Текст книги "Живун"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)
Глава двадцать вторая
Возвращение
1Дул ветер с Приполярного Урала. «Каменный» ветер, холодный, пронизывающий. Малая Обь, широко разлившаяся, вздымалась крутыми валами. Не то, что каюк с караваном лодок, но и грузопассажирский пароход «Гусихин» не мог причалить к Мужам. Ветер не давал судну приблизиться к берегу, относил его к тальниковому острову, что посреди реки, напротив села. «Гусихин» истошно гудел, не переставая, шлепал плицами, натужно сипел паром… Все же капитану пришлось причалить пароход к противоположному берегу, переждать, пока утихомирится непогода.
На мужевской пристани столпилось чуть не все село – ведь этот «биа-пыж» открывал навигацию… Как всегда, многие прихватили с собой товар – меховые изделия для продажи или обмена. Кое-кто пришел с дорожным багажом, собравшись ехать в Обдорск. Толпа нетерпеливо поглядывала на реку, на неподвижно белеющий, как огромный снежный сугроб, пароход.
– Скоро ли утихнет ветер-то? Может, и грузу нет, зря торчим, – потерял терпение Петул-Вась.
Куш-Юр был рядом. Промолчал. Ему самому уж изрядно надоело ждать. Когда, в самом деле, «Гусихин» ошвартуется! Кроме продуктов и товаров Куш-Юр ждал важных новостей – почти два месяца Мужи были отрезаны от уезда и волости. Поди, уже прояснено с Госрыбой. Наверное, и орудия лова посланы, и угодья распределены. Иначе путину можно пропустить. И еще… надеялся он узнать про Сандру, про ее здоровье. С сильнейшим воспалением легких отправлял ее в сопровождении Мишки на попутной оленьей упряжке, на которой возвращался в Березово все тот же знакомый инструктор укома. Как доехала, вылечилась ли? Будто канула – ни слуху о ней. Никогда не тяготила Куш-Юра северная разобщенность так, как в эту весну. Казалось, давно привык к такому неудобству, ан нет…
Петул-Вась снова ругнул чертову погоду. Куш-Юр неожиданно надумал махнуть на пароход.
– Туда, по ветру, разом доберусь. Если есть груз – помашу или лучше капитана попрошу дать вам сигнал: гуднуть дважды, а нет – значит, молчок. Расходитесь. Понятно?
– Один поедешь? Не случилось бы чего – ветер-то какой…
Куш-Юр оглянулся.
– А вот Вечка со мной. Мы вдвоем – живо.
Комсомольский вожак не заставил просить себя дважды. Он сбегал, отвязал отцовскую базьяновку, пригнал ее к мосткам, где ожидал председатель.
Только уселся Куш-Юр на корму, услышал голос Эгруни за спиной:
– Куда это вы, Роман Иванович?
Куш-Юр беспокойно обернулся – еще с ними увяжется!
Эгрунь стояла невеселая, отяжелевшая, расплывшаяся. Видно, догадалась, чего испугался председатель, залилась тихим смехом, успокоила:
– Не бойтесь. Отпрыгала свое. Тяжелая стала. А то увязалась бы, это уж точно…
Куш-Юр дал Вечке знак рукой, чтоб быстрее отчаливал.
2Солнце, проглядывая меж гонимых ветром облаков, клонилось к закату. В эту пору вотся-гортцы рассчитывали ночевать в Мужах, в кругу родных и друзей. Но «каменный» ветер вынудил их причалить свой караван к покосу возле заостровной половины Малой Оби. Было обидно – Мужи маячили колокольней но-за островом, рукой подать, а они коротают время у костра да ругают чертову погоду.
– Весь путь проехали хорошо, спокойно, а тут – загвоздка, – вздыхал Гажа-Эль, подкладывая сухие талинки в костер. – Не ветер, а ветрище. Недаром «каменный». Аж огонь чуть не гасит, якуня-макуня.
Гриш помалкивал. Час, когда придется встать лицом к людям и признать свою неудачу, приближался неумолимо. Гриш притих, загрустил… Неожиданная задержка в пути пришлась ему по душе. Не под вечер пристанут, а ночью, если ветер чуть спадет. Все же лучше – меньше глаз.
Гриш сидел у костра, прислушивался к потрескиванию огня и шипению сырых веток, заслонялся от дыма, то и дело менявшего направление вместе с порывами ветра. Гриш тщательно продумывал, взвешивал то, о чем следует сказать односельчанам, о чем лучше умолчать.
