Текст книги "Живун"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)
Глава двадцатая
Безрадостная весна
1Гриш и не заметил, как проехал от Мужей до Вотся-Горта. Илька пробовал в пути заговорить с отцом, но он или отмалчивался, или отвечал нехотя. А мальчика распирало нетерпеливое желание поделиться впечатлениями. Обиженный невниманием отца, он нахохлился, задремал и проспал почти всю дорогу.
А Гриш всю дорогу думал о предложении Куш-Юра, перебирал в памяти их разговор. Роман, похоже, был раздосадован, что не согласился… С тем и отпустил Гриша, что тот подумает и приедет приниматься за новое дело. Расстались сдержанно.
Куш-Юр добра желает, в этом Гриш не сомневался. Энтузиастом его, Гриша, обзывает… Но ведь и сам больно пылок… Нет, очертя голову нечего лезть!.. Шутка в деле – над всеми мужиками за старшего. Всех на промысел снарядить, от всех улов принять. А как не заладится? Сколько ртов некормленных останется? Распроклятым будешь. Да и свое хозяйство, свои рты. Пранэ подряжать или как Вась делает? Нет уж…
А вообще-то что весна покажет… Не истает парма, как снег под солнцем, так и не придется входить в Госрыбу, истает – куда деваться…
Но скребло душу и другое.
Сам ведь тоскует – людей маловато. А тут подберется артелька мужиков на сто, кабы не больше. Сила!.. Это тоня, так тоня… Баржами улов возить, караванами. Мужики неводят, пареньки-подлетыши разделывают, соли – полные амбары, бочонкам – счета нет…
Думалось ему, нет милее дела, как песни заводить, людей забавлять представлениями, игрой на гармошке. Однако и большой промысел куда как интересно ставить. Достаток людям первее всего нужен.
Но Гриш одергивал себя: мало ли что помечтается. Ехал в Вотся-Горт – такие ли дивы дивные придумывались!
Захотят ли люди большими артелями неводить? Попадутся такие баламуты, как Мишка, что делать? Не привычны все сообща, приучать надо, сам Куш-Юр говорил. А он, Гриш, и троих не приучил… сто и подавно не приучить…
Зря, зря Куш-Юр на него надеется…
…О предложении Куш-Юра Гриш никому не сказал, скрыл даже от Еленни. Но не проходило дня, чтобы не примерялся в мыслях к новому делу так и этак… Что потерял бы он, прими предложение, что выиграл бы… Иногда ругал себя за нерешительность, медлительность, корил себя за излишнюю осмотрительность… Возможно, Куш-Юр и не вспоминает его, Гриша, другого кого подыскал: предупреждал ведь – думай недолго…
Время же летело быстрее птицы.
Пришел март. Солнце поднималось уже высоко над тайгой и не торопилось прятаться. В ясные дни снег слепил глаза. Мужики сделали себе маски из бересты с узкими прорезями для глаз… Дымчатых-то очков в ту пору не было. По-дедовски берегли зрение, по старинке…
Но, как всегда в эту пору, ясные дни перемежались с пасмурными, с метелями. Охотникам часто приходилось отсиживаться дома.
Чтобы избежать новых скандалов, которые могли вспыхнуть в любую минуту, в надежде как-то сблизить своих товарищей, примирить, Гриш затеял мастерить кринки и туески из липовых чурбаков.
– У нас липу редко встретишь, а возле Мужей – и вовсе не сыщешь. Мир-лавка за милую душу возьмет… Уголь дал нажиток, а это и подавно.
Только Сенька вызвался помогать Гришу.
Бедняга искал хоть какого-то утешения. Чуял, что недолга жизнь в Вотся-Горте. Слышал, Мишка с Гажа-Элем как-то говорили – до разлива… И опять он, Сенька, со своим выводком в нужду впадет… Да еще один малец добавится. Мишкин ли, его ли – есть-пить запросит, живая душа… За всю жизнь только год и пожил без заботушки о пропитании. Согласились бы мужики не ломать пармы, он изо всех сил старался бы. Так ведь не согласятся…
От страха за будущее Сенька жался поближе к Гришу, надеялся, что тот не кинет его на произвол. Сильный, добрый. Ругал в мыслях свою Парассю, ведь из-за нее весь разлад. Поганая!.. Но гневу своему Сенька не давал выхода: брюхо Парасси раздулось, еле носила. И ее жалел, и боялся – младенцу повредит…
Довольно скоро Сенька наловчился. Как и Гриш, он выбивал с помощью деревянной втулки сердцевину из чурок. Затем осторожно снимал дерево слой за слоем. Получались стенки толщиной в палец. Приделывал к кринкам дно, крепил их обручами из таловых прутьев… За работой как-то забывались горести…
Но мартовские метели не долго выли. Не долго длилась и работа.
