Текст книги "Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода" (СИ)"
Автор книги: Карэн Агамиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Бродяги, когда узнали, за ЧТО меня на самом деле опять вписали в колымагу, мигом сдвинули очередь на коронацию и черканули перед фамилией "Ницшеашвили" единицу. Но я их сразу предупредил – зоновский общак под моим держаком будет прозрачным, как моча покойника. И ведь не пропало ни рублика! Это тебе не государственный бюджет. Мы еще умудрялись подогревать тех, кто временно мается на воле. По отсидке скорешанился я с местными властями и застолбил их у понятий. Братаны, в обмен на отвяз от шмона, заявили о готовности срубать часть "капусты" в закрома района.
Нашим первым крупным совместным проектом стало строительство в Мытищах Реабилитационного Центра по выводу населения из депрессии.
Директором я поставил Нозыру Перекошенныя. Ты его знаешь, Макарыч, это тот самый шалунишка, отбарабанивший семнадцать ярэальтов за разбои и прочие мелкие мокруши. Ну, он еще, помнишь, отрихтовал ненароком твой скудоумный калган и отобрал заварной чайник, когда ты сервировал в глухом лесном массиве журналистское чаепитие в Мытищах. У тебя еще апосля памятку слегка поотшибало. А чайничек, между прочим, что надо! Я в нем с тех пор развожу бычки и коллекционирую презики, отметившиеся в сражениях с окольцованными телочками. – Макарыч изо всех сил напряг останки того, чего и так катастрофически не хватало, но эпизод с проваленным репортерским чаевничанием в Мытищах и принудительной экспроприацией неким Нозырой Перекошенныя орудия мероприятия в лице заварной чаши упрямо отказывался вписываться в Эпикуровский сценарий.
Батонэ, узрев на лбу друга отпечаток умственной деятельности, успокоил его.
– Да ты не трудись понапрасну, брат Макарыч! Я же говорю, Нозыра тогда основательно твою черепицу перебрал. – Эпикур хохотнул и пристукнул по репортерской крыше. Макарыч ликующе поскреб между ног, дав понять, что ее ремонт удался на славу. – Сам я возглавил попечительский совет Депрессионного Центра. Лечение – анонимное. Первым клиентом стал гоуродский голова. Как сейчас помню, подваливает кавалькада из шести джипов, а у последнего на буксире – самокат с Мытыщинским Мэвором Прятаком Гороховичем Петрушкиным.
Он всегда был с прибабахом, еще в бытность коммунистическим вожаком района. Соберет, бывало, Пленум райкома КПСС, а сам спрячется в сортире, предварительно вывесив в секретариате объявление:
"Кто меня найдет, тот станет моим преемником".
И весь Пленум его ищет. А Прятак переоденется на унитазе райкомовской уборщицей Феклой Энгельсовной Марксозаразовой, нацепит лысый парик с рыжими усами, как у таракана, вооружится шваброй, натянет на нее пионерский галстук и давай шуровать.
Партийцы носятся, ищут его, а он знай вьюжит красной метелкой да слушает, что народ, забегающий облегчиться, думает о нем.
Выборка исследования социологически обосновывалась общим райкомовским сортиром. Чего коммунистам делить-то? У всех одна цель и судьба!
При этом ни одного дурного слова о себе Первый Секретут Петрушкин не слыхивал. Все были в восторге от районного лидера, веселого и заводного кретина.
И наверху, в Московском Обкоме КПСС, к нему сильно благоволили. Рассказывают, Секретут Облястного Комитета Баран Квадратович Партеписькин каждое лето зазывал Гороховича на дачу внучков потешить.
Прятак вываляется в помоях, обложится болотной тиной, запихает в рот засохшую коровью лепешку, воткнет в задницу живую складную двухметровую елку, которую всегда таскал с собой, приставит к макушке бычий рог и давай гоняться за детишками!
Те в полном атасе, визжат, как Депутгады при чтении законопроекта о постепенном увеличении собственных льгот за счет резкого понижения минимальной зарплаты избивателей, а он мальцов с Новым Годом поздравляет.
"Я, – смешит, – водяной Санта-Клаус, забираю всех в Лапландию топить в болоте".
