Текст книги "Живун"

Автор книги: Иван Истомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

От неожиданной мысли его ударило в жар. Он откинул назад капюшон малицы. Минуту подождал, словно прислушиваясь к чему-то. Потом ударил себя по колену и решительно вышел из чума. Оглянувшись вокруг и не видя никого близко, он почти бегом направился в торгзаготпункт. Приемная пушнины оказалась на замке. Видно, Понька в другой половине дома, в магазине. Так оно и оказалось. Понька, весело переговариваясь, отпускал товар приехавшим из тундры и уже успевшим проголосовать ненцам. Весь магазин от прилавка до двери был набит людьми. Самого Поньки не было видно. Слышался только его басовитый голос.

– Ох, и шкурка хороша! Настоящее «мягкое золото»! Молодец старик. Плана не имеешь, а государству помогаешь, – говорил он кому-то.

Няруй стоял у самого порога и, слыша эти слова, вдруг почувствовал, что пришел он сюда совсем зря. Ведь Понька мог при людях также хвалить и сданную Няруем шкурку голубого песца. Значит, шкурка теперь уже не тайна, она же побывала в чужих руках. Какой будет толк от того, если Понька и согласиться возвратить шкурку?

«Ну, и глупый же я, глупей авки,[30]30
  Авка – вскормленный в чуме олененок.


[Закрыть] – ругал себя Няруй, тяжело спускаясь по ступенькам крыльца. – Как же быть? Пойду, однако, завтра в контору. Председателю скажу, секретарю парторганизации скажу, хоть я беспартийный: „Беда у меня! Не знаю, как быть. Наверно, зря буду лыжи таскать“. Пусть назначат на другую работу».

С такими мыслями возвратился Няруй в чум, растопил железную печку и вскипятил чай. Выпив полчайника крепкого горячего чая, не дожидаясь жены, Омра лег спать.

* * *

Утром Омру Няруя вызвали в правление колхоза. Когда он вошел в контору, там сидели трое: председатель колхоза Аби Салиндер, сухощавый, тонкий ненец в коричневого цвета толстовке и в черных ватных брюках, секретарь парторганизации Ямбо Оковой и Афанасий Медведев.

Секретарь парторганизации пододвинул поближе к себе табуретку и пригласил Няруя сесть. Тот минуту потоптался у двери, потом как-то боком прошел между столами и сел напротив секретаря.

– Вот так, поближе ко мне, – сказал Ямбо Оковой, приветливо и испытующе глядя на Омру.

Няруй опустил назад капюшон малицы и стал поглаживать волосы.

– Ну как, товарищ Няруй, здоровье твое? – начал секретарь, открывая костяной портсигар. – Говорят, ты болеешь?

– Нет, я совсем не болею.

Ямбо Оковой, бесшумно постукивая папиросой по крышке портсигара, кивнул в сторону Медведева бритой головой.

– Вон заготовитель говорит: ты в последний раз пришел к нему с голубым песцом и все о чем-то сокрушался. Тебя чем-нибудь обидели?

Няруй отрицательно мотнул головой, глядя вниз и перебирая пальцами сорочку малицы на коленях.

Секретарь спокойно продолжал:

– А отчего ты новое обязательство взять отказался? Ты, Омра, один без обязательства остался.

– Это нехорошо, – вступил в разговор председатель колхоза.

Няруй, еще ниже опуская голову, пробормотал:

– Может, у меня нынче удачи не будет больше!

– Вот-вот, об этом он мне тоже говорил, – сказал Медведев.

Ямбо Оковой лег грудью на стол, спрашивая охотника:

– Что ты сказал? Удачи не будет?

– Ну да.

Аби Салиндер, перебирая на столе бумаги, улыбнулся.

– Чего выдумал…

– Это не выдумка, – ответил Няруй.

– А что?

Омра промолчал. Секретарь парторганизации встал с места.

– Да-а, мне теперь понятно.

Затем обратился к Медведеву:

– Он в последний раз хорошую шкурку сдал?

– Первосортную шкуру голубого песца.

