Текст книги "Живун"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Пока мужчины возились с рыбой – потрошили да солили, женщины успели подоить коров, накормить детей и приготовить обед. Солнце уже грело вовсю, и комаров стало меньше. Обедать расположились у костра. Стол был обильным. Уха, сваренная в большом котле, нярхул из нескольких муксунов, рыбья варка, малосольная и сушеная рыба, отварная солонина из утятины, сохраненная с весны, молоко, простокваша и даже сметана. Словом, все, что имелось, выставили перед гостем. Только хлебного было совсем немного – по сухарику на рот. Из привезенной Куш-Юром муки женщины ничего не состряпали.
Куш-Юр развязал свою дорожную котомку и достал из нее четверть буханки ржаного хлеба.
– Это от меня на общий стол!
– Что ты, что ты! Ты у нас в гостях, – зашумели хозяева.
Куш-Юр разрезал хлеб на тонкие ровные ломтики и положил в самый центр стола.
– Ты бы лучше, председатель, сулею выставил, якуня-макуня. – И Гажа-Эль поскреб за ухом. Его слова встретили веселым одобрением.
– Признаться, и я соскучился, – впервые улыбнулся Мишка Караванщик.
– И я! – Сенька даже сам поразился своей смелости.
Парасся было зашикала, но рядом сидевший Эль одобрительно похлопал Сеньку по колену:
– Рыбы наловил – мужиком стал.
– А я и так мужик: трех девок и мальчишку состряпал.
– Ну, то еще как знать, может, помощники были. – Эль игриво посмотрел на Парассю, которая, казалось, впервые в жизни не знала, как ей быть, – принять сказанное за шутку или отлаяться.
– Что мелешь! – замахала на мужа руками Марья. – Не выпимши, а башка как порожняя сулея.
– Разве, Манюня, не знаешь? Когда я выпимши, башка моя – полная сулея.
– А вот проверим. – Варов-Гриш вытащил из-под рубахи свою заветную флягу и потряс ею. – Попируем, мать родная! Сам председатель давал!
Тут застолье и вовсе повеселело.
Обедали долго, шумно. Спирт развязал языки. Вспомнили родные Мужи, и Куш-Юр не успевал отвечать на вопросы. Но много он не знал и теперь жалел, что не сообразил обойти родственников пармщиков и привезти весточки. Но ему прощали, наперебой давали поручения, кого навестить в селе и как обсказать про жизнь в Вотся-Горте.
Пока разговор шел о приветах да родне – все было чинно и ладно. Но потом взаимные попреки – то в лености, то в жадности, то в зависти. Вспомнили и такое, что в трезвых головах минуты не держалось, – всякую мелочь. Мишка после первого стаканчика опять нахмурился и бросал косые взгляды то на Сандру, то на гостя, сидевших друг против друга, а под конец и вовсе прогнал Сандру в избу, придравшись к какому-то ее слову.
Куш-Юр, тоже оттого, что был под хмельком, не выдержал, заступился за Сандру.
– Зачем же так-то, Михаил! Она ж молчит, а скажет, так дельно.
– Для кого дельно, а для кого нет!
Гриш уже не рад был, что распочал фляжку. Несколько раз он пытался урезонить товарищей, но куда там! Тогда он надумал развеселить их игрой на тальянке, своими песнями да скороговорками увлечь. Никакого веселья на этот раз не получилось, и Гриш горестно уронил голову на тальянку:
– Так-то вот, Роман Иванович, дорогой-бесценный…
Куш-Юр тяжело вздохнул, но подбодрил друга:
– Не горюй, Гриш. Обычные житейские стычки… Пора, наверное, отдыхать? Вы с промысла, с покоса. Да и я с дороги, не прочь бы прикорнуть. Спасибо за угощение!
– Пожалуйста, не обессудь, что скудно, – по обычаю, с поклонами ответили хозяева. И стали подниматься.
Куш-Юр отказался отдыхать в избе, сказал, что предпочитает подремать в лодке, на воде.
– Ну, и я с тобой! – обрадовался Гриш: ему хотелось побыть с Куш-Юром наедине, излить душу, в избе этого не сделаешь – соседи все слышат.