Номенклатурный дед, с неизменным гнойным прыщем на лбу, реготал так, словно Грабинатор дотационной облясти по окончании встречи с Министром Финансов, в ходе которой удалось выбить дополнительный миллиард из госрезерва якобы на увеличение размера детских пособий, а на самом деле под отделку загоуродного предбанника тещи.
Впрочем, вскрытие Барана Квадратовича, проведенное секретным паталогоанатомическим консилиумом "Кремлевки", легко объяснило подобную реакцию.
"Алкогольная паранойя печени" и "Руководящий маразм желчного пузыря" к иному творчеству не располагали.
Неудивительно, что смена выросла все как один заиками, а старший внук, Кубометр Баранович, и впрямь подрядился Дедом Морозом и тринадцатый год не просыхает. Околачивается всесезонно по столичным обителям со своей бывшей нянькой, а ныне дряхлой бабкой-Снегурочкой, Мариэттой Дерьмособоровной Подстилкиной, но в отличие от тогдашнего шута присобачивает к заднице вместо елки башку от носорога.
Когда такие чокнутые дебилы, как ты, брат Макарыч, и наш буйный кошмарно-дегенеративный святой Трансмиссий, – раскомплиментился по адресу гостей Батонэ Эпикур, – реагируют на звонок и открывают дверь хаты, Кубометр разворачивается на сто восемьдесят и давай бодать хозяев в причинное место, а бабка-Снегурка Подстилкина закидывает восторженных ослов куриным пометом. Иногда, правда, в силу отсутствия у некоторых сограждан Новой Великой России чувства идиотского юмора, этих ребят спускают-таки с лестницы, но в основном наливают и заказывают к предстоящему Новому Году.
Словом, детские впечатления, точно по Фрейду, – блеснул философский конь козьим низкомолочным выменем, – предопределили, так сказать, паталогическое становление личности.
Эпикур Ницшеашвили наполнил бокалы, значительно выросшие за время его воспоминаний в объеме, и провозгласил тост.
– Свой первый срок мотал я за похищение невесты. Но ты должен знать, Макарыч, какая неувязочка вышла тогда в моей батумской деревеньке.
Накушался я поддельной "Хванчкары" и не разглядел ночью как следует, кого похищаю. Запихал, понимаешь, груз, предварительно оприходованный кентилем о стену, в мешок, отволок в ущелье, а как потянул добычу за гриву – глядь, мама дорогая, да это же старшая сестра моей возлюбленной Нино, страшная, как смертный грех, да еще с усами, как у райкомовской уборщицы Феклы Энгельсовны, только жгуче-черными, с проседью!
На суде Прокурватор Бандо Бесстыжиевич Лицемерия напутствовал меня на будущие дела:
"Мил-сердешный генацвале Эпикур! Прежде чем совершить с человеком что-либо противозаконное, следует хорошенько заглянуть ему в глаза. Они подскажут тебе наиболее безболезненный способ расправы".
Так выпьем же за то, чтобы мы всегда шмолили друг друга Лицом к Лицу, как призывает нас одноименная Программа знаменитой Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода", на которой имеет честь трудиться мой старый друг, маринованный декламатор, резервуарный трубадур и утопический капельмейстер Петр Макарыч!
Мой свежеублюдочный кентуха, рафинированный душман, фешенебельный дуршлаг и фальцованный фазан Трансмиссий Покрышкин! Впялься-ка и ты в мои бельмы!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В этот задушевный момент, когда разношерстная душеродственная троица, восседающая за философским пеньком, слилась, казалось, во единое гегелевское целое, Эпикур впился в блаженного Покрышкина взглядом Министра Финансов в повестку Генианальной Прокурватуры и правым джебом опрокинул автоволчару под соседний столик в виде философского камня.
Святой Трансмиссий стукнулся нимбом о гранитный выступ и затих. В мгновение, словно из-под земли, выросли двое верзил монгольской наружности, на бритых затылках которых был выгравирован герб гоурода Улан-Батора. Они сцопали Покрышкина за руки-за ноги и унесли в бильярдную.
