Текст книги "Исчезающая ведьма (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Он взял мою руку и прижал к губам.

– Я никогда не стал бы обвинять женщину в грехах её мужа или распространять сплетни. Мне слишком хорошо известно, как дорого стоит доброе имя. Я навсегда в долгу перед вами за то, что вы не предали огласке то, как я уговорил вас на такие рискованные инвестиции. Я… – Он покраснел. – Дорогая, вы мне не доверитесь?

Теперь, заинтриговав его, я знала – он уже не отступится. Мужчина обожает, когда ему доверяют, иначе им овладевают обида или гнев. Это ли не самый подходящий момент рассказать историю? Я подошла к столу – налить вина нам обоим. Когда я протянула кубок, его пальцы сомкнулись поверх моих, и прошло несколько мгновений, прежде чем он выпустил мою руку.

– Мы уйму времени проговорили о моих делах, – начал Роберт, – вы уже изучили меня лучше, чем моя собственная жена. Но я так мало знаю о вашей жизни до нашей встречи. Дерзну предположить, что это моя вина, уж больно я люблю поболтать за компанию, Эдит частенько меня этим попрекает. Но за последние несколько дней, пока сидел с Эдит, я понял, что ничегошеньки не знаю о вашей жизни до того, как вы появились здесь, даже от чего умер ваш муж. Да я даже имени его не знаю. Мне кажется, дорогая, вы что-то скрываете, и это меня беспокоит.

Я села и, не глядя на него, наконец, начала своё повествование, ту горькую правду, что так долго скрывала. Историю, детали которой полностью не знали даже мои дети.

…Моего мужа звали Уоррик де Фентон. Мне едва исполнилось пятнадцать, когда мы встретились. Я сопровождала родителей на свадьбу соседской дочери, присутствовала на свадебном приёме, помогала ей одеться, потом держала свечи во время венчания. Уоррик был на стороне жениха. Как вы знаете, во время свадьбы стороны жениха и невесты перекидываются скабрезными шуточками, устраивают розыгрыши. А друзья жениха пытаются выкрасть невесту у подружек, прежде чем та доберётся до церкви. Цветочная гирлянда, украшавшая мои волосы, упала на землю. Уоррик подхватил её, прежде чем она была растоптана, но потребовал поцелуй в качестве награды. Естественно, я отказалась, но таков обычай, и в мгновение ока его и мои друзья окружили нас, требуя подарить ему поцелуй. Я не могла долго сопротивляться и сдалась.

Пиршества и танцы продолжались несколько дней, ведь родители невесты были богатыми помещиками и могли себе это позволить. У нас с Уорриком была уйма времени для танцев и совместных прогулок, и, прежде чем гости разошлись, он уговорил отца попросить у родителей моей руки.

Родители сперва приняли предложение с осторожностью, они почти не знали его семью, живущую от нас за много миль, но я умоляла их на коленях, ибо была безнадёжно влюблена в Уоррика. Он казался мне тогда самым очаровательным мужчиной на земле. Уоррик поклялся моим родителям, что постарается наполнить каждый час моей жизни радостью и счастьем. Наконец, отец с матерью дали согласие, и, едва отгремела первая свадьба, как за ней следовала вторая, слишком поспешно, как впоследствии выяснилось.

Поначалу всё было так, как он и обещал. Его отец подарил нам один из своих домов, и после смерти отца Уоррику предстояло унаследовать все его владения. Первое время мы почти не расставались, но уже тогда я начала замечать жестокие черты его характера.

Он высмеивал и унижал слуг на потеху своим друзьям, а однажды отнял у соседского ребёнка кошку и утопил прямо у него на глазах. Кошка, видите ли, испугала его лошадь, когда выбежала на дорогу, спасаясь от гончих. Самой большой страстью Уоррика была охота. Никогда он не был счастливей, чем в седле, с соколом на перчатке, в сопровождении своры псов.

Я старалась не обращать внимания на тёмные стороны его натуры, отказываясь видеть недостатки в человеке, которого любила. Признаюсь, я была слаба и наивна. Я всё бы отдала за то, чтобы Уоррик любил меня так, как любила его я. День казался раем, когда он мне улыбался, и превращался в ад, стоило ему нахмуриться.