Куш-Юр понял Гриша и не воспротивился, хотя его в самом деле тянуло поспать.
Они настлали в лодки сена, выехали на реку, воткнули в дно длинные колья, привязали калданки рядышком и улеглись, укрывшись дождевиками.
Легкий ветерок приятно холодил, хмель на свежем речном воздухе понемногу выветривался, мысли прояснялись.
Они лежали молча, прислушивались к крику чаек. Над ними умиротворенно сияло голубое небо.
– Это ты ладно придумал, – выразил свое удовольствие Гриш. – Чудно ведь как: комар от воды плодится, а на воде не держится. Гляди – нет их тута!
– Ветреннее здесь, прохладнее.
Гришу хотелось поговорить, и он продолжал:
– А я так думаю – ему тут нету никакого пропитания: птицу не догонишь, рыбу не ухватишь. А на земле – всякая живность. Кто-нибудь да поймается.
Снова помолчали.
– Хорошо, что ты приехал. В самый раз, – сказал Гриш в раздумье. – Так-то оно все бы ничего, да с людьми трудно. Хочешь как лучше, а который поперек встает.
«Мишка Караванщик? – хотел спросить Куш-Юр, но воздержался. – Кто же другой?»
– Хитрая тварь… Сам крошка, а, знать, с умом.
– Ты про кого? – удивился Куш-Юр.
– Про комара-поедника…
– Хочешь сказать – человек вон какой большой, а без ума?
– Да нет… А впрочем – да! Ты ему добра желаешь, а он нос воротит, не в ту сторону идет, куда надо…
Куш-Юр долго молчал. И Гриш больше не заводил разговора. Куш-Юр понимал: от него ждут совета. И он выложил свои раздумья:
– Считали, царя свалили, буржуев вымели и жизнь покатит, ну не как на санном полозе, но вроде того. Один трудовой народ, друг и брат, все сообща – и пойдем. Где тяжко, там приналяжем, вытянем – и дальше. А получается не так. Вон как к вам ехал, мирил двух баб. Из-за покосов раздор между ними. У одной мало угодий, а у другой – излишек, не выкашивает, без того сена вдоволь. Да и косить некому. У которой нехватка, просит, мол, дай выкошу. Не дает. «Наш этот покос. Наш!.. Исстари наш! Не отдадим никому!» И косой размахивает, устрашает – не подходи! Говорю ей добром: «Так ведь у соседки сена не хватает…» – «А нам какое дело, что ей не хватает? Осока наша собственная! Хотим – косим, хотим – нет!» Ну, я ее прижал, приказал – уступить ту осоку…
– Во-во, сквернота наша! Себе, но не людям, а то не себе, так и не людям! Как сходились – уговаривались: общим котлом жить будем. Так нет же… А если всяк себе, так, знать, опять по-старому?
– Заезжал к Озыр-Митьке. Шумит всем, что тоже парму сбил. Хитер! При мне улов делили. Кому пай, кому полпая. Один пай, гляжу, лишний. «Кому?» – спрашиваю. «Озырь-Митьке». – «Как так?» – «А так: невод-снасти его, лодки – тоже…» Не парма, а батрачество. Ладно, доберемся до него…
– Видишь! Озыр-Митька! От него чего ждать? А Мишка Караванщик? Ни кола, ни двора! А туда же метит. Может, и выше потянется. Кабы со всеми равно хотел жить, чего бы ему ершиться?
«А наверное, так и есть!» – подумал Куш-Юр. И вдруг вспомнил Мишкину грубость за обедом, Сандрину приниженность и молчаливость и проникся к ней жалостью. Еще до сегодняшнего утра у него теплилась надежда, что Сандра одумается… Но между ними, оказывается, стена, которую не ему, а ей надо перемахнуть. Хватит ли у нее сил? Разволновавшись, он заворочался, словно ему стало неловко лежать, лодка закачалась. Куш-Юр подумал, что не будет ему жизни, пока Сандра не с ним, а с Мишкой.
Гриш догадался, о чем думает Куш-Юр, вспомнил Мишкину грубость за обедом и, жалея Сандру и сочувствуя другу, первый раз повинился, что не помешал свадьбе.