– Ты, Омра, когда добыл его? – спросил Оковой, дымя папиросой.

– Давно.

– Как давно? В этот сезон?

– Нынче осенью добыл.

– Наверно, первая добыча?

Няруй еле заметно утвердительно кивнул головой.

– Э-э, вон что, оказывается! – удивился председатель колхоза.

– А что такое? – поинтересовался Афанасий Медведев.

– Так, так, – покачал головой секретарь, прохаживаясь между столами и глядя на Няруя. Потом повернулся к Медведеву: – У ненцев было суеверие, что первую добычу раньше окончания сезона сдать – удачи не будет. Это шаманская сказка.

– Не знаю, может, сказка, а может, правда, – ответил охотник.

– Да-а, выходит, еще плохо работаем, – задумчиво произнес Оковой и, встретив взгляд Омры, объяснил: – Я плохо работаю, товарищ Медведев плохо работает.

Омра Няруй выпрямился.

– Почему плохо работаете? Вы свое дело делаете, хорошо работаете.

– Нет, – возразил секретарь парторганизации. – Выходит, плохо работаем, недостаточно помогаем нашим людям освобождаться от разных суеверий, предрассудков.

– А сколько их было в ненецком народе! – произнес Аби Салиндер.

– Действительно, сколько было этих суеверий, – подтвердил Оковой. – Женщина шагнет через вещь – опоганила, сядэмам[31]31
  Сядэм – деревянные божки, идолы.


[Закрыть] жертву не принесешь – промысла не будет, человек заболел – злой дух вселился в него, надо шамана позвать… Эти предрассудки окутывали человека от рождения, как чадный дым костров в чуме, и помогали богачам легче обманывать народ.

Секретарь парторганизации сел рядом с Няруем, положил руку ему на колени.

– Теперь же кулаков да шаманов нет. Мы сами хозяева. Живем в колхозах, новую счастливую жизнь строим. Так? – и, взглянув охотнику в глаза, укоризненно сказал: – А ты, оказывается, веришь в разные выдумки.

Няруй опять поднял голову.

– Не я выдумал. Это наказ моего отца. Он, кажется, неплохим охотником был.

– Если верить всему, чему верили неграмотные, забитые наши отцы и деды, мы к коммунизму будем двигаться тюленьими шагами, – ответил секретарь.

Афанасий Медведев удивился:

– Из-за ерунды убивается. Я думал, он действительно заболел. Да знал бы я, что у Няруя есть несданная пушнина, давно бы проходу не дал.

– А почему ты, Омра, решился сдать шкурку первой добычи? – спросил председатель колхоза.

– Да-да, – присоединился Ямбо Оковой, – ведь ты, товарищ Няруй, квартальный план уже давно перевыполнил.

Няруй опять поднял голову.

– А что мне было делать? Я слово давал, к празднику три квартальных плана выполнить обещался. Если бы не сдал голубого песца, все бы сказали: Няруй слово свое не сдержал.

– Значит, ты хотел быть верным своему слову? – сказал секретарь. – Это хорошо, Омра. Ты этим помог Родине быстрее получить ценную пушнину. А она ей очень и очень нужна. Ты это знаешь, мы рассказывали вам об этом не раз. И выходит, социалистическое обязательство ты брал совсем не зря. Оно помогло тебе быть в одном ряду с передовыми охотниками. Ты понимаешь меня. Омра?

– Конечно, понимаю.

– А почему же сейчас отстаешь от товарищей? Не хочешь брать новое обязательство? – спросил Медведев.

Няруй внимательно посмотрел на всех и улыбнулся:

– Ну вот боюсь, и только. Вдруг больше ничего не буду добывать?

– Чудак, – сказал председатель колхоза. – Если по-прежнему будешь старательно промышлять, почему же не будешь добывать?

– Удача у того, кто честно, самоотверженно трудится и умело ведет свое дело, а ты как раз такой, – добавил Ямбо Оковой.

– Нет, когда добуду хоть одного зверя, тогда и возьму обязательство, – твердо сказал охотник.