– Я хотел, Макарыч, допросить тебя наедине, – Эпикур зачерпнул гориллоподобную ладонь в вазу с черной икрой и аккуратно выложил кучу деликатеса на плечо друга.
Журналист опустошил бокал с чачей из глубоковредных скважин Панкисского ущелья, вытаращил глаза, повернул голову направо, понял, что ошибся, развернул ее на девяносто девять градусов и слизнул с пиджака "заморской дальневосточной", браконьерской партией которой, с недовесом в каждой банке по 50-70 граммов, разбавленной к тому же белковой массой неизвестного происхождения, хозяин "Зова Судьбы" разжился в подпольном цехе при ОАО "Астраханский суррогат", официальном поставщике Правительственного Двора.
– Скажи мне, как брату, куда ты уезжаешь? И кем подослан твой Покрышкин? – Эпикур тоже тяпнул девяностодевятиградусной, привстал и занюхал с плеча Макарыча.
– Да пока еще никуда не уезжаю, вернее, никак не уеду, – честно признался журналист. – То одного хорошего человека встречу, то другого. Ты ведь знаешь, Батонэ, как это бывает.
Командирован же я руководством Радиорубки побродить по современной Матушке России и присмотреться, чем живет народ в условиях закладки фундамента Нового Великого Российского Демонократического Правового Государства.
А Покрышкина ко мне никто не подбрасывал. Я случайно тормознул его тачку на Садовом Кольце, и мы понеслись в сторону Шереметьево. Но как ты, Батонэ, догадался, что я собрался в поездку?
– Да по твоей знаменитой походной сумке! Кстати, где она?
Макарыч понял, что опять влип. Сумки при нем не было. Он бросил ее на входе "Зова Судьбы" и забыл. Шансы обнаружить баул на прежнем месте равнялись нулю.
"Ну и Эпикур с ним!" – откликнулся за Макарыча дух профессора Разгуляя Пофигистова. Вот только море пивных запасов обмельчало, да Суицидовская клизма испустила газы, это невосполнимые потери, ничего не скажешь. А все остальное – так, сущая ерунда, разве что минидиск еще сгодился бы в командировке, да и тот, по правде сказать, давно уже смертельно осатанел.
Поэтому корреспондент Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода" с достоинством наполнил стаканы, которые под воздействием девяностодевятиградусной чачи из глубоковредных скважин Панкисского ущелья превращались в пузатые чаши с чертиками по ободам, и спросил Эпикура.
– А почему ты решил, что святой Трансмиссий кем-то подослан?
Философ перекинул растягивающуюся в размерах правую руку через левое плечо и почесал третье от левого уха правостороннее ребро. Это означало: "За нами следят".
Действительно, за третьим столом по диагонали от четвертого окна по левой стороне, окунувшись передней частью лица в салат с морскими водорослями, храпел, присвистывая, человек в форме офицера Службы Внешней Разделки.
Судя по звездам, это был подполковник. Из дупла правого уха отдыхающего торчала портативная видеокамера, направленная на Родэновского "Мыслителя". Макарыч встал из-за пенька, взял вазу с черной икрой, подошел к товарищу, нацедил в ладонь фальшивой зернистой и тщательно залепил ею миниатюрный, 20 на 20 см, дисплей.
– Вот так каждый раз! – устало бросил репортер, вернувшись к философскому пеньку. – Когда я впервые в качестве корреспондента Радиорубки отправился в поездку по советской тогда еще России, в оружейную Тулу, то ко мне уже в электричке прилипли сразу трое ребятишек.
Пара села по бокам, а третий, с бычьим глазом и орлиной губой, устроился напротив. Он начал издалека, как водится у этих пареньков, и на чистейшем литературном.
"А Вы , – загнусавил, – сыновьим часом не сукина ли сало-шпиговская дочь? А то ведь перекройка вместе со свежими котлетами прокручивает в нас и разобранные гнилопакостные бифштексы.
Глазницы размыты, как бешеные сучки во время течки, вот гнилозубастая Западня и зашпындюривает к нам в избу под видом турь-истов и журналь-истов разных крысь-истых парадизов и шпинатов.
