Текст книги "Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода" (СИ)"
Автор книги: Карэн Агамиров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
Шашлык из корейки в винном соусе плавно погружал Вашу печень в "Превратности познавания относительности распознавания трансцендентальных потребностей эстетических притязаний".
Ну а десерт, к примеру ананас в шампанском, оптимистично настраивал на "Томление несовершенного в сетях интермедий и ожидании органических непроизвольных перемен".
Поили гостей непревзойденной девяностодевятиградусной чачей из глубоковредных скважин Панкисского ущелья, в крутобокие скалистые разлоги которого Эпикур периодически наведывался для умиротоворения духа.
Несмотря на мудреные названия блюд, от посетителей не было отбоя, так как Эпикур Ницшеашвили, человек в высшей степени жизнеутверждающий, пусть и терзаемый судьбой, договорился с "мамкой", контролирующей девочек в районе метро "Аэропорт", в трех шагах от его кафе, о ежедневной аренде гвардейского взвода первой древнейшей.
Когда "Зов Судьбы" оказывался на пике веселья, в него вплывали славные "труженицы тела" и падали в объятия "свободных умов", разгоряченных и томимых "органическими потребностями".
Среди клиентов всегда было немало представителей как великого торгового народа, так и медицинского персонала психиатрических клиник, в которых наблюдался хозяин заведения, причем лекарям человеческих душ предоставлялась на девочек пятипроцентная скидка.
Словом, кафе и Батонэ Эпикур процветали, но субстанция старого аксакала все равно никак не могла обрести покой. Не спасали и целебные поездки, под прикрытием дипчемодана грузинского Посла в России, в Панкисское ущелье.
Дух Батонэ рысью метался по лабиринтам, орал как обманутый вкладчик, надувался девственницей, хныкал депрессивным российским регионом, геройски сражался, наподобие опального олигарха, с ветряными мельницами, истерично шипел, как змея во время совокупления, падал плашмя членом импотента, но затем вскакивал Ванькой-Встанькой, принимал собачью стойку, запрыгивал чертенком на раскаленную сковороду и бешено, вниз головой, скакал по ней.
По необъяснимой причине иллюзорное "Я" философа более или менее воссоединялось с эссенциальным миром исключительно во время дискуссий с корреспондентом Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "Свобода" Петром Макарычем.
Поэтому, когда в дверях показалась родная дебильная физиономия с неизменной командировочной сумкой на плече, Эпикур Ницшеашвили затянул на радостях "Сулико", сплясал через весь проход лезгинку и сходу взял быка за рога.
– Как ты полагаешь, брат Макарыч, смогу ли я с того света регулировать этику утилитаризма и прагматизма, опираясь на целесообразность альтруизма?
Старик и дня не мог прожить без какого-нибудь философского трактата. В недавнем послании Макарычу (они поддерживали связь по электронной почте, вживленной, для конспирации, в днище почтового ящика у центрального входа в "Диетский Мир", однако не ведали, что его содержимое круглосуточно контролируется рассыльным соседнего здания на Лубянке) Эпикур похвалялся тем, что всерьез увлекся философией любви Питирима Сорокина.
Макарыч в тот же час раздобыл основные опусы русского американца, проштудировал их в парилке "Донских Бань" и поэтому находился сейчас перед лицом возникшего философа в полной боевой готовности.
– С того света, Батонэ Эпикур, регулировать что-либо не так-то просто, но, тем не менее, отнюдь не невозможно, – принял он вызов любомудрости. – Одна моя знакомая бизнес-леди, Европа Далларьевна Конвернутая, Царствие ей Небесное, исключительно приятная (была. – Авт.) во всех отношениях особа, представляла собой существо настолько чистое и бескорыстное, что требовала от всех сотрудников своего офиса столь же безвозмездно-регулярных и сердечно-разнообразных подношений.
Уже с утра к ней в кабинет выстраивалась длиннющая очередь с авоськами, набитыми глазированными сырками, гелевыми авторучками, склянками с растворимым кофе "Gold", шмотками сала, сосисками, разовыми пластиковыми стаканчиками, пузырьками с вазелином и подсолнечным маслом, глиняными горшочками с тушеным мясом, пластмассовыми баночками с природной лечебно-косметической грязью "Сапропель", импортными "крылышками" и прочими товарами, занесенными Министерством по Чрезвычайным Ситуациям в группу "А" в качестве предметов первой необходимости.
