Текст книги "Исчезающая ведьма (ЛП)"

Автор книги: Карен Мейтленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Гюнтер глянул на Нони и по лицу заметил, как она напряглась. Кого угораздило ездить верхом так поздно? Никто из соседей не держал лошадей, а если это торговцы или монахи, то они предпочли бы ехать по дороге, окажись дело настолько срочным, что пришлось скакать ночью.

И вот лошади приблизились к двери, так близко, что можно расслышать скрип кожаных сёдел. Гюнтер подумал, что они проедут мимо, он молился, чтобы так и случилось. Но затем услышал рокот мужских голосов и фырканье лошадей, всадники шумно спешились. Двое… может быть, трое.

Гюнтер потянулся к своей палке и поймал встревоженные взгляды жены и дочери.

– Может, это разбойники, – прошептала Нони. – Те самые, что забили Тома до смерти. Ради бога, Гюнтер, не впускай их.

– Любой зажиточный человек, что может позволить себе лошадь, побрезговал бы обобрать такую убогую хибару, как наша, – сказал Гюнтер, крепче сжимая палку.

Хотя они и ждали этого, но громкий стук в дверь заставил всех вздрогнуть.

– Именем короля, откройте.

– Кто там? – В голосе Гюнтера сквозил страх.

– Королевский пристав. Со мной королевская стража. Тебя арестуют, если не откроешь.

Гюнтер повернулся на деревянной ноге. Выпустив палку, он подошёл к стене и открыл низенькую дверцу в тонкой перегородке, отделяющей комнату от козьего хлева. Отчаянно жестикулируя, Гюнтер поманил туда дочь.

– Сюда, – прошептал он. – Сиди в хлеву и жди, пока не поймёшь, что все вошли в дом, затем пригнись и дуй на болото со всех ног. Спрячься там, пока не услышишь от меня крик чибиса. Поняла?

Рози, испуганная и сбитая с толку, на этот раз не стала спорить, а послушно скользнула в низкий дверной проём. Нони подтолкнула Ханкина к открытой дверце и подхватила спящего Коля, но Гюнтер остановил её.

– Парни должны остаться.

Он закрыл за Рози дверцу, а чтобы её не было заметно, передвинул на то место бочку. Нони воззрилась на него, очевидно, испуганная и встревоженная, как и Рози. Гюнтер подумал, она вот-вот начнёт спорить, но прежде чем она успела что-то возразить, стук в дверь повторился.

– Хочешь, чтобы мы разнесли дверь?

Словно в доказательство того, что они вполне способны на это, кто-то заколотил в дверь рукоятью меча с такой силой, что дверь задрожала.

Гюнтер с усилием поднял засов из скоб мокрыми от пота руками. Он едва успел поставить доску в сторону, прежде чем дверь распахнулась и в крохотный домик ввалился тучный человек вместе с двумя громилами. Один из них пинком захлопнул дверь.

Гюнтеру не стоило и сомневаться, что они те, за кого себя выдают. Два вооружённых стража в камзолах королевских цветов, надетых поверх усиленных толстой кожей стёганых курток-гамбезонов{29}, способных защитить от удара кинжала. Мечи в ножнах, висящие на поясе, явно предназначались для боя, а не для украшения, а покрытые шрамами лица солдат говорили о том, что их владельцы не понаслышке знают, как применять клинки по назначению.

Третий не был солдатом, хотя тоже носил меч, но с богато украшенной рукоятью. Одежда была прекрасного кроя, и Гюнтер мог поклясться, что сапоги толстяка стоят больше годового заработка любого лодочника. Глядя на его немалое брюхо, становилось ясно – вместо того, чтобы пачкать собственный клинок, этот тип предпочитал, чтобы за него дрались другие.

Он пошарил в своей суме и вытащил свиток пергамента, озираясь, куда бы его положить. Потом сдвинул на край крохотного стола деревянные тарелки с недоеденной похлёбкой, сморщив нос от отвращения.

– Женщина, бога ради, убери это. Вонь такая, что молоко скиснет. Что ты тут готовила, свиные помои?

Он принялся разворачивать пергамент, водя коротким пухлым пальцем вниз по строкам.