Он скажет им: возвращаются не потому, будто парма плоха. Нет. Причина – в них самих. Не парма оказалась негодной, а они не достойны ее. Это вперед всего надо признать, пусть зубы не скалят. Жадность разве от того, что в парму сошлись? От них самих… А что по пьянке в долг залезли? От их же собственной скверноты легкомысленной. А Мишкина да Парасськина гадость? Парма тут ни при чем. Он, Гриш, хоть сейчас на Вотся-Горт караван повернет. Милее жизни пармой, работы коллективом не придумаешь. Подобралась бы ватага подходящая. Теперь-то уж он знает, с какого боку коня запрягать.
Гриш уверял себя, что его объяснения покажутся людям убедительными, но успокоение не приходило, горечь на душе не уменьшалась.
Он изредка посматривал в сторону острова – промеж тальников белел пароход. Слышал, как минуту назад прогрохотала цепь – бросили якорь. Выходит, ветер не скоро стихнет. На палубе горланили пассажиры, вроде бы навеселе.
И вдруг Гришу захотелось опрокинуть стаканчик-другой крепенького. Поди, на пароходе найдется. Без того не плавают…
Намекнул Гажа-Элю. Тот подивился желанию Гриша, а еще больше – своей недогадливости. И Сенька увязался за ними. Отказывать не стали, понимали, тошно ему. Ведь как в селе про рыженят узнают – не будет Сеньке житья, впору хоть беги или в петлю лезь.
Женщины воспротивились намерению мужей. Одурели, что ли! Утонут у самого дома, оставят семьи сиротами…
– Нам ли пугаться этих валов? Из-за ребятни да скотины не рискуем, сидим тут. А то бы давно в Мужах землю родную целовали. Уток продадим, в дороге настрелянных. Да и варку-икру…
Мужики выпростали каждый свою калданку и, не слушая жен, поплыли к пароходу.
3Куш-Юр пристал к «Гусихину» раньше вотся-гортцев. И по трапу, брошенному к зарослям тала, поднялся на пароход, нашел капитана. Груза оказалось много – и продуктов, и мануфактуры, и сетей, и соли. В Мужи везли большой мешок с почтой, но почтарь не согласился вскрывать его на пароходе. Куш-Юр попросил капитана просигналить гудками о грузе, как условились с Петул-Васем, и пошел искать знакомых среди пассажиров.
На палубе Мишка встретил Куш-Юра.
– Мать честная!.. – удивились оба и пошли друг друга расспрашивать, как да что.
Мишка сообщил, что Сандра тут же, на «Гусихине», домой едет. Повел Куш-Юра в четвертый класс, дорогой объяснил, что для себя он купил палубное место, а для Сандры классное, чтоб опять не застудилась. Это прозвучало как великая забота о жене, большая жертва с его стороны.
Сандра сидела в дальнем углу. Добраться до нее оказалось непросто.
Куш-Юр нашел ее похорошевшей, поправившейся, но все еще немного покашливающей.
– Ой… – Сандра, увидев Куш-Юра, хотела было встать, но, подумав, осталась на месте. Она на миг задержала взгляд на его губах, застывших в смущенной улыбке. Куш-Юр нелепо топтался.
– Что ж ты поспешила, не долечилась? – спросил он.
За нее ответил Мишка:
– Не баре мы. На нас само заживает. – Он выдавил кривую улыбочку, желая прикрыть ею раздражение. Но это ему не удалось.
Куш-Юр понял: Мишка не сейчас такой ответ надумал. Наверное, не раз твердил Сандре, что, мол, само заживет. И Куш-Юр заметил:
– В Березове лекари есть. А если жить тебе не на что – работу бы на время нашел там.
– Ага, так меня и ждали! – Мишка уже не скрывал раздражения. – Выгодное место не пустует, а без выгоды – интересу нет. Озыр-Митька зовет в караванщики… Обещает подходяще. Ничего разворачивается… На «Гусихине» же едет из Березова домой. Раньше нас, оказывается, прошмыгнул туда по своим делам. За пушнину денег изрядно наскреб. Пронырливый. Попытаю с ним счастья…
– Ты бы погодил. Госрыба караваны будет снаряжать. Вот-вот Гриш приехать должен…
– А кормить нас с Сандрой будут? Мы ведь в парме край как обнищали…
Сандра сидела потупившись: Мишка хитрил… Уж как ему удалось, про то он жене не рассказывал, а сообщил только, что изловчился скрыть от пармщиков значительную часть своих охотничьих трофеев. Сандра смекнула: из-за них, видать, он частенько в одиночку в тайгу хаживал. Но как он исхитрился – любопытствовать не стала… В Березове на меха Мишка выручил денег. Пустить их на лечение жены пожалел. Припрятал.