– Значит, хочешь на деле убедиться, что поверье насчет удачи – обман? – спросил секретарь. – А скажи, Омра, ты до этого каждый раз с добычей возвращался?

– Да нет, иногда за неделю одного зверька добывал, – ответил Няруй.

– Вот видишь? – сказал Медведев. – И на этот раз может случиться, что капканы будут пустыми, пурга-то недавно была.

– После пурги я все капканы сызнова поставил, – объяснил Няруй.

– Тем лучше, – сказал секретарь парторганизации и, переглянувшись с товарищами, закончил, положив руку на плечо охотника: – Иди, проверяй капканы. Мы можем подождать. Раз проверь, два проверь, три проверь. Когда-нибудь да попадется добыча. А когда вернешься с добычей, оформи обязательство.

* * *

Никогда с таким тяжелым настроением не уходил Няруй на охоту. Даже обшитые оленьими камысами лыжи, казалось ему, не скользят, а прилипают к только что выпавшему снегу и мешают делать широкие и быстрые шаги. Какая-то непонятная и надоедливая мысль беспрестанно сверлила голову: «Зря идешь, зря идешь».

Когда он наконец дошел до капканов, небо совсем очистилось от туч, и луна ярко озарила свежевыпавший снег.

Первые осмотренные ловушки оказались пустыми, с нетронутыми приманками. Тут же Няруй заметил следы лисицы. Она несколько раз обошла вокруг капкана, но до приманки не дотронулась. Такие случаи бывали не раз и раньше, но сейчас это озадачило Омру. «Неужели начинаются мои неудачи?» – мелькнуло у него в голове. След лисицы спускался к ручью. Там у Няруя было поставлено два капкана. Он направился туда и, увидев, что одного капкана нет, страшно испугался. «Началось!» – невольно вырвалось у него, и он почувствовал дрожь в коленях.

Лиса, видно, долго билась, стараясь вырваться из железной пасти, перегрызла веревку от якорька и поскакала вниз по ручью, волоча за собой капкан. Свежие капли крови отчетливо темнели на голубоватом снегу. Значит, попала в капкан недавно и уйти очень далеко не успела, Няруй снял с плеча ружье и направил лыжи по следу лисы. Она иногда останавливалась, пытаясь освободить лапу, и в этих местах Няруй видел темные пятна.

На одном из таких пятен он заметил клочок шерсти, примерзший к снегу. Зоркие глаза охотника быстро определили – лиса серебристо-черная. Теперь Няруй шел быстрее, думая только о лисе. Недалеко от устья ручья он увидел второй след, намного крупнее лисьего. «Волчий», – подумал Омра и остановился. Зверь, видно, большими прыжками спустился с соседнего холма и, напав на след лисы, потрусил за ней, на ходу слизывая кровяные капли.

Няруй стоял в нерешительности. Возвращаться обратно или преследовать зверей? А может, это и есть то, о чем говорили старые люди: зверь будет дразнить, капканы уносить, на беду сманивать? Неприятная дрожь точно так же, как в тот раз в «куропачьем чуме», прошла по телу с головы до ног. Но клочок серебристо-черной шерсти, зажатой в руке, не давал покоя, и Няруй снова зашагал вперед, беспокоясь о том, что, если волк успеет догнать лису, он ее разорвет. Значит, надо вначале убить волка или отогнать его, а лису-то он догонит, с капканом она далеко не уйдет.