Радиобурка Пантомима-Америгадского Парфюрерного Фабрициуса "Торговая Слобода", та самая, что завесла у нас под боком в граде барона Мюнхгаузена, и под харей мыльницы и стерильной парашки вот уже четыре с лишним века неустанище клевещает и подрыващает обновы заветоскотского градострогибельства, таперича совсем раскудахталась, как заморговский петушина у Алессандро Петруччио Царь-Пушки в "Руслине под Людманом".
Засим сорвалась Радиобурка с цепяры, как учебный котяра с лукоморговского дуба, денно и нощно каркает волчарой, да шаркает слонярой о скороспелом крышевании нашего широкозадого Заветоскотского Соуса.
Вы, ненакором, не из этиловой ли самкой осьминожьей гнездяры? Нет? А уж ващно похожопе! По чему? Да по физии! У всех этих хищноногих хвырей хари хитрорукие, хак у хитромордых харьков из хитрозадого Харькива".
В этот ответственный момент исторического экскурса в град самоваров и свинцовоизрыгающих игрушек чача из глубоко-вредных скважин Панкисского ущелья взяла Макарыча за шкирку и затрясла, как Грабинатор Мэворов, возомнивших о финансовой самостоятельности в связи с принятием Закона о местном самоуправстве.
Эпикуров стало двое. Репортер щелкнул пробкой канистры, освежил чашу, вырядившуюся в форму сатанинской пентаграммы, и немедленно накатил. Ницшеашвили утроился.
Официант-палестинец, с наколкой портрета Ясира Арафата на гладком черепе, приволок горячее. Макарыч вскарабкался на краешек философского пенька и внимательно осмотрел произведение искусства.
Покойный отец-основатель Организации Освобождения Палестины был тоже абсолютно без волос и чисто выбрит, да еще с черной повязкой на глазах.
Блюдо с грузинским карпом в аджарском пивном соусе, предназначенное Покрышкину, отправленному в бильярдную на "скамейку запасных", хозяин заведения велел отправить офицеру Службы Внешней Разделки, ведущему за философским пеньком ушное видеонаблюдение. К тому времени он очухался, вынул анфас из салата с морскими водорослями, снял с левой ходули коричневый ботинок с пожелтевшим, видимо, от солнца, носком, и старательно счищал им липовый "Астраханский суррогат" с морды лица видеостукача.
Это была многострадальная гидра, порозовевшая, поголубевшая, и, в конце-концов, поседевшая в неистовых схватках с вражескими агентами всех расцветок.
"Народные массы умнее и постояннее Государя!" – официант с огромным подносом на голове, прикрывающим наколку от любопытных глаз, провозгласил наименование блюда.
Подполковник Службы Внешней Разделки, в прошлом резидент Первого Главного Управления (Внешняя Разделка) Рыцарства Плаща и Кинжала в Израиле, от зоркого глаза которого не укрылось палестинское клеймо официанта, решил, что это пароль связника, или же сигнал от отца, бесследно сгинувшего в Секторе Газа много лет назад.
Он швырнул видеоябеду на пол, вскочил по стойке "смирно", приложил желтый, в черную крапинку носок к пустой голове и отчеканил: "Служу Советскому Союзу!".
Плюхнувшись на место, поднял спецдоносчика, утрамбовал его в пустой ботинок, поставил обувку на стол, направив носком на философский пенек, установил видеоинформатора в режим записи и принялся уминать Покрышкиного карпа, запивая костлявую вредину кроткой чачей из глубоковредных скважин Панкисского ущелья.
За пеньком видеоинсинуатора происходили действительно захватывающие события. Макарыч возобновил эпопею о поездке в чай-стрельбищную Тулу под недремлющим оком бойцов невидимого фронта. Он дошел уже до того пикантного и волнующего места, когда ему подсунули в гостиничном ресторане четырех красоток в спецодежде экскурсоводов Музея Истории Самоваров, которые трубили, как они сами сразу же растрезвонили, инструкторшами по стрельбе местного Управления Рыцарства Плаща и Кинжала, и корреспондент Радиорубки поначалу не знал, что с ними делать.
