Текст книги "Живун"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Глава пятая
Первый улов
1Разгружаться вотся-гортцы решили с утра. Похлебали молока. После этого мужчины повели жен осматривать избы.
Сандре здесь все было знакомо: с зимы, когда она помогала мужчинам ставить дома, ничего не переменилось. А Елення, Сера-Марья и Гаддя-Парасся осматривали и дома и сарай дотошно, в деталях. Мужчины ждали восторгов и похвал, а женщины как-то сникли. Избы стояли без окон, без печей…
– Бабе вовек не угодить, якуня-макуня. – Гажа-Эль, озлясь, топнул ногой. – Окна навесить – плевое дело. Знаете ведь, с собой привезены, со своих изб поснимали, зряшной работы чтоб не делать тут. А печи кто зимой кладет? Летом сложим. Было бы чего варить…
Но на женщин не подействовали ни слова Эля, ни его добродушная шутка. Они молчали, поджав губы. Только Сандра поддакнула:
– Верно, это не помеха…
Еленне, Марье и Парассе не понравилась поспешность Сандры. Могла бы и подождать, не старшая. Не дослушав ее, они самолюбиво отвернулись.
Гриш немного опешил: такого начала не ожидал. Он терялся в догадках, но не подумал о том, что женщины вдруг затосковали по оставленному жилью, где хоть и не так просторно, светло и чисто, не пахнет свежестью, зато обжито, зато все на привычных местах, в избе одна хозяйка… Не подумал потому, что еще раньше, до отъезда, честно всех предупредил о совместном проживании на первых порах. Никто тогда не высказал недовольства или несогласия. Но то в Мужах, где было много всякой мороки с отъездом… А здесь, в Вотся-Горте, когда надо заходить под крышу, все вдруг остро ощутили это неудобство. Даже Елення, с которой на эту тему столько было переговорено, с тоской думала сейчас, что всю жизнь мучилась с невестками и вот опять не сможет хозяйничать в доме.
Уныние женщин раздосадовало Варов-Гриша. Однако не назад же ехать. Не позориться же перед людьми.
– Присядем, потолкуем! – сказал он решительно и опустился на крылечко.
Мужчины сели на бревна, а женщины так и остались стоять нестройной шеренгой. Повторного приглашения сесть они не услышали.
Мужчины молчали, давая понять: они на все согласны, пусть бабы выбирают. Женщины не разжимали губ.
«Одна другой не поклонится… Достанется мне с ними», – подумал Гриш, выжидая вместе со всеми.
Еще зимой, когда ставили избы, он прикинул, кому с кем жить. Но согласятся ли с ним?
Однако не скажешь, так и не узнаешь…
– Может, так: по детям поделим избы? – спросил он и увидел на лицах женщин и мужчин заинтересованность. Это прибавило ему уверенности, и он продолжал: – У Сени да Парасси четверо, у Миши с Сандрой пока нет, им изба на пару. У нас с Еленней трое да у Эля с Марьей – двое. Нам, значит, вторая. Как думаете?
– А как Сандра понесет? – Сенька испуганно заморгал, увидев возмущенный жест своей Парасси. Ей предложение Гриша понравилось: когда еще Сандра понесет, Бог даст, может и не понесет, а пока ее верх будет в избе.
– Так и наши не яловицы, – подмигнув Варов-Гришу, прогрохотал Гажа-Эль.
– Сиди ты, пес подстреленный! Этих не прокормить! – замахнулась на него Марья.
Но шутка всех развеселила. К радости Гриша, тут же в дружном согласии порешили, что делить избы по детям – самое лучшее.
Хотя избы были одинаковы, ставлены в одно время, для полной справедливости тянули жребий – кому в какую заходить.
Ночь провели вповалку на полу, подстелив кое-какие вещички.
С утра парма зажила в трудах и заботах.