Еще ярче засияло солнце. Поднималось выше и выше по небосклону. Еще ослепительнее сверкала земля, покрытая иссиня-белым снегом. Мужики снова становились на лыжи, надевали берестяные очки и спешили в тайгу, на промысел.
…Нигде так не ждут весны, как на Севере. Долгая, суровая зима изнуряет. В буранные дни Елення без конца вздыхала:
– Скорей бы уж весна-то наступила, а то пуржит, аж на душе муторно.
И вот было радости, когда однажды Илька в тихий день, посиживая на крылечке, вдруг увидел летящую ворону.
– Ворона, ворона! – взвизгнул он радостно.
Ребятишки, резвившиеся во дворе, подхватили его крик. Все задрали головы, каждый показывал рукой вверх, перебивая друг дружку:
– Вон она, ворона! Ворона прилетела! Кар-р! Кар-р!
Услышав шум, выскочили из изб женщины. Увидели на березе черную птицу. Обрадовались не меньше детишек:
– Вот и дождались весны! Не зря сегодня Ворна-хат.[18]18
Ворна-хат – вороний день, праздник благовещения, совпадающий обычно с прилетом ворон (хантыйск.).
[Закрыть]
Ворона – первый вестник весны на Севере.
А недели через две, когда кое-где по берегам проток и рек завиднелись проталины, прилетели и снегири-пуночки. Они кружились стайками, рассыпая в весеннем воздухе звонкие трели, и в поисках корма садились на проталины, на выпуклую, как сдобная буханка, дворовую печь, освобожденную от наледей ветром и солнцем. Вот стало радости детям! Ловля снегирей – любимое занятие маленьких северян. Да и не только маленьких. Мужчины порой тоже увлекаются охотой на этих птичек. У них нежное и жирное мясо.
По тающему снегу стало трудно таскать лыжи. Промысел в тайге кончился. Взрослые вместе с ребятишками занялись охотой на снегирей. Один Мишка не принимал участия в ловле. Он упорно уходил по утрам на промысел, хотя возвращался всегда с пустыми руками.
Ловили снегирей небольшими петельками из конского волоса, нанизанными на крепкую нитку. Растягивали нитки с петельками на проталинах, рядом для приманки сыпали крошки хлеба или зерно. Ловились птички хорошо. Особенно в пасмурные со снежком дни, когда все вокруг затянуто белой пеленой и лишь проталинки темнели. К ним-то и манило снегирей…
К Пасхе охотники запасли по сотне, а то и больше на семью. До конца поста их хранили в ледничке вместе с остатком мяса забитых ранее телят и быка.
Разговенье ожидалось не скудное. Гажа-Эль с Гришем вздумали даже сготовить самогон и принялись ладить аппарат.
Один Мишка держался особняком. С приходом весны он стал еще сумрачнее, еще крепче полюбил одиночество, почти каждый день уходил в тайгу. От мрачных предчувствий ли, от солнца ли, но потемнел он до черноты. Когда Мишка не ходил в тайгу, он возился в конюшне. Словно знал, что кони его выручат в трудную минуту.
2Дни стояли уже долгие, ночи – серые, вот-вот вовсе побелеют… Но весна не спешила радовать теплом. Иногда задувал северный ветер, делалось студено. Даже буранило. Вороны и снегири исчезли. Тайга за Хашгорт-Еганом по-зимнему куржавела. Казалось, зима раздумала уходить, решила еще повоеводить на земле.
В один из таких непогожих дней, незадолго до Пасхи, к соседкам прибежал встревоженный Сенька.
– Бабы, помогите… – проговорил он торопливо. – Парасся…
Соседки сразу догадались.