«Хозяйство заведем. Ни кола ни двора ведь у нас», – сказал он жене. Сандра осталась безучастна. «Или по конной части извозом займусь», – предположил Мишка. Она и на это тогда не отозвалась…
…Два протяжных гудка вызвали движение среди пассажиров.
– Ну, стих «каменный» ветер, пристанем! – Мишка обрадовался, что оборвется наконец эта неприятная беседа с Куш-Юром. Но Куш-Юр разочаровал его, объяснив значение этих гудков-сигналов.
– Айда на палубу, чего эту вонищу нюхать, – позвал он Куш-Юра. И, не дожидаясь его согласия, перемахнул через чьи-то тюки и направился к выходу.
Куш-Юр посмотрел на Сандру. Она чуть-чуть подвинулась, и он присел рядом. Мишка на них даже не обернулся.
4Пароход подал два гудка в тот самый момент, когда к нему меж тальниковых зарослей, затопленных половодьем, пробирались на калданках вотся-гортские мужики.
– Точно вашему благородию. Честь по чести встречают, якуня-макуня, – пошутил Эль.
– Ну да. Отчаливает, поди. – Сенька придержал лодку, уставился на якорную цепь.
– Не снимается. Ядреный-«каменный» пока не слабеет… Э, мать родная! Гляньте, никак базьяновка мужевская! Опередил кто-то нас! – Гриш даже выругался.
Причалив лодки к отмели у конца трапа и зачалив их за ветки раскидистого тала, они поднялись по трапу на пароход. Мишка в это время вышел на нижнюю палубу. Столкнулись нос к носу.
– Якуня-макуня! Как ты сюда попал?! Э-э, так это твоя базьяновка?
– Куш-Юра…
– И Куш-Юр здесь? – оживился Гриш.
– Здесь… А вы откуль взялись?
– Как откуль? Из Вотся-Горта.
– Нуда?!
– А что? Ноне вода большая. «Гусихин» нарочно заглянул к нам. Забрал всю нашу ораву, – пошел дурачить Мишку Эль.
– Бреши, да не завирайся. С самого Березова почти не спал.
– А зачем в Березово-то ездил? – вмешался Гриш.
– Сандру до дохтуров возил…
– Да? Ну и как она? Поправилась?
– Ничего – дюжит. А вы как?.. – Мишка хотел спросить про рыженят, про Парассю, но, покосившись на Сеньку, стоящего в сторонке, передумал. Сенька всем своим видом выражал презрение к нему, к Мишке.
– Мы-то как? – Гриш недобро сощурился. – В Мужи едем.
– А я думал, поспешили на пароход, чтоб разжиться чем-нибудь. – Мишка подморгнул Гажа-Элю.
– Не без того! А ты небось не просыхаешь?
– На те гроши, что в парме сколотил, не разгуляешься… Жена вон больная и хозяйства – ни кола ни двора, – смиренно проговорил Мишка.
Мужики переглянулись: то ли хитрит парень, то ли правда в нужду впал, утихомирился?.. Оглядели Мишку – одет во все поношенное… С виду – жалкий.
– А мы ничего – поохотились, порыбачили, – намеренно прихвастнул Гриш. Но не выдержал задиристого тона, добавил чуть дрогнувшим голосом: – Место-то уловистое…
Мишка втянул голову в плечи, промолчал.
– Айда, разживемся, помянем вотся-гортскую житуху. – Эль дернул Гриша за руку.
– Расхотелось… Куш-Юра бы повидать.
– Ну вот, с тобой не споешься, – недовольно пробурчал Эль. – Пошли, Сень, на пару.
Сенька в беседе не участвовал, но разговор товарищей слушал внимательно. И он неожиданно расстроился не менее Гриша и составить компанию отказался.
– Что ж, так и будем таскать это с собой? – показал Эль на лукошки с икрой да утками, прихваченными для обмена на выпивку.
– Руки не отвалятся. Повидаем Куш-Юра, тогда уж, – сказал Гриш.
– Это другой разговор, – успокоился Эль.
5– Так ты правду говоришь, что если Михаил на тебя, как говорится, наплюет и будет на севере жить, то ты придешь ко мне? – Куш-Юр наклонился к Сандре, чтобы никто их не слышал, и ласково смотрел на нее.
Сандра кивнула головой и, взглянув на него, чуть улыбнулась.
– Хорошо, – прошептал Куш-Юр и поцеловал ее в щеку.
Сандра не отстранилась, а, наоборот, еще теснее прижалась к нему. Но тут Куш-Юр встрепенулся, и она испуганно подняла голову.