Разгружались. Обставлялись. Навесили на окна пока что одинарные рамы. Поставили железные печурки – протапливать избы, если вдруг похолодает. На воле на невысоких столбах слепили из глины, перемешанной с прошлогодней травой и для крепости посоленной, круглую, чем-то напоминающую пышный каравай, печку без трубы, как у хантов перед юртой. В такой печке хоть шанежки пеки.
Работали дружно, весело. Женщин словно подменили. Рта не закрывали: все никак не могли нарадоваться новому месту. Скот на самом виду пасется, прямо за сараем. И покосы тут же, за хлевом. И лес светлый, березовый под окном, дрова, можно сказать, у самой печки. А промысел так и вовсе подле избы: неводи да неводи.
– Как в раю! – пришла в восторг Марья, и женщины согласно закивали.
– То-то же! Кругом хорошество-пригожество, – гордо подхватил Гриш. – А ну, артель, тяни, не канитель!
На ночлег устроились уже на своих постелях, каждая семья под своим пологом.
Под утро Гриш проснулся в какой-то тревоге: показалось, кто-то над ухом шепчется. Он приподнялся на постели: кругом было тихо. Гриш повалился обратно. Но тут до его слуха донесся шепот Марьи и недовольное бормотание Эля. «А вторую печку сегодня слепите?» – «Пошто она тебе?» – «А что вчетвером с одной-то печкой?» – «Пошто вчетвером?» – «Как пошто?» – «Одна наварит». – «Параська? От ее варева собак мутит!» – «Спи!» – «Объедят они всех со своей прорвой. Ненасытные». – «Каждый кусок не усчитаешь». – «У тебя много ли припасено – шесть ртов еще напихивать?» – «Так и на них пай приходится»… «Свое пусть и жрут!»
Гриш окончательно проснулся – сон как рукой сняло.
«Однако, скажи, какая! – заклокотала в нем злость. Не спали б дети, он сказал бы Сера-Марье, не поглядел бы, что соседка. – Ведь вот какая сквернота! В рот заглядывать! Ешь сама, коли завидно. Не препятствуем. Как уговорились, так и будет! Промысел – сообща, котел лотом – общий, чтоб кухарить поочередно, не отрываться от дел. Работай, сколь сил есть, ешь, сколь влезет…»
Тихонько, чтобы не разбудить Еленню, Гриш вылез из полога и, как был в исподнем, босой вышел из избы. Было прохладно. В воздухе чувствовалась предутренняя свежесть. Он поежился и вернулся за одеждой. Одевшись, прошел к хлеву, поглядел на скот. Подумал: в дороге доили в один подойник – и ничего, а здесь порознь. Не углядел. Тоже против уговора. Так оно одно к одному и…
Повернул к реке. Проходя мимо хантыйской печки, остановился. А если и другие, как Марья? Что он против всех? Слепить разве еще одну? Потешить Марью!.. Вот-вот… Дойка – врозь, варка – врозь, лов – врозь… Как уговорились! С непривычки блажат бабы! Все на попятный двор норовят. Привыкнут – не нарадуются. Третьего дня нос воротили, а вчера – одно хорошество. Как нападет на них! Вот ведь не поддался – и сладилось.
Однако придет утро, а варить в общем котле нечего. Вчера не поохотились, не порыбачили. Недосуг. Опять молочко с сухарями? Тремя коровенками всех не прокормишь. Семейка – семнадцать ртов. Которые титьку сосут, так все одно мамкам их пай идет. По делу, с утра бы сеть забрасывать. Снасть не готова. Руки не дошли. Что б там ни было, сегодня надо изладить…
Занимался день, и над рекой закружили стаи крикливых чаек-чарганов. Птицы взлетали из речных зарослей и в зарослях садились. Видимо, гнездились там.
Не раздумывая, Варов-Гриш столкнул на воду калданку, прыгнул в нее и поплыл, размашисто гребя одним веслом. На протоке лодку сносило течением, и она легко скользила.