Вспыхнув от унижения, Нони мягко отодвинула Ханкина в сторону и поспешно собрала тарелки. Она замерла с тарелками в руках, не в силах решить, куда их поставить.

– Я их вынесу.

Но когда она попыталась прошмыгнуть мимо пристава, тот выставил руку и преградил ей путь.

– Стой, где стоишь, – отрезал он. – Не хватало ещё, чтобы ты сбежала и предупредила соседей. – Лишь тогда он поднял голову, увиденное привлекло его внимание. – Побудь здесь, дорогуша, – повторил он, на этот раз почти под нос.

Нони бросила испуганный взгляд на Гюнтера и попятилась, натолкнувшись на кроватку, где спал их сын. От толчка Коль проснулся и забился в дальний угол, широко открыв глаза и с ужасом глядя на огромных незнакомцев.

– Так значит, тебя зовут Гюнтером? – живо сказал пристав. – Род занятий – лодочник, верно?

Гюнтер молча кивнул. Это из-за убийства Тома? Нет, иначе пришёл бы комендант или шериф Линкольна, расспросить его об этом деле. Может, что-то связанное с грузом. Может, они заявят, что груз краденый или за него не заплатили пошлину? Сердце бешено заколотилось, когда он постарался припомнить все грузы, что перевозил за последние несколько недель.

– В чём меня обвиняют?

Пристав поднял руку, прижимающую к столу пергамент, тот сразу же скрутился в свиток, будто бы специально, чтобы скрыть содержимое.

– Что, совесть заела? В каких делишках ты замешан? Контрабанда? Сбрасывал часть груза в реку?

– Ничего такого… я не делал.

– Да-да, я знаю, все вы невиновны, словно ангелы, – устало сказал пристав. – Все так говорят. Ты, лодочник, готов обчистить слепого монаха до последнего фартинга, а потом будешь божиться, что подал ему милостыню. Ты, видно, нарушал закон так часто, что тебя стоило бы вздёрнуть дюжину раз, хотя даже после этого за тобой ещё останутся нераскрытые преступления. Но на этот раз не волнуйся. Я здесь не для того, чтобы расследовать твои тёмные делишки. Моё дело касается подушного налога.

Слова гнева и возмущения так и распирали Гюнтера, ещё миг, и он уже не сможет сдержаться, чтобы не выплеснуть их на пристава.

Должно быть, Нони увидела ярость на лице мужа и поспешно прошептала:

– Гюнтер, пожалуйста, не надо!

Гюнтер знал, что, предостерегая его, жена совершенно права. Жизненный опыт давным-давно научил его, что препираться с людьми, обличёнными властью, это значит обрушить на свою голову вдвое больше неприятностей. Он с трудом, почти задыхаясь, проглотил обиду и постарался говорить почтительно.

– Господа, я знаю, что не заплатил на Рождество всё, что положено, но из-за плохой погоды и восстания во Фландрии сейчас очень трудно найти грузы. Долго искать, но мы тщательно ищем. Грядущей весной будет больше работы… Я могу сейчас заплатить немного, но это не покроет моего долга. У меня сейчас столько нет… Просто мне нужно немного времени. К июню, во время следующего сбора налога, вы получите всю сумму.

Произнося это, Гюнтер мог поклясться, что пристав едва слушает. Он замахал на Гюнтера рукой, чтобы заставить умолкнуть.

– Я что, похож на сборщика налогов? – с презрением в голосе сказал пристав. – Но раз уж ты сам заговорил об этом, ты должен знать, что из-за людишек вроде тебя, которые отказываются уплатить долги в декабре, Парламент назначил следующую выплату на двадцать первое апреля. Предлагаю тебе побыстрее найти работу, потому что у тебя осталось меньше месяца, чтобы выплатить весь долг.

Гюнтеру показалось, будто у него из-под ног вышибли пол. Он заметил потрясение на лице Нони. Они заплатили на Рождество лишь четверть налога вместо требуемых двух третей. Нони и так достаточно переживала, как им удастся рассчитаться с долгом к июню, но Гюнтер всё время пытался успокоить её тем, что к тому времени работы станет больше. Но наскрести денег и заплатить оставшийся долг в течение месяца? Это невозможно.

Он смутно понимал, что пристав в это время что-то говорит, и с трудом заставил себя сосредоточиться на его словах.

