Текст книги "Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода" (СИ)"
Автор книги: Карэн Агамиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
Макарыч продрал зеницы и обнаружил себя лежащим на полу в своей клетушке. Над ним свешивалась Евдокия, взаправду окатившая его из ведра настоящими помоями (гнилой лук, прокисший кефир, затхлая сметана, тухлые яйца и что-то еще, не менее аппетитное).
– Это я для верности, – оправдывалась она. – Чтобы Вы наверняка пробудились. – Евдокия была в своем репертуаре.
– А как я оказался на полу? – спросил Макарыч, слизывая комочки сметаны, способствующей, как уверяли "Советы рогатым мужьям" в журнале "Половой Фронт", восстановлению потенции и семейной идиллии.
– Да Вы всю ночь с кем-то боролись, а в один момент вскрикнули: "Вот это классный приемчик, Господин Верховный Чародей!", и свалились с кровати.
Больше вопросов Макарыч не задавал. На завтрак Евдокия порадовала постояльца яичницей из одного яйца, позаимствованного с лоджии соседа по лестничной площадке Жмикрома Скупердяевича Наседкина, военного пенсионера и отчаянного скряги. Он держал на лоджии кур и обучил их каким-то неведомым образом выводить на свет Божий цыплятонесущие яйца в отсутствие петуха. Яичница благоухала картофельными очистками, так как была изготовлена на свином жиру.
(Надо заметить, что Макарыч выделял на продукты более чем сносную сумму, но Евдокия как рачительная хозяйка и прозорливый доцент философии почти все деньги откладывала на случай применения останками плененного Саддама ядреного бактеригинекологического оружия и возможного наступления, в связи с этим, мирового продовольственно-парфюмерного и демографическо-холерного кризисов.)
Хлебнув чайку из хлебных отрубей, корреспондент Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода" окончательно пришел в бодрое расположение духа и пообещал Евдокии вернуться из командировки другим человеком, способным обеспечить ее старость.
– Я привезу Вам, Евдокия, швейную машинку и охотничье ружье, – вывел он радужные перспективы. – В хозяйстве все сгодится, а эти две вещи – самые что ни на есть необходимые. Еще я прикуплю Вам, по случаю, новую модель фена, который одновременно можно использовать в качестве пылесоса, и комплект бигудей из древесного угля.
Мне рассказывала одна старушка в подземном переходе на Смольной улице, что древесный уголь способствует росту волос и является отличным средством от сглаза.
Макарыч упаковывал сумку, являвшую собой желтое чудовище с жуткими заплатами на дне и по бокам. Молния отсутствовала. Это был подарок ко Дню Кончины Российской Прессы от друга Эконома Жидоморовича Крохоборова, большого оригинала.
Он преподносил всем своим приятелям их же подарки, сделанные ему несколько лет назад, когда активно пользованные вещи приобретали необратимо безобразный вид.
Тогда Эконом с чистой совестью обертывал "сюрприз" туалетной бумагой и во время торжественного вручения произносил одну и ту же фразу:
– Дорогой друг! Эта штуковина выдержала испытание временем и поэтому по праву принадлежит тебе!
В глубокой юности, на стадии раннего полового созревания, Эконом получил закрытую черепно-мозговую травму, серьезно исказившую восприятие окружающей действительности. Дело было так.
Любознательный паренек разглядывал с балкона в бинокль молодую супружескую пару в доме напротив и в один момент, когда супруги перешли к активным действиям, возбужденный Эконом, дабы удержать ситуацию под контролем, залез на стремянку, однако потерял равновесие и вместе с ней грохнулся со второго этажа вниз.
Это был крайне необдуманный шаг, приведший к роковым последствиям. Хотя, собственно, само падение можно было бы занести юноше в актив, так как во время полета он испытал первую (и последнюю) в своей жизни эрекцию.
Эконом и стремянка приземлились на лавочку, и все бы ничего, но на ней сидел заядлый шахматист Локис Шталагович Расстрели.
Он тихо-мирно разбирал очередную партию матча Спасский-Фишер, когда вдруг сверху на него обрушилась стремянка с каким-то человеком. Именно так, а не наоборот.