– Наконец-то! – сказала Марья. – С таким животом давно пора опростаться.
– Мне, что ли, пойти? – засуетилась Елення и кивнула Сеньке. – Веди Парассю в баню. Тепло еще, поди, там. Вчера топили. Сейчас приду…
Елення не ошиблась: в бане было тепло, и вода в котле над камельком не успела остыть. Она помогла Парассе войти в мыльню и приняла от Сеньки какие-то тряпки да детскую малицу, приготовленную для новорожденного.
– Не уходи, дожидайся в предбаннике, отнесешь ребенка домой, – предупредила Елення Сеньку и закрыла дверь.
Сенька уселся на лавочку и достал трубку. Руки его тряслись. Немного лихорадило. Он долго набивал трубку табаком, долго не мог высечь огня… Не только руки, но и мысли плохо повиновались ему, путались, куда-то пропадали… Спохватившись, что табачный дым может повредить младенцу, Сенька вышел из предбанника и прислонился к наружной двери, чтобы не прослушать, когда позовет Елення. Ожидать было невыносимо. Но назад он не отважился войти. В нем все напряглось.
Из бани доносились стоны и крики жены. Сенька ежился от них. «Ох сошло бы все!» – мысленно твердил он. «А если на Мишку похож будет?! – подкрадывался к нему страх. – Ух, гады они тогда, сволочи!» – сжимал Сенька кулаки.
Неподалеку от бани беспокойно суетился Гриш.
Не было у них еще такой критической минуты. Вот появится маленький человечек и либо примирит всех, либо рассорит до крови. Последнего больше всего боялся Гриш. Как бы Сенька чего не сделал с ребенком, как бы снова не схватился с Мишкой… На всякий случай Гриш наказал Элю быть наготове, а еще лучше зачем-нибудь зайти к Мишке и там дождаться конца родов.
Эль заглянул к Мишке и не узнал его: до чего трусит – лица на человеке нет. Яснее ясного – совесть нечиста. Кобель! Все засквернил. Перед товарищем, соседом сподличал. Хоть и захочет остаться в парме – не оставим. Сандру жаль… Ревет да костерит мужа, но что такому бабья побранка…
Гриш прислушался к крикам. С одной стороны, из Мишкиной избы, Сандра бранится, не унимается, с другой – Парассины стоны…
Вдруг Гриша и Сенька вздрогнули, раздался звонкий голос младенца.
Сенька суетливо сунул невыколоченную трубку в карман, но, видно, ожегся, вытащил, дрожащими руками застукал трубкой о дверную ручку. У него перехватило дыхание. Вот сейчас все разрешится, все узнается…
– Ты не ушел? – послышался голос Еленни.
– Здесь я, здесь, – отозвался Сенька и, взволнованный, вошел в предбанник.
Елення вынесла ему младенца, с головой закутанного в малицу.
– Мальчик! – торжественно сообщила она.
Сенька на это никак не отозвался. Принял бережно сверток. Стараясь разглядеть лицо новорожденного, он смешно вытянул шею.
– Потом, потом увидишь, – торопила его Елення. – Отнеси скорей и бегом возвращайся. Малицу верни да прихвати еще тряпки какие-нибудь.
– Зачем? – пролепетал Сенька.
– Значит, надо. Иди-иди! И мигом обратно. – Елення скрылась за дверью мыльни.
Сенька на негнущихся ногах ковылял домой, осторожно неся младенца в полусогнутых руках. Сенька досадовал, что не видит лицо сына, и думал-гадал, для чего еще нужны тряпки… С Парассей что худое? Так малица детская зачем?..
Дома он положил младенца на кровать, вынул его из малицы, как из мехового мешочка. Новорожденный был запеленат с головой. Опять не удалось увидеть его лица! Распеленывать Сенька побоялся, да и Елення не велела задерживаться. Порывшись в груде тряпья, он выбрал которое почище, прихватил еще и старенькое платьице младшей дочурки Нюськи и поспешил обратно в баню.
Выходя, наказал дочерям:
– Последите за новым братишкой!
На пороге его настиг истерический выкрик Сандры, адресованный Мишке:
– Иди, иди! Полюбуйся на свое рыжее отродье!