– …проверка записей. Предполагалось, что бейлиф Гритуэлла должен предоставить список всех мужчин и женщин из каждой семьи, за которых требуется заплатить налог. Но если это, – и он щелкнул пальцем по свитку, – достоверный список, то, должно быть, Гритуэлл постиг какой-то ужасный мор, или, может, всему виной французские пираты, забравшиеся далеко вглубь страны. Согласно этому документу, за последние два года половина населения этой деревни куда-то исчезла, причём по большей части – женщины. Как ты можешь это объяснить?

– Я не… Я не могу…

– Кажется, никто в округе не может. Как странно. Но не стоит переживать, бейлифа уже арестовали. Осмелюсь предположить, что несколько дней в Линкольнской тюрьме развяжут ему язык, и он поспешит поведать, кто в деревне подкупил его, чтобы не внёс в этот список чьих-то сестёр, матерей и дочерей. А тем временем я уполномочен провести тщательную перепись, осмотрев каждый дом, а также каждый хлев или сарай, чтобы найти тех невидимых женщин. Итак, начнём отчёт с тебя, хорошо?

Гюнтер заставил себя не сводить глаз с широкой груди пристава и не смотреть на низенькую дверцу за бочкой, он молился, чтобы Нони и Ханкин тоже не оплошали. Он надеялся, что Рози убежала и теперь прячется, как он и велел, если даже она не поняла, зачем это нужно.

Бейлиф знал каждую семью в округе. Едва ли ему нужно было объяснять, сколько человек в каждой. Предположим, он ошибся, когда записывал. Гюнтер не умел читать. Он просто поставил свою отметину, куда указал ему бейлиф, считая, что сосед не станет его обманывать. Но он помнил, как бейлиф жаловался, что ему придётся платить за свою семью. Если их всех записать, сказал он. Имел ли он в виду, что не собирается их записывать?

– Когда пришёл бейлиф и спросил, я честно сказал ему, что здесь только мы с женой и всё. С нами никто больше не живёт. Ни родителей нет… ни родственников… А что сказано в переписи?

– Гюнтер и его жена Аннора, – ответил пристав, даже не утруждая себя заглянуть в свиток.

Гюнтер почувствовал, как гора падает с плеч.

– Всё верно, значит. Это моя Нони… Аннора. – Он указал на жену, на случай если пристав всё ещё сомневается, кто она такая.

Пристав кивнул.

– Гюнтер с женой Аннорой… Хорошо… хорошо, – добавил он задумчиво. – Но вот в чём незадача, здесь больше не живёт никого из твоей родни… Это неправда, так? Сам посуди, я прямо сейчас насчитал двух твоих родственников, если, конечно, они не речные духи. – Он обернулся к двум стражникам. – Вы их тоже видите, или я и в самом деле перебрал той лошадиной мочи, что хозяйка Линкольнской таверны имеет наглость называть вином?

Те двое осклабились.

– Хочешь я ущипну одного, чтобы проверить, настоящие ли они? – спросил один.

– Только пальцем тронь моих сыновей. – Нони шагнула вперёд, сжимая в руках тарелки, словно хотела использовать их как оружие. – Ясно же, как белый день, они всего лишь дети. Бейлиф сказал, что мы должны назвать их имена, когда им исполнится пятнадцать, правильно, Гюнтер? Ханкину без двух месяцев тринадцать. Даже слепой в тумане скажет, что он ещё дитя. Да у него даже голос ещё не сломался.

Ханкин яростно воззрился матери в спину, и на миг Гюнтер испугался, что сын возразит, что он тоже мужчина, но у того хватило ума проглотить обиду и помалкивать.

– Но нам известно, у тебя есть ещё ребёнок. Девочка?

В глазах Нони промелькнула тревога, а Гюнтер ощутил, как свело желудок.

– Рози… ей едва исполнилось четырнадцать. Гюнтер старался говорить спокойно, будто перечислял тюки, входящие в состав груза. – У меня больше никого нет. Спросите любого.

Пристав слабо улыбнулся.

– Ей четырнадцать? Нам сказали другое.

– Кто? Кто так сказал? Они ошибаются. Спросите нашего священника, он её крестил. Он должен был оставить запись, потому как мы уплатили ему пошлину. Он же должен записать это куда-то в свои книги. Должен указать год, так?