* * *
Локис Шталагович во время оккупации родной Белоруссии служил у нацистов старостой и собственноручно расстрелял около сотни партизан. Он также пристрастил к древней индийской игре коменданта "Шталага-337", и они развлекались тем, что играли на жизнь и смерть военнопленных. Локис выиграл у коменданта двести двадцать пять смертей.
С тех пор его сверхвосприимчивый к свинцу слух отказывался воспринимать гордое звучание "человека". Одаренный шахматист, блестящий фашистский полицай, любящий муж (изворотливо инициировав самоубийство, повесил в лесу аккуратную и домовитую красавицу-жену на резинке от чулок и еще стал получать за нее пенсию), заботливый отец (от единственного нежданного сына он избавился по дороге на дачу. Спихнув славного и жизнерадостного паренька под электричку, Шталагович хитроумно списал очередное злодейство в графу "несчастный случай". Советское Социалистическое Государство выделило осиротевшему отцу и вдовцу дополнительную жилплощадь), Локис просто треснул Эконома по черепушке кузнецким молотом, который всегда носил в шахматной доске для устрашения несговорчивых соперников.
Оприходовав докучливого юношу, сам же отвез пострадавшего в больницу в качестве оказавшего первую помощь после вываливания из окошка головой на тротуар.
Мать Эконома Жидоморовича, благочестивая Трихомона Гонореевна, трижды судимая за организацию притонов, щедро отблагодарила Локиса Шталаговича, наградив его особо ценным триппером, и долго уговаривала стать "крестным" сына.
Шталагович, наконец, согласился, но принять непосредственное участие в церковно-приходском мероприятии не смог. Нацистское прошлое стало, подобно дерьму, потихоньку всплывать наружу, и когда разоблачение было у дверей, Локис Расстрели напился и поднялся на чердак пятиэтажки с намерением добавить еще.
Он уволок из кооперативного гаража собачью конуру и приспособил ее на чердаке под склад с портвейном.
По счастливому стечению обстоятельств, к пришествию Шталаговича обитель оккупировал бездомный ротвейлер, симпатяга-парень, которого хозяин вышвырнул на улицу за прокушенный резиновый сапог.
Скромный и нежный пес с большим аппетитом перегрыз непрошенному гостю глотку. При этом он не испытывал никаких угрызений совести, так как пришелец был подшофе и сильно смахивал на хозяина.
* * *
На Эконома никто не обижался, даже супруга Аглаида, когда он подсунул ей на Всемирный День Контрацептивов в коробке из-под торта грязные носки. Это был подарок благоверной ко Всероссийскому Дню Дураков (Жидоморович подвизался в исполнительных секретутах Всероссийского Общества).
Носки верой и правдой прослужили ему почти пять лет, были дырявые и благоухали, как конь во время течки, так что жена с полным основанием могла гордиться таким презентом.
Макарыча посетила идея навестить друга перед дальней дорогой. Журналист позвонил Эконому. Трубку взяла Аглаида.
– Здорово, скотина Макарыч! Так ты целый? А мне Экономка впаривал, что тебя четвертовали три старушки, когда ты привязался к ним во время уличного опроса с вопросом: "В какое время суток Вы предпочитаете заниматься любовью?", а потом перерезали друг дружку, так как не смогли поровну поделить добычу. Вот Красно Солнышко сейчас расстроится, что опять не сошлось! Подожди немного.
Мое ангельско-крылое сокровище в туалете. Прикипел к нему, точно участник объединительного матча за шахматную корону. Пойду его откапывать. Прошло двадцать минут.
– Сейчас, сейчас, он скоро выйдет, – обнадежила Аглаида. – Потерпи еще чуток, тварь Макарыч. Примерно с полчасика. Понимаешь, у дивно-сказочного Экономушки вторую неделю запор. Мой ясноокий Жидоморович второй месяц как перешел в целях экономии семейного бюджета на "Клинские сухарики с натуральным томатом", и вот результат. – Жена была в неподдельном расстройстве. В трубке послышалось как она всхлипывает. – Я обзвонила всех своих ублюдочных подруг. Ты представляешь, падла Макарыч, у их гадских муженечков нет запора, а у моего светло-сизого Экономчика есть. – Аглаида зарыдала. – Я вчера была у мерзкой гадалки, и сучка сказала, что дело обстоит очень серьезно.