Выйдя на небольшую полянку, он потерял следы. Легкий ветерок успел занести их здесь пушистым снегом. Однако Няруй вскоре снова нашел их. Следы резко свернули направо, в сторону густых зарослей карликовых берез. Приближаясь к ним, охотник заметил в одном из кустов качающиеся прутья. Кто их шевелил – лиса, волк? А может, куропатки? Эта неясность заставила Няруя замедлить шаги. Вдруг небольшая темная тень промелькнула между кустами, и теперь прутья закачались в другом месте. Это шевелит лиса. А где же волк? Не успел Няруй сделать и двух шагов, как увидел волка. Он показался из-за того куста, из которого выбежала лиса. Светло-бурый полярный волк был выше зарослей, и Няруй отчетливо видел на фоне ярко освещенного снега голову зверя. Зверь заметил человека, сердито зарычал и, сделав два прыжка в его сторону, на минуту встал, скаля острые клыки и рыча. Няруй взвел курок, наклонясь всем телом вперед и широко расставив короткие ноги. Холод пробежал по спине, и руки затряслись еле заметной дрожью. Зверь, рыча, снова сделал прыжок. Раздался выстрел. Волк шарахнулся в сторону, но тут же, взвыв, поскакал на охотника, припадая на правый бок. Няруй широко вскинул руки, роняя ружье, и бросился на зверя.

* * *

Мокрые волосы прилипли к вискам, постепенно покрываясь инеем. Крупные капли пота, испаряясь, неприятно щекотали лицо, но Няруй не обращал на это внимания, силясь высвободить левую руку из пасти волка. Острые клыки впились глубоко в рукав малицы, и Няруй осторожно разжимал пасть мертвого зверя, чтобы не разорвать тонкий совок. Когда наконец удалось высвободить руку, голова зверя мешком упала на снег. Волк был большой, как двухгодовалый олень. Широкая струйка крови темнела у него под сердцем. На снегу лежал нож с узким лезвием. Няруй поднял его, обтер лезвие о комок снега и сунул в ножны.

Когда разъяренный зверь набросился на охотника, Няруй успел сунуть ему в пасть зажатую в кулак руку, а другой рукой выдернул нож из ножен и всадил его мод ребро волку. И это спасло охотника. Теперь он, закинув на плечо ружье, стоял над убитым зверем, собираясь закурить. Но тут он вспомнил про лису и быстро направил лыжи к кусту, где в последний момент качались ветки. Действительно, след и капли крови говорили, что лиса проскользнула в этот куст. Няруй обошел вокруг него, но следов не обнаружил. Раздвигая руками ветви, он заглянул в глубь зарослей и заметил в темноте светящиеся, как у кошки, глаза лисы. Она еле слышно визжала, не в силах высвободить лапу с застрявшим в прутьях капканом. Няруй не спеша снял ружье и прикладом метко ударил по самому носу лисы.

Она, не пикнув, сжалась в комок.

* * *

Омра Няруй выкурил три трубки подряд, сняв лыжи и сидя на туше волка. Он еще не успел успокоиться от только что пережитого и, ни о чем не думая, глубоко затягивался дымом крепкого листового табака. Потом вынул из мешочка сушеное мясо и, аппетитно закусив, принялся снимать шкуру волка, ловко орудуя ножом.

Через полчаса, расставив возле туши волчьего мяса два песцовых капкана, он с тяжелой ношей скользил по старой лыжне. Луна висела низко над белой тундрой, и синие тени от холмов и сугробов уходили куда-то в бесконечную даль, словно полые речки в весеннюю пору. На востоке небо заметно посветлело, легкий ветер приятно щекотал лицо и играл серебристым мехом лисы, закинутой на плечо охотника. У Омры Няруя на душе было легко и весело. Он затянул песню, тут же сложенную им, – песню об удаче.

Радость

Полярная ночь убывала стремительно, и под ослепляюще-ярким солнцем неожиданно быстро стали выступать серые вершины тундровых сопок. На поляне, окруженной невысоким редколесьем, выглянула из-под снега пожелтевшая прошлогодняя трава. Легкий ветер, дующий с полуденной стороны, смахнул остатки снега с тонкоствольных берез и лиственниц.

У важенок – оленей-самок – рога побелели, стали сухими. У хоров – оленей-самцов – показались темные, пушистые ростки новых рогов.

Наступила пора весенних кочевий на север, к местам отела.