Как умудрялась Далларьевна перемалывать их в течение одного рабочего дня, так и осталось для следствия большой загадкой.
Покойная леди Конвернутая тоже считала себя альтруисткой и даже организовала Фонд поддержки беспризорных детей членов российского Правительственного Двора.
Их несчастные, брошенные дети требуют особой заботы общества! Это Вам не отпрыски злостных бездельников, наподобие шахтеров, врачей, всяких там авиадиспетчеров, физиков, ткачих, металлургов, коммунальщиков и прочего отребья, которое только и мечтает о зажиточном минимуме и грозит забастовкой.
Перед нами наследники государственных мужей и жен, посвящающих всё себе без остатка на благо Великого Будущего Новой Великой России.
И страна должна выращивать их особо тщательно и нежно, как помидоры на подтопленной грядке, поливать, обливать и опрыскивать натуральной, а не искусственной химией, согревать воистину материнским солнечным теплом, а не фальшивой лаской вокзальной проститутки. – Макарыч в приступе государственного патриотизма изъял из сумки бутылку "Балтики" за номером три, вставил горлышком в ширинку "Pierre Cardin" Батонэ Эпикура, откупорил (бутылку), патетическим залпом лишил ее невинности и в верноподданническом порыве вмонтировал хозяину "Зова Судьбы" в передок.
– И хотя, – трагически сдвинул журналист остатки бровей, – эта великая жертвенница отдала концы, угодив на усадьбе сына Министра Сельскохозяйственных Валютозаготовок под супергазонокосилку, засасывающую инфразеленым портом любые зелено-содержащие объекты, но дело защиты горемычной придворованной детворы живет и побеждает!
Сегодня Фонд ее имени поставил перед собой новую тяжкую задачу – обеспечить бесперебойное развитие внуков членов Правительственного Двора, а чуть позже, через пару лет, когда Россия удвоит объем ВВП в сто два раза и окончательно встанет с колен, можно будет приниматься и за обустройство обделенных правнуков.
Альтруизм покойницы достал и заурядных лодырей, прикрывающихся вывеской простых граждан, но уже с того света. Под лопастями супергазонокосилки, испытывая адские муки, Европа Далларьевна Конвернутая успела надиктовать и подмахнуть полуоторванной кистью Завещание, в соответствии с которым надгробие на ее могиле поручалось изваять непоседливой десницей прославленного Объема Первопетровича Ркацители в виде стометровой стодолларовой стелы, чтобы окрыленные беспросветной нуждой и лучезарные в нынешних и будущих бедах чванливые лоботрясы Новой Великой России могли беспрепятственно подойти и прикоснуться к ней.
Так что Питирим Сорокин был абсолютно прав, когда распространял свою философию любви абсолютно на всех, без учета социальной значимости и денежного довольствия обожаемых им. – Макарыч победоносно чихнул, представил досточтимому Эпикуру столь же седогривого водилу Трансмиссия Газоотводовича Покрышкина и попросил усадить их, наконец, за столик.
– А-а-а, автомобилист! – иронически протянул Иммануилович, пропустив челобитную журналиста мимо ушей. – Я вот тоже не прочь порулить. В моем гараже пылятся "Gelenwagen", "Land Rover", "BMW Х-5", "Porsche Carerra", "Yaguar", "Ferrari", "Mazeratti", "Lamborgini" и много чего еще, но гоняю я в основном на колясочном "Урале". Сижу себе в коляске, как султан на унитазе (Эпикур оговорился. Он хотел выразиться "король на именинах". – Авт.). Он у меня на крыше болтается, а пристежка в гардеробе на вешалке висит. Я их всякий раз разделяю, как сиамских близнецов, чтобы менты не угнали.
А как, ты думаешь, брат Трансмиссий, у автомобилей есть собственное Эго, своя душа и судьба? – взялся за свое философ-романист, бизнесжук и наследник славы Валентино Росси.