Вполне возможно, что это начало крушения нашей семьи. Шалава велела мне принести ей все золотые украшения из дома, и тогда она заговорит запор. Я сволочуге все отдала, и в придачу еще твой феерический подарок волшебно-загадочному Экономке ко Дню Рачительного Кретина – несмываемую пену для бритья "Nivea for Men", в которой чудо-диковинка красуется уже второй год.
И что же ты думаешь? Запор не отступил. Мое ненаглядное Волшебство опять в запоре! Его запирает уже третий час. Впрочем, что я тебе, аномальному дерьможору, все это заливаю?! – окрысилась Аглаида. – Разве ты своим скудным умишком способен уразуметь, что такое Любовь, Семья и сопутствующий им Запор? Это, тупорылое сало ты этакое, это, это... – Попытка объяснить суть недоступных для дебильного восприятия вещей завершилась дикой истерикой, и Макарыч повесил трубку. Идея встречи с Экономом была на корню запорота.
Евдокия, тем временем, приготовила журналисту в дорогу свой коронный "югославский торт". Но если раньше он представлял собой поджаренный на сковороде в подсолнечном масле батон черного хлеба, заправленный сметаной и горчицей, то теперь, учитывая тяжелую экономическую ситуацию на израненных войной Балканах, всяческие приправы были исключены как проявление излишней расточительности.
Пришла пора прощаться. Они присели на дорожку. Патрикеевна, движимая самыми благородными чувствами, произнесла зажигательную эмоциональную речь.
– Если Вы, Петр Макарыч, из командировки не вернетесь, на что я очень надеюсь, ну, Вас там, наконец, протаранит баллистическая ракета средней дальности МGM – 31B "Pershing – 2", или Вы сами сопьетесь, то похороню я Вас, Вы уж не обессудьте, в костюмчике моего деда Окея Алесгутовича.
Я и прадеда, Алесгута Ноупроблемовича, в нем схоронила, и его сына, то есть самого деда, и отпрыска прадедовского сына, то бишь моего батяню Патрикея Океевича Задолбаевского. Вы уж не мелочитесь, но перед тем, как Вас пригласят в могилку, я костюмчик, по обыкновению, с ненужного Вам тела сниму и припасу для Ваших дружков-собутыльников.
И они, примерив его и померев сразу вслед за Вами, останутся очень довольны, что обновочка в последний путь им досталась не с чужого, а с единоутробного алкашеского плеча. И бабам их будет опять же экономия. Отложат деньжат на колготки женам любовничков и майонез "Calve Premium Quality" для кормления внучков.
Макарыч, искренне тронутый проявленной заботой, счел нужным внести некоторые коррективы.
– Только прошу Вас, Евдокия Патрикеевна, положить рядышком со мной мой старый чайник со свистком, пачку "Явы" и спички. А то вдруг очнешься в кромешной мгле, и ни чайку попить, ни покурить.
Одного моего знакомого, мужика Живила Никаковича Недобитова, хоронили неоднократно, и все ему было не так. То, оказалось, забыли прослушать сердце. Оно, по несчастью, еще постукивало. В другой раз пульс как следует не прощупали, а он был.
Перед двадцать пятыми похоронами, когда, казалось, что Живил уж точно отдал швартовы, не исследовали кровь на алкоголь. Так выяснилось, что покойник всего лишь мертвецки пьян.
Мужик Недобитов вообще слыл невезучим пареньком. От него сбежали четыре жены, и всякий раз после развода они прихватывали с собой его любимые валенки, память о дедушке Гонобобеле Яманиховиче, коренном жителе зажиточной сибирской деревеньки "Синюшные Пропойцы".