В зарослях, на выступающих из воды луговых кочках, гнездились не одни чарганы, но и утки, гуси, лебеди. Какой птичий базар под боком, а они не знали!
Он въехал на затопленный луг, сошел с лодки и, присев на корточки, стал собирать яйца в подол парки;[13]13
Парка, или гусь, – в данном случае летняя, из сукна, одежда с капюшоном.
[Закрыть] крупные, со снежно-белой скорлупой – лебединые, пожелтее, поменьше – гусиные и зеленые, с черными веснушками – яйца чаек. Миг – и подол полон.
Отнес находку в лодку, порадовался: хороший будет завтрак ребятам. Пересчитал – две дюжины и еще четыре штуки. Засмеют, поди, за такую малость. Еще раз набрал полный подол. Две дюжины. Нет, так много не насобираешь. Гриш разделся, снял суконную парку и рубаху, завязал рукава и ворот.
Мешки получились вместительные, но наполнять их стало труднее. Чарганы словно опомнились от внезапного нападения человека и, воинственно крича, пошли в наступление на Гриша, норовя ударить его клювом. Самые отчаянные бесстрашно кидались ему на голову. Отбиваясь одной рукой, Гриш торопливо наполнял мешки. Он сожалел, что взял малую лодку, под тяжестью она оседала все ниже и ниже…
Время летело быстро. Утро было в разгаре, когда Гриш, голый по пояс, стоя посредине сильно загруженной лодки, осторожно работая веслом, показался в протоке.
Мужчины бродили возле изб, не зная, чем заняться, женщины доили коров. Первой увидела его Елення.
– Ой, что с ним случилось, с Гришем-то? – Она испуганно бросилась к берегу. – Ой, не иначе – тонул!
Кто был на воле, все побежали за Еленней.
Тревога сменилась радостными возгласами, когда лодка легко ткнулась в прибрежный песок и замерла.
– Яиц-то сколько! Полная лодка! Вот это насбирал! Ай да Гриш!
Хвалила его и Марья, и он уже не держал на нее зла: не она, так и не привез бы столько еды, вкусной и питательной.
Гриш велел мужчинам и старшим ребятишкам принести ведра и котелки, выгрузить яйца и снести их под навес.
Хлопот было полно, и ждать, когда сварятся яйца, не стали. Наскоро позавтракав молоком, принялись за работу. За едой Гриш рассказал о птичьем базаре, и тут же договорились ставить касканы – навесные ловушки – на дичь и, пока изладят сети, сделать пробную тоню имевшимся ветхим неводом.
В обед расстелили брезент на лужайке и уселись, поджав ноги, неподалеку от костра, на котором в многоведерном котле варились яйца.
Гусиные и лебединые поделили между детьми. Яиц этих сварили немного, но ребятам хватило. Два лебединых яйца еще дали Парассе – как лекарство от цинги, и она выпила их сырыми.
Дождавшись, когда Гриш, как старшой, принялся за еду, и остальные потянулись к деревянным чашкам, доверху наполненным яйцами.
– Утрамбуемся до отвала, не сами собирали, – подморгнул Гришу Мишка и, погладив рыжие щетинистые усы, заглотнул очищенное яйцо.
– А чего стесняться? Пармой живем, мать родная. Все равны! – возразил Гриш.
– Равны, да не совсем. Гажа-Эль вон какой бочка. А Сенька – лагунчик ведерочный. Неодинаково сожрут.
Сенька Германец поглядел своими глазками-чешуйками на живот Гажа-Эля, словно прикидывая его вместимость.
– Ты думаешь? Я, может, больше его слопаю, – сказал он.
– Да? – развеселился Мишка. – А ну, у кого аппетит больше?
– Як-куня-мак-куня!! – с презрением и угрозой выдавил из себя Эль и протянул руку к чашке, но Сенька опередил его и проворно облупил яйцо.
– А нам чего на них смотреть-то! Давай тоже, – обратился Мишка ко всем.