В четвертом классе стало еще теснее и шумней от говорливой мужской компании, которая ввалилась разом. И Куш-Юр и Сандра оба вскочили, обрадовались нежданному-негаданному появлению вотся-гортцев. Сандра вмиг оживилась:
– Еще бы Елення, да Марья, да ребятишки и – словно дома. – Она умильно сложила руки на груди.
– А чего мы тут теснимся в духоте? Айда на корму, – позвал Эль. Кто подхватил Мишкины кошели-пожитки, кто Сандру под руку – и всей компанией вывалили на волю.
Выбрали место возле припасенных для пароходных котлов поленниц дров, плотно уложенных под дугообразными железными стойками. Здесь не дуло, никто не мешал откровенным разговорам.
Эль пошептался с Гришем, забрал свое и его лукошки и исчез. Вскоре он вернулся с бутылкой первача. Сандра достала кружку. И Гажа-Эль поднес всем по очереди, начав с Куш-Юра. Со стороны могло показаться, будто они не виделись по меньшей мере век. Говорили шумно, все враз, вспоминали Вотся-Горт.
Чаянно или нечаянно с ними рядом оказался Озыр-Митька. Он по-бабьи взвизгнул и пропел:
– А вы и тут сходку устроили! Про парму свою дурацкую небось? Распалась, слыхал. Домой вертаетесь? Ну-ну, я ж говорил… – Он довольно захихикал.
Гриш взглянул на него искоса, сказал сдержанно:
– Уйди, Митрий, подале от беды-греха…
Озыр-Митька потер большим пальцем подбородок, будто раздумывал, как поступить, потом заложил важно руки за спину и отошел.
Хотя Озыр-Митька и покинул их, беседа больше не налаживалась, словно развеяло дух сердечности.
– Срамота! Теперь о нас всякого напоют, – вздохнул Гриш сокрушенно.
– Умный не скажет, а дурака не слушай, – Куш-Юр положил ему руку на плечо, – Озыр-Митьку и вовсе. Пусть бы все у вас ладно было, все равно чего-нибудь бы да набрехал. Или забыл ты, какого он племени?
– Может, и так, а все одно опозорились мы. Ума не хватило! Моя во всем вина, – казнился Гриш. – Только и прощение мне, что лучшего хотел всем и себе.
– Зря это ты, зря! – горячо возразил Куш-Юр. – Хоть ты и охотник, а тоже, поди, бывает, – промах даешь! Небось немало на веку популял в небо? Умному без шишек не обойтись. Наша с тобой промашка в чем? То, что годами делается, мы враз захотели сделать.
– А я так скажу: и никогда не сделается, – вставил Мишка. – Каждому свое гнездо дороже.
Куш-Юр решительно запротестовал:
– В этом ты ошибаешься, друг милый. Каждый сам по себе из бедности не вырвется. А коль кто и вырвется – значит, еще один Озыр-Митька на свете прибавится. Нет, мужики, жить нам, беднякам, надо дружно, работать только артельно. Этак не вышло, по-иному попробуем…
Сенька сидел на полешке, за все время он не проронил ни слона. Но тут вскочил, заморгал.
– Что, Семен Мартыныч, сказать хочешь? – обернулся к нему Куш-Юр.
– Спросить хочу: когда пробовать станешь, скоро?
– Может, даже очень скоро. Вот Гриш знает. – И тронул Гриша за руку. – Ну как, надумал, значит?
– Надумал-решил. – Гриш нисколько не удивился, что тот держит его в памяти. – Парма распалась – беда, конечно. Но не совсем. Не-ет! Мы в Вотся-Горте слово давали – не сдаваться, от задумки своей и в Мужах не отказываться! Как ты Михаилу говорил, попробуем по-другому сварганить эту новую жизнь. Не коммуну-парму, так артель, вроде мир-лавки, мать родная!..
– Мать родная!.. – дружным эхом непривычно для себя отозвались Эль и Сенька.
А Куш-Юр засиял:
– Точно так! Никогда не отступим на полпути! Пусть не радуется Озыр-Митька, что парма распалась. Нет, не распалась. Сообща трудиться не только вы, но и другие хотят. Многие в артель войдут. Я это знаю. И ты, Гриш, возглавишь ее, эту артель. – Он горячо похлопал Гриша по плечу.
Гриш улыбался. Улыбались и Эль с Сенькой. Мишка-Караванщик стоял спиной ко всем остальным, облокотившись на поленницу, и, глядя промеж затопленных тальников, думал про Парассю и рыженят. А Сандра, сидя на большом узле, поглядывала тайком на Куш-Юра, будто говорила: «Правильно, правильно вы делаете! Непременно буду среди вас, непременно!..»