Дед Гонобобель оставил мужику валенки в наследство и приговаривал перед смертью:
"Стереги валенки, как "сидорову козу". Без них жизнь, что солома, ненадежная, а в валенках ты и в мороз, и в стужу, и в гололед не пропадешь. И согреешься, и выпьешь в них, и гульнешь. Бабам нравятся мужики в валенках. Тем более, что ты не простой мужик, а мужик Недобитов. В нашем роду по мужицкой линии все мужики – Недобитовы.
Когда помрешь, на следующий же день после похорон передай валенки по наследству теще, а уж потом жене".
И вот, Евдокия Патрикеевна, – подвоздошная кишка Макарыча вывела, наконец, процесс переваривания обильного и богатого витаминами завтрака на финишную прямую, – мужик Недобитов всякий раз после очередной неудавшейся кончины отсуживал у жинок дедовы валенки. Он доказывал в судебном процессе, что не сдох, а всего лишь разводится. А даже если бы и загнулся, то ведь в Гонобобелевском завещании четко была оговорена очередность наследования валенок – сначала теща и только потом жена.
Три тетки Недобитовы подсовывали судье свидетельства о смерти мужика. Он, дескать, вполне официально подыхал, и только сущие недоразумения возвращали его на белый свет.
Тогда суд назначал паталогоанатомическую экспертизу, которая проводилась в зале заседания. Знаменитый Радикал Свистоплясович Эквилибристов окончил Высшую Цирковую Академию. Он знал, как завести клиента.
Разбегаясь с одиннадцати метров (отец служил футбольным судьей и попал под лошадь, а затем разделан на мясо сразу по окончании матча ЦСКА-Спартак, в течение которого он умудрился назначить семь пенальти в обе стороны), эксперт втыкал в задницу мужика Недобитова трехметровый кол, а затем натравливал на него одноногих милицейских питбультерьеров-чернобыльцев, вышедших на пенсию по состоянию здоровья. И только после столь глубокого исследования суд выносил квалифицированное заключение: "Труп мужика Живила Никаковича Недобитова – живой".
И валенки занимали законное место на письменном столе несостоявшегося покойника.
– А что же четвертая жена? – спросила Евдокия, явно сочувствуя первым трем.
– Она, когда ей сообщили по телефону, что муж забавляется в морге, и сама на радостях, предвкушая захват трофейных валенок, окочурилась, но только, в отличие от мужика, не понарошку. Не раскусила баба, что от имени морговской пресс-секретарши ей позвонил визгливым женским голосом он сам.
– А схоронить-то мужика Недобитова, когда он якобы помирал, успевали? – поинтересовалась Евдокия.
– В том-то и дело, что завсегда успевали, – подтвердил Макарыч. – Почему я и прошу Вас положить в мое последнее пристанище чайничек со свистком и курево. Мужика Никаковича ничем, кроме свежего номера газеты "Правда" (он был отъявленный коммунист), не снабжали на дорожку. А зачем, спрашивается? Под землей ведь темным-темно.
Представляете, как ему было одиноко и тоскливо, когда он воскресал? А будь у него под рукой чаек, да махорка, не грустил бы, поди, так сильно.
– А как он назад-то выбирался? – в глазах Евдокии появился замогильный блеск.
– Да мужик в первый же раз, как только очутился в преисподней, заорал так, что кладбищенский сторож Погост Землекопович Саперавиус опрокинул поднесенный ко рту стакан с водкой. Обозлился он страшно, так как запас горячительного иссяк. Вычислив саперной лопатой источник волнения почвы (бывший командир инженерно-саперной роты капитан Саперавиус отсидел по недомыслию пятнадцать лет за несанкционированно-успешное разминирование здания столичной синагоги), Погост закатал рукава, откопал мужика Недобитова и отделал по первое число. Хотел было закопать его обратно, но мужик спасся тем, что пообещал выставить с утречка ящик "Жигулевского".
Сжалился над ним Погост, вытащил на свежий воздух. И ведь не подвел Никакович, приволок пиво.
С той поры сделались они с Землекоповичем закадычными дружками. И всякий следующий раз, когда мужика опять привозили в катафалке к нему на службу, то он уже заранее знал, что это все, как обычно, для отвода глаз.