И женщины, и ребятишки стали между собой состязаться, кто съест больше.
Парасся едва успевала заменять опустевшие чашки, подставляя полные вперед свои детям и приговаривая с деланным беспокойством:
– Не объесться бы, не замаяться животами.
Гришу стало не по себе от этой вспышки жадности и обжорства.
«На даровщину накинулись! Будто кто отнимает. Али боятся, что другому больше достанется? Если не лениться, так с пустым брюхом ни один не будет».
Но, хватая яйца и давясь ими, никто не обращал внимания на Гриша, на его осуждающие взгляды.
Победил Сенька. Он съел четыре дюжины.
– Вот это да-а! – все были удивлены. – Мал, да удал! И куда он их запихал? Может, за пазуху?
– В утробу, сюда, – хлопал себя по животу Сенька, откинувшись навзничь и блаженно улыбаясь. – Я выиграл!
– Вот якуня-макуня! На целую дюжину больше против меня.
– А я еле-еле полторы дюжины одолел, – признался Мишка.
– Поднатужится, так и больше всех нас вместе слопает. – Эль виновато покосился на Марью.
Гриш насторожился: не хватало еще, чтоб пошли счеты-пересчеты.
Но Сенька добродушно пролепетал:
– Больше всех – нет, не полезет.
– Смотри, Семен, не заболей. Я буду виноват, – то ли пошутил, то ли всерьез сказал Мишка.
С обеда поднялись с трудом.
Сенька посоловел, глаза его смотрели сонно, он еле ворочался. Эль громко икал и тяжело пыхтел. Видно было, не прочь вздремнуть и Мишка.
Но Гриш притворился непонимающим и велел, как уговорились с утра, разобрать снасть. Яиц, по его подсчетам, могло хватить дня на два-три. А теперь завтра варить опять нечего. Придется с утра делать пробную тоню.
Свои сети он быстро выволок на полянку, но трое других долго не возвращались. Гриш уже подумал, не задали ли они храпака. Наконец появились Эль и Сенька. По их скучным лицам не трудно было догадаться, как сожалеют они, что им не удалось поспать.
Последним вернулся Мишка с кусками старых сетей и бечевкой для тетивы.
– Колом стоят эти полторы дюжины, – пожаловался он, тыча себе под ложечку. – А ты хоть бы что. – Он посмотрел на Гриша. – Сколько съел?
– Не считал: штуки четыре или пять.
– Четыре или пять?! Охота было чуть свет вставать да собирать?
– Так ведь мы теперь все друг для дружки.
– Для дружка, но и сам не зевай! Нет, ты слыхал, Гажа-Эль, – четыре или пять!
Эля это нисколько не тронуло. Разложив рядом с ветхим неводом Гриша свои такие же старенькие сети, он тупо глядел на них, прикидывал, что можно из них выкроить. Но когда Сенька неизвестно почему вдруг произнес: «Так жить можно!», не умолчал:
– Еще как! До отрыжки!
2Назавтра сделали пробную тоню. Закинули в протоку небольшой залатанный невод. Тянуть его помогали и женщины, и старшие дети. Да и младшим не сиделось дома – первый лов!
Сынишка Гажа-Эля Энька и дочка Сеньки Нюрка нетерпеливо поджидали приближение мотни. Они разулись и вошли в студеную воду. Скоро ребятишки посинели, продрогли, но не уходили, приплясывали, чтобы согреться. Ведь так велик соблазн первыми выхватить из сети трепещущую рыбу и кинуть ее на зеленеющий пологий бережок.
Выполз на берег и Илька, сел на траву и с завистью глядел, как дружно, весело, говорливо тянут сеть. Ему бы с Энькой и Нюркой в воде приплясывать-ждать.
Рыбакам до берега оставалось шаг шагнуть. Мотня кишела живыми льдинками. Нюрка не выдержала, приподняла платьице и кинулась навстречу сети.