– А як же, как пить дать есть! – захохлил вдруг Покрышкин. – Оказалось, что с "Хай живе наша рiдна Украiна!" у него связаны исключительно светлые автомобильные воспоминания. – Вот как-то по-молодости, – по благородному шоферскому челу Трансмиссия Газоотводовича пробежала загнанная волчица, – прикупил я у гарнi хлопцi из Киева "ушастый" "Запорожец".
Расплатился, значит, сел и поехал. А как накатил-то всего метров триста, днище возьми да и начни отваливаться. Еще чуток проколесил и засеменил по асфальту. Так я за баранку и внес "ушастого" во двор.
Соседи сбежались, как на цирковое представление. Ну я и им и подыграл. Вот, говорю, подарок от самого Юрия Никулина, бутафорский "Запорожец".
Я полагаю, – отчеканил Покрышкин, чрезвычайно гордившийся глубоким историческим самообразованием, – что судьба того "ушастого" застряла в Киевской Руси, где-то в районе Куликова Поля.
Эпикур внимал, сморщив прединсультный золотозубый зев.
– А в каком болоте, по-твоему, завязли мои кони? – он сцапал Покрышкина под локоток и поволок его вдоль столиков, так что ответа Макарыч не расслышал. – Пройдя метров десять вглубь зала, они повернули назад. Макарыч с командировочным тюком наперевес глупо мялся в дверях кафе. – Неделю назад усадил я в "Ferrari" суперэлитную vip-девочку, – донеслось до него, – так она с перепоя прямо в салоне ... ну, сам понимаешь.
Теперь, наверное, дух машины ... , – Эпикур Иммануилович Ницшеашвили остановил процессию. Его мощный сократовский лоб трещал под напором очередной философской околесицы, – ... обретет сентенцию нигилистического обесценивания ее генеалогическо-гносеологического древа и начнет деградационно-нисходящее развитие?
– Да нет, совсем необязательно, может, все еще обойдется! – успокоил его автогигант Трансмиссий. Они продолжили шествие, окопались возле Макарыча, посмотрели сквозь него, развернулись и опять зашагали вдоль столов. Пустая "Балтика" сексуальным мятником колыхалась из ширинки Эпикуровских "Pierre Cardin".
Журналист опустил сумку на пол у дверей и заструился за ними, так как обсуждаемая тема его крайне взволновала.
– Как-то решил я накатить прямо в тачке, тайком от жены, – обосновывал свой оптимизм Покрышкин. – Прикупил бутылечек "Гжелки", огурчиков малосольных венгерских в баночке. Прикололся метрах в пятидесяти от дома, впендюрил в магнитолу кассету с Mozart, "Concerto for Clarinet in A, Adagio, K. 622", под него водочка с огурчиком идет самое оно, "мама не горюй". Откупорил пузырек, бухнул две соточки в разовый стаканчик, огурок на щитке приборов зазывно сияет дальним зеленым светом. Только поднес к хавке, как боковое стекло содрогнулось женой возбужденного импотента. Я от неожиданности стаканчик обронил. Гляжу, бабка прилипла к окошку губищами.
"Сынок, – далдонит, – подай на новую скатерть невестке, а то она меня со свету сживет".
Представляешь мое состояние? Ну я чертыхнулся, но сдержался, опустил стекло, просунул старой пару огуроидов, закрылся, подобрал с коврика посудину и повторно налил.
Но не заметил, болван я этакий, что стаканчик при падении порвал целку, и водяра записала таксой на брюки. Однако ж я и на этот раз проявил чудеса стойкости. Черта-с два ты меня достанешь! – предупредил я "Гжелку" и махнул остаток в запасной стаканчик. Только выдохнул все напасти, поднес к жевалу, как вдруг на лобовом стекле отпечаталась физиономия гаишника. Я швырнул стаканчик на пол и врубил Моцарта на полную катушку. Опустил стекло, приготовил документы.
"Чем это Вы тут занимаетесь за рулем?" – гнусно лыбится харя.
"Моцарта слушаю", – отвечаю.