Когда кладбище пустело и почившие обретали, наконец-то, долгожданный мертвый покой от своих назойливых и плаксивых родственничков, вот тогда кладбищенский Погост Землекопович брал в руки противоминный инструмент и поднимал на поверхность одного из тех, кто не принадлежал к великому сонму усопших.
Всю ночь напролет сторож Саперавиус и мужик Недобитов гудели в сторожке, а на следующее утро тщательно похмелялись. За счет мужика, понятное дело.
– Так что же, мужика Живила ничем, кроме газеты "Правда", в путь-дорожку не снабжали? Таки совсем-совсем ничем? И деньжат не подкидывали? – настырно допытывалась Евдокия.
– Да говорю же, нет! – Макарыча стала раздражать ее непонятливость. – Просто он, перед тем, как быть погребенным, оставлял в сторожке у Землекоповича пару-тройку пузырей "беленькой" и ящик пивка.
– Как так? Сам и оставлял? А куда же смотрела процессия? Процессия-то заприметила бы, как мужик вылезает из гроба и подкидывает в сторожку горячительно-пенистое? – не унималась Евдокия.
Чрезмерное любопытство частенько играло с Патрикеевной злую шутку. Было дело, школьный учитель географии, контуженый на Резервном Фронте Дуболом Континентович Меридианов (в "битве под Курском", регонсценированной в подмосковной деревеньке "Смерть фашистским оккупантам", его перепутал с вражеским солдатом "оккупированный" племенной бык Чемберлен), треснул ее по башке графином с пиявками.
Континентович проходил курс лечения от геморроя по рецепту товарища Аристотеля и запускал их в задницу прямо во время занятий, как вдруг ученица Евдокия Задолбаевская пристала к нему в этот ответственный момент с вопросом: "Могут ли пиявки размножаться в условиях дерьма?", имеющим весьма отдаленное отношение к изучаемой теме о размножении человекообразных в условиях Меркурия.
Петр Макарыч, в отличие от контуженного географа-геморроидаика, выказывал прямо-таки терпение роженицы.
– Да Вы бы видели эту процессию! – втолковывал он Евдокии. – Никто на ногах не держался! А гроб пихали, а не несли. Продвинутся на метр-другой, отползут к лавочкам у могилок, хвать по стакашке, и так всю дорогу до конечного пункта.
Так что мужику Живилу не составляло никакого труда потихонечку покинуть убежище, а потом столь же незаметно залечь обратно.
– А те, кто несли гроб с мужиком на дне? Они что, таки ничего и не примечали? – непроходимая тупость доцента философии начинала восхищать журналиста.
– Да говорю же Вам, Евдокия Патрикеевна, гроб тащился по земле волоком косыми в доску мужиковско-Недобитовскими корешами. К тому же он был на солнечных батарейках (личное изобретение мужика Живила, лазерщика-марксиста по профессии) и мог, в принципе, катиться самостоятельно.
– А зачем Вам под крышкой понадобится чайник и непременно со свистком? – не отставала Патрикеевна. – Сигареты и спички – это понятно. А как Вы намереваетесь в замурованном гробике чайничек раскуривать?
Этот вопрос застал постояльца врасплох. Он задрал правую ногу, скрючился, почесал левой пяткой правую ягодицу и тут же осознал, что раскочегарить в суровых могильных условиях чайник с помощью одних только спичек и тем более заставить его свистеть действительно окажется весьма затруднительно. Однако находчивость не подвела его и на сей раз.
– Когда я проходил действительную военную службу в вертолетном полку в Малино, – вспомнил он разудалую армейскую молодость, – то, будучи командированным на полгода в батальонную солдатскую прачечную, тоже поначалу столкнулся с очень серьезной проблемой.
Взводные каптерщики привозили мне мешки с пользованным бельем (простыни, наволочки, портянки, кальсоны), мы все тщательно просчитывали, а затем я доставлял груз в гоуродскую прачечную.
И вот всякий раз, когда мы с Февронией Бюстгальтервной Прищепкиной (ответственная приемщица в гоуродской прачечной) заново пересчитывали солдатские пожитки, то обнаруживалось, что портянок не 120 пар, а 128, вместо114 простыней обнаруживались 132.