– Не в том дело! – с огорчением выдохнул Куш-Юр.
– В ком же? – не понял Гриш.
– В Боге. Сама призналась. Сегодня. Меня любит – это точно знаю. Язык отруби, если придумываю. А пошла за нелюбимого. Отчего? Оттого, что под венец я не стану. Без попа – не в законе. А с нелюбимым – в законе. Вот какая петрушка! Из-за чего жизнь поломала!
– Все ж таки Бог…
– И ты… За новую жизнь, а с Богом!
– Как же без Бога-то? Без Бога непривычно…
– Тебе без Бога непривычно, Мишке – без своего хозяйства, той бабе без осоки своей. Так оно и идет…
– Может, мы чего не так делаем? – вполголоса спросил Гриш.
Куш-Юра поразил не сам вопрос, а удивительное совпадение мыслей его и Варов-Гриша. И он сейчас подумал, чего все-таки артачатся и Мишка, и Эль, и Сенька, каждый по-своему, против взаимовыручки? Ведь всякая парма на взаимовыручке строится. Гришу он ответил негромко:
– Хорошее вы дело делаете. Такой пармы, как ваша, на всем Севере не было. Поновей она у вас, почеловечней. И то, выходит, не по нутру кой-кому. Привычка старая, себялюбие чертово сидит в каждом. Не вышибешь сразу заразу эту. Тут надо быть терпеливым… А ты поспи-ка давай, ночь ведь глаз не смыкал.
– Завтра отосплюсь, когда уедешь. Мне разговор с тобой дороже сна-отдыха.
– Ну уж ты через край…
– Верное слово.
– Благословил я тебя на выселку, – верно, не рад?
– Ты что?! – Гриш приподнялся, перегнулся в калданку Куш-Юра, проговорил возбужденно: – Да я тутошнюю жизнь ни на какую другую не променяю! Один тут с Еленной и ребятами я во как жил бы! – Он энергично приложил руку к горлу. – Во как сыт был бы! А интереса такого, как в парме, не имел бы. Это уж я точно знаю! Слушай, тут ведь такое хозяйство можно завести! Место благодатное – сам видишь! В раю не сыщешь. Право слово! Всего вдоволь. Людей вот маловато. Разов бы в пять больше была б парма – э-э-э, как бы тут зажили мы – на всей земле-матушке лучше не сыскалось бы! Руки-ладони аж чешутся. И то сделал бы, и другое. Здорово интересно все представить. Не думалось, что так занятно это. Вот только людей поболее бы.
«Хваткий становится», – с гордостью слушал его Куш-Юр и, когда Гриш замолк, сказал осторожно, будто предупреждая:
– Этих бы не разогнать.
Гриш сразу потух, стал озабоченным.
– Думаешь?!
– Если крутовато брать…
– А как послаблять? Добровольно ведь пошли в парму!
– Парма парме рознь…
– Без общего котла и общей засолки? Или еще как? – в голосе Гриша слышалось недовольство, брови его нахмурились.
Куш-Юра это не смутило.
– Я не к тому… Понимать надо хоть того же Мишку. Трудится-то наравне, а приходится на его долю меньше.
– Делить улов по паю на свата-брата можно. Вроде никому не обидно. Мишка первый ухватится. Но как пораскинешь – несправедливо! У того же Мишки лишек заведется, завидки пойдут, опять спор-раздор. Вот ведь что!
– Да-а-а… А должно все быть в согласии.
– В чем и дело!
– Может, зря голову ломаем? Может, испытаете еще? С умом. Без спешки. Что не так – согласуем.
– Вот это по мне! – обрадовался Гриш.
Куш-Юр утомился, не прочь был чуток поспать. Вечером ему в путь, ночь добираться до условного места, где подберет его катер. Но Гришу не хотелось оставлять разговора.
– Ну как ты там – все один-одинешенек?
– Один. Работы много.
Куш-Юру поворот на эту тему был не по душе, но Гриш будто и не замечал:
– Работа работой, а себя тоже нечего томить. Надо и душу отвести.
– А я и отвожу, когда приходится. – Куш-Юр рассказал, как ходил на «мыльк» и как Эгрунь увела от него молодежь.