И только после четвертой бутылки "Пантов Марала" (алкогольная настойка из вытяжки оленьих рогов, способствующая резкому половому возбуждению. – Авт.) Макарыч принял-таки мучительное, но единственно правильное решение и потащил их всех в свой номер.
Веселье удалось на славу, и наутро девчонки потребовали продолжения банкета, но руководство Тульского Рыцарства не выразило на сей счет однозначного одобрения и откомандировало их к месту постоянной дислокации, в спецтир.
Расставание выдалось на редкость сердечным, хотя и с толикой недосказанности, так как корреспондент Радиорубки ДО КОНЦА так и не осознал истинных намерений спецкрасавиц.
Вдруг мобильный Эпикура визгливо затянул "Prelude to Act 1 Ave Maria" Иоганна Баха, на пятой секунде неожиданно перешедшую в российский гимн. Звонила важная птица, потому что обычно невозмутимый философ суетливо привстал, нервно покрутил задницей и конвульсивно осел Депутгадским объединением, недотянувшим на Выдурах одного голоса до заветного семипроцентного рубежа.
Так повторилось восемь раз в течение времени разговора. Закончив беседу, Батонэ Эпикур выронил из рук "Nokia 3230" со встроенной фотокамерой для скрытых съемок подъюбочного содержимого, и тот полетел под пенек.
– Макарыч, родной! Достань эту дрянь, уважь старика, а то у него радикулит, – матерый философский волк и впрямь как будто одряхлел сразу лет на сто.
Но журналист не ведал о том, что его друг еще в далекой дальневосточной зоне, в свою третью ходку, окончил с красным дипломом актерский факультет Магаданского Исправительно-Трудового Филиала Всесоюзного Государственного Института Кинематографии.
Макарыч собрался под пенек, глупо пригнулся, как вдруг почуял неладное, но было поздно.
Двадцатилитровая канистра с девяностодевятиградусной чачей из глубоковредных скважин Панкисского ущелья, слегка початая, со знаменитыми бердяевскими добродетелями на этикетке, во главе с "Одиночеством и Тоской", повергла средний отдел репортерской черепной коробки, отвечающий за фиксацию позы и ориентировочные рефлексы, в состояние нестояния.
Одиночество и Тоска подхватили Макарыча под мышки и отволокли в бильярдную, в компанию к автопогоняле Трансмиссию Покрышкину.
Эпикур Ницшеашвили в момент преобразился, юркнул хорьком под философский пенек, достал мобильного развратника и набрал номер Нозыры Негрустиновича Перекошенныя, Директора Мытищинского Центра по выводу населения из депрессии.
Ожидая соединения с абонентом, философ черканул на салфетке:
"Проверить некоего Марала из Тулы, который с понтами, на предмет сотрудничества с вражескими спесьслужбами.
В этой связи дополнить РАЗДЕЛ шестьсот девятый романа "Зов Судьбы" "Гносеология соотношения государства и личности в условиях оскотинивания последней" ТОМА сто двадцать пятого "Способы четвертования подданных при разделении властей"
ГЛАВОЙ три тысяча сорок пятой "Философский синтез ортодоксально-маргинального и самоуправляюще-либерального в пропедивтике внедрения преступного авторитета в идеологические структуры западных стран с целью их экзистенциальной морально-психологической девальвации".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В трубке что-то щелкнуло, треснуло, сотовый потаскун заходил в руке Эпикура ходуном и задымился. Это означало, что Нозыра Перекошенныя вышел на связь.
Хозяин кафе сбил жар и посмотрел на дисплей. На нем красовалась физиономия Директора Центра. При этом изогнутый нос Нозыры заворачивал аж на клавишу "ОК".
* * *
– А-а, Батонэ!!! – с уважительным придыханием заорал Негрустинович. – Как хорошо, что ты позвонил! Я набираю твой номер, да все невпопад, так как по безвыходности использовал в сортире Инструкцию нажатия клавиш, а без нее я что бухгалтер, посеявший журнал двойных записей.