Количество белья, принятое от взводных каптерщиков, никогда не совпадало с тем, что я сдавал Февроние Бюстгальтервне, но разница всегда оборачивалась выгодной для меня стороной.
Спустя два месяца службы в прачечной, я приобрел, в обмен на излишки, цветной телевизор в казарму, через четыре месяца обставил "Ленинскую комнату" дорогой классической литературой (преимущественно из произведений Маркса-Энгельса-Ленина-Солженицына-Войновича-Жванецкого) и всевозможными кодексами (чтобы защитники Родины, когда их упекут за пьянство, расчленение прапорщика и дезертирство в дисциплинарный батальон, затем переведут за распространение антисоветских анекдотов в колонию строгого режима и, в конце концов, приговорят за уклонение от мужеложства к смертной казни, твердо знали свои права), а к финишу командировки в прачечную прикупил в батальон рояль, баян и деда Голенище.
Особенно гордился я последним приобретением. Дед, бывший деревенский баянист, беспробудно квасил на втором этаже, над солдатской прачечной, в сапожной мастерской и частенько сползал ко мне поговорить за жизнь и пропустить на брудершафт литр-другой-пятый. Я к нему настолько привык, что в результате выкупил его у мастерской.
Батальонное начальство было в восторге! Народ перестал бесцельно канифолить и ходить в самоволки.
Теперь бойцы осмысленно, запоем осваивали "Капитал", "Архипелаг Гулаг", "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина" и прочего Михал Михалыча, бренчали сапогами по роялю, скакали под баян на голове и горланили под водительством деда Голенище матерные армейские частушки.
Меня уже представили было к ефрейтору, как вдруг по наводке батальонного замполита, выходца из суперидейного рода Железного Наркома, нагрянула комиссия Министерства Оборванки.
Понятное дело, что телевизор, рояль, баян, дед Голенище (он жил под крышкой рояля), а ТАКЖЕ "Александр Исаич со товарищи" не проходили ни по каким накладным. Когда меня вызвали на комиссию, весь батальон со мной тепло попрощался, и ребята пообещали разбавлять мои дисбатовские и последующие казематовские будни посылочками с сухариками и пивными дрожжами. – Макарыч причмокнул и прошелся ногтем по кухонным обоям. Раздался треск и на месте соприкосновения образовалась продольная расщелина, из которой вынырнул рыжий таракан. Евдокия внимала армейской саге, наматывая с макушки прядь на указательный палец. Бигуди-легионеры злобно уставились на конкурента из основного сустава. – Но никогда не знаешь, как повернется жизнь, – постоялец припечатал хрущатого носом к стене. – Главарь комиссии, косоглазый прыщавый подполковник, комиссованный из дивизии бомбардировщиков стратегического назначения за неоднократные пьяные ночные стратегические бомбардировки еврейских поселений арабских земель Палестины, когда я вошел в "Ленинскую комнату" и встал навытяжку, решил блеснуть перед комиссией навыками стратегического бомбометания и запустил в меня чернильницу, но я увернулся, и она угодила в портрет Министра Оборванки.
Члены комиссии крякнули, переглянулись, встали и гуськом направились к выходу. Через двадцать минут в штаб батальона позвонил генерал из Министерства, и его косоглазый подчиненный только успевал выкрикивать:
"Так точно!", "Никак нет!", "Слушаюсь!", "Виноват!", "Исправлюсь!".
Еще через двадцать минут комиссия погрузилась в автобус и укатила.
Прыщавый подполковник, как мне потом рассказал водитель автобуса (я заказал ему для деда Голенище бочонок самогонки, и он не подвел, доставил пойло через три месяца, в течение которых дед успел бросить пить и перейти на легкие наркотики в виде бубликов с маком), пытался по дороге покончить с собой.