"А-а-а, – рыщет по салону зенками, сверкающими зеленым пламенем. Наткнувшись на "венгерские малосольные", они и вовсе зацвели крапивой. – Реквием, так сказать, по "Гжелке" с огурцами?".
Ну, я давай оправдываться.
"Стою, – говорю, – на месте, и двигатель выключен. Имею право, в отсутствие непримиримой язвенницы-супруги, слегка расслабиться. А вообще, между прочим, я ни грамма и не выпил, хотя предпринял, каюсь, три неудачные попытки. В провале последней повинны Вы, инспектор".
"Так у Вас и жена есть? – прицепился он. – Ну, вот что я Вам скажу. Вы арестованы за непочтительное обращение с представителем правоохренительных органов.
Когда я подошел к повозке, Вы обязаны были, согласно законам цивилизованных государств бывшего СССР, смердящих в еврозоне, резко вскочить и вытянуться в салоне по стойке "смирно", обхватить руль руками, держа их при этом за спиной в наручниках из автоаптечки, полуоборотом головы отдать честь, а документы зажать в зубах.
А Вы даже закусить мне не предложили! Жарься тут с Вами тверезым целыми сутками, и никакой благодарности! Словом, выписываю устный ордер на Ваш арест. Как заключенный под стражу, Вы имеете право на один звонок из отделения ко мне домой.
А сейчас извольте покинуть транспортное средство и проследовать в машину дорожно-постовой службы для медицинского алкогольного освидетельствования на предмет Вашей принадлежности к чеченским бандоформированиям, заср..., засланцам талибана, федаинам Саддама и прочим антинародным нуворишам".
Ну, я вылез и пошел, – Трансмиссий Газоотводович выпустил газы на крадущегося сзади Макарыча, да так смачно, что журналист судорожно зажал нос. – Чего мне бояться-то? Ведь я и взаправду не высосал ни капельки. А что до всякого рода шахидских бармалеев, то, каюсь, было дело, подвозил разок международного террориста, да и тот оказался на поверку театральным балетмейстером из "Мариинки".
И представляешь, – Покрышкин вдруг скис, застопорился бестосольной колымагой и прильнул к могучему философскому плечу Эпикура Ницшеашвили, – оступился я, заскользив по явно женскому дерьму, с небесным отливом и замысловатой формы, и треснулся крышей об асфальт. Очнулся уже в больнице под испепеляющим взглядом врача.
"Вот, – щерится он трем стажерам и тычет в меня пальцем, откушенным наполовину женой-"белкой" (уменьшительно-ласкательное "белой горячки". – Авт.), – яркий образчик, к чему приводит пьянство за рулем. Налакался в миску (точнее "в сиську". – Авт.), выполз на ушах (правильно "на бровях". – Авт.) из-под руля и споткнулся о дерьмо. Загаженную одежку с него сняли и загнали за бешенные бабки в VIP-комиссионку для "новых русских", исповедующих туалетный экстрим, а тело по заключению инспектора ДПС сразу определили в морг.
Первичное, по горячим следам, паталогоанатомическое вскрытие больного выявило следующие отклонения: перелом основания черепа, шейных позвонков, левого яичника и, самое страшное, необратимую деформацию газовыводящей системы. Теперь он до конца своей задницы не сможет в полной мере контролировать газоиспускание.
Вдобавок ко всему, этот, с позволения сказать, автолюбитель не закрепил как следует ручной тормоз. Машина покатилась под уклон и врезалась в известную коммерческую палатку "Два пальца в рот", принадлежащую не абы кому, а самой Харчевне Фальсетовне, жене Главы районной Укравы Нежилфонда Захватовича Прихватова.
Хорошо еще, что обошлось без человеческих жертв, если не считать двух случайных продавцов".
Покрышкин громко выпрямился, чтобы вновь решительно подтвердить ужасающий диагноз неисправности газовыводящего механизма.
–А еще мне пришили статью за вандализм, выразившийся в осквернении "Гжелкой" памяти Великого Моцарта, и столичная Консерватория запретила посещать концерты с его участием, равно как прослушивать и просматривать их в аудио-видео-теле-кино-цифровом формате. Но и это не все! Разбитая коммерческая палатка выставила счет в стоимость товарного вагона баварских сосисок, на подделке которых она специализировалась.