Яллу Яптунай, бригадир оленьего стада, невысокий пожилой ненец, медлительный в разговоре, но быстрый в движениях, решил сегодня же съездить на факторию и договориться с заведующим торговым пунктом о дне получения продуктов и товаров на время весенне-летних кочевий. Перед выездом на факторию Яллу отправился в стадо, чтобы дать несколько указаний дежурному пастуху. Солнце уже поднялось выше чума, и ночная смена пастухов ушла на отдых. Стадо караулил молодой пастух Юнай, веснушчатый, круглолицый парень, с бойкими серыми глазами и с редким темным пушком над верхней губой. Одетый в малицу, он сидел на нарте с упряжкой из трех оленей. Возле его ног, обутых в мохнатые тобоки, вертелась остромордая белая оленегонная лайка, нетерпеливо виляя пушистым хвостом. Она – лучший и незаменимый помощник пастуха-оленевода. Вот и сейчас не успел хозяин подать знак, как она стремглав кинулась туда, где кончается редколесье, и неистовым лаем заставила двух важенок вернуться в стадо.

– А Сэври тебе хорошо помогает, – сказал бригадир Яллу, подъезжая к пастуху.

– Эти две важенки сегодня уже третий раз убегают, – словно жалуясь, быстро проговорил Юнай.

Яллу привстал на полозе нарты, проницательным взглядом окидывая стадо. Оно растянулось широко по всей поляне. Олени паслись свободно. Одни лежали, жуя жвачку, другие рыли передними ногами лунки в снегу, чтобы достать корм. Но опытные глаза оленевода в кажущемся спокойствии стада заметили что-то неладное.

– Да, важенки начинают беспокоиться. Весну чуют, к местам отела двинуться норовят. Каслать, каслать[32]32
  Каслать – кочевать.


[Закрыть] надо!

– А ты, однако, куда-то ехать собрался? – спросил Юнай, кивком головы указывая на лежащую на нарте бригадира дорожную одежду.

– На факторию собрался. Насчет продуктов договориться надо. Скорее получим – скорее каслать будем.

– Однако, долго не проездишь?

– Когда солнце уйдет за Урал, вернусь, – и, закуривая трубку, Яллу добавил: – Собакам сильно гонять важенок не давайте. Лучше сами прокатитесь на лыжах, – и шутливо закончил: – Не забудешь, учитель мой?

При последних словах Юнай заулыбался.

– Да, учитель! Вот уже пора пришла каслать, а мы с тобой еще план свой не выполнили.

– Какой план?

– А букварь-то не закончили.

Яллу, надевая поверх малицы дорожную одежду, чуть слышно ответил:

– Ты не виноват. Ты хорошо учил. Память у меня старая. Однако, я никогда не научусь читать.

– Как так? Ты уже читаешь.

– Когда ты помогаешь, мало-мало читаю. Без тебя ничего не выходит. Один начну читать – буквы путаются. Шибко плохо.

И, ловко усевшись на свою легковую нарту, спокойно закончил:

– Ну, ладно, ехать надо. Ты, Юнай, за оленями смотри хорошенько. Хочешь приплод иметь – важенок береги.

Гикнув на быстроногих хоров-самцов, помчался на восток, в сторону фактории. Из-под копыт оленей взметнулись звонкие брызги утреннего наста.

Яллу Яптунаю уже перевалило за пятый десяток. В таком возрасте учиться, известно, нелегко. Но он решил непременно осилить грамоту. «Не хочу, – говорит, – быть неграмотным бригадиром. Сейчас моя бригада первое место в районе занимает. Буду дальше неграмотным – другие бригадиры меня быстро обгонят».

Вначале грамота давалась ему тяжело. Много сил отдал комсомолец Юнай, чтобы научить бригадира читать по слогам, правильно писать буквы. Много пота пролил и сам бригадир. Возьмет в руку карандаш, вздохнет, покачает поседевшей головой:

– Хореем управлять умею, тынзян[33]33
  Тынзян – род аркана.


[Закрыть] кидаю ловко, нарту делать мастер, а карандаш правильно держать не могу привыкнуть.

Раскроет букварь, начнет читать. Потом остановится и, вытирая с бронзового скуластого лица пот, говорит:

– Вот беда. На белом снегу следы горностаев и леммингов на расстоянии трех хореев различаю, а тут буквы под самым носом путаются, друг на дружку лезут, читать мешают. Оказывается, учиться труднее всякой работы.