Между нами всё было прекрасно, пока мой живот не раздулся от плода нашей любви. Я тут же стала предметом его насмешек. «Моя жена – знатная свиноматка, – сказал он однажды перед слугами. – Вам следует месить ей еду в колоде с другими свиньями. Надо бы нам кинуть в неё несколько копий, потренироваться в охоте на кабана». Слуги вымученно смеялись, боясь его прогневить.

Всё время, что я носила нашего сына, Уоррик не прикасался ко мне и не звал в свою постель, я была ему противна. Он даже не скрывал, что частенько наведывается в деревню, поразвлечься с селянками. Я молчала, молилась и надеялась, что, когда родится ребёнок, между нами будет всё, как и прежде.

Но этому уже не суждено было случиться. Я была нечиста в его глазах, и хотя он изредка и навещал меня в постели, когда поблизости не было подходящей женщины, чтобы удовлетворить похоть, его звериные ласки были для меня сущим наказанием. Но, даже не желая меня больше, он безумно ревновал, стоило мне проявить нежность к сыну. Всегда находил предлог, чтобы поиздеваться над мальчиком.

Несмотря на его редкие посещения, я снова забеременела. На сей раз он обвинил меня в неверности, утверждая, что ребёнок не от него. Клянусь жизнью Леонии, за все годы нашего брака, я не то что изменить, даже помыслить об этом не смела. И я боялась за своё дитя, ибо к тому времени уже знала, на что он способен. Но что мне оставалось делать? Уоррик был моим мужем и, как говорил священник, я поклялась перед Господом, что буду с ним в горе и в радости, пока смерть не разлучит нас. Моя душа будет проклята, если я нарушу обет.

Однако не все женщины охотно ложились под Уоррика. Многих беззащитных девушек он брал силой, и одна из жертв понесла от него. Мать девушки привела её в дом, пытаясь призвать Уоррика к ответу, но, едва увидев её раздутый живот, он тут же начал насмехаться над ней, как некогда надо мной. В ту же ночь, не вынеся позора, девушка повесилась в лесу.

Но мать девушки была ведьмой. Вся деревня знала об этом, но Уоррик был чужд суеверий. Женщина с трупом своей дочери на руках поклялась её душой и душой нерождённого дитя, что будет преследовать Уоррика до самых адских врат.

Слухи об этом быстро распространились, и многие предостерегали Уоррика, предлагая откупиться от колдуньи, пока та не осуществила свою угрозу, но он лишь смеялся в ответ. «Что эта жалкая ведьма может мне сделать?» – вопрошал он.

Казалось, колдунья и впрямь была бессильна перед ним, болезни и невзгоды обходили его стороной. Как-то раз в День святого Стефана он пригласил гостей поохотиться. Оседлав любимую кобылу, он стремглав понёсся вперёд в сопровождении радостно лающей под зимним солнцем сворой гончих. Я не поехала с ним, потому что скоро должна была разрешиться от бремени.

Земля заледенела, и каждое дерево искрилось морозным инеем. Несколько детишек увязались следом, чтобы поохотиться на вьюрков, как было заведено в тот день. Но Уоррика с друзьями интересовала добыча покрупнее. Им не пришлось долго ждать, и вскоре гончие уже преследовали великолепного оленя. Тот ускорил бег, но собаки бежали за ним по пятам, а охотники скакали следом. Они уже решили завалить зверя, но тот бросился в лес, и преследователям пришлось замедлить темп из-за нависающих ветвей и густо разросшегося подлеска.

Но Уоррик был не таков. Погоня распалила его, он прокладывал дорогу, подстёгивая лошадь и безрассудно перемахивая через упавшие деревья. И когда загнанный олень уже развернулся к преследователям, огромный заяц выпрыгнул из кустов ежевики прямо под копыта лошади Уоррика. Перепуганная кобыла взбрыкнула и сбросила седока на поваленное дерево. Он рухнул наземь, ударившись головой о ствол.

Когда подоспели остальные охотники, они застали его ещё живым, но он раскроил себе череп, напоровшись на сук. Умирая, Уоррик указывал в ту сторону, куда побежал заяц, моля друзей отомстить за него, изловить зайца и бросить на растерзание псам.