– Утонешь, язва сибирская! Куда лезешь, прямо в невод! Без тебя обойдутся; холера тебя возьми! – разразилась Гаддя-Парасся.
Нюрку ругань матери не остановила. И Парасся, бросив невод, замахнулась, чтобы воздать ей за ослушание, но девочка ловко увернулась, выхватила из невода первую рыбину первого улова в Вотся-Горте и выбросила ее на берег.
То была средняя щука. Вдогонку ей полетели щуки помельче и покрупнее, язи. На лужайке росла живая, трепещущая горка. Разговоры смолкли, и лишь слышно было, как шлепались, падая одна на другую, мокрые рыбины.
– Нюрка!!! – Гаддя-Парасся вдруг встала во весь рост и торжествующе подняла крупного сырка. – Отнеси в избу, на нярхул![14]14
Нярхул – свежатина, еда из свежей сырой рыбы.
[Закрыть] – Она ловко разъяла рыбью челюсть и за жабры повесила сырка дочке на палец.
Нюрка, провожаемая завистливыми взглядами ребят, не оглядываясь, вприпрыжку побежала в избу. Северные дети любят лакомиться свежатинкой и несут ее с улова на нярхул с большой гордостью.
За Нюркой, прервав работу, наблюдали все женщины. Они видели – у ног Парасси трепыхается еще один сырок, и заметили, как она быстро присела, накрыв его подолом сарафана.
– Какая ты счастливая! Первая сырка увидела! У первой у тебя нярхул будет! А мы не знаем, достанется ли нашим детям полакомиться, – лицемерно пропела Сера-Марья, не в силах скрыть досаду, что не ей достался сырок.
– Всем достанется, всем достанется. – Парасся будто невзначай нашла второго сырка, подозвала младшую свою Нюську (все дочери ее были почему-то наречены одним именем – Анка, Нюрка и Нюська) и точно так же, как и Нюрке, нацепила рыбину ей на палец и отправила в дом.
Но тут сырок попался и Марье, и Энька, сияя от радости, помчался с рыбой в избу.
А следом за ним унесла в дом рыбу Анка – старшая дочь Парасси.
Мишка Караванщик незаметно подтолкнул локтем жену:
– Еще улов не поделили, а воронята налетели…
– Ц-кышш! – цыкнула Сандра. – Ребятишки, много ли…
Но шепот их услышали.
– Детям пожадничал! Э-э… – огрызнулась Парасся.
Марья тоже проехалась по адресу молодой пары:
– Своих нет, так и чужим жалко!
Елення промолчала, но подруг своих не осуждала. Попадется белорыбица, и она своим даст на нярхул.
Мужчине не годится ввязываться в перебранку с женщинами. Мишка отошел в сторонку покурить, но про себя решил поговорить с Гришем, чтоб такого больше не повторялось. Детишки детишками, а порядок должен быть. Вот Елення-то не взяла! Но именно в эту самую минуту сидевший на берегу Илька заканючил:
– Мама! Я тоже хочу нести рыбу на нярхул! Дай мне совсем живую! Ой, как хочу!
– Погоди, сынок, вот попадется, и дам!
– Возьми, Елення! – протянула ей рыбину Сандра.
– Бог тебе за добро воздаст, – благодарственно приняла рыбу Елення и поспешила к сыну, нацепила сырка на крючковатый палец правой руки. – Не тяжело?
– Не, – мотнул Илька головой, хотя держать руку на весу было трудно. Мальчик полусидя, опираясь на левую руку, пополз к избе.
По дороге его встретил отец. Он возвращался из сарая, волочил носилки для рыбы.
– Ты куда, сынок?
– Мамка дала! На нярхул, – обрадовано выпалил мальчик.
Гриш вскипел:
– Елення! Стыд какой! Общее ведь! Неси обратно! Или лучше я понесу!
Илька прижал рыбу к груди, прикрыв правую руку левой.