Гриша эта история не посмешила. Помолчав, он сказал строго:
– Эгрунь – девка приметная. Смотри не попадись. Стреножит…
Куш-Юр подивился проницательности Гриша. А тот продолжал:
– Мужиковское дело… Не устоишь и захмелеешь. Да похмелка горькая выйдет.
– Ты напрасно, право же! – улыбнулся Куш-Юр.
– Не серчай, по дружбе говорю… Да, Сандра… – И, увидев, как помрачнело лицо Куш-Юра, осекся: – Прости, не буду…
Желая загладить свою бестактность, Варов-Гриш продолжал задавать вопросы. Но Куш-Юр отвечал неохотно. Разбуранил его душу Гриш. Сердце снова заныло: не на что ему надеяться – Сандре не быть с ним… Куш-Юру захотелось на берег, может, удастся еще перемолвиться с Сандрой. И он обрадовался, когда до них донесся голос Гажа-Эля:
– Долго дрыхнуть будете, якуня-макуня? Клюнули, как воробьи, спите, как медведи. Душа горит! Тушить надо!
Гриш поморщился:
– Пойдет липнуть…
Ему не хотелось возвращаться, но Куш-Юр настоял.
– Мне ведь скоро отъезжать. Может, еще чего сказать пожелают или спросить.
5Вечером за ужином у костра Куш-Юр, уже переодетый во все свое, высохшее, поделился впечатлениями о Вотся-Горте, о житье-бытье пармщиков, постыдил их за распри, за скаредность и мелочность.
– Направится дело. Помаленьку сдружимся, – за всех заверил Гриш.
– Как с добычей быть – про то надо столковаться нам раз и насовсем. И – шабаш! – напомнил Мишка.
– Во-во, с этим у нас разнобой, якуня-макуня.
Куш-Юр переглянулся с Гришем, мол, придется поговорить.
– Давайте сообща придумаем. Одна голова – котелок, девять – котелище.
– Откуда девять – пять всего, – поправил его Мишка.
– Свою не считаешь, а еще чьи? – поддел Куш-Юр.
– Почему свою: пятеро нас мужиков, – отбился Мишка. – Голова – что с усами, а у баб ни бороды, ни усов.
– Теперь равноправие. Женщин не обижай! – с удовольствием влепил ему Куш-Юр, придавая своим словам и второй смысл.
Женщины отнеслись к его словам с сомнением. А Парасся даже прыснула в кулак: тоже сказал, неужто мужики, как и бабы, рожать станут? В разговор женщины так и не вступили: сидели, слушали. Зато мужчины спорили до хрипоты. Каждый отстаивал свое: Гажа-Эль – равную дележку между теми, кто промышлял, если не участвовал, тому ничего не давать; Сенька – дележку по едокам; Варов-Гриш по-прежнему отстаивал общий котел и общий засол; Мишка был против всякой дележки: кто что добыл, то и забирает.
Но против этого восстали все.
– Хитер! Снасти в складчину, а улов – кто сколько добыл. На чужом горбу в рай, – наступал на Мишку Эль.
Куш-Юр в спор не вмешивался. Мысли его вернулись к недавнему разговору с Гришем. Верно ли тот делает, чтоб в парме было все общее, бери сколько тебе надо… Может, оттого не могут столковаться, что складчина не равная: от одних и конь и корова, а от Мишки ни тпру ни ну-у. Из-за этого? Вон и в избах – одним передний угол, другим место у порога. Опять неравенство… Бери сколько надо… Кабы так! Тут и Мишка не стал бы шебуршиться. А откуда взять? Кишка еще тонка… Но сама-то парма, взаимовыручка, – хорошая штука при нынешней нужде. Надо еще раз, при всех, одобрить, поддержать Гриша. Небывалое дело он делает…
Куш-Юр не мог больше молчать.
– Вы все хотите справедливости, чтоб никому обидно не было, – начал он издалека. – Но если сделать, как хочет Эль, обидно Семену. А если так, как предлагает Михаил, обидно Элю. Михаил забыл, наверно, что Эль и коня привел, и корову, и снасть дал. Не миновать, чтоб один другому уступил, а то никогда не будет согласия между вами. Вот что хочу вам посоветовать…
Куш-Юр прямо сказал, что считает правильными условия пармы, которые отстаивает Гриш, объяснил пользу взаимовыручки. Ему задавали уточняющие вопросы.