– Нас ведь бабы, поди, искляли там, – вспомнил вдруг Гриш. – Пошли-поехали! И ветер вроде задыхаться начал. Чай, и пароход скоро отчалит в Мужи. До скорой встречи!
Но тут появился Вечка, сияющий, счастливый. Увидев компанию, удивился:
– Ба-а! Кого я вижу!
– Где это ты пропадал? – уставился на него Куш-Юр. – Чуть не забыл про тебя.
– А я про тебя. Девку встретил, пассажирку. Едет к нам, в Мужи. Во деваха! И комсомолка. Заболтался с ней, а… погодите, вы вроде того… во хмелю… Штрафовать вас надо!
– Скорей тебя! Забыл про все на свете из-за девки. – Куш-Юр весело засмеялся.
Засмеялись и остальные.
6Женщины встревожились не на шутку. Уехали мужья – и сгинули.
– Попадут с пароходом в Мужи без нас, – тужила Сера-Марья.
Елення помалкивала, помалкивала, да тоже не утерпела:
– Ей-богу, что-то стряслось с ними!
Ветер заметно слабел. Послышались отвальные короткие гудки парохода. Женщины засуетились – ждать нечего, самим придется переваливать реку. Перетаскали в каюк да в неводник все, что мужья выгрузили из калданок. Но тут показались из-за тальников юркие лодчонки. Мужики вразнобой горланили: «Из-за острова на стрежень…» А потом затянули зырянскую «Воам, воам, колэдчам» («Мы прибудем-приплывем»).
Женщины так обрадовались мужьям, что и пожурить забыли. Да и мужья-то были не так уж пьяны, рассказали новости. Поохали бабы, жалеючи Сандру, проехались по Мишке – крыли его, не стесняясь ни Гадди-Парасси, ни Сеньки. Елення и Марья пожалели, что не пришлось им вместе со всеми помянуть добрым словом Вотся-Горт. Что там ни было, а прожили лето, зиму, пили-ели не голодно и домой кое-чего везут.
Небо очистилось, поголубело, река стихла, назеркалилась. В тальниковых зарослях зачирикали, загомонили птицы.
Караван отчалил от последней стоянки. Перевалили половину Малой Оби, обогнули тальниковый остров, и перед глазами предстало родное село, залитое розовым светом зари. Зажмурились, глазам своим не веря. Милое, дорогое!..
Правил караваном Гриш. Он решил провести его возле самого «Гусихина», пускай ребята еще и вблизи поглядят на «биа-пыж».
Ребятишки пришли в восторг:
– Ух, какой большой!
– Колесо-то какое громадное!
– А окон-то сколько! Внизу круглые!
– Вот бы поехать на нем да погудеть!
Причалили к неширокому галечному берегу. Убрали весла. Гажа-Эль бросил якорь в воду с носа каюка. Остальные лодки развернуло течением, и они вытянулись вереницей.
– Ну, прибыли! Здравствуйте, Мужи! – широко вскинул руки Гажа-Эль. – Живун, якуня-макуня! Будем живы, не умрем!
И все дружно подхватили:
– Здравствуйте, Мужи! Здравствуйте, Мужи!
– Долго ехали, быстро приехали! – Гриш напустил на себя шутливость, пряча под ней охватившее его волнение. – Теперь перво-наперво поклониться – поцеловать родную землю!
Взрослые сошли на берег и, припав на колени, трижды приложились губами к гладким и холодным галькам. У женщин на глазах слезы выступили.
Потом снесли на берег детей и им велели целовать землю.
Илька поинтересовался у отца:
– А зачем, папа?
– Чтоб земля-матушка не обижалась на нас за то, что покидали ее, чтоб приняла нас обратно, как своих детей. Родная земля – встань-трава! Завсегда поднимет-поддержит, даст ума-здоровья!
– И мне?!
– Как будешь ласков с ней.
– Тогда я еще раз поцелую землю-матушку. – И Илька снова припал губами к галькам.
– Молодец. – Гриш взял сына на руки и поднял над собой. – Расти большой вопреки всем невзгодам! Будь и ты живуном-ходуном!
Мальчик звонко смеялся.
РАССКАЗЫ
Легенда
На темном небе вспыхнул нежный луч, потом второй, третий, четвертый… И вот огромные светлые столбы висят над необъятной холмистой тундрой. Нижние концы их кажутся яркой бахромой, а верхние постепенно исчезают. Столбы сливаются вместе и образуют гигантскую разноцветную ленту. Одним концом она упирается в каменные вершины древнего Урала, а другим уходит на восток. Поперек ее трепещут красные, желтые, зеленые полосы.