– На нярхул! – жалостно протянул он.
– А мы сейчас все поедим нярхул, сообща, – смягчился Гриш.
– А Нюрка понесла! И Энька понес! – не унимался мальчик.
– Что понесли? – насторожился Варов-Гриш.
– Рыбу на нярхул.
Гриш с силой отшвырнул носилки и поспешил на берег. Поди, весь улов растащили!
Мишка все еще курил в сторонке, но остальные работали, заканчивая выборку рыбы из невода, женщины о чем-то судачили. Особицей от кучи щук и кучи и язей лежало несколько белорыбиц-сырков и пыжьянов.
Зацепки для крупного разговора, к которому Гриш приготовился, не нашлось, и он оглянулся, пожалев, что бросил сына.
Мальчик медленно возвращался на берег. Ожидая его, Гриш нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Как только сын подползет, он возьмет у него сырка и спросит построже Еленню: «Кто разрешил брать рыбу?»
Но мальчик еще издали крикнул:
– Чего же ты стоишь, папа? Ты ж обещал нярхул сообща?
– Какой такой – сообща? – не поняла Елення.
Бросив на жену сердитый взгляд, Гриш не ей, а всем адресовал свое предложение:
– Устроим детям нярхул?
– Устроим! И сами поедим! – дружно согласились женщины и мужчины.
– Иди, сынок, зови ребят! – обернулся к сыну Гриш и взялся готовить нярхул.
Раньше других прибежал Энька с рыбиной в руках и отдал ее Гришу. Потом пришли другие дети – сестра Эньки Окуль, Февра с маленьким Федюшкой на руках. Дети Гадди-Парасси явились из дому без рыбин. Последним приполз усталый, но счастливый Илька: в первый раз он почувствовал себя участником какого-то значительного, общего со взрослыми дела.
К тому времени Гриш распластал на доске несколько сырков и пыжьянов, отделил мясо цельными ломтями от головы и хвоста, не задев ни одной косточки, отрезал жирные чешки с брюшка и спины, рассек все на куски и поставил в общей чашке на разостланный брезент, заменявший стол.
– Ешьте! – пригласил он ребят.
Дети шумно набросились на лакомую еду. Анка зажала в каждой руке по куску. На нее глядя, это сделали и остальные. Чашка быстро опустела.
– Ах, вкуснятина! – восторгались ребята.
– Ешьте, ешьте, детки, свежатину. Скорее вырастете, – приговаривали, глядя на них, матери.
Никем не замеченный Сенька исчез. Вскоре он принес два сырка. Третьего, опасаясь гнева Парасси, оставил дома.
Гриш просветлел от радости. Ай да Сенька, молодец!
– Давай разделывай, Сень! А я за гармошкой сбегаю! Отпразднуем первый улов!
3Мишку Караванщика, единственного из всех, устроенный Варов-Гришем праздник первого улова нисколько не радовал. Он поел свежатинки, с Гажа-Элем поохал, что нечем спрыснуть – Гриш зажал флягу со спиртом, – попел со всеми, лишь бы время убить, а сам все думал о своем.
Поначалу у него было намерение, дождавшись Гриша, побеседовать, как быть с уловом. Уговор на берегу – самое любезное дело, никто не в обиде. Пять рыбин – вроде пустяковина. Но если так пойдет – их, воронят, девять, да на каждую руку по сырку или пыжьяну – здравствуйте и до свидания! С чем приехали, с тем и домой возвращайся.
Но Гриш чего-то загорелся общим нярхулом, нажимая на это – общий, и Мишка удержался от разговора. Что-то ему в Грише начинало не нравиться. Дурит или хитрит? Давеча яйца всем раздал – жри от пуза. Как поп с Евангелием.
Мишка Караванщик это общее себе иначе представлял. Сообща промышлять, а добычу, как водится между людьми, – каждому рыбаку на рыло. Куда свой пай пристроить – он сам знает. Советчиков не надо. Ему бы деньжат сколотить, а там видно будет. Может, хозяйство заведет, а может, по конной части, извозом займется, дело хорошее. Ломать хребтину на дядю – дураков нет.