Хочу отчитаться перед тобой о новых успехах. За минувший месяц усилиями сотрудников Центра из депрессии выведены три тысячи триста тридцать три старушки, девятьсот девяносто девять тружеников бюджетной сферы, шестьсот шестьдесят шесть представителей оборванской промышленности, тринадцать сотрудников правоохренительных структур, два руководящих работника и еще семьдесят семь клиентов, отнесенных к категории "Я". Все они прошли полный курс духовно-материальной реабилитации и релаксации и к настоящему моменту готовы к окончательной кремации.
Философ беспокойно заерзал на деревянной шляпке припенькового стульчика, выполненного в виде миниатюрной скульптуры Георга Вильгельма Гегеля в беретке, чрезвычайно смахивающего на сморщенного опенка, и осторожно спросил.
– Э-э, Нозыра, а пара руководящих пролетариев, кто они?
– Да не беспокойся, Батонэ! – радостно выпалил Директор. – Один из них, до того как попал к нам, заведовал складом в гоуродской Мэвории, а другой служил Главным Экспертом Института Судебной Психиатрии имени Сербского. Я уже получил от Грабинатора Подмосковья, Главного Психопата Министерства Здравоохренения и Социальной Недоразвитости и родни клиентов благодарственные письма.
Тот, что со склада, совсем замучил нашего Мэвора. Каждое утро влетал во время "летучки" к нему в кабинет и пересчитывал стулья.
А Главный Эксперт, видать, окончательно депресснулся на почве экспертизы головы всемирно известного военачальника, преемника славы гитлеровского фельдмаршала Гудериана, полковника-танкиста Новой Великой России Прихлопа Насилковича Забодайкина.
Сам же, в качестве Руководителя Экспертной Комиссии, настоял на признании его невменяемым алкашом, а потом бродил с топором по своему институту и искал убийцу какой-то чеченской девушки.
Полковник, ты в курсе, осужден с вынесением оправдательного приговора, а Всероссийская Партия Невменяемых Полковников (ВПНП) внепланово зарегистрирована Министерством Блюстиции на основании личной просьбы гражданского Министра Оборванки, которому, в свою очередь, руководство Партии, с ходу прорвавшейся в Парылумент, посулило ходатайство перед Верховным Чародеем о присвоении внеочередного воинского звания невменяемого Маршала. Сейчас фракция ВПНП развертывает мощнейшую кампанию по выдвижению Забодайкина на пост Верховного Невменяемого России – 2008. Она хлопочет также перед психиатрическим стационаром специального типа, определенного полковнику по суду, о присуждении ему звания ДВАЖДЫ Героя России.
ПЕРВЫЙ раз, отмечают невменяемые полковники-Депутгады в своем представлении, их товарищ смертельно рисковал жизнью, когда ворвался при поддержке всего лишь двух безусых бойцов в штаб вражеской армии и пленил командующего, замаскировавшегося под чеченскую барышню, а ВТОРОЙ подвиг Прихлопа Забодайкина состоял в том, что ему удалось допросить, уничтожить и захоронить оборотня в девичьих грудях под носом у врага, на его территории.
А невменяемый, под стать полковникам, Главный Эксперт из "Сербского", шастая по институтским коридорам и рассекая топором воздух, взялся вдруг плести бредни о какой-то безвинной Эльзе Кунгаевой, о том, что на его Комиссию оказывалось давление, исходившее якобы из недр Аминисративного Корпуса самого Верховного Чародея. Теперь, слава нашему Центру, эта чертовщина упокоится вместе с душой спятившего мастака.
Докладываю тебе, Батонэ, что кремация депрессивных нахлебников и вероотступников, слетевших со стальных петель железоплавильных раздвижных врат, сорвавшихся с кремневых цепей Нового Великого Государства, состоится в праздничный для России день Нациоанального Единства, четвертого...
– Ну ладно, ладно, успокоил, – перевел дух Эпикур Ницшеашвили. – Ишь ты, Нозыра, разораторовался-то как. Ну, а те тринадцать ребятишек из органов, это что за фрукты?