Да и водительских прав лишили на год. Я так и не понял, за что. Одним словом, хорошо я тогда погудел тайком от благоверной, ничего не скажешь. – Безнадежно просевший газовыводящий фундамент Трансмиссия Газоотводовича издал привычный треск, и автоволк безвольно скрючился.
– А что жертвы наезда твоего "Жигуленка", они не возмущались? – по-кавказски сделикатничал философ Эпикур Ницшеашвили.
– Нет, с ними дело выгорело на ять, – оживился Покрышкин. – Усопшие были приезжими из Молдавии и нагло настаивали на выплате заработной платы. Как будто у хозяев нет других забот.
Их случайная физическая утрата принесла "Двум пальцам в рот" недурственную экономию, покрывшую четверть стоимости утраченных фальшивых сосисок, изготовленных из отборных немецких овчарок, вышедших на пенсию по климаксу.
А еще моя трезво-забористая паранджа обнаружила в бардачке разбитого "Жигуленка" запечатанную упаковку таймырских презервативов. Только ты, Батонэ Эпикур, не подумай чего худого.
Мне презентовала их белокурая курочка, которую я подобрал на столичной кольцевой. Она "отбарабанила" в мотеле "Солнечный" с хозяином обувных салонов подмосковного Ногинска, авантажным ножным фетишистом, зализавшим ее ступни чуть ли не до дыр, так что и шагу не ступишь, и уломала доставить в родной Электрозаводск. Я поддался на путанские чары, а как подкатили к подъезду, тут она меня и огорошила.
"Монетой, – говорит, – рассчитаться не могу, падла клиент мало того, что не заплатил, а еще и от меня потребовал компенсацию за "грибки" на обсосанных им пальцах. Зато презервативы остались. Мой таймырский сутенер обычно натягивает их на свечи зажигания тещиной "бээмвухи", мамки нашей, чтобы не засаливались. Испытай-ка и ты новинку от службы досуга". – Ну, я и запал на эту дудочку (Покрышкин, по-видимому, имел в виду "удочку". – Авт.), бросил "защиту свечей" в бардачок, да так про нее и забыл. Жена напомнила. Она закатила истерику, словно я оказался голубым твердопенисным импотентом, распечатала упаковку и натянула рыжий презерватив мне на нос.
И Покрышкин посмотрел на хозяина " Зова Судьбы" так, будто это он подсунул в бардачок его "Жигулей" разноколерный комплект таймырских презервативов, а затем заткнул одним из них нюхательный аппарат облапошенного водилы.
Страдания тех дней не прошли даром. Левый глаз рассказчика задергался и сплющился, а высунутый кончик языка придал ему вид почти добропорядочного идиота.
Макарыч задышал в затылок Газоотводовичу и попытался разрядить опасное напряжение.
– А презервативы в упаковке были пользованные или нет? – спросил он таким задушевным голосом, каким теща бросает в суде обвинения в адрес негодника-зятя, оформляющего развод с любимой дочерью в связи с предстоящей женитьбой на ее маме. Трансмиссий обернулся и тупо уставился теперь уже на журналиста.
– А то ведь жена могла и ошибиться, – поспешил объяснить Макарыч. – Как-то сорвался я за хлебом и прихватил с собой заодно пакет с мусором, чтобы выбросить по дороге.
Но получилось, что задумался, размышляя о соотношении Бердяевской эсхатологической метафизики, пасующей перед временем и возводящей в абсолют вечность, с жизнелюбивым Кантовским вечным миром, подтверждаемым государствами через определенные временные интервалы, да так с этим пакетом и зашел в "Ramstor". В лавке мусорного бака не оказалось, поэтому я сдал багаж в камеру хранения, купил батон "Недорезанного Подмосковья", положил его в супермаркетовский тюрик, забрал из камеры хранения картуз с мусором и направился в родное логово уже с двумя пакетами.
Минуя помойный контейнер, я опять воспарил, на этот раз к Прудоновской анархии, объясняющей неприятие такими недоиндивидами, как я, всяких стадособственнических законоустановлений, а заодно к Вольтеровской трактовке добродетели и порока, относящей невежественную тиранию государя за счет дебилизма его подданных, уповающих компенсировать прижизненные страдания посмертной славой, и в результате осеменил дерьмоемкость пакетом не с мусором, а с хлебом.