Гюнтер внезапно осознал, что не уверен в том, что записал священник. Спроси его об этом вчера, и он поклялся бы, что каждая царапина и значок на пергаменте должны быть правдой. А теперь он уже не знал, так ли это.

– Если ты думаешь, что я буду тратить время на записи о крещении каждого паршивца в этой деревне и во множестве других, которые мне предстоит посетить, то ты болван. Кроме того, её точный возраст не имеет значения. Бейлиф должен был сказать тебе, что любому человеку старше пятнадцати следует платить налог, а также тому, кто состоит в браке, независимо от возраста. Если твоя дочь замужем, то по закону она больше не ребёнок и должна заплатить налог, сколько бы лет ей ни было.

– Но наша Рози не замужем. – На лице Нони отразилось явное облегчение.

Гюнтер чертыхнулся про себя. Каждый мускул на его теле превратился в камень. Он должен был предостеречь Нони. Но он сам едва верил слухам и не хотел пугать жену или стращать Рози.

Пристав фыркнул.

– Мне известно, что большинство простолюдинов никогда не утруждают себя заключением брака перед лицом священника. Они просто-напросто обручаются{30}, а порой даже и этого не делают. Мужчина просто живёт с девушкой, как лис с лисой. Она вынашивает его детёнышей и называет себя его женой. Разве не так?

– Но нашу Рози не брал ни один мужчина, – горячо сказала Нони. – Я бы никогда такого не позволила. Она живёт здесь, вместе с нами.

– И почём мне знать, а может, её дружок в море или в дороге? Твоя дочь ещё девственница?

Нони выступила вперёд, глаза горели от негодования.

– А как же иначе? Я никогда не позволяла мужчине прикасаться к ней и не позволю. Она пока всего лишь дитя.

– Разве мать может сказать иначе о своей дочери? Каждая заявляет, что её дочь невинна как монахиня, но среди монашек немало таких, которые способны поучить городских шлюх некоторым хитростям насчёт мужчин. У девочек всегда есть возможность ускользнуть и порезвиться за спиной матерей. Я хочу расспросить её. Где она?

Гюнтер увидел, как Нони мельком глянула на низкую дверцу в стене, и молился, чтобы люди короля этого не заметили.

– Моя дочь ушла навестить больную родственницу, – поспешно ответила она.

В отличие от большинства людей в этом мире, Гюнтер так и не научился врать. Ещё когда он был мал, мать всегда знала, если он пытался что-то скрыть, и Гюнтер, всерьёз веря, что мать словно всевидящее око Божье, всегда выдавал себя, прежде чем успевал раскрыть рот. Если женщина учит сына быть честным, она готовит ему незавидную судьбу.

Пристав ухмыльнулся, глядя на стражников.

– Тут прямо какие-то чудеса творятся. То здесь живут женщины, а потом – раз… – Он щёлкнул пальцами. – И они растворяются в тумане. Бога ради, поведай же мне, когда это твоя дочь отправилась к этой несчастной родственнице?

Гюнтер оказался проворнее.

– Она ушла сегодня утром. – Он побоялся сказать, что дочь ушла ещё раньше, на случай, если кто-то из ближайших соседей или знакомых видел её вчера возле дома.

Пристав удивленно поднял брови и обернулся к стражникам.

– Знаете, оказывается, эти лодочники не умеют считать. Осмелюсь предположить, он даже пропажу ноги не заметил, потому что не знал, сколько их было изначально. – Он указал на тарелки, которые Нони всё ещё сжимала в руках. – Пять тарелок, но невероятно, что из них ели лишь четверо. Как вы это объясните?

– У нас гостил сосед, – сказал покрасневший Гюнтер, понимая, что ляпнул глупость.

Пристав рассмеялся. А затем без предупреждения отпихнул Нони в сторону и схватил Коля, поднял перепуганного ребёнка с кровати и, держа его в воздухе, так что у того болтались ноги, приблизил лицо к детскому личику.

– Скажи-ка, паршивец, была ли здесь твоя сестра Рози?

– Мама! – отчаянно извивался Коль.