И злобный рык в ответ:
– Молчи, дура! Язык бы твой отсох!
Войдя в предбанник, Сенька с изумлением услышал снова голос младенца. Вот почему оторопила его Елення! У Сеньки беспомощно повисли руки. Он не мог слова вымолвить.
Но Елення, по-видимому, услыхала его шаги или скрип входной двери, просунула руку из-за двери мыльни и взяла принесенные вещички. Вскоре она вынесла второго ребенка, упрятанного, как и первый, в малицу.
– Принимай богатство! Тоже мальчик!..
– Теперь все? – в замешательстве вырвалось у Сеньки.
– Мало, что ли? – засмеялась Елення. – Отнеси…
– А Парасся… ничего?
– Ничего…
Довести роженицу до дому подсобила Марья.
– Вот счастье-то – сразу двух сыновей. Ай да Парасся! – приговаривала она, поддерживая роженицу под руку.
Парасся выругалась в ответ.
– Не убивайся! – старалась успокоить Парассю Елення, поддерживая ее под вторую руку. – Теперь у тебя ровный счет: три дочки да три сына…
Не доходя до дома, они услышали несусветный гам.
В избе все были до крайности возбуждены.
Сенька метался по избе, грозился убить Мишку, исступленно материл его.
Мишка сидел за столом, понурив рыжую голову и зажав ладонями уши.
Сандра, уткнувшись в подушку, выла протяжно, с воплями, как по покойнику.
Девчонки, глядя на взрослых, тоже голосили. Два младенца, распеленатые, голенькие, лежали рядышком на постели. Их крошечные тельца посинели то ли от натужного плача, то ли от холода.
Женщины в нерешительности остановились у порога. Гаддя-Парасся простонала:
– Господи!..
– А-а-а, явилась, с-слюха! – замахнулся на жену Сенька.
Но между ним и Парассей встал Эль. Он схватил Сеньку за ворот и оттащил к противоположной стене.
– Ты что – не видишь? Еле на ногах стоит!
– Давай уж, если хочешь, на меня. – Мишка встал, набычившись. Но Эль с силой усадил его на место.
– Гады! – выдохнул Сенька. И вдруг, уткнувшись в угол, жалостливо, по-бабьи, заголосил.
Эль посоветовал не трогать Сеньку: выплачется – облегчится, и вышел из избы.
Елення и Марья помогли Парассе дойти до постели, снять малицу. Она села возле двойни и залилась горькими слезами. Были ли то слезы раскаяния или тревоги за судьбу нарожденных – она и сама не знала.
Сенька растолковал слезы жены по-своему, пробормотал из угла:
– Вон, самой стыдно. А мне каково! – И снова плечи его затряслись, теперь в беззвучном плаче.
Елення и Марья запеленали младенцев. Оба как две капли воды походили на Мишку: и рыжие, и курносые, и веки пухлые, и подбородочки тупые.
– Вылитые, – не удержавшись, шепнула Марья.
Елення ткнула ее локтем – ладно, мол, не трави рану. И принялась устраивать Парассю, так, чтобы ей было удобнее одновременно кормить обоих младенцев.
– Мы больше не нужны пока? – спросила Елення.
– Нет… – глотая слезы, едва слышно прошептала Парасся. – Корову вот подоить некому.
– Подоим, подоим, – успокоили соседки и ушли.
3Среди ночи разыгрался буран. К утру намело сугробы до окон. Пуржить не переставало и утром.
Гриш и Эль с трудом открыли дверь своей избы, принялись расчищать крыльцо и дорожку. Немного погодя видят – увязая в сугробах, торопится к ним Мишка. Еще издали он закричал:
– Сандра потерялась!
– Как потерялась?!
– Нигде нет!
Сбивчиво Мишка рассказал, что с вечера Сандра, не переставая, плакала. Он пробовал ее успокоить – не подействовало. Подумал, сама успокоится, и завалился спать. Утром глядит – ее нет.
Подождал немного: может, вышла куда. Нет и нет.
– Везде искал – и в сарае, и в бане, и в стайке, и на вышках… – объяснил Мишка. – Куда запропастилась? Сгинет назло мне, дура. Не зря стращала – поседеешь, мол, подстрою… Вот… – И он выматерился.