Кто-то сразу же ринулся с гончими в указанном направлении. Собаки моментально взяли след. С дружным лаем они преследовали зайца, увлекая за собой охотников. Но, достигнув лесной поляны, они остановились. Гончие беспорядочно рыскали по поляне, безуспешно пытаясь взять след, но, казалось, они сбиты с толку и постоянно возвращались к пню, на котором сидела женщина, запыхавшаяся, словно после продолжительного бега.

– Мастер Уоррик мёртв? – спросила она охотников.

Охотники смотрели на неё, разинув рты, ибо поляна была далеко от места трагедии. Но они рассказали ей, как было дело.

– Значит, моя дочка и внук отомщены, – сказала та и молча побрела мимо охотников обратно в деревню.

Едва завидев их, я поняла, что случилось ужасное, потому как все они молчали, склонив головы, а лошадь тащила за собой нечто, привязанное к двум длинным слегам и покрытое плащом Уоррика. Я выбежала во двор и, прежде чем меня успели остановить, сорвала плащ и увидела окровавленное лицо мужа.

Потрясение от увиденного было столь сильным, что у меня тут же начались схватки. Моя милая Леония родилась ещё до полуночи того дня, когда умер её отец. Две души разминулись на земном пути. Только, боюсь, путь моего мужа пролегал прямиком в ад, именно туда приводит ведьмино проклятие, и я знаю, дьявол цепко держит его душу в своих лапах.

Закончив рассказ, я закрыла лицо руками и зарыдала. Я чувствовала, как сильная рука скользнула по моим плечам. Прикосновения Роберта вначале казались неуверенными, словно он боялся, что я оттолкну его, но стоило мне зарыться лицом ему в грудь, как он плотнее сомкнул объятия, прижав мою голову к своей щеке. В тот миг я поняла, что, если Эдит когда-то и владела его сердцем, отныне оно принадлежит мне.

Глава 13

Ведьма может успокоить вызванную ею же бурю, произнеся: «Заклинаю вас, ливень и ветры, пятью ранами на теле Христа, тремя гвоздями, что пронзили его руки и ноги, и четырьмя евангелистами, Матфеем, Марком, Лукой и Иоанном, падите в воды и растворитесь!»

Линкольн

Гюнтер, сгорбившись, притулился в уголке таверны «Русалка». Настроение у него было не компанейское, а материальное положение не предусматривало трат на еду или эль. Он зашёл лишь в тщетной надежде разузнать что-нибудь насчёт работы. Большинство посетителей «Русалки» составляли работяги с набережной, пропивающие честно заработанное, по крайне мере, те, кому было что пропивать. А если у них водились деньги, значит, была и работа.

Таверной управляла вдова. Она взвалила на свои плечи эти обязанности после того, как её муж погиб, разнимая подвыпивших клиентов. Мягкость была для неё непозволительной роскошью. Не до нежностей, когда на тебе таверна, полная лодочников и матросни. Она не отпускала выпивку в долг, но и не выкидывала на улицу непьющих. Ей было известно, какие тяжёлые нынче времена.

Гюнтер всё утро метался от склада к складу в поисках работы. Зимой в бостонский порт заходило мало судов, а грузы, что сплавлялись вниз по течению в деревни или монастыри, были уже закреплены за другими. В юности, ещё до того, как Великий мор унёс его родителей, он перевозил на своей плоскодонке грузы по каналу Фосс-Дайк в Торкси и Йорк.

Но теперь там не проплыть даже зимой, разве что на крошечном судёнышке, а летом землевладельцы, в том числе и епископ Линкольнский, в чьи обязанности входило очищать канал от травы и ила, запустили его настолько, что там свободно пасли скот. Теперь все грузы в Йорк доставляют по суше.

Гюнтер не мог вернуться к Нони ни с чем. Она не произнесла ни слова упрёка, но, когда он вошёл, едва взглянув на его лицо и, поняв, что он ничего не принёс, перевела взгляд на низкую дверь в стене, ведущую прямо в хлев. Он знал, о чём она подумала. Едва за помощником шерифа тем вечером закрылась дверь, как Нони, уперев руки в боки, заявила, что не продаст ни одну из своих драгоценных коз.