– Да, учиться нелегко, – подтверждает Юнай.

– А ты меня учи. Каждый день учи. Ох, и хочется мне грамоту осилить! Буду грамотным – всякую бумагу сам прочитаю, сам разберу. Хорошо ведь, а?

И Юнай терпеливо занимался с Яллу Яптунаем всю зиму.

На фактории Яллу задержался недолго: продукты можно получить хоть завтра. Перед отправкой обратно в чум, стоя на крыльце здания торгпункта и собираясь набить табаком пожелтевшую костяную трубку, Яллу увидел на двери тамбура бумажный лист. Это была районная газета, которая довольно регулярно доставлялась в его бригаду. Минуту он смотрел на нее безразлично. Вдруг ему показалось, что кто-то произнес его имя. Яллу оглянулся вокруг – никого нет. Опять взглянул на газету. И тут заметил очень знакомые буквы. Стал читать, получилось: «Яллу Яптуная». Он подошел близко и, напрягая зрение, начал читать слова, написанные так же крупно, но чуть повыше.

Читал долго, и получилось: «Равняйтесь на бригаду знатного оленевода Яллу Яптуная!»

– Ого! – радостно произнес он. Потом зачем-то опять оглянулся вокруг и прочитал еще раз. Получилось то же самое. Стал читать написанное ниже и помельче. «Оленеводческая бригада Яллу Яптуная взяла обязательство – сохранить полностью приплод этого года», – прочитал Яллу и подтвердил:

– Правильно! Юро![34]34
  Юро – дружок.


[Закрыть] – воскликнул он, быстро вбегая в факторию. – Ты зачем ничего не говоришь мне? Про меня в газете написано, а ты молчишь!

Заведующий торгпунктом, рыжий, голубоглазый коми, показался из-за прилавка.

– Верно, про тебя есть в газете. Я думал, ты знаешь.

– Сейчас узнал. Сам прочитал, сам! Хорошо написано, правильно, – непривычной скороговоркой сообщил Яллу.

– Видишь, ты, оказывается, грамотным стал.

– А как же! Неграмотный человек – какой работник, – и, откидывая назад нависшую на темно-смуглый морщинистый лоб жесткую прядь пепельных волос, взволнованно добавил: – Такая газета, как на дверях, у тебя есть? Давай скорее, ехать надо!

Получив газету, быстро спрятал ее в рукав малицы.

– Ну, спасибо, юро! Правильно написано.

– Не я писал, – ответил заведующий.

– Все равно спасибо тебе. Всем спасибо. Которые газету сделали, скажи им: Яллу сам читал, говорит – правильно написали. Ну, лакомбой!

И Яллу, бряцая медными цепочками ножен на поясе, поспешил к выходу. Голубоглазый продавец крикнул вслед:

– Трубку забыл, возьми!

Яллу засмеялся, обнажая белые зубы.

– Ну и дела, трубку даже забыл!

И, конечно, Яллу всю дорогу пел: «Ого-го! Сегодня большой день. Я сам про себя прочитал. Газета говорит: все оленеводы должны равняться на Яллу Яптуная. Пусть равняются, это хорошо».

Бесшумно опуская длинный гибкий хорей на гладкие круглые спины безрогих красавцев-хоров, он на минуту умолкает. Звучно посасывая трубку, оглядывает зорким взглядом покрасневших от ветра карих глаз вечернюю снежную тундру цвета голубого песца. Солнце уже спрятало свою голову в синих подушках Урала, и только лучи его брусничным соком брызжут на стадо перистых облаков. Потом, гикнув на оленей и не обращая внимания на встречный ветер, Яллу вновь начинает петь: «Ого-го! В чум приеду, газету эту будем читать, будем решать, как лучше работать. Бригадир Яллу Яптунай сам будет читать. Он теперь немного грамотен. Ой, Яптунай, тебе еще много учиться надо! Другие-то бригадиры, наверно, грамотнее тебя!..»

Едет и поет. От радости поет.