Мишка притих, попрекал себя за несдержанность. Вот ведь уязвили его, окаянные! Верно, что безлошадный он, бескоровный. А молоко получает на себя и на Сандру… Взвесив все еще раз. Мишка решил пока помалкивать.
Сеньке условия пармы, придуманные Гришем и одобренные сейчас Куш-Юром, представились невероятной щедростью, в которую даже не верилось. Он и рыбак не из удачливых, и охотник аховый, а получит наравне со всеми, и котел общий, харчи, значит, по едокам. Но первым выразить одобрение не отважился: еще спугнет счастье. С его голосом не запевают, а подтягивают – и он ждал, что скажут другие.
Помалкивал и Эль, иронически улыбаясь.
Заговорил Гриш, не пряча довольной улыбки:
– Лучше, как Роман Иванович, не решить. Выходит, я прав был. – И он попросил согласных с условиями пармы проголосовать. Как на настоящей сходке.
Все подняли руки. Даже дети. Кроме Ильки.
– Единогласно, кроме одного. – Куш-Юр потрепал Ильку по головке. – А ты чего – против?
– Ручки у него не поднимаются, а то бы и он со всеми, – пояснила Елення.
– Верно ведь, – вспомнил Куш-Юр и, сконфузившись, привлек к себе мальчика: – Значит, с тем и еду, что будете жить сообща и дружно! – заключил он.
И, как бы желая доказать, что так и будет, Мишка вдруг крикнул Сандре, повеселев:
– А ну-ка, Сана, налей чайку гостю и мне уж заодно.
Сандра с удивлением посмотрела на мужа, налила из чайника две кружки, молча подала одну Куш-Юру, вторую – мужу.
«Что-то круто подобрел ты, Миш. Обрадовался моему отъезду», – грустно ухмыльнулся про себя Куш-Юр.
Перемена в Мишке бросилась в глаза и другим. И все расценили ее так же, как Куш-Юр, но вида не подали.
Ужин не затянулся. Перед заходом солнца рыбаки собирались на лов. Подошло время отправляться и Куш-Юру. До отъезда ему хотелось хоть словечком перекинуться с Сандрой и коротко объясниться еще с Гришем. Но Сандра исчезла, а Гриш сам позвал его в сарай показать, сколько заготовлено варки и жира, пусть передаст Биасин-Галу, можно катер пригонять, порожним не уйдет.
– Да, да, покажи, – охотно пошел Куш-Юр, втайне надеясь не только перемолвиться с другом, но и увидеть Сандру. Отойдя от костра, спросил: – Доволен?
– Спасибо, Роман Иванович, за поддержку. Верю, парма выстоит.
– Однако же, как водится в семье, мелких ссор не избежать. Только не делай из мухи слона.
– Постараюсь.
Они вошли в сарай. Половину его занимали бочонки с жиром и варкой. Куш-Юр подивился, сколько сумели заготовить, похвалил за сохранность.
– Эх, мало побыл ты у нас. Совсем не поговорили, – сожалел Гриш.
– Все не переговоришь. Я вот лучше тебе газеты и книжки пришлю.
– Нет у нас грамотеев-читальщиков…
– Да-а-а… Ну, другим разом я прямо доклад про все сделаю…
Когда они вернулись на берег, здесь их, отмахиваясь от несметных в вечернюю пору комаров, терпеливо ждали и рыбаки, и женщины, и дети. Не было только Сандры.
– Мало гостил, – грустно сказала на прощание Марья.
– Ровно свет в окошко поувидели, – с чувством пожала руку Куш-Юра Елення.
– Спасибо за привет и ласку. Погостил бы еще, да служба требует, – после того как простился с каждым в отдельности, поклонился всем Куш-Юр.
– Верно, службу надо исправно исполнять! – насмешливо пробасил Мишка будто в поддержку гостя.
«Наверное, не велел Сандре из избы выходить, не то пришла б проститься», – подумал Куш-Юр и, чтобы скрыть огорчение, поспешил в лодку.