– Продай коз, и будущей весной уже не будет ни козлят на продажу, ни молока, ни сыра, чтобы набить детские животы. «Продай последнюю рубашку, и лишь потом скотину», любила повторять моя матушка. Коз не отдам!

Но за рубашку Нони вряд ли можно было выручить и пару пенсов, даже если бы нашёлся покупатель.

Гюнтер слышал, как голоса за столами на постоялом дворе становились всё громче, но это его особо не волновало. Эль в таких ударных количествах кого хочешь разговорит. Ухо резанула фраза «подушная подать». Эти два слова уже несколько недель гудели в его голове, словно осиный рой.

Он поднял глаза и охнул, узнав в посетителях Мартина и его сына Саймона, в окружении ещё четырёх мужчин. Они ему никогда не нравились, и не только из-за того, как обращались с бедной Элис. Ему частенько приходилось соперничать с Мартином за право перевезти груз, и в последнее время, кажется, соперник брал верх.

У Гюнтера были подозрения, что Фальк, надзиратель на складе, намеренно отдавал предпочтение Мартину перед другими лодочниками, Бог знает почему, ведь за ним давно закрепилась слава оболтуса и разгильдяя. Его сын тоже был не подарок. Простофиля Саймон, так называл его Ханкин, правда, старался произносить это вполголоса, ибо недостаток ума тот компенсировал кулаками.

Гюнтер хотел было выскользнуть из заведения, но решил, что привлечет меньше внимания, тихо сидя в тёмном углу.

– И на что же король собирается их потратить, хотел бы я знать? – вопрошал один из мужчин. – На войну во Франции? На сражения с чёртовыми шотландцами? Это нас не спасёт. Французы шастают сюда, когда им заблагорассудится, жгут наши города, насилуют наших женщин, а потом преспокойно отплывают восвояси с награбленным, и ни один из королевских солдат пальцем не шевельнёт, чтобы их остановить.

– Да король ещё мальчишка, едва из пелёнок вылез, тринадцать лет всего, – пробасил другой. – Это всё его дядюшка, Джон Гонт. Он за всем этим стоит, попомните моё слово. Захапал полстраны и не остановится, пока не приберёт к рукам другую половину. Он купается в золоте, может заплатить подать за каждую семью в королевстве и даже дна одного из своих сундуков не увидит.

– Скорее корабли станут плавать по суше, чем он расстанется хотя бы с пенсом, чтобы заплатить за кого-то, кроме себя любимого, – сказал Мартин. – Я так думаю, если мы хотим справедливости, то следует начинать с собственного дома. – Он постучал по перебитому носу. – Если богатеи и его у нас отнимут, мы отберём обратно.

Остальные усмехнулись.

– Вот это правильно, – начал первый. – Как…

Он осёкся, когда дверь таверны отворилась и вошла юная миловидная девушка, удерживая на голове поднос с выпечкой. Она неуверенно осмотрелась, видимо, ища взглядом хозяйку таверны, и начала протискиваться между скамейками к внутренней двери.

Мартин хитро подмигнул собутыльникам и, едва девушка приблизилась на достаточное расстояние, ухватил её за подол платья и притянул к себе.

– Вот досада, гляньте-ка, ребята! Её бедному папочке придётся доплачивать за неё королю. И где тут справедливость? Знаешь, девочка моя, я и сам не прочь за тебя заплатить. Думаю, твой папочка будет мне за это даже спасибо скажет.

Одной рукой Мартин уже шарил по её талии, другой пытаясь задрать юбку. Собутыльники радостно осклабились.

– Как насчёт покувыркаться на уютном сеновале? Если будешь хорошей девочкой, то можешь и моего Саймона обслужить. Смотри, у него даже слюнки потекли, и это не от твоей выпечки.

Девушка, которой на вид было не больше лет, чем дочке Гюнтера, уже готова была расплакаться и изо всех сил пыталась оттолкнуть Мартина, другой рукой всё ещё удерживая поднос с выпечкой и стараясь его не уронить. Но даже взрослая женщина не справилась бы с таким амбалом, как Мартин. Она подняла взгляд, безмолвно взывая к помощи других посетителей, но те молча изучали донышки своих пивных кружек. Никто не хотел связываться с Мартином и его сынулей.