Это Нгэрм-Харп – Полярное сияние.
По искрящейся цветами радуги снежной тундре крупной рысью мчится оленья упряжка. Ларко Сусой в мохнатом дорожном одеянии сидит, сгорбившись, как куст карликовых берез, занесенный пухлым снегом. Он почти не шевелит хореем – палкой, похожей на пику: четверка гладких оленей бежит без понукания. Но когда нарта подпрыгивает на снежном заструге, Ларко круто поворачивается назад, спрашивая:
– Не упала еще?
Человек, сидящий за ним на нарте, одет в малицу с матерчатой сорочкой. Голова и плечи окутаны большой полосатой шалью. Это Нина Морозова, местный газетный работник.
– Не бойся, я не сплю, – отвечает женщина.
– Спать не надо, на небо надо смотреть, – советует проводник. – Сегодня небо шибко хорошо играет.
Нина, прикрывая шалью рот, устало выпрямляет спину.
– Сегодня небо, как в сказке.
– В сказке еще красивее бывает, – ухмыляется Ларко Сусой. Его бронзовое лицо едва виднеется в глубине капюшона с закуржевелой оторочкой.
Пассажирка говорит:
– А ты сказки знаешь? Расскажи мне.
– Нет, я сказок не знаю. У меня память плохая. Вот на фактории Ямб-Яха есть старуха сказительница Воттане. Она может спеть песни ярабц,[20]20
Ярабц – песни-былины.
[Закрыть] долгие, как езда на быстрых оленях от Ямала до Енисея.
– Верно? – радостно восклицает Морозова. – Вот хорошо-то. Я как раз должна побывать на этой фактории.
– А зачем тебе ненецкие сказки?
– Как зачем? Я запишу, а потом книгу напечатают в Москве.
– А-а… – Ларко Сусой трогает гибким хореем передового и любопытствует: – А ты в Москве бывала?
– Два раза ездила.
– В Мавзолее была?
– Конечно.
– А я еще в Москве не бывал, – вздыхает Ларко. – И здесь Ленина не видел. Когда Ленин приезжал на Ямал, я еще маленьким был.
Пассажирка наклоняется к нему, подставляя лицо снежным брызгам.
– Разве Ленин был на Ямале? – удивленно спрашивает она простуженным голосом.
– А как же? – в свою очередь удивляется Ларко, силясь взглянуть через плечо на собеседницу.
– Не слыхала я.
– А разве в книжках об этом не написано?
– Я таких книг не встречала, – объясняет Нина Морозова. – Видно, это сказка.
– Хм… Почему сказка? – недовольно произносит проводник и резко взмахивает хореем. Олени запрокидывают головы с ветвистыми рогами, и сизые струйки горячего дыхания сильнее вырываются из их открытых заиндевелых ртов. Женщина, отшатнувшись, торопливо прячет лицо за рукав малицы, а Ларко Сусой, облокотясь о правое колено, подается всем телом вперед.
Когда бег оленей становится ровным, женщина поднимает голову. Она некоторое время молча смотрит голубыми, слезящимися на морозе глазами на широкую спину ненца. Потом, кашлянув, подает голос:
– Значит, Ленин был на Ямале?
– Да, – охотно отзывается Ларко Сусой, не меняя позы.
– Зачем же он приезжал сюда?
– О-о!.. Это долго рассказывать.
– Вот и хорошо. Я буду слушать и не усну.
Проводник медленно выпрямляет спину, слегка дергает вожжой и, не вставая, присаживается боком к пассажирке. Положив хорей на колени, Ларко Сусой достает из-за пазухи трубку. Обильный иней на его густых черных бронях и сосульки на щетинке усов то и дело вспыхивают искорками. Набивая аккуратно трубку из замшевого кошелечка и бросив взгляд маленьких раскосых глаз на женщину, он начинает:
– Давно это было. Ой, давно! С тех пор прошло семь тысяч лун. И еще семь тысяч лун. И много раз по семь тысяч лун прошло. Ненцы богатым родом, сильным родом были. Хорошо жили. В Сале-Яме[21]21
Сале-Ям – Обь.
[Закрыть] разной рыбы много плавало, в тундре песцов, лисиц было много. От самого моря до лесов оленьи стада паслись. Все это было, потому что над тундрой светило большое солнце.
Но недалеко жил завистливый и злой людоед Пюнегуссе. Обманом он жил. Над ним никогда не светило солнце.