Когда калданки отчалили – а до устья протоки Куш-Юру было по пути с рыбаками, – женщины поспешили в избы.
– Сандра чего не была? – вспомнила вдруг Марья.
– От комаров хоронится, – ехидно заметила Парасся.
– Не потому, – строго оборвала ее Елення, но больше ничего не добавила.
А Сандра стояла за стайкой, у самой воды, под раскидистым талом, не замечая роившихся комаров, и ждала, когда мимо проплывут лодки. И едва завидев их, она замахала платочком. Махала и тревожилась, как бы не увидел муж. Но не хотелось, чтобы и Роман увидел. Увидит – поймет, как неспокойно ей, как тянется к нему всем сердцем. Мужчины ехали, о чем-то переговариваясь, ни один из них не оглянулся в ее сторону. Сандра шептала добрые пожелания и махала платочком, пока лодки не скрылись за поворотом. Не видя больше Романа, она обхватила дерево, прижалась к нему и залилась слезами.
Глава восьмая
Ермилка и Ма-Муувем
1Еще несколько ночей рыбачили вотся-гортцы на сорах. Наконец поймы вовсе обмелели, в ином месте до щиколотки не поднималась вода. Пробовали добывать рыбу в протоке – и протока обмелела, для промысла не годилась. Оставалась лишь дальняя тоня – по реке Хашгорт-Еган, ниже Вотся-Горта. Там и вовсе не обойтись без помощника. А бабы заняты: косьбы еще хватало. Да и по дому забот полно.
Не долго рядились, уговорились: брать помощника.
Стал вопрос – кого?
Из Мужей? Стоящие – все на рыбалке, а нестоящего – даром не надо, не так они богаты, чтоб нахлебников держать.
Самое ближнее к их острову было становище хантов. Помнил Гриш, жил там работящий человек Ермилка.
Варов-Гриш и Гажа-Эль и поехали звать Ермилку, если отпустит его старшина рода.
Перед тем малость поспорили – сколько положить работнику.
– А как нам, так и ему. Мы ж не батрака берем, а помощника зовем! – Гриш даже удивился, как речь могла зайти об этом.
Но Мишка пошел доказывать, что парма в таком случае останется в накладе, лучше делить улов по паям. Да и хантыйский старшина не дозволит Ермилке отдавать свою долю в общий засол с пармщиками.
Все призадумались: действительно, чепуха получается. Хоть откажись от помощника или дели улов поровну, в угоду Мишке.
Выход подсказал Сенька Германец:
– Ермилка-то, поди, не добавит невод, не сделает складчину сетями. Значит, давать ему маленько из улова – и ладно.
Гриш почесал за ухом.
– М-да… Вообще-то можно и так. Только если уж на глазок, то по-честному. – Ему хотелось и выйти из тупика, и не нарушать условий пармы, одобренных Куш-Юром.
На том и сошлись, хотя Мишка и морщился: подумаешь, по-честному, на глазок. Ханты надуть не грех, не разберется…
…Ермилка согласился. Старшина отпустил. Вскоре за протокой появился чум, покрытый берестой, похожий издали на островерхий стог сена.
Как и все мужики-ханты, не стриг Ермилка волосы, заплетал косички. Лицо его было густо усеяно синими крапинками: когда-то он заряжал патроны у костра, высыпал порох в подол малицы, но от шальной искры порох вспыхнул – и только глаза чудом уцелели. Пороховые метинки обезобразили ему лицо…
С Ермилкой приехала жена Марья с грудным мальчонкой и двумя дочурками трех и шести лет да старик отец Макар-ики, седой, с тощей бороденкой.
Новопоселенцы были тихи, неразговорчивы и очень бедны: носили дырявые малицы, до того старые, вышаркавшиеся, что никому не угадать, из какого они меха. Обувь им заменяли замшевые чулки выше колен, у подошвы отороченные мехом, тоже уже вышарканные. В этих чулках они ходили и в сухую погоду, и в ненастье. У Марьи было еще суконное платье неопределенного цвета, изношенное, грязное.
Отличались ханты трудолюбием. Старик, едва приехав, принялся плести гимгу, ловушку для рыбы, по-русски – морду. Марья, когда засыпал ее грудной сынишка, мастерила лукошки из бересты.