Если бы у Гюнтера было время подумать, он бы оценил свои шансы справиться с четырьмя здоровенными бугаями как нулевые. Но, глядя на испуганное девичье лицо, он думал лишь о своей малышке Рози. В три шага он преодолел разделяющее их расстояние, он мог быть столь же стремительным, как и остальные, когда его кровь бурлила. Удушающим приёмом он обхватил Мартина сзади за шею.

– Оставь девушку в покое!

Кашляя и задыхаясь, Мартин пытался высвободиться. Девушка, опрокинув скамейку за своей спиной, развернулась и бросилась в дальний конец таверны, но Гюнтер едва успел заметить, в какую сторону она ускользнула, прежде чем Мартин, развернувшись, отбросил его мощным ударом кулака в живот. Он рухнул на пол, задыхаясь и согнувшись пополам от боли.

Мартин вскочил на ноги и нанес сокрушительный удар Гюнтеру в бедро, и уже занёс ногу, чтобы ударить снова, когда огромный волкодав перемахнул через скамейку и прыгнул на него, рыча и скаля зубы. Мартин отпрянул.

– Фу, Фьюри! – скомандовал женский голос.

Пёс вернулся к её ноге, продолжая рычать и скалиться.

Вдова хозяина таверны стояла во внутреннем дверном проёме, опершись на внушительную узловатую дубину с железными шипами. Посетители притихли, боясь пошевелиться.

– У тебя есть выбор, Мартин. Либо ты выметаешься отсюда вместе со своей компанией, либо я скормлю Фьюри твою жалкую задницу прямо здесь. Предупреждаю, сегодня я его ещё не кормила. Представляешь, как он обрадуется?

Словно в подтверждение сказанного из собачьей пасти свесилась длинная струйка слюны, псина угрожающе гавкнула.

Мартин колебался. Гневная гримаса исказила его лицо, и, развернувшись, он направился к выходу. Гюнтер, не успев достаточно отдышаться, чтобы подняться на ноги, скорчился на полу, ожидая от проходившего мимо Мартина нового удара, и несомненно получил бы его, если бы Фьюри не встал между ними, оскалив клыки в сторону нападавшего.

Мартин направился к дверям, уводя за собой собутыльников.

На пороге он обернулся.

– Мы не закончили, Гюнтер! Обожди чуток. В следующий раз поблизости может не оказаться женской юбки, чтобы спрятаться. Ты пожалеешь, что встал у меня на пути!

Февраль

Мошки вьются в феврале над навозной кучей – всю еду, что в доме есть, спрячь в сундук получше.

Глава 14

Когда ешь яйцо, обязательно раздави скорлупу, не то ведьма поплывёт на ней в море, накличет шторм, и корабль пойдёт ко дну вместе со всеми, кто на борту. По той же причине на корабле никогда нельзя произносить слово «яйцо».

Линкольн

В Линкольне полно призраков вроде меня – римские легионеры по-прежнему маршируют по коварным болотам, из которых не вернулись при жизни. Евреи, зарезанные на дорогах, когда бежали из Англии. Монахиня, замурованная живьём за нарушение обета целомудрия, протягивает призрачные руки наружу сквозь твёрдый камень стены, чтобы утащить неосторожного путника в свою вертикальную гробницу.

Этих призраков видят только ночные стражники да нищие, что спят на церковных ступенях или жмутся в дверных проёмах. Конечно, пьяницы тоже видят, но им не отличить вопль шлюхи от крика лисицы, тем более живого от мёртвого. Иногда старые пьяницы даже машут мне, приглашая присоединиться к компании за бутылкой эля, как будто мы с ними друзья.

Разумеется, некоторые не заметят призрака, даже если тот нагой галопом носится по спальне, колотит горшки и сшибает стулья. И Роберт как раз из таких, хотя в тот день его можно было простить – слишком многое занимало тогда его мысли.

Он нетерпеливо мерил шагами свой зал, часто поднимая взгляд вверх, на потолок, словно сквозь деревянные балки мог заглянуть в спальню над головой. Он слышал скрежет – там что-то протащили по доскам, жаровню, или, может быть, стол. Лекарь снова пускал Эдит кровь?