Нони выпустила тарелки из рук и попыталась добраться до сына, но один из стражников был начеку. Опытный вояка знал, что женщины гораздо опаснее мужчин, они превращаются в бесноватых адских кошек, когда их котятам грозит опасность. Он быстро сдвинулся с места и схватил Нони за руки, прежде чем та успела дотянуться до мальчика.

Пристав грубо встряхнул ребёнка.

– Говори правду, засранец, а не то я суну твою задницу в огонь.

Коль закричал, когда пристав угрожающе шагнул к очагу. Гюнтер бросился вперёд, схватил сына, вырвал его из рук мучителя и поставил мальчика на пол, закрыв его спиной. Он заметил, как Ханкин подскочил к младшему брату.

Но стоило Гюнтеру обернуться, как он ощутил на шее остриё клинка второго стражника. Гюнтер не был обучен драться, но понял, что даже не будь он калекой, солдат перережет ему глотку задолго до того, как он дотянется до палки. Второй солдат по-прежнему удерживал Нони, ужас читался в её широко открытых глазах.

Несмотря на уязвлённую гордость, ему придётся подчиниться этим паршивым ублюдкам, он понимал, что иначе не убережёт семью. Когда доходило до самозащиты или защиты кого-то от речных жителей типа Мартина, Гюнтер без колебания бросался в драку, но в этот раз преимущество было целиком на стороне людей короля. Ни один простой человек не мог бы с ними справиться, если конечно, он любил кого-то в этом мире и боялся потерять.

Он поднял руки.

– Тебе нет нужды говорить с Рози. Запиши её, если нужно. Я заплачу за неё налог.

Пристав дал знак солдату, и тот опустил клинок.

– Послушай, лодочник, ты только что утверждал, что не в состоянии заплатить налог за себя и жену. Где ты собираешься найти ещё двенадцать пенни к апрелю?

– Раздобуду как-нибудь, – отчаянно произнёс Гюнтер. – Но как мы это сделаем, не твоё дело, до тех пор, пока король и парламент получают свои деньги. А теперь забирай своих псов и проваливай из моего дома. Ты добился того, зачем пришёл.

– Ну, я бы так не утверждал. – Пристав скатал пергамент и бережно спрятал его в своей суме. – Я предпочитаю расспрашивать девушек лично. Так вечер становится более увлекательным.

Он подошёл с двери и распахнул её, поток влажного и холодного воздуха ворвался внутрь, из-за чего дым из очага заполнил всю комнату.

– Помни, лодочник, к апрелю. И я настоятельно призываю тебя заплатить вовремя и в полном объёме, иначе те псы, которых к тебе пошлют, не будут и вполовину такими покладистыми, как мои верные гончие.

Солдат, держащий Нони, навис над ней и гавкнул ей в лицо, рассмеявшись, когда она шарахнулась.

Второй головорез попятился к двери, размахивая кинжалом из стороны в сторону, словно опасался, что Гюнтер бросится на него. И не зря, потому что слепая ярость придала бы Гюнтеру сил, чтобы сорвать солдату голову с плеч.

Как только страж отпустил Нони, она подбежала к мальчикам и крепко обняла их. Гюнтер шагнул к двери и увидел, как один из стражников вытащил ранее воткнутый в мягкую землю зажжённый факел. Трое чужаков взобрались в сёдла и повернули лошадей к Линкольну.

Гюнтер наблюдал за пылающим пламенем факела, дым от которого растворялся во тьме. Но даже после того, как огонёк скрылся из вида за зарослями ивняка и берёзы, он стоял на пороге, внимательно слушая в темноте стук подков по каменной дорожке. Он хотел убедиться, что они действительно не повернули обратно.

Он не стал пытаться звать Рози. Пусть лучше она подольше посидит там, где спряталась, пока он не убедится, что опасность миновала. Королевский пристав обмолвился, что кое-кто сообщил ему, будто у Гюнтера есть пятнадцатилетняя дочь. Если это так, то есть лишь один человек, который затаил на него обиду и направил сюда людей короля. За этим стоит Мартин.

Гюнтер вернулся в комнату. Нони сидела на кровати и укачивала Коля на руках, что-то напевая, будто он ещё грудной младенец. Ханкин съёжился на противоположной кровати.

Как только Гюнтер закрыл дверь, Ханкин вскочил на ноги.