И вот заявляюсь домой с тем же тюком, с которым ушел, то бишь с отходами. А в них, сами понимаете, среди прочих семейных ценностей, достойное место занимали побывавшие в сексбаталиях презервативы.
Моя десятая жена, Склеритта Приснопамятовна, страдала от рождения старческим склерозом (она помнила только день моей зарплаты) и, основательно покопавшись в натюрморте, тоже обвинила меня в завуалированном разврате и закатила грандиозный скандал с битием маминых мельхиоровых тарелок.
Поэтому, – вывод Макарыча сражал напропалую, – никогда не знаешь, в какой ситуации назойливая добавочная третья хромосома имени Л. Дауна присосется из-за женского каприза к паре добропорядочных гомологов и внесет сумбур в устоявшийся наследственно-определяющий процесс митоза и мейоза.
Трансмиссий Покрышкин напряженно размышлял. Он решил немедленно позвонить подруге по семейной каторге и заявить, что в тот черный день произошла роковая ошибка. Бардачок автомобиля осквернял на самом деле ординарный хлам.
* * *
– Алле, Улита Дальнозоровна, дорогая! – заверещал автоволк в предмет своей особой гордости – двухдисплейную "Motorola V60", стибринную у поддатого пассажира, так елейно, словно канючил девочку по вызову остаться еще на часок за полцены, – помнишь тот несчастный случай, когда я тайком от тебя опрокинул под Моцарта в салоне "шестерочки" три стаканчика с "Гжелкой", и потом трезвый размазался головой о дамскую каку на асфальте?
Да нет, я же сто раз объяснял тебе, кефирчик ты мой однопроцентный, что опрокинул не во внутрь себя, а на коврик автомобиля.
Да-да, точно говоришь, в салоне валялись пустая "Гжелка" и два пустых стаканчика, один из которых был дырявый.
Да нет, антипохмелинчик ты мой подъязычный, ты запамятовала по ветхости! Я шалил один, никакой шлюхи со мной в машине не было, а стаканчиков оказалось два, так как самый первый, наполненный "Гжелкой", при падении от вида бабульки продырявился. Ну, я и достал второй.
Нет, нет, свадебка ты моя безалкогольная! Он порвался не от вида бабульки, а от падения на пол. Ну конечно! Вот я и говорю!
Нет, нет, трезвяночка ты моя ненаглядная! Никакого третьего со мной в машине не было, да и второго тоже, потому как озорничал я в гордом одиночестве.
А разливал действительно трижды, ибо первый стаканчик опрокинулся от старушенции, второй и был первым, но уже дырявый, и поэтому дал течь, ну а третью попытку пресек бдительный автоинспектор.
И так получилось, что завалил я три стаканчика, так как в бутылке ровно столько и вмещается. Поэтому она и валялась пустая.
Что? Куда вытек второй стаканчик? На пол. Как через чего? Через дырку на дне. Откуда дырка? Откуда у всех.
Да нет, что ты, что ты! Я вовсе не об этом! Прореха образовалась от жесткой посадки на пол!
Да, сейчас верно поняла, наливал трижды. Почему валялось два стаканчика? Потому что первый прохудился, выскользнув из неустойчивых трезвых рук от вида бабкиной рожи.
Что? Где валялся третий стаканчик? Да не было его, я обошелся двумя. Точно, дело глаголишь, наливал три раза, но в два стаканчика. Что? Да нет, старая здесь не при чем. Не хлобыстала она со мной, и я тоже так и не вмандаринил, а подсунул ей только огурчиков, и она отвалила. Да не на закусь, а на скатерть невестке, а иначе она бы ее пришибла.
Да не было у карги белой горячки! А-а-а, смерекал, ты опять по недоумству недоперла! Не бабка невестку, а молодая свекруху уделала бы, вернись она домой без свежеиспеченного столешника!
Почему в баночке не хватало двух огурчиков? Да нет, не закусывал я, потому как не накатил, а подал старой рухляди на салфетку сыновьевой девке.