Здоровье жены ухудшалось день ото дня, несмотря на все зелья и притирания, приписанные врачом, и по немалой цене – очищенный сироп из цикория, одуванчика, венерина волоса и ревеня, мятная вода, чтобы укрепить желудок, полынь, чтобы убить червей в животе, и сушёные кузнечики для облегчения колик.

На первой неделе после того, как к лечению приступил Хью Баюс, боли, казалось, уменьшились. Но теперь снова вернулись, и ни одно лекарство, предписанное врачом или сделанное аптекарем, их больше не облегчало.

Роберт снова глянул на потолок. И чего они тянут так долго? Перед завтраком сын прислал посыльного – присутствие отца требовалось на складе. Возмутительно, что Ян не объяснил придурку-гонцу почему. Горло у Роберта жгло, как будто перепил плохого вина. Опять на складе что-то стряслось?

Он только накануне вечером узнал, что в Линкольншир прибыло грузовое судно ломбардцев и они пытались договариваться с фермерами и монастырями, чтобы скупить всю шерсть еще до того, как начнут стрижку овец. Перекупщики ополчились на них, поскольку их оттирали от сделки и весной нечего будет продавать линкольнширским купцам. Если дело ломбардцев выгорит, это будет означать разорение для многих в Линкольне.

Роберт с растущим раздражением глядел в потолок. Неужто этот тип не понимает, что у хозяина есть дела? Когда на ступеньках наконец послышались тяжёлые шаги лекаря, Роберт поспешно прошёл через зал, рывком распахнул дверь на лестницу и почти втащил бедолагу в комнату, спеша услышать его вердикт.

Хью Баюс был тщедушный и мелкий, с непропорционально большой круглой головой, лысой как колено, и от этого казавшейся ещё круглее. Серые глаза увеличивались до размеров куриного яйца из-за толстых очков, которые врач держал на длинной ручке, оглядывая комнату. Он был весьма уважаем в своей профессии, лечил больных во время Великого мора, и сам чуть не пал его жертвой. Всякий лекарь, что может исцелить сам себя, ценится на вес золота, и это шутка лишь наполовину, поскольку именно столько он брал.

– Моя жена, – спросил Роберт, – как она?

Старик медленно покачал головой.

– Неважно, совсем неважно.

Роберт не смог сдержаться.

– Если бы я думал, что с ней всё в порядке, не послал бы за вами.

Он знал – врачи любят представлять своих пациентов куда более серьёзно больными, чем на самом деле, не только ради того, чтобы поднять оплату, но и для улучшения своей репутации, если пациента удастся вылечить, или в качестве оправдания, если тот умрёт. Роберт готов был по-королевски оплатить лечение жены, но не любил, когда его принимали за дурака в том, что касалось денег.

– Будьте любезны сказать мне прямо, что у неё за болезнь и что нужно сделать для излечения. Я оплачу всё необходимое, при условии, что цена честная и лекарство вернёт ей здоровье.

– У неё слабость желудка, – ответил Хью. – Боюсь, это печёночная горячка.

– И что можно сделать?

– Я использую для лечения грыжник, серу и сушёную печень зайца. Но… – он развёл руками, как будто хотел сказать, что не возлагает особых надежд ни на одно из средств.

Роберт провёл рукой по седеющим волосам.

– Но Эдит страдает, стонет и мечется целую ночь. Мне пришлось ночевать здесь, внизу, со слугами. Вы не могли бы её успокоить?

– Аптекарь изготовит лекарство по моему особенному рецепту. – Лекарь постучал по носу. – Прикажете служанке давать госпоже по три капли в винном спирте каждую ночь. Снадобье успокоит боль и заставит её глубоко уснуть. Не больше трёх капель – в лекарстве содержится белена, если дать слишком много, она погрузится в сон, от которого может и не очнуться.

В дверь зала заглянула Беата.

– Госпожа зовёт вас, мастер Роберт.

Лекарь подобрал с кресла оставленный там плащ и накинул на плечи.

– Ступайте к ней, мастер Роберт. Ваша забота поможет ей не меньше любого из моих лекарств. Беата, помни, что я сказал. Твою госпожу нужно кормить требухой, слабым говяжьим бульоном без жира, можно немного измельчённых бараньих мозгов для укрепления сил. Ей ни в коем случае нельзя молоко, сыр, мёд и никаких сладостей.