Кажется, оплошал он, Мишка. Шел в компанию известно почему – Сандру от Романа увести. Не то чтобы очень уж он по ней убивался – просто захотелось нос Роману наставить. Не больно важный начальник – одинаково партизанили, да он как был Мишкой Караванщиком, так им и остался, а Ромку Романом Ивановичем величают. Председателем…
Ну и без бабы чего себя морить. Пошастал по вдовам, надоели.
Но Сандра того не стоит, чтоб из-за нее на Сеньку, на его воронят батрачить. Хоть бы грела, а то – ледышка…
Когда Гриш запел свои скороговорки: «Тут и песне конец…» – и бабы стали нехотя подниматься, Мишка удержал всех:
– А с уловом что?
Голос его прозвучал спокойно, и вопрос можно было принять за хозяйскую озабоченность. Эль удивился:
– Как что? Засолим – и будет прок…
– Не про то… – поморщился Мишка. – Что с уловом делать будем?
– Якуня-макуня! Уху варить, брюхо набивать! – Гажа-Эль был настроен на шутку, но в голосе Мишки чувствовалось раздражение:
– Только и всего – брюхо набивать?
Гриш почувствовал, что вопросы задаются неспроста, и, сложив гармошку, сказал спокойно:
– Не только брюхо набивать. Что не в котел – для мир-лавки солить-вялить. Ты ведь знаешь, Миш.
– А выручку?
– Всем поровну. С Куш-Юром обговорено.
– А по мне – делить улов сразу. Сам своему паю желаю быть хозяином.
«Вот ты куда?!» – Гриш сощурил глаза – от кого другого, но от Мишки Партизана не ожидал. В разговор вмешалась Марья:
– Миш верно говорит, надо делить сразу! И засаливать отдельно.
– Вот видишь! – ухватился Мишка.
Сенька Германец сидел за спиной Гриша и напряженно слушал, но тут он высунулся вперед:
– По-справедливому делить – по детям! – воскликнул он тоном человека, которого вдруг озарило счастливой мыслью.
Мишка Караванщик зло захохотал:
– Силен бродяга! И котел общий, и делить по едокам… Держи карман шире!
– Как же это ты, Семен? Михаилу-то с Сандрой вовсе ничего не достанется, – хмыкнул Гажа-Эль.
Сенька усиленно заморгал, соображая.
А Эль продолжал:
– Делить, так поровну, на семью, без общего котла!
Мишку именно это бы устроило.
– Что Михаилу, что Семену – поровну? – не без подковырки уточнил Варов-Гриш.
– А кому какое дело? Нарожал – корми, – заволновался Мишка.
Но тут его Эль не поддержал.
– Неладно, однако, черепок сварил, якуня-макуня. Давай, Варов-Гриш, что твой сварит. А может, уже сварил?
Гриш чуть-чуть помедлил, и его опередила Сандра.
– С общим котлом лучше, – робко выговорила она. – Власть худого не присоветует.
– А ты не суйся, коли не спрашивают! – Мишка подскочил и в ярости сжал кулаки. – Знаем, кто эта власть! Ребра пересчитаю!
Сандра съежилась, но не отступилась.
– Да, с общим котлом лучше! Надо держаться того, что в Мужах решили: излишки засаливать вместе. А нажиток – поровну на семью.
– Может быть, – вздохнул Эль и положил руку на плечо Мишке, мол, не шеборшись, ладно, попробуем эдак.
– Конечно! – поддакнула Парасся, а за ней и Сенька.
А Мишка криво ухмылялся, дескать, поживем – увидим.
Гриш промолчал. Да и какие еще слова, коли сошлись в парму. Он растянул мехи и заиграл, запел свои скороговорки, будто давая понять, что спор окончен.