Он проглотил кокарду от фуражки, но остался жив, так как на нервной почве его бренное тело беспрерывно колбасило и, как следствие, поносило. Больше наш батальон НИКТО не трогал, – гордо прихрюкнул в кулак Макарыч и сковырнул дохлого прусака с кончика носа.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Евдокия, тщетно пытаясь уловить связь между регулярными похоронами мужика Живила Недобитова, чайником со свистком, излишками солдатских портянок, дедом-наркоманом Голенище и прыщавым бомбозасранцем-подполковником, вдруг вспомнила о полотенце с вышивкой, предназначенном журналисту в дальнюю дорогу и отмокающем для безопакостной сушки в ванной с рыжей иранской хной.
Она вскочила и понеслась в санузел. А когда вернулась на кухню, та была пуста. Макарыч не выносил длинных сцен расставания. О нем напоминал лишь запечатанный пухлый конверт на табуретке. Надпись, выполненная тараканьей жидкостью, гласила: "Использовать в случае мирового кризиса, вызванного противостоянием праху Саддама".
Евдокия уронила полотенце на пол и осела на табурет, ощутив исходящее от конверта тепло. Ее глаза превратились в известный столичный автосервис "Капель". В нем тоже всегда царила великая грусть, так как невозможно было отремонтировать даже самую мелкую неисправность, благодаря чему "Капель" пользовалась бешеной популярностью у дебильных и сентиментальных автолюбителей.
Соленые ручейки образовали на зеленом махровом халате рельсы, на которые ей немедленно захотелось броситься. Однако припомнив обещание постояльца вернуться из командировки другим человеком и сделать ее старость безбедной, Патрикеевна сорвалась с табуретки, запрыгнула на нее и придвинула из антресолей пыльный чемодан, в котором хранился "неприкосновенный запас".
Как Вы догадались, он являл собой батарею зажигательных снарядов с жидким вышибным зарядом в виде ее возлюбленного орехового коньяка.
* * *
В троллейбусе ╧ 85 к Петру Макарычу пристала подвыпившая тетка. В левой руке она держала банку "Gin Tonic", а правой ухватилась за лацкан Макарычева пиджака, пытаясь ему доказать, что он (пиджак) принадлежит ее собутыльнику Денатурату.
– Покайся, верни пиджак! – настаивала тетка. – А не то заявлю на тебя Главному Санитратному Врачу, что ты ночью изнасиловал меня по моей просьбе и заразил птичьим гриппом на основе атипичной пневмонии.
Журналист, осознав, что на всю минувшую ночь твердого алиби у него нет, спустил в банку набежавшую за неделю мелочь – двадцать рублей и тридцать копеек. Деньга радостно забулькала. Тетка достала из чулка фонарик, посветила в отверстие и одобрительно захлюпала. На ближайшей остановке она лихо соскочила и метнулась к пивному ларьку.
Только от нее отделался, как чья-то тяжелая рука легла на его плечо. Это был Холерик Содомович Параноиков, знаменитый врач-психиатр, такой же невменяемый, как и все его пациенты.
Холерик не умел говорить. Он орал. Троллейбус содрогнулся, когда он прогремел.
– Здорово, паскуда Макарыч! Так ты еще жив?! А меня Глюкерик (жена Холерика Глюкерия, преподаватель Основ теории непротивления насилию в Московской Спецшколе для Детей Заместителей Министров. В этом учебном заведении во главу угла было поставлено воспитание в чиновничьих отпрысках ущербности и покорности судьбе, основанных на том, чтобы всегда находиться, как и их родители, на вторых ролях. – Авт.) разводила, что видела тебя в полупьяном состоянии на Ленинских Горах, которые стараниями твоей антисоветской Радиорубки стали теперь Воробьевыми.
Глюкерик орала мне в задницу, когда я ставил психзащиту ее лобковым вшам, что ты валялся в кустах без ботинок и с расстегнутыми трусами, или даже вообще без них, а твою гнилую тыкву покрывала узбекская тюбетейка. При этом ты пел на туркменском языке "Интернациоанал" и предложил Глюкерику, когда она шагнула в кусты по нужде и, присев на корточки, охладила твой пыл, рюмку "Хереса".