– Здесь тоже все o"key, Батонэ! Эта бригада полгода назад захватила с поличным Заместителя Министра Драгметаллов Палладия Вольфрамовича Платини, когда он подогнал к своему шестиэтажному садовому домику на деревенской завалинке Миколиного Предгорья железнодорожный товарный состав с алмазными поделками, Шапкой известного киевского писателя Владимира Всеволодовича Мономаха, а теща загоняла в дачный ангар-"ракушку" военно-транспортный ИЛ-76, доставивший чартерным рейсом из швейцарской Лозанны...
– А зачем скромняге-Министру понадобилась писательская шапка, Нозыра?
– Это не обычный головной убор, Батонэ, а сплошь испепещренный литературными трудами хозяина, "Поучением", "Летописью" и прочими умными вещами, от которых Министр рассчитывал поднабраться уму-разуму. Он все ж таки по версии Министерства Обрезования незаконченный средневес.
– Что-то я не припомню такого беллетриста Мономаха, Нозыра.
– Ну же, Батонэ, поднапрягись! Он еще держал общак Ростова-папы, и матушка его, Машка-византийка, тоже из блатных – дочурка императора Костика Мономаха. А пацаненок этот был крут, как теща Замминистра, на которую переписаны все его безделушки. Ты ведь с постулатами средиземноморской философии и "Номоканонов" Юстиниана, заимствованными феодалами нашей любимой ущельной Грузии, на короткой ноге, точно лидер Организованной Преступной Группировки с начальником районного Управления Внутренностей.
Кроме того, товарищ Мономах имеет честь являться тезкой нашего Верховного Чародея, прослывшего глубоким знатоком управления спиральной галактикой с Солнцем в авангарде и нареченного Всероссийской Высшей Партией Потепления Климата (ВВП ПК) "Володька Красное Солнышко".
– Ладно, Нозыра, разумничался ты, раскалякался больно! – Батонэ судорожно вцепился в горлышко пустой "Балтики", провернул ее в глубь ширинки и похотливо чмокнул. – А что еще занятного выудили наши шустрята из Палладиевских ж/д-авиасоставов?
– Да так, разную мелочевку. В одном из вагонов обнаружили семиструнную скрипку римского музыканта Нерона, в другом – отрубленную засушенную башку французского питейного магната Людовика, знатного вискодела, родоначальника шотландского "Burbon". Остальные вагоны были битком набиты золотыми унитазами, платиновыми шкафами и прочими поделками из Гохрана, а из сортира грузового лайнера вывалился наш самый первый Чародей, закемаривший в лозаннской ратуши после обильных возлияний с Президентом Конфедерации в подвалах замка Сент-Мер.
Дело в отношении господина Платини, как ты знаешь, Батонэ, закрыли, а свидетели в лице ребятишек из назойливой оперативной бригады оставались. Ну, сам понимаешь, пришлось их...
– Ладно, ладно, Нозыра, – глазки Батонэ воровато забегали, – не по телефону. А семьдесят семь подопечных из категории... "Я". – Напомни, что это у нас за спецконтингент?
– Да это всевозможные журналисты с дерьма родных просторов, которым уже не о чем больше писать, кроме как о трещинах в фундаменте Новой Великой России.
– А-а-а, понятно, – окончательно умиротворился Эпикур Ницшеашвили. – Скоро я пришлю к тебе еще одного субчика с Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода". Да-да, той самой.
Надо бы его тоже хорошенько потрясти и вывести из депрессии раз и навсегда. В трубу твоего Центра, как говорится. Ха-ха-ха!!
Далее собеседники о чем-то весело защебетали на родном языке.
– Ну ладно, Нозыра, вернемся к нашим баранам, – посерьезнел Батонэ. – Мне только что позвонили из Админисративного Корпуса Верховного Чародея России. Ну да, нашего, а чьего же еще?
Так вот, через час в мой "Зов Судьбы" подрулит наш Чародей с товарищем, Примат-Магистром Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Английский гость прознал о моем заведении и выразил желание непременно зайти.
Он, оказывается, тоже обожает философию. Хочу, говорит, отведать на ночь глядя "О свободе печати, речь к английскому Парылументу". Ты пробовал этого поросенка, помнишь?
В честь кого? Ты что, забыл уже? Забыл Джона Мильтона? Это же он написал! Да нет, никакой он не мент. Это Парылумент, что английский, что российский, определяется мордой проникнувших в него лиц. А в "Мильтоне" ударение на букву "и".