Из избы вышли женщины, прислушались к Мишкиному рассказу. Только кончил он – запричитали:
– Ой, беда, беда!
– Что же это выдумала!..
Гриш сердито цыкнул на них. Не ко времени завелись: стряслась беда.
– Во всем один ты виноват, Михаил, заварил кашу, что не расхлебаем, – строго сказал он Мишке. – Запрягать лошадей надо, искать Сандру. – И пошел в избу потеплее одеться.
Гриш решил взять с собой Сеньку, хоть и без него свободно мог обойтись. Боялся, обезумевший Сенька дров наломать может, мало что смирный… А с Мишкой послал Эля. Мишке на всякий случай нужен охранник, да покрепче…
Эль не отказался. Только сердито проворчал:
– Драть всех кнутом надо, якуня-макуня!
Когда стали запрягать коней, не нашли одних вожжей. Не иначе – Сандра захватила. Уж не вешаться ли в тайгу ушла? Дура баба! Стало еще тягостней.
Спешно разыскали бечеву для вожжей и на двух розвальнях отправились в разные стороны острова – обшарить его из конца в конец.
Искали по полудня. Несмотря на буран, прочесали весь лес, но Сандру не нашли. Ни с чем вернулись домой.
Посидели, молча покурили, думая о том, чтобы хоть труп отыскать. Еще снегом засыплет или того хуже – вороны склюют.
– Не иначе – за Хашгорт-Еган ушла, в тайгу, чтоб не сразу нашли, – высказал предположение Эль.
Мужики согласились и сразу поехали за реку. Если сюда пошла – по целинному снегу далеко уйти не могла. На всякий случай, чтобы побольше местности обозреть, снова разными путями поехали.
Эль и Мишка, вдоволь нааукавшись, все же напали на Сандрин след. Он привел их на лесную опушку. Там после Ильина дня собирали грибы и ягоды. Там Сеньку с детьми напугал медведь…
Сандра, полуголая, в нижней рубахе, сидела под невысоким кедром на разостланной на снегу малице. Над нею свисала с ветки петля из вожжи. Ветер раскачивал ее из стороны в сторону. Сандра посинела, дрожала, закрыв глаза, что-то невнятно бормотала.
Мишка первым спрыгнул с саней. Гулким эхом в морозном воздухе отозвалась его бешеная брань. Он схватил жену за плечи, затряс:
– Ах ты, гадина! Что выдумала! Что выдумала, сволочь! – выкрикивал он вперемежку с ругательствами.
Сандра, похоже, не слышала его. Она странно всхлипывала, судорожно подергивалась.
Мишка с такой силой швырнул ее, что она повалилась навзничь и ударилась головой о дерево, но ни звука не издала. Мишка вскарабкался на кедр, принялся отвязывать веревку.
– Вперед одень, совсем замерзнет, что вожжам сделается, – крикнул Эль. Он не одобрял Мишку: жалеть надо – все-таки жена, хоть и провинилась, доставила всем столько беспокойства…
– А вот сперва погрею, а там и одену, – зло отозвался Мишка. – Ишь вздумала… как мать…
Спрыгнув с дерева, позвал Эля:
– Ну, Элексей, выпори ее хорошенько. Изо всей силушки, как Гнедка своего. А я подержу ее, паршивую. – Эль затряс головой:
– Ты что? Одень, говорю! Околеет, якуня-макуня…
– Ну, как хочешь, – раздраженно крикнул Мишка.
Он пнул Сандру, стегнул вожжами.
– Брось изгаляться, Мишка! – вскочил с розвальней Эль.
Мишка не остановился. Удары продолжали сыпаться на несчастную женщину. Она лишь вздрагивала и уже не стонала, видно, потеряла сознание.
– Хватит дурить! Самого надо выпороть хорошенько! – Эль перехватил вожжи и рванул их так, что Мишка отлетел в сторону.
Эль натянул на Сандру малицу, поставил женщину на ноги. Но она, словно неживая, рухнула на снег. Тогда Эль подхватил Сандру на руки, как малого ребенка, и отнес ее в розвальни.
