Текст книги "Живун"

Автор книги: Иван Истомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

Глава тринадцатая
В сетях

1

Сплетни, вязкие, как мужевская осенняя грязь, облепили Куш-Юра. И ничего он не мог поделать. Каждое его действие толковалось вкривь и вкось. И непременно связывалось с Эгрунью.

Квартира, которую он снимал, находилась далековато от Совета, и добираться до нее, особенно вечером, по топкой глинистой тине, не просыхавшей за лето и раскисавшей после первых же осенних дождей, стало трудно. Все подмечающий Писарь-Филь присоветовал ему комнатушку в избе пожилой, три года назад овдовевшей Марпы-Абезихи. В отличие от многих мужевских хозяек Абезиха была чистоплотной. В селе она слыла умелой свахой, мастерицей оплакивать невест на свадьбе, этим и кормилась. Одно время она еще шинкарила, ночь-заполночь у нее можно было раздобыть самогону. Несколько раз ее уличали комсомольцы, наказывал Совет. И она бросила это занятие еще и потому, что ее десятилетний сын Евдок, не по летам рассудительный и работящий, противился запрещенной торговле. Евдок рыбачил сетями по-взрослому и приносил нажитка почти как заправский мужик. Концы с концами они сводили. Куш-Юр поколебался немного и переехал, прикинув: коль Абезиха пускает его во вторую комнатушку, значит, напрочь рвет с прошлым.

Но только он сменил квартиру, и поползли по селу разговорчики: «К Эгруньке поближе перебрался», «Сваха – она и сводня, в избе и проосенничают и позимовничают, за рекой-то сейчас не помилуешься». Ходила еще байка, будто это Эгрунька упросила Абезиху заманить к себе Куш-Юра, приворожить председателя.

Писарь-Филь каждое утро выкладывал какую-нибудь нелепицу. При этом он шумно возмущался, в тайне тешился сплетнями, радовался: уж теперь-то председатель у него на крючке. Куш-Юр в конце концов отказался слушать Филины новости. От них у него что-то да накипало и оседало на душе, не давало покоя.

В селе, каким забором ни огораживайся, каждый знает о другом все. Секретов не бывает. Стало известно и про заречную встречу председателя с Эгрунью. Откуда – Куш-Юр ума не мог приложить. У поленниц, кроме их двоих, живой души не видал – птица разве пролетала. Переезжали они реку в ту и другую сторону порознь, в разное время, на берегу никто не встретился. Сама Эгрунь растрезвонила? А зачем ей себя ославлять? Нарочно все подстроено, чтоб его оплести? Если так, артистка она, натуральнее не сыграть. Может, мстила, что не поддался ей? У баб такое бывает…

Эгрунь ли тому причина или другое что – не разберешь. Но неприязнь к председателю в селе росла и из тайной переходила в открытую.

Как-то однажды Куш-Юр шел берегом. Он дивился спаду воды. Ведь к самой горе подступала, а сейчас отошла саженей на пятнадцать, если не больше. Будто место высвободила, куда лодки поставить. Рыбаки возвратились с лова, лодок этих выстроилось столько, что к воде не подойти. Как добрые послушные лошадки стояли они. Испытав на своих просмоленных боках хлесткую ярость обской волны, они теперь покорно ждали, когда их выволокут к самой горе, на зимнее стояние. Кое-кто из разворотливых хозяев уже сделал это. Их лодки лежали опрокинутые вверх дном, подпертые колышками… Речные труженицы устроились спать до весны. Но таких было мало.

Большинство односельчан еще перевозило сено с заречных лугов. Вездесущие мальчишки еще рыбачили с лодок. То и дело парнишки с радостными возгласами выдергивали из воды зеленобоких рыбешек. Щурогаи – молодые щучки – обильно расплодились к этой поре, хорошо ловились на приманку из кусочков рыбы, даже соленой. Юным рыбакам не мешало сено, рассыпанное при выгрузке и плывшее под удилищами. Ручонки у мальчишек иззябли, стали иссиня-красными. Иные стояли и сейчас босоногие, в рваных измокших штанишках, зубами пощелкивали, поеживались, а удили – азарт рыбацкий с малых лет – рыболовы.

Куш-Юр остановился поглядеть на мальцов, прислушался к их разговору, усмехнулся независимо-самостоятельному тону детей.

– Микулка! Петрук! Что вы знобитесь в этакую пору?! Лета не хватило вам? – окликнула тут двоих парнишек рослая зырянка. Она увязывала в лодке большую охапку сена, собираясь унести ее домой.

– А вам, тетка Малань, хватило? – с бойкой насмешечкой отозвался один из пареньков – белокурый, в вышарканной малице и таких же вышарканных бахилах.

– Сама-то не управилась с сеном, – солидно добавил второй, поменьше ростом, русоголовый. Он деловито насаживал приманку на самодельный, из проволоки, крючок.

Тетка Малань засмеялась, крикнула соседке:

– Смотри-ка! Зубоскалы какие у тебя…

Соседка прикрикнула на мальчишек:

– Ну, бездельники, попросите молочка, припомню, что не помогали матери сено таскать!..