Ермилка горячо взялся неводить с артельщиками. Свой пай сразу же после улова он отвозил за протоку и возле чума засаливал рыбу в бочке или в большом деревянном корыте, вялил, сушил. В парму вступать не хотел. «Своим родом рвать нельзя. Без рода пропадешь», – говорил он. Никто ему не возражал. А то что он отдельно засаливал свою долю улова, было даже выгодно: запасы соли у мужевских переселенцев быстро истощались.
В общем, Ермилкой оставались довольны, и он, похоже, не раскаивался.
Через неделю с небольшим подошла к концу соль. Хоть и промышляли зыряне ветхим неводом, который то и дело приходилось чинить, но ловилось хорошо, очень хорошо. Соли требовалось много.
– У Ма-Муувема, поди, и соль есть? – пытал Эль Ермилку.
– Маленько есть…
– Едем к Ма-Муувему! – предложил Эль, втайне надеясь разжиться и вином.
– Знаешь, сколько он сдерет?
– А как путину упустим?
Довод был веский. Но Гриш предложил подождать катер, который обещал прислать Куш-Юр, авось не пустой придет, чего-нито подкинут им. Да и распечет их Куш-Юр. Рыба к Ма-Муувему, чего доброго, уйдет, катер порожняком вернется. Как Куш-Юру в глаза смотреть?
– Вот заладил, Куш-Юр да Куш-Юр! Или мы сами своему добру не хозяева? Что нам надо, то и сделаем! И шабаш! – ожесточился Мишка.
Даже Сенька, когда Гриш оглянулся на него, ища поддержки, отвел взгляд. Разъярился Гриш… Но что он может один против всех!
«Круто не поворачивай», – вспомнил наставление Куш-Юра… Соль впрямь очень нужна. Есть ли она в Мужах? Да туда и долго… А здесь наверняка и под боком…
Они возвращались с рыбалки, неторопливо гребли, переговариваясь вполголоса. Эль опять завел свое и даже ушам не поверил: Гриш согласился.
– Будь по-вашему! Съездим за солью.
Эль завопил от радости.
– Однако ездить не надо. Моя поедет, Макар-ики поедет, рыбу Ма-Муувему отвозить, спрашивать будем, – вызвался Ермилка.
– Завтра! – Элю не терпелось.
– Завтра – нет. Завтра рыбы мало.
– Чего – мало, калданка, поди, наберется.
– Калданка – мало.
– А тебе что останется?
– Сперва долг плати. Потом себе бери.
– Так ты много должен?
Напоминание о долгах заметно опечалило Ермилку:
– Не знаю. Однако много…
– Как не знаешь?
– Ма-Муувем муку давал, чай давал, винка… Платить надо. Без Ма-Муувема как жить? Совсем худо будет.
– Так ты давай к нам в парму навсегда, насовсем! – позвал его Гриш.
Ермилка головой покачал:
– Нельзя своего рода бросать.
– Худо твое дело, – посочувствовал Эль.
– Худо, худо, – закивал Ермилка.
Гриша охватило возмущение, зря дал согласие на поездку к Ма-Муувему! Рядом греб Мишка. Гриш процедил ему:
– А мы еще на поклон потянулись к обдирале-живодеру!
– На нас не разживется, знаем, где власть! – в полный голос отозвался Мишка и самонадеянно шевельнул усиками.
Густые, темные брови Ермилки нахмурились, он забормотал недовольно:
– Зачем лась? Лась мука, винка не давал. Ма-Муувем давал. Пошто болтать? Ма-Муувем услышит – мне худо будет. Больше винка не даст, муки, чай-табак не даст. Как жить буду?
«Еще передумает ехать!» – Эль поспешил вмешаться.
– И впрямь – чего болтать? Не бойся, – потрепал он Ермилку по плечу, – не скажем власти. Это так, зря брехали, на ветер. Пускай выручает нас Ма-Муувем. Заплатим и спасибо скажем.
Ермилка немного успокоился, даже криво улыбнулся.
– Ладно. Маленько поговорю с хозяином. Может, выручит, может, нет.