Коньком Холерика-психиатра был психоанализ. Он считал себя непревзойденным в этой сфере. Параноиков анализировал пациента буквально со всех сторон, исследуя в том числе: его сны, мочеполовую систему, любовные связи прадедушки, гардероб тещи, частоту стрижки волос на груди и ногтей на ногах, отношение к Фоме Аквинскому, Папе Римскому, французским коммунистам, итальянскому оптическому волокну и греческим бульдозерам, часам марки "Casio" и бритвам фирмы "Fillips", шведскому грузовику "Volvo" и безалкогольному клинскому пиву, полиграфической промышленности Сенегала, Кубку Стэнли, знаменитому (покойному) северо-ирландскому футболисту и алкоголику Джорджу Бесту, немецкому линолеуму и суздальскому репейному маслу.
С горящим взором и обильным внутренним потоотделением великий психиатр Холерик требовал деталей вязки любимой собаки пациента (даже если таковой и не было) и подробностей цветовой гаммы утренних испражнений всех членов семьи.
При этом, задавая вопрос и не удосужившись выслушать ответа, Параноиков тут же переходил к следующему.
– А поведайте-ка мне, разлюбезный, с какой периодичностью Вы ходите по большому делу?
– Последний раз я ходил под себя...
– Не была ли склонна третья любовница Вашего прадеда к нетрадиционным видам секса, то есть к совместному проживанию с особью противоположного пола?
– Мой прадед был кастрирован в...
– Снятся ли Вам бегемоты в трико?
– Недавно жена купила себе трико, и мне приснилось, что я соблазняю в нем...
– Была ли у Вас мысль прикончить жену и какое орудие Вы бы для этого избрали?
– Один раз я ее треснул скатертью по голове и включил уже автоматическую мясорубку, чтобы провернуть в ней ее язык, но она успела...
– А у Вас есть язык?
На этом месте несчастный подопытный псих всегда высовывал язык, и Параноиков, основательно потискав его плоскогубцами, ставил всем тронутым один и тот же диагноз:
"Больной страдает шизофренией в третьей, неоперабельной, стадии. Социальной опасности не представляет. Лечение – амбулаторно-стационарное, на дому у лечащего врача. Психоанализ – четырнадцать раз в неделю. Очистительно-питательная клизма по методике доктора Шлакозлакова-Авитаминозова – двадцать восемь раз в неделю. Прогулки босиком по мокрым морским камням на дне Каспийского озера по системе водолечения Себастьяна Кнейпа – пятьдесят шесть раз в неделю. Горилка с перцем – три с половиной литра через день на третий. Сон на выступе балкона в трусах и кепке – летом круглосуточно, зимой – три часа после обеда и с двух до четырех пополуночи".
Неудивительно, что процент смертности клиентов непревзойденного психоаналитика год от года неуклонно повышался. Соответственно, в прямой пропорции, возрастал и авторитет Содомовича.
Макарыч даже и не попытался оправдаться перед Холериком, что он не был на Ленинских (Воробьевых) Горах лет эдак тридцать, не балуется хересом и не знает ни нот, ни слов "Интернациоанала", тем более на туркменском языке.
Это было бесполезно по причине невозможности вступить в диалог. Психиатр, тем временем, сменил пластинку и задалдонил о своем сыне.
– Он из нас всю душу высосал! – Параноиков приподнял Макарыча за лацканы и тряханул так, что у троллейбуса соскочили шпалы. Пассажиры беспокойно заерзали, но, завороженные феерическим гигантом, остались на местах, проигнорировав возможность пересадки на сзади плетущийся "рогатый".
– Вчера притащил домой какую-то кривую девку с бутылкой пива и заявил, что скоро они поженятся, и чтобы мы с Глюкериком подыскивали себе новое жилье.
Хорошо еще, что я успел оттяпать у жинкиной бабки "двушку" в первом Бабьегоуродском переулке. Для этого пришлось гадскую старуху срочно сдать в "Кащенко". Там уж ею займутся по полной спецпрограмме. – Психиатр вернул Макарыча на пол троллейбуса, потер руки и сообщил следующую грандиозную новость. – Три дня назад я купил дополнительную память для компьютера, но потерял ее в метро, потому что заснул.