– Мы и на щучках своих проживем, – важно ответил меньшенький.

На это Малань всплеснула руками:

– Ох и мальчишки в Мужах! Завольничали! Им слово, а они тебе – полный туесок.

Куш-Юр и не думал вступать в разговор, но мальчишки до того умилили его, что он громко их похвалил:

– Хорошие ребята! Боевые!

И будто спугнул всех. Мальчишки, пренебрежительно глянув на председателя, отвернулись, давая понять, что в его одобрении не нуждаются. Женщины, подхватив вязанки, заторопились в гору. Куш-Юр неловко потоптался, что-то невразумительное буркнул и побрел дальше.

2

В Совете его ждал Яран-Яшка. Сам, без вызова пришел. Одет парень был в чистую малицу, добротные сапоги, опоясан кожаным ремнем с ножнами. За лето скуластое лицо Яшки совсем почернело.

– Рассказывай, как промышлялось. Да присаживайся поближе! Рыбы-то много сдали? – вертя цигарку, спросил Куш-Юр как можно веселее и радушнее. Он не сомневался, что пришел Яшка к нему из-за сплетен об Эгруни.

– Маленько топыли, – негромко ответил ненец, не глядя председателю в глаза.

– Почему же маленько? У Озыр-Митьки да чтоб улов был плохой! Невод у Митьки лучше, чем у других, да и лишний пай он получал от ватаги. Так ведь?

Яшка наклонил голову. Говорить об этом ему, по-видимому, не хотелось.

– Что ж ты молчишь? Может, курить желаешь? Угощайся. – Куш-Юр пододвинул ненцу свой кисет.

Яшка не прикоснулся к табаку. Писарь-Филь громко скрипел пером и делал вид, будто его нисколько не интересует беседа председателя с ненцем. Потупив глаза, Яшка проговорил со вздохом:

– Тело есть. Прат послал.

– Какой брат? – не понял Куш-Юр. – Озыр-Митька, что ли?

– Ага.

– Ну и брат! Самый настоящий хозяин он, а ты батрак. Ты имеешь право получать с Озыр-Митьки надел за долгое батрачество. И мы поможем тебе по всем законам Советской власти. Понял?

Яшка гневно сверкнул глазами.

– Пошто так говорить! Какой я патрак? Я патрак нет! Моя том тама. Я тама вырос. Никута не уйту.

Филь уже не скрипел пером. Отложив ручку, он ловил каждое слово, сказанное Яшкой и председателем, и глаза его так и бегали с одного на другого.

– Женит тебя Митька на сестре и вовсе заарканит, – продолжал Куш-Юр. – Хочет ведь женить?

– Правта, правта, – в раскосых глазах Яшки сверкнула злоба. – А ты мне торога закрываешь. Ты! – Он ткнул пальцем в Куш-Юра, чтобы не было никакой неясности.

«Этого еще не хватало! – Куш-Юр покосился на Филя. – Ишь, уши развесил».

– Что ты, Яков! Наоборот, стараюсь, сколь могу, помочь и тебе и другим…

– Нет! Нет! Нет! Ты мне мешаешь! Торогу закрываешь! – Яшка вскочил.

Куш-Юр тоже встал, усадил Яшку на лавку, примостясь рядом, дружески обнял парня за плечи.

– Постой, постой, не горячись…

– Митька говорит – ты хутой человек, – не слушая его, продолжал Яшка.

– Для таких, как Озыр-Митька, я худой. А тебе – я друг.

Яшка скривил лицо.

– Какой труг? – Он снова вскочил, замахал руками. – Ты мне сватьба телать мешаешь! Пошто мешаешь? Пошто Эгруньку себе берешь? А?!

Куш-Юр ухватил Яшку за рукав малицы, снова усадил.

– Ты что мелешь, Яков? На что мне Эгрунька? Мы с ней тоже враги.

– Никакие не враги! – Ненец зло оскалил белые зубы. – Вы люповники! Эгрунька говорит. Она тебя люпит, ты ее люпишь… Чушой тевка любишь? Какой ты претсетатель! Тьфу!..

Куш-Юр уж и не знал, как вразумить разволновавшегося Яшку.

– Да успокойся, выслушай меня. – Он хотел взять ладонь парня в свои ладони, но Яшка отдернул руку:

– Нет! Слушать не хочу! Вчерась шум польшой пыл. Митька сватьба телать хочет, меня шенить. Эгрунька не хочет за меня. За тебя хочет. Ты мне торога закрыл. Зачем на чужой торога встал? Северный закон знаешь – нет? Терево на тороге свалилось, как ехать? Упрать надо! Вот так. Моя сказал все. Мась, конец! – выпалил он. Вскочил и выбежал, с силой хлопнув дверью.

3

Несколько дней спустя, в воскресенье, Куш-Юр отправился на лодке порыбачить.