Мишка подобрал со снега вожжи, уселся рядом, бубня в остервенении:
– Будет знать…
4Несколько дней Сандра не могла ни сидеть, ни лежать… Тело было в рубцах и кровоподтеках. Она металась в жару, заходилась долгим надрывным кашлем. Простыла – с ночи просидела без малицы на снегу, да еще в буран. На Мишкины вопросы она не отвечала. А Еленне еле слышно прошептала, что хотела повеситься, но не смогла и решила замерзнуть.
– Зря выручил Гажа-Эль… Пускай добил бы меня изверг мой… Нет с ним жизни… Опостылел он мне, ох, как опостылел…
Мишка приносил Сандру в баню прогревать паром от жарко нагретого камелька. Елення помогала ей там, утешала, как могла. Никто не мешал их беседам. В бане Сандра и наревется досыта, и выговорится, как на исповеди. Ничего не скрыла она от Еленни. Рассказала и о своих чувствах к Роману, и про то, как обещал он ждать ее, обещал принять, если худо с Мишкой будет, и про последнюю их встречу в дороге…
– От Бога мне наказание…
Елення лишь охала да ахала. Кое о чем она догадывалась, но и подумать не могла, что Сандра грешна в такой степени. А сказать об этом истерзанной, измученной соседке язык не поворачивался. Вот и убивалась Елення вместе с ней, и молитвы шептала. Но Сандре не становилось лучше. И Елення решила, что Бог не прощает грешницу. Однако не могла взять в толк: отчего Сандре больше кара, чем Парассе. Сандра лишь в мыслях грешила, а Парасся от чужого мужика родила, да еще двойню – и хоть бы что ей, поправляется. Не иначе, ждут Парассю мучения в будущем, и немалые…
Все население Вотся-Горта, даже Парасся, жалело Сандру. Ребятишки снегиря живого подарили – пусть тете Сандре скучать не дает.
Мужики пробовали гнать самогон, чтобы натирать им больную. Однако ничего у них не получилось – умения ни у кого не было.
Летели дни, недели. Сандре не становилось легче. Гриш созвал мужиков на совет.
– Загубим Сандру… В Мужи везти надо, – сказал он. – Вась – лекарь маломальский. У бабок какая-нито трава-зелье сыщется, быть не может, чтоб не было! Собачий жир или еще что уж верно есть. Думаю – Михаилу ехать… Пускай запрягает Карька…
Его выслушали молча. Все понимали, что это значит. В Мужи удастся проскочить по санному пути, а назад – навряд ли. После памятной пурги солнце пригревало сильнее. На сдувах да на буграх земля обнажилась, появилась первая талая вода. Значит, не на неделю уедет Мишка, а уже до вскрытия рек…
Глаза у Мишки радостно блеснули, но он тут же овладел собой, встал, сорвал с головы шапку и, не глядя на товарищей, сказал:
– Спасибо за Карька. Я не против… Раз уж так получилось… Один выход: подальше от грызни – и шабаш!..
Гриш ответил Мишке сухо и жестко:
– Верно, не по пути тебе стало с нами. Сподличал ты, Михаил, перед Сеней, перед Сандрой да и перед Парассей. И перед всеми нами. Мы тебя в парму брали с открытым сердцем, девушку какую просватали… Ни один из нас не без скверноты… да каждый держал себя… Ты все подорвал… Лихом поминать не станем, но и добром тоже… Эх, мать родная! Езжай!.. – с горечью заключил он.
Элю стало жаль Гриша – не за себя ведь одного убивается. Положил ему руку на плечо, сказал:
– Правильные твои слова. Да чего ты его уму-разуму учишь, не Федюнька он малолетний, не Энька – мужик. И уж коли в малолетстве его чему не научили – в старости не научишь. Пускай едет. Вот только одним конем ему не обойтись. Сандра хворая. Ей одни розвальни. А барахло куда? Забирай, Михаил, и моего Гнедка. А мы приедем по воде. Нам тоже неча дикариться в тайге… – Первый раз, кажется, Эль не произнес своего излюбленного присловья. Слишком значительна была минута и серьезен разговор.
– То-то и жаль, распадается наша парма, – впервые признал вслух Гриш. – Видно, придется согласиться с Куш-Юром… – И рассказал о предложении председателя возглавить Госрыбу, а потом встал и вышел из избы, чтобы не видели его огорчения.