Он опять повернулся к Роберту.

– Ясно, что это нервное раздражение желудка. Делайте всё возможное, чтобы она сохраняла спокойствие, не тревожьте. А теперь я должен идти, мастер Роберт. Отправьте слугу к аптекарю после девятого колокола. К тому времени лекарство должно быть готово.

Беата отворила перед лекарем огромную дверь, и тот поспешно вышел, приостановившись только, чтобы слегка поклониться Роберту. Подхватив плащ, Роберт зашагал к двери, его всё мучил вопрос о том, что случилось на складе.

– Сэр, госпожа хотела вас видеть, – напомнила Беата.

Роберт тяжело вздохнул, сунул ей в руки плащ и направился к двери на противоположной стороне зала, ведущей в солар{22} и спальню.

Он отшатнулся от неожиданности, увидев Адама, стоявшего у подножья лестницы и глядевшего вверх, на комнату, где лежала мать.

Роберт нахмурился.

– Я думал, ты ушёл в школу. Тебе лучше поторопиться. Ты же не хочешь получить порку за опоздание.

Адам проглотил комок в горле.

– Но матушка… она поправится?

Роберт поджал губы.

– Хью Баюс – лучший врач в Линкольне. Мы должны доверять его опыту… ну, и Господу, разумеется, – поспешил добавить он, не от избытка собственной веры, а потому, что вспомнил про отцовский долг напомнить о вере мальчику. – Ты ведь молишься за мать?

– День и ночь, постоянно, – сказал Адам. – Изо всех сил молюсь.

– Это всё, что ты должен делать. А теперь ступай в школу, мальчик. Ты же не хочешь добавить матери бремя, заставляя думать, что её сын – никчёмный тупица.

Он хотел сказать ласково – пусть лучше мальчик думает о занятиях, чем волнуется о здоровье матери. Но Адам оцепенел, и отец понял, что выбрал неправильный тон. Его сын боялся за мать. Всякий раз, когда Адам был рядом с ней, она старалась скрывать свою боль, но приходилось отсылать его как можно быстрее.

Роберт понимал, ему следовало проводить с парнем больше времени, но с ним рядом Адам всегда смущался и делался косноязычным. Мальчишка болтал без умолку с Беатой и Тенни, но стоило Роберту позвать сына – и тот неуклюже стоял, как ждущий приказов слуга, которому не терпится поскорее уйти. Когда Роберт об этом думал, он расстраивался и раздражался, но случалось такое нечасто – слишком много других забот теснилось в его голове.

Роберт проследил, чтобы сын ушёл, а потом стал взбираться по деревянной лестнице. Он помедлил перед тяжёлой дверью, собираясь с духом. Глубоко вздохнул и вошёл.

В нос немедля ударила вонь. Окна были плотно закрыты от сквозняка, и хотя в небольшой жаровне тлели пастилки тимьяна и ладана, они почти не перебивали запаха дыхания Эдит, смердящего, как протухшие рыбьи кишки. Жена лежала в кровати с балдахином, облокотившись на подушки и валики, льняной чепец был завязан под подбородком.

Каждый раз при виде жены Роберт приходил в ужас – за короткое время она исхудала и высохла. Мертвенно-бледная кожа обезвожена и увяла, как у женщин вдвое старше Эдит. Глаза потускнели от боли и недосыпа.

– Роберт? – Она похлопала по покрывалу рядом с собой, приглашая его сесть на кровать.

Он подошёл ближе, заставил себя улыбнуться, но не сел.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? Ты сегодня выглядишь бодрее. – Ложь, но он думал, так лучше.

Она слабо улыбнулась.

– Да, мне немного получше. Думаю, к вечеру окрепну и смогу встать.

– Ты должна оставаться в постели. Хью сказал, ты должна отдыхать, а Беата говорит, прошлой ночью ты почти не спала.

Эдит закашлялась от дыма жаровни, морщась и хватаясь за живот. Прошло несколько минут прежде, чем она снова смогла говорить.