Я? Что ты! Как можно!? Я трезв, как лобовое стеклышко, гаишничек ты мой предвзятошный!
Несу Бог знает что? Нажрался? Уймись, Улиточка моя французская! Я же тусуюсь сейчас за баранкой в ресторане с Макарычем и Эпикуром.
Что? Древнегреческие собутыльники? Да ерш с тобой, заурядные совдеповские бухарины и лохмэны!
Слушай, чего я трезвоню-то тебе, рассольчик ты мой утренний. Помнишь историю с презервативами? Ну да, в бардачке разнесчастного "Жигуленка".
Так вот, с бамбуком Макарычем приключился похожий кипеж.
Раскинь локаторы. Девятая жена у этого ханурика была такая же припадочная маразматичка и придурошная гнида, как и ты, чертик мой этиловый!
Ну вот, понес этот недоносок сдавать в амбар мусор, да так по недоноскости и недонес, приволок его назад.
А так как разжился он в амбаре вместо хлеба кучей использованных презервативов, то его смекалистая лахудра задала хвостатому хвастуну, как и ты мне по выписке из моргенштерна, жуткого трепу.
Только дантистушка моя спермостойкая повышибала тогда своему дырокольчику все зубы мудрости, "чтобы больше не мудропенисничал", как ты еще приговаривала, а она при поддержке мамашки окунула его чебурашку в котел с медно-никеливым сплавом.
Сказочная повесть, не правда ли? Теперь ты убедилась, что злосчастные таймырские презервативы оказались в бардачке по той же причине, что и спидокиндерпредохранители этого дупела Макарыча в мусорной авоське?
Отличие лишь в том, что я не успел их распаковать. Мессалина моя электрозаводская улизнула тогда из тачки, не расплатившись, да и всучила мне профнабор, оставшийся нетронутым в ходе фетишутех с ногинским граблелюбом. Я метнул их в бардачок да и выбросил из сердца вон.
Что устроишь, когда приеду домой? Натянешь мне на сообразиловку презерватив? Вот это лавандер! А какой? Синий, розовый или тот, который секс-провайдер твой, Утилит Скинэффектович Дисководов подарил, рыжеватый, гофрированный, наш любимый? Да не Утилит, а спермодамба!
Куда с ним отправишь? В Электрозаводск? А что мне делать в Электрозаводске-то, тем более с Утилитом? Не с Утилитом? А с кем же? С презервуаром на кентеле? Ну это еще куда ни шло, хотя и непривычно...
* * *
Объяснение Трансмиссия Газоотводовича с супругой Улитой Дальнозоровной завершилось жуткой руганью на противоположном конце мобильной связи. Покрышкин выглядел таким счастливым, что над его башкой отчетливо засиял нимб.
Батонэ Эпикур сделал немедленное философское обобщение.
– Вы – святой! – воскликнул философ-романист с коммерческо-плутовской жилкой, неожиданно перейдя на "Вы".
В подтверждение неизмеримо возросшего уважения к гостю, Батонэ приподнял Покрышкина за грудки и тряханул так, что его и без того серьезно деформированная газовыводящая система пришла в окончательную негодность.
Посетители "Зова Судьбы" заткнули носы и стыдливо уткнулись в тарелки. Хозяин заведения спустил своего "святого" с небес на земную твердь и втиснул в излюбленные схемы.
– Прямо по Питириму Сорокину! "Альтруистическая любовь" – точно про Вас! Вы и есть то самое мерило моральных ценностей, герой любви и духовности, без которого общество сдохнет.
Макарыч воспользовался моментом и предложил обмыть пополнение в стане непорочно гадящих. Батонэ встрепенулся и, галантно схватив Покрышкина за шиворот, а Макарыча за чуб, потащил их к столику для почетных гостей. Он представлял собой выдающийся пенек.
– Это увеличенная копия сооружения, на котором раскидывал мозгой родэновский "Мыслитель", – хвастанул Эпикур. – Глядь, гульнем за ним и тоже проникнемся чем-нибудь ладным.