Еще семь тысяч лун прошло. Завистливый людоед Пюнегуссе к ненцам в гости приехал. Огненной воды привез, стал поить пастухов, рыбаков, охотников поить стал. Стали ненцы пьяными. Тогда людоед Пюнегуссе ласковым голосом спросил:
– Пошто вы так богаты, ненцы?
Ненцы сказали:
– Солнце наше счастье, наше богатство охраняет.
Хитрый людоед еще налил им огненной воды. Помутился разум ненцев, уснули они крепким сном. Тогда людоед Пюнегуссе из чума вышел, свой бубен взял, из моржовой шкуры сделанный. Камлать[22]22
Камлание – колдовство, заклинание духов.
[Закрыть] стал. Семь лун кружился. На восьмую солнце к его ногам упало. Не стало над тундрой теплого солнца. Семь лун спали тундровые люди. Через семь лун проснулся ненецкий род, видят ненцы – в тундре темная ночь. Куда олени девались? Куда девались лодки и снасти? Никто не знает. Плохо стало ненцам. Без солнца какая жизнь?..
– Это верно, – подтверждает пассажирка.
– А ты говорила – сказка. – Рассказчик довольно улыбается, выпуская изо рта вместе с паром струйку дыма.
Олени, увлекаемые вожаком, бегут и бегут своей крупной рысью, а Ларко Сусой, посасывая трубочку, продолжает:
– …С тех пор все несчастья пошли следом за ненцами. Появились в тундре жадные тэтта – богачи да обманщики тадибе – шаманы. Они заодно со злым и завистливым людоедом Пюнегуссе. Хорошо им обманывать людей, хорошо им чужое добро воровать. Над тундрой солнца нет, в темноте никто не видит. Беда пришла к ненцам. Есть стало нечего. Глаза их съедало дымом. Когда-то ненецкие женщины были полными, как нельмы, рожали здоровых детей. Теперь дети рождались слабыми. Стал вымирать ненецкий род. Беда! Темной страной стали называть наш Ямал, а жителей – дикарями, самоедами.
И продолжалось так семь тысяч лун и еще семь тысяч лун. И решили ненцы, что так будет всегда, пока весь ненецкий род не вымрет. О солнце, о счастливой жизни лишь старики в сказках рассказывали. Но тут в роду Ненянгов родился младенец-богатырь. Он рос быстро, как песец, и через семь лун стал сюдбя-богатырем, великаном-богатырем. Дали ему имя Ваули. Сюдбя-богатырь Ваули спрашивать стал:
– Пошто есть нечего? Пошто вы так бедно живете?
И стали рассказывать ему старики сказки. Про солнце, про счастливую жизнь те сказки были. Много таких сказок услышал Ваули. Тогда спросил:
– К тому завистливому и злому людоеду Пюнегуссе как дорогу найти?
Отвечают сородичи:
– Как найти дорогу к людоеду Пюнегуссе – не знаем. Где солнце спрятано – не слыхали. Если бы знали ту дорогу, вернули бы солнце в тундру.
Стал думать сюдбя-богатырь. Семь лун думал, сказал:
– Позовите мудрого тадибе. Пусть он спросит у духов, где спрятано солнце.
Позвали тадибе-шамана. Перед камланием он съел семь пьянящих мухоморов, чтоб глаза лучше видели, уши лучше слышали, чтоб сердце его сделалось вещим. Потом взял бубен-пензер, начал делать камлания. Много лун кружился, наконец упал с пеной у рта. Молвил:
– Солнце спрятано в жабрах зубастой рыбы-зверя Халэ, что живет в Ледяном море и шлет ненцам непогоду и ненастье. Так мне сказали духи.
Тэтта-богачи подтвердили:
– Да, наше солнце спрятано в жабрах рыбы-зверя Халэ.
Сюдбя-богатырь Ваули подумал: «Может, верно тадибе говорит». Надел сюдбя-богатырь Ваули поверх малицы парку, из лосиной шкуры сшитую. Взял копье с железным наконечником, сел в семисаженную лодку. Так сказал сородичам:
– Кто желает счастья для своего народа, у кого храброе сердце, со мной поедемте. Эту зубастую рыбу-зверя Халэ убьем. Вернем солнце в родную тундру, если оно там, в жабрах этой рыбы-зверя.
И сказали ненцы:
– Поедем, поедем! Вернем солнце в родную тундру!..
– А хорошо рассказываешь, – хвалит Нина Морозова.
– Уж как умею, – улыбается Ларко, придерживая одной рукой покачивающийся хорей.