– Почему ты сказал ему, что готов заплатить за Рози? Почему ты не позволил ей поговорить с приставом и сказать ему, что ей ещё нет пятнадцати? Они бы просто взглянули на неё и поняли бы, что она не замужем. Никто не захочет взять в жёны паршивую кошку вроде неё. Почему я должен работать до кровавого пота, чтобы уплатить за неё налог, которого и быть не должно?

Гюнтер устало опустился на табурет и подпёр ладонями голову. Нони пристально смотрела на него, и он знал, что у неё на уме точно такие же вопросы. Он сдвинулся, перенеся вес на здоровую ногу, культя пульсировала болью под деревянной выемкой протеза. Хотел бы он развязать ремни, снять деревяшку и облегчить боль, но не мог, пока не сходит за Рози. Если он снимет протез сейчас, то сегодня вечером уже не сможет его надеть.

Нони и Ханкин всё ещё смотрели на него, ожидая ответа. Он должен им сказать. Он облизал губы.

– Вряд ли они ограничились бы одним лишь допросом Рози.

– Так что же, – сказал Ханкин, – они просто могли поговорить с кем-нибудь на реке. Все подтвердили бы то же самое. Ей нет пятнадцати, и она не замужем, так почему ты сказал им, что заплатишь за неё?

Гюнтер не хотел объяснять: Ханкин был ещё мальчишкой, но ему предстояло трудиться в три раза усерднее, чтобы заработать требуемую сумму, и поэтому он имел право знать, почему отец принуждает его делать именно так.

– Я слышал кое-какие сплетни, рассказы, от которых может отвиснуть челюсть. Если хотя бы половина этих россказней правда, то выходит, что эти налоговые приставы хуже французских солдат, жарящих на ужин младенцев. Я не обращаю внимания на подобную чушь. Кроме того, я был уверен, что людям короля не позволено… Я думал, это просто досужая болтовня.

– Что им не позволено? Скажи!

В голосе Нони звучала злость, и справедливо. Любая женщина расплачется от потрясения, когда в дом вламываются вооружённые люди и угрожают детям, а Нони не выдавила ни слезинки.

Гюнтер разглядывал свои грязные ладони.

– Говорят… некоторые приставы проверяют девственность девушек, чьи родители утверждали, будто им ещё нет пятнадцати.

– То есть, расспрашивая их? – сказала Нони, словно не могла поверить, что он имел в виду нечто иное.

– Нет! – выкрикнул Гюнтер, ударив кулаком по столу. – Не спрашивали, а именно проверяли. Они раздевали девушку перед её же родителями и солдатами, и совали свои пальцы внутрь, проверяя, действительно ли она… невинна. Некоторым из девчушек было по одиннадцать-двенадцать лет.

Нони закрыла ладонями рот.

– Они не посмеют!

Голос Гюнтера звучал тихо и безжизненно.

– Я тоже так считал. Но когда услышал, что на пороге люди короля, то подумал – а если это правда? Что, если они пришли за нашей Рози? И когда сегодня вечером я увидел похотливый взгляд этого ублюдка, я понял, ничуть не сомневался, зачем он пришёл. – Гюнтер закрыл глаза, потирая пульсирующую культю. – В таверне поговаривали, что отцы и братья предпочитали платить, чтобы не допустить такого позора для своих дочерей и сестёр.

– Но ведь они этого и добиваются, – вспыхнул Ханкин. – Запугивают людей, заставляя их незаконно платить налог. Мы должны восстать против них!

– И как? – спросил Гюнтер. – Они вооружены мечами. Опытные солдаты. Ты думаешь, если швырнёшь в них камнем, так они и побегут? Если бы я не согласился платить, они бы возвращались сюда снова и снова, пока не застали бы твою сестру. – В его глазах блеснула ярость, так же, как и у сына. – Говорю тебе, бор. Я лучше впрягусь в телегу и буду тащить её как бык. Я бы пожертвовал другой ногой и передвигался бы ползком, чем позволил бы такому человеку лапать своими грязными ручищами мою дочь или ещё кого-то из моей семьи. И если для этого я должен заплатить в десять раз больший налог, то клянусь Пресвятой Девой, я найду способ это сделать.

Апрель

Март занял три денька апреля теплой части и все до одного вернул ненастьем.