Официант принес меню. Философ с душой романтика и повадками криминального авторитета настоятельно посоветовал журналисту отведать хинкали, прославлящие "Свободный ум" (отдел второй произведения Фридриха Ницше "По ту сторону добра и зла". – Авт.), а автокучеру – грузинского карпа в пивном соусе по-аджарски, настаивающего на том, что "Народные массы умнее и постояннее Государя" (глава тридцать восьмая труда Никколо Макиавелли "Рассуждения о первой декаде Тита Ливия". – Авт.).
Ледяная девяностодевятиградусная чача из глубоковредных скважин Панкисского ущелья в двадцатилитровой оцинкованной канистре из-под бензина взывала с этикетки к целой гамме переживаний.
"Одиночество. Тоска. Свобода. Бунтарство. Жалость. Сомнения и борения духа. Размышления об эросе" (глава вторая работы Николая Бердяева "Самопознание". – Авт.) наставляли земных и земноводных, пернатых и грызунов, изображенных на этикетке с пивными кружками за общим столом, на путь духовного покаяния и нравственного очищения.
Эпикур поднял тост за возведенного им в ранг святого Трансмиссия Газоотводовича Покрышкина.
– Если бы на свете существовали одни только сволочи и скоты, типа меня, Макарыча, змей, волков, крыс, удавов, тараканов, ястребов, клопов, гиппопотамов, лесных ежиков и птицы Секретарь, то и в этом случае нас следовало разбавлять девственно невинными людьми и животными, такими как Вы, Трансмиссище Покрышкин! – философские построения Эпикура выглядели, под стать чаче, практически стопроцентно безупречными и столь же чисто конкретными, как и Выдуры Верховного Смотрящего по Обновляемой Недомоченной Ичкерии (Чечне).
Компашка склинчевалась в брудершафте. Макарыч скрестил руки, как Пушкин на постаменте, и, взяв в каждую по стопке, накатил сам с собой, в два приема. Эпикур братанулся с Покрышкиным, но тоже весьма своеобразно. Каждый просунул правую длань с бокалом под левую мышку друга навек.
Трансмиссию "Непогрешимому" слегка не повезло. Его блаженное квакало уткнулось верзиле-визави в плечо, а в пупок вошло фонендоскопом днище "Балтики". Порожняя "сваренная для Вас" усилиями Макарыча надежно присосалась к ширинке "Pierre Cardin" Эпикура и не думала выскакивать на волю. В результате Газоотводович так и не газанул.
Сели за родэновский чурбан. Батонэ погладил Покрышкина по небритой щеке. "Святой" Трансмиссий, похоже, начинал входить в образ. Сутулый, с дебильной всепонимающей улыбкой на бледном челе, стеклянным пронизывающим взором и легкой укоризной в пыхтящих лошадиных ноздрях этому грешному миру, по которому, ничтоже сумняшеся, шастают такие протобестии, как деньги и власть, бабы и секс, да еще впридачу его жирная Улитка, окончательно выжившая из ума, шизоид Эпикур и репортеришко Макарыч, омерзительный до тошноты в заднице.
Впиндюрить бы их всех в одну бочку, зацементировать дерьмом, как почтенный Антисфен своего юродивого ученика и безродного космополита Диогена Синопского, да и сбросить в пражскую Влтаву. Наводнения августа 2002 и января 2003 сообщили ее водам исполинскую силу, так что всплытие не состоится, можно не переживать.
Такие светлые мысли одолевали человека, патриота, профессионального автоизвозчика и просто святого Трансмиссия Покрышкина.
Прочитав их по складкам в уголках губ, свойственных плаксивым дегенератам, старый зэковский лис и филосос-Батонэ Эпикур Иммануилович Ницшеашвили плавно перешел от философии любви к исправительно-трудовым правоотношениям, сквозь дебри которых пробиралась, кряхтя, его лихая планида.
– Пять лет назад в черной зоне под Мытищами меня короновали, наконец-то, в законники. Ты помнишь, Макарыч, я еще уломал Удава Обвиняковича Заключкина из районной Прокурватуры подбросить мне в трусы "Макарова". Надо было на некоторое время схорониться на хате от той сумасшедшей девки, забеременевшей то ли от нас с тобой, то ли от самого Удава.