– …И поехал сюдбя-богатырь Ваули со своими храбрыми сородичами к Ледяному морю. Долго ехали. Много лун ехали. Наконец видят: над волнами высоко струя воды поднимается. Это рыба-зверь Халэ показалась. Она лодку увидела, заревела страшно. Свой широкий хвост подняла, изо всей силы по воде ударила. От этого удара льды на море полопались, сердитые волны о берег тундры бить стали. Темное небо совсем низко над морем опустилось. Зубастая рыба-зверь Халэ к лодке быстро-быстро плыть стала. Бесстрашный сюдбя-богатырь Ваули тогда крикнул:
– Эй ты, старая бродяга Халэ! Пошто прячешь наше солнце?
Такое услышав, рыба-зверь Халэ хотела за край лодки схватиться, людей в море опрокинуть. Сюдбя-богатырь Ваули эту хитрость понял. Он копьем своим размахнулся, рыбе-зверю в ноздри ударил. Зубастая Халэ взревела, нырнула глубоко. Потом опять у самой лодки вынырнула. Тогда каждый ненец из лодки своим копьем в рыбу-зверя ударил.
Семь раз ныряла зубастая рыба-зверь Халэ. Рассердился тогда храбрый сюдбя-богатырь Ваули, рыбе-зверю на спину вскочил, в жирный бок ее якорь засадил. Зубастая Халэ ударила хвостом, веревку струной натянула. Но напрасно: богатырское копье воткнулось ей в мозг. Храбрые ненцы своими копьями рыбе-зверю сердце, почку и печенку насквозь проткнули. Вздрогнула зубастая Халэ, пузыри пустила, умерла. Много в этом поединке и храбрых ненцев погибло, многие навеки в пучине моря остались.
Победители ненцы зубастую рыбу-зверя Халэ к берегу на аркане приволокли. Стали разделывать. Семь лун разделывали рыбу-зверя. В жабрах, в пасти, в брюхе солнце искали. Так и не нашли. В тундре по-прежнему темно, холодно. Тогда сюдбя-богатырь Ваули стал думать, потом сородичам так сказал:
– Шаман-то, однако, ошибся. Надо другого, самого мудрого тадибе позвать.
Пришел самый мудрый тадибе-шаман, перед камланием съел семь раз по семь пьянящих мухоморов, чтоб глаза его лучше видели, уши лучше слышали, чтоб сердце его сделалось вещим. Потом взял бубен-пензер, начал делать заклинания. Много лун кружился, наконец упал с пеной у рта, так молвил:
– Солнце спрятано в пещере семирогого быка Я-Хора, что живет в Подземном царстве. Так мне сказали духи.
И опять тэтта-богачи подтвердили слова самого мудрого тадибе-шамана. Тогда сюдбя-богатырь Ваули молвил:
– Ладно, еще раз по вашему совету попытаемся солнце искать.
Надел сюдбя-богатырь Ваули поверх малицы парку из мелких костяных колец, взял семисотсаженный аркан с костяной петлей и семипудовый нож-меч. Встал на лыжи, обитые тюленьей шкурой, к сородичам обратился:
– Кто желает счастья для своего народа, у кого храброе сердце, со мной пойдемте. Этого семирогого быка Я-Хора убьем. Вернем солнце в родную тундру, если оно там, в пещере семирогого быка.
И сказали ненцы:
– Пойдем, пойдем! Вернем солнце в родную тундру!..
Нина Морозова слушает, не чувствуя, как пальцы ног, обутых в женские кисы-белобоки, начинают коченеть. А проводник, изредка погоняя заметно уставшую упряжку, неторопливо-спокойно рассказывает о путешествии бесстрашного сюдбя-богатыря Ваули со своими бедняками сородичами в Подземное царство, об их долгом геройском поединке с семирогим быком Я-Хором.
– …Жестокий и страшный бой разгорелся между храбрыми ненцами и семирогим быком в темном подземелье. Семь лун раздавался гром под землей. Мерзлая тундра колыхалась, словно разбушевавшееся море, образуя высокие холмы-сопки. Много храбрых ненцев погибло от страшных ударов семирогого быка Я-Хора. Наконец сюдбя-богатырь Ваули с помощью оставшихся в живых сородичей все же заарканил семирогого быка Я-Хора, прыгнул ему на спину и с размаху в три удара отрубил все семь рогов своим тяжелым ножом-мечом. Истекая черной кровью, побежденный бык Я-Хор, как глыба, рухнул на землю и не поднялся больше. Победители обыскали все Подземное царство, разрушили пещеру семирогого быка Я-Хора, но не обнаружили заветного солнца.