Глава 22

На рассвете в Пасхальное Воскресение нужно «набрать солнца». Возьмите ведро с водой и поставьте его под открытым небом. Если отражение солнца в нём в нем будет ровным и ярким, это сулит тёплое лето с обильным урожаем, но если отражение мутное и с рябью – грядущее лето будет сырым, холодным и неурожайным.

Линкольн

Я наблюдаю, как призрак Идхильды крадётся за ничего не подозревающим паломником по Грисинской лестнице. Паломник, естественно, её не видит, спеша слиться с шумной толпой в предвкушении пасхальной мессы.

Но всё это до тех пор, пока он не почувствует, как ледяные пальцы смыкаются на лодыжке, обрушивая его на каменные ступени. Невидимая рука тянет его вниз по лестнице, а он, вне себя от страха, тщетно пытается схватиться за холодный камень. Но, даже обернувшись, он не видит ни призрака, ни гниющей руки, ухватившей его ногу.

Я тоже призрак и, естественно, вижу несчастное привидение, а она, увы, может лицезреть меня. Идхильда – злобная старая ведьма, но, похоже, она ко мне неравнодушна. Всякий раз, завидев нас с Маветом, она спешит проскользнуть мимо, пытаясь ко мне прикоснуться.

Поверьте, нет более отталкивающего зрелища, чем наблюдать, как с тобой пытается заигрывать и кокетничать, словно живая потаскуха, полуразложившийся труп древней старушенции. Но даже в ледяных объятиях Идхильды было теплее, чем на душе у Беаты в это пасхальное воскресенье.

Челюсти Беаты сжались, словно волчий капкан. Она с грохотом водрузила блюдо с сивитом{31} из зайца на стол перед вдовой Кэтлин, да так, что кровавые брызги от соуса из свиной печёнки разлетелись по белоснежной скатерти, но Беата и не думала извиняться, она даже не выглядела смущённой. Диот суетилась, укладывая яйца поверх жареного цыплёнка, победоносная усмешка на её лице говорила о том, что она выигрывает битву за контроль над кухней мастера Роберта.

Роберт молча поблагодарил небеса за добрый нрав Кэтлин. Её лучезарная улыбка не померкла даже перед Беатой, сеющей вокруг неё хаос и разрушения. Кэтлин лишь мягко кивнула обеим женщинам.

Дочка Кэтлин, прелестная Леония, наблюдала эту кухонную войну с явным интересом, словно профессиональный игрок, тщательно оценивающий достоинства двух бойцовских петухов, прежде чем сделать ставку. Мастера Эдварда, похоже, это тоже развлекало. Отец Ремигий, сидевший рядом с Робертом, сохранял блаженную невозмутимость, словно не замечая накалённой обстановки.

Роберт вздохнул. Беата была такой же капризной и отстранённой, как и юный Адам все эти последние недели. Адам ещё горевал по умершей матери, но какая муха укусила горничную, Роберт не мог понять. Он считал, что в приготовлении к пасхальному пиршеству лишняя пара рук не помешает. Беата всегда сетовала, что в эти праздничные дни работает на износ, а от Тенни на кухне проку не больше, чем от беспокойного мужа, суетящегося при родах.

Роберт, бедный дурак, наивно полагал, будто Беата примет Диот с распростёртыми объятиями, но та заявила, что и на милю не подпустит к своей кухне эту старую ведьму. Роберту даже пришлось напомнить ей, что кухня, как и весь этот дом, пока ещё принадлежит ему. С тех пор она начала выполнять свои обязанности по дому молча, но с таким нарочитым шумом и грохотом, что по вечерам Роберту приходилось спасаться в доме Кэтлин в поисках тишины и покоя.

Отец Ремигий просто светился, изучая обилие расставленных перед ним яств. Такого количества блюд из баранины и свинины, пряных пудингов и разнообразной выпечки с лихвой хватило бы на целый монастырь. Он уже с благодарным видом потирал морщинистые руки.

– Какое пиршество! Господь, несомненно, благословит ваше усердие в святое воскресенье, дщери мои.

Беата сердито сверкнула глазами, но Диот залепетала слова благодарности, пытаясь сделать неуклюжий реверанс.

– И никакой рыбы! – сказал Ян, отрезая себе несколько толстых ломтей баранины. – После сорока дней рыбного поста я так соскучился по мясу, что съел бы целого быка, если бы Беата умудрилась насадить его на вертел.