Да нет, Нозыра, и не философ он, поросенок никак не совместим с философией. Да не поросенок не философ, а Джон Мильтон!
Это великий пиит. Да не пьянь, а рифмотреп, в смысле поэт. Имел несчастье поверить республиканцам, отправившим 30 января 1649 года на эшафот Карла Первого, подался в политику и заделался при них Секретутом Государевого Совета. И вот результат – в сорок четыре года ослеп и разорился.
Да нет, Нозыра, Карл Первый – это не Петр Первый. Он из рода Стюартов. Что? Да ты чего?! Никакие полеты король не обслуживал, тогда и летать-то было не на чем, разве что на метле. У тебя опять бельмо в носу! Не Стюар-д, а Стюар-т, буква "тэ" на конце, понимаешь? Речь идет об Англии семнадцатого века, фамилия такая была королевская. Правильно, и Мильтон тоже англичанин. Иначе почему Примат-Магистр Соединенного Королевства решил попробовать...
Нет, Нозыра, не Мильтона, а поросенка. А вот это верно! Поэзия и поросенок взаимопроникновенны и суть вещи одной породы, хотя каждый по-Кантовски сам в себе, подобно нашим Парылументу и Правительственному Двору.
Они нежны, беззащитны и легко усваиваются организмом, что человечьим, что чиновничьим.
При чем здесь свобода печати? Объясняю, Нозыра. Мильтон, как и мы с тобой, бился за простой народ, честную и правдивую журналистику, вольную мысль.
Вот и написал такой трактат: "О свободе печати". И бил профессионально в пах, как отважный польский супертяж Анджей Голота, драпающий с ринга после первого же раунда.
"Кто уничтожает хорошую книгу, тот убивает самый разум...".
Красиво, правда?
Что? Остался ли в живых "два ум"?
Да никакого "второго ума" нет! Ты опять не врубель! Слово "разум" вместе пишется. Что? Нет, Нозыра, "разум" – это не олигарх.
За что тогда его завалили? Кого? Разум? Э-э-э, Нозыра, во-первых, прилагательное "убивает" употреблено в переносном смысле. А во-вторых, глагол "разум" представляет собой..., ну как тебе объяснить, словом, это то, чего тебе так крепко не хватает.
Знаю, знаю, что все у тебя есть, еще бы вот только разума немного прикупить. Да не грусти, Негрустинович, в крайнем случае, я тебе своего мальца одолжу.
Что?? Тьфу!! Ну ты даешь!! Я тебе про разум талдычу, а не про мальчиков!
Господь с тобой, какие проценты?! Разум, Нозыра, под проценты не одалживается.
М-да-а-а, прав был мой покойный сводный брат и твой крестный Заупокой Кантиммануилович Полуанклав-Кладбищенашвили, смотрящий по Калининграду, когда нарек тебя Кривым.
"Эпикур, – кряхтел мне в мобилу подорванный тобой на могиле Канта Заупокой, с оторванной задницей и контуженными яйцами, – у нашего Нозыры не только нос чудовищным крючком, но и весь мир в кривом зеркале. Меня вот только что порешил ни за что, ни про что. И на кой я его выписал из Мытищ на стажировку? Зашел ночью на погост к приемному пра-пра-пра-пра-прадеду подискутировать в спокойной кладбищенской обстановке о моральном принципе безусловного требования ДОЛГА, из которого вырос его "категорический императив", а Нозыра, оказывается, здесь же забил "стрелку" с прижимистым хитрованом из "янтарных", на котором висит десять "зеленых" лимонов отката. Так представляешь, Эпикур, наш чудик принял меня за него, а услыхав знакомое слово, решил, что тот прячет бабки в могиле предка и подорвал меня вместе с ней. Сейчас вот догадался по "маршальским звездам", наколотым на полушариях моей несчастной, бьющейся в конвульсиях задницы, что обознался, и удрал.
Даже когда наш крестноубивец спит, ему чудится, будто он на разборке. Жену совсем замучил, ночью путает ее то с "коптевскими", то с "люберецкими". Того и гляди, допутается.