– Я беспокоюсь за тебя, Роберт… Беата сказала, что ты ночевал в зале, но не зашёл повидать меня… пожелать доброй ночи… Знаю, Беата иногда скрывает от меня твои поздние возвращения. Думает, я сержусь.

– Я не хотел тебя беспокоить.

Эдит вздрогнула от накатившей волны боли, потом, задыхаясь, откинулась на подушки.

– Скажи мне правду, Роберт. Ты по-прежнему ходишь к ней?

Роберт разъярился.

– Прекрати, Эдит! Зачем ты себя мучаешь? Клянусь, эти твои постоянно грызущие подозрения и есть причина болезни. Хью сказал практически то же самое. Я тебе сто раз говорил, мои дела с госпожой Кэтлин давно закончены. Это всё фантазии в твоей голове, чем скорее ты их прогонишь, тем быстрее поправишься. А теперь, если тебе ничего не нужно, я должен идти. Я срочно нужен на складе.

– Здесь ты тоже нужен, Роберт, – тихо сказала Эдит, когда он уже направился к двери. – Даже не поцелуешь меня, супруг?

Разгневанный этой задержкой и её сумасшедшей ревностью, Роберт едва удержался, чтобы тут же не выйти из комнаты и хлопнуть за собой дверью. Однако он развернулся, сделал пару шагов обратно к кровати и, наклонившись, с отвращением коснулся губами её лба. От кожи шёл кислый запах.

Выпрямившись, он что-то заметил на мягкой льняной подушке – прядь сухих жёлтых волос, белых возле корней. Только тогда он увидел другие клочья на валиках и одеялах. Волосы Эдит вылезали пучками. Сглотнув подступивший комок, он смахнул слёзы и снова поцеловал жену, а этот раз с нежностью, какой давно уже к ней не испытывал.

Подходя к складу, Роберт заметил сына, стоявшего возле двери, рядом с повозкой. Даже издали было ясно, что тот в плохом настроении. Ян кричал что-то служащему, который то и дело поднимал счётные палочки-талли, стараясь защититься от хозяйского гнева.

Роберт увернулся от столкновения лоб в лоб с человеком, тащившем на плече длинные доски, и приблизился к этой паре.

– Проблемы, Ян?

Сын нахмурился.

– Двух тюков не хватает, а этот болван продолжает твердить, что весь груз на месте.

– Так и есть, – возмутился служащий, – можете убедиться сами. Все зарубки совпадают. Ничего не пропало.

– Кроме тех двух тюков! – возразил ему Ян.

Роберт локтем отодвинул его в сторонку.

– Я бы настоятельно посоветовал тебе ещё раз всё как следует пересчитать. Или ты предпочтёшь, чтобы мой управляющий сделал засечки на твоей спине и пересчитал по ним? Может, это научит тебя разбираться в цифрах?

Служащий бросился от них прочь, как испуганный кролик.

Ян обернулся к отцу.

– Ни к чему говорить мне, как следует обращаться с моими людьми. С этим я сам справляюсь.

– С моими людьми, – поправил его Роберт. – Тебе, мальчик, ещё многому следует научиться прежде, чем они станут твоими, и первое – заставь их бояться даже твоей тени, чтобы не смели отлынивать от работы, когда ты от них отворачиваешься. Тогда и товар пропадать не будет! – Он сердито взглянул на грузчика, чтобы подчеркнуть сказанное. – Ну, ты посылал за мной, я пришёл. Что ещё не так кроме тех тюков?

Щёки Яна залились густой краской, а глаза вспыхнули той же яростью, что и у отца.

– Я посылал за тобой ещё час назад.

– Я задержался, чтобы поговорить с Хью Баюсом о твоей матери.

Гнев на лице Яна тут же сменили раскаяние и тревога.

– Что он сказал? Ей лучше?

Роберт попытался оттолкнуть от себя воспоминание о жалкой пряди жёлтых волос на подушке.

– Говорит, теперь он знает, что у неё за болезнь. Печёночная горячка. Он лечит её новым снадобьем. – Сам Роберт был далеко не так уверен в лечении, но, если Ян отвлечётся от работы, это ничем не поможет. – Мальчишка, которого ты прислал, не сказал, зачем ты хотел меня видеть, и ты до сих пор об этом молчишь.