляю минуту молчания...
... ... ...
Вань, скажу я Вам, парень что надо! Он до трех часов ночи потчевал нас калмыцким самогоном, хотя мы заскочили перекусить. Жрать Дай уверял, что съестное к этой штуке не потребуется, и оказался абсолютно прав.
На исходе первого литра я перестал соображать, где нахожусь, принял Макарыча за столичного Мэвора и надавал ему тумаков за плохое освещение улиц в микрорайоне "Солнцево", по которым "в темное время суток разгуливают вампиры".
Чуть позже, когда мы укатали четвертый пузырь, досталось и самому повару. Я обвинил Ваня Жрать Дая в связях с северокорейской разделкой и попытке похищения российского ядреного чемоданчика, содержащего "новейший рецепт изготовления калмыцкого самогона из чрезмерно радио-активных журналистов".
Повара "Джинки" я пощадил, и лишь запустил в него мраморную пепельницу, угодив в челюсть и расплющив ее, в смысле пепельницу, так как челюсть Ваня, на случай возникновения подобных нештатных ситуаций, была изготовлена тайваньскими чекистами-физиономистами из титановых пластин.
Публика хохотала до упаду! Но пуще других веселился Вань Жрать Дай. Я устроил его самогону грандиозную рекламу. В тот вечер вся "Джинка" последовала нашему примеру и упилась калмыцким чудовищем так, что потом пришлось барбарисить в ней же еще два дня кряду, чтобы прийти в относительное чувство.
* * *
Макарыч булькал из Словаря-Фляжки в стакан Милицкиного сержанта с чувством смутной тревоги за последующее развитие событий.
Опасность исходила от жирного окорока Портянкина, на котором болталась суперновинка Тульской Швейной Фабрики – шестиствольный "Макаров", заряженный хвойными иглами, а в портянке правого сапога задыхался морской котик времен адмирала Ушакова – непременный атрибут экипировки современных элитных частей российской морской пехоты, к коим, несомненно, принадлежал гвардии линейный отдел Управления Внутренностей на транспорте "Октябрьский".
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Беспокойство Макарыча оказалось не напрасным. Хлебнув калмыцкой диковинки, сержант Милицкин Портянкин схватил за грудки сердягу-врача, приподнял на полметра от пола и стал трясти, как яблоньку, приговаривая:
– Куда спрятал, подлец, тархетки? Признавайся! В какую конуру запихнул тархетки?!
Кубрик Клистирович посчитал, что речь идет о клизме, запричитал ишаком и скосил поросячьи глазки на ящик стола, в котором дожидался Макарычева часа видавший зады инструмент.
Сержант разомкнул клещи, Суицидов шлепнулся лягушонком на живот, нерасчетливо выпустил газы и обделался. На заднице его белых штанин выступило пятно кофейного цвета. В помещении медпункта заблагоухало терпкими ароматами "Красной Москвы".
Портянкин, гадливо сморщившись, рванул за ящик и взревел так, будто его селезенка отправилась на свидание с печенью.
– Ты что, паскуда, издеваешься надо мной?! – орал он распластанному на полу Клистировичу. – Я спрашиваю, Гиппократ хренов, где мои благовонные тархетки, а не твоя смрадная клизма! Посмотри на свой ослиный зад! Даже барану далеко до такого скота, как твой коровий глаз. Сейчас же подвешу тебя за ребра и оформлю явку с повинной о совместном поджоге с Георгием Деметрадзе футбольной "Алании" и низвержении ее с вершины Североосетинского Дзасохшего Рейхстага. Защемил мне яйца и еще лыбишься! Тресну сейчас мясорубкой по шарабану, проверну под фарш и спущу в мусоропровод, как свою первую жену Портянку. Ха-ха-ха! Испугался? Ладно, не бойся, я пошутил.
Сержант замолк, осел на корточки, обхватил голову руками и беззвучно заплакал. Через пару секунд также неожиданно стих. Макарыч в попытке разрядить обстановку плеснул по кругу из Словаря-Фляжки.
На некоторое время в медпункте воцарилось молчание. Действующие лица заняли исходные позиции. Хозяин кабинета приспустил штаны и укрепил тыл куском марли. В помещении заблагоухало изысканными ароматами от Coco Chanel.
Макарыч предложил патриотический тост: "За единую и неделимую Калининградскую облясть, свободное перемещение ее жителей, а также вступление России в ВТО!" (Всемирная Торговая Организация. – Авт.), – который был единодушно поддержан.
Троица накатила, и калмыцкий змий сдавил в объятиях сержанта Портянкина еще нежнее. Служивый выхватил из сапога морского котика и принялся возить его по столу взад-вперед, живописуя процесс нарезки воображаемого хлеба. Phoca ursina, адаптированный к условиям российского "обезьянника" и причудам человека в форме, всячески подыгрывал хозяину, издавая писк тупого ножа.
– Моя бабушка во время войны служила в тылу, в заводской столовой. И всем трудящимся работягам нарезала буханки на ровное число тархеток, – сообщил Милицкин о нечто невиданном даже словарю Даля. – Вот так! – Животное, ухваченное за хвост, описало замысловатую дугу и напоролось на выпирающийся из стола ржавый гвоздь. Манипуляция повторилась еще и еще. Пару раз бабушкин внук не рассчитал и настругал вместо "тархеток" большой и безымянный пальцы. Выругавшись, он обтер кровь пушистым мехом и затолкал притихшего зверька за голенище.