Отец Ремигий сочувственно улыбнулся.

– Должен признаться, мне стало чуть легче, когда завершился пост, но стоит подумать и о бедных иноках. Им приходится поститься от рассвета до заката во время Великого поста, вкушая лишь скудную трапезу. Хотя немногие обители в наши дни придерживаются столь строгих правил.

– В таком случае, даже не рассчитывайте, что я когда-либо приму священный сан, как бы плохо ни шли дела. Мне обязательно «посчастливится» попасть в один из тех монастырей, где строжайше блюдут посты, – ответил Ян.

– Надеюсь, у тебя не будет оснований задуматься о постриге, – произнесла Кэтлин. – Столько женщин бросится в Уитем, узнав, на что их променял такой красавец.

Она положила ладонь на руку Яна, нежно её поглаживая.

Это был не более чем дружеский жест, столь распространённый среди женщин. Однако Роберт почувствовал укол ревности. Он заметил враждебность во взгляде Эдварда, пристально изучающего руку своей матери, словно его тоже раздражали подобные знаки внимания.

Ян отдёрнул руку и обратился к младшему брату:

– Ты ни съел ни кусочка, Адам. Попробуй молочного поросёнка. Это блюдо настолько нежное, что просто тает во рту.

Он отрезал ножом пару ломтей и положил их на блюдо Адаму, добавив к ним кусок поджаристой корочки, золотисто-рыжей после запекания с мёдом и ароматическими травами. Бледное и измождённое лицо мальчика вытянулось, он так посмотрел на брата, словно тот положил перед ним на блюдо дохлую мышь.

– Ты не слышал, как госпожа Кэтлин сделала тебе комплимент, Ян? – спросил Роберт. – Мог бы и поблагодарить, если окончательно не растерял хорошие манеры.

Кэтлин ласково ему улыбнулась и, поймав под столом руку Роберта, сжала её.

– Не ругай его, Роберт. Он ухаживает за Адамом, как и подобает старшему брату. Ян прав, нужно уделить немного внимания всем этим лакомствам, что приготовила Беата.

Отец Ремигий именно этим и занимался, но замер, глядя на Яна, прежде чем отправить себе в рот очередной кусок.

– Отец Питер рассказывал мне, что во время богослужения на Страстную пятницу в церкви Святой Марии в Крекполе произошли какие-то стычки между флорентийцами и вашими людьми, Ян.

Роберт бросил на сына колючий взгляд.

– Я ничего об этом не слышал. Какие-то проблемы?

Ян раздражённо пожал плечами.

– Мэтью Йохан и его люди всё никак не угомонятся после того, как мы арестовали их товары в счёт уплаты за украденное его соотечественниками. Они утверждают, что мы протаранили их лодки и мешали пришвартоваться у склада. Но корень зла – они сами. Если продолжат возмущаться, я прослежу, чтобы конфисковали и то, что у них ещё осталось.

– Почему ты не сообщил мне об этом раньше? – возмутился Роберт.

– Это был просто обмен ударами. Никто даже оружия не доставал.

– Надеюсь, не в церкви и не в святой праздник. – Отец Ремигий на мгновение закрыл глаза и перекрестился.

– Они первые начали! – раздражённо ответил Ян. – Стоит только косо посмотреть на флорентийца, и он уже чувствует себя оскорблённым.

– У них слишком горячая кровь, – сказал Эдвард, отрывая ножку от жареного цыплёнка. – Надо почаще делать им кровопускание.

– Но не мечом моего сына, – закончил Роберт.

Было в манерах Эдварда какое-то безразличие, доводящее Роберта до зубовного скрежета, заставляющее углядеть немую провокацию в каждом жесте или гримасе. Даже седая прядь в волосах Эдварда его раздражала. Седые волосы должны старить мужчину, но почему-то лишь добавляли свежести и привлекательности точёным чертам Эдварда.

Из этого Роберт сделал вывод, что Эдвард думает пробиться в жизни за счёт смазливой внешности и обаяния. Если это так, то мастер Эдвард ошибся дверью, думая, будто при помощи всех этих приёмчиков бродячего трубадура можно обвести вокруг пальца опытного торговца.