Возвращался поздно вечером, один, греб несильно, думая невеселую думушку. Посреди протоки ему почудился какой-то шорох в прибрежных тальниковых зарослях. «Уж не утка ли?!» – Он пожалел, что не захватил ружья. В тот же миг раздался выстрел. Куш-Юра ударило, словно кинули в него горсть мелких камней. Он схватился за ушибленное плечо и оторопело крикнул:

– Эй, по человеку стреляешь! Сдурел, что ли?!

В ответ раздался второй выстрел, и крупной дробью ударило ему в грудь. Куш-Юр пригнулся, лихорадочно ощупал себя: малица не пробита.

Сердце его зашлось, зубы противно лязгали, и весь он покрылся липкой испариной. Не шальные выстрелы, в него метили!.

Куш-Юр замер, вжимаясь в лодку: пусть бандит подумает, что он ранен или убит. Знал, гад, где подкараулить – на самой середине протоки. Плыть дальше сейчас все одно что подставлять себя под выстрел, как мишень.

Его передернуло от ощущения полной беззащитности. С ним нет даже охотничьего ножа. А бандит может безбоязненно подойти, думая, что он мертв или ранен, прикончить его. Кажется, всплеснуло возле зарослей… Рывком выпрямившись, Куш-Юр рванул лодку вперед, и тут же о борт ее стукнули дробинки.

«Промахнулся! Пока перезарядит дробовик, дважды загребусь!» – пронеслось у него в мозгу, и он резко оттолкнулся веслами. Успел сделать не два, а четыре гребка, когда грохнул еще один выстрел. Но дробинки не достигли лодки – стрелявший или промахнулся в густевших сумерках, или лодка отплыла уже далеко.

Куш-Юр приободрился, но, пока не выехал из протоки, все пугливо озирался и вслушивался в шорохи.

И в открытой реке, и даже на берегу, в Мужах, его не покидала тревога. Кто знает, может, и за прибрежными амбарами, за стайками да банями таится сообщник стрелявшего?

Давно не был он под пулями и больше года как не испытывал никаких страхов – оттого и оружия не носил. Нервно дрожали руки, от внезапной слабости подкашивались ноги. Хорошо бы посидеть, передохнуть, но пустынный берег неприятен. Хотелось кинуть улов и поспешить домой, за оружием. Но подумалось, что к кривотолкам о нем прибавятся еще и насмешки над его рыбацкой неумелостью и незадачливостью: рыбак улова в лодке не оставляет…

Дома Куш-Юр достал наган, зарядил его. И отправился в Нардом в надежде застать там Вечку или кого-нибудь из комсомольцев, чтоб вместе с ними отправиться ловить стрелявшего.

Комсомольский секретарь был на гулянье.

В последнее время Вечка слегка охладел к Куш-Юру: сколько в селе бедняцких девушек, а председатель польстился на кулацкую дочку… Однако, услышав про выстрелы, загорелся желанием немедленно ловить бандита. Он вызвал еще двух надежных ребят, и вместе с Куш-Юром они стали обдумывать план действий.

Хотели отправиться на место покушения. Но передумали. Не станет бандит ждать их, уйдет на все четыре стороны. Но скорее всего – в село. Они поспешили на берег – караулить, кто пристанет. Прождали до глубокой ночи – и все напрасно.

Наверное, опередил их.

– Кто бы это мог быть? – гадали парни. И, перебрав всех подозрительных, решили: Озыр-Митька.

– Айда к нему! – предложил Вечка.

«Яшка! Яран-Яшка! – осенило Куш-Юра. Как это он раньше не догадался. Куш-Юру вспомнились слова: „Северный закон знаешь? Терево на тороге свалилось, как ехать? Упрать надо“. Ах, Яшка, Яшка, дурень ревнивый!»

– Сам Озыр-Митька не станет, – покачав головой, проговорил Куш-Юр. – Хитер. Не полезет, знает, что на подозрении. Другого кого натравит. Помощничка…

– Яран-Яшку? – в упор спросил Вечка.

Куш-Юр вздрогнул. Подивился сметливости комсомольского секретаря. И снова покачал головой, отвел подозрение.

Если бы кто-нибудь из селян застукал Яшку на место преступления, может, и поверили бы люди в его виновность. А забери его лишь по подозрению – пойдут по селу разговоры, соперника, мол, убирает. Охотник, да чтоб не уложил человека четырьмя выстрелами, – не поверят…

«Обошлось – и ладно. Черт с ним, с дураком. При случае втолкую ему», – еще раз подумал Куш-Юр.

Не понимая его колебаний, Вечка предложил:

– Пошли шарить по дворам! Найдем!

– Из-за одного гада село переполошим. Мало меня чернят? – решительно воспротивился Куш-Юр.

– А мы вроде бы самогонку ищем, – настаивал Вечка…

Но Куш-Юр не согласился. Поиски оставили до следующего дня.

Расспросы селян ничего парням не дали. Напасть на след стрелявшего им не удалось.

4

Прошла неделя.

В Мужи прибыл пароход с продуктами. На пароходе ехал инструктор укома партии, старый знакомый Куш-Юра. Когда-то они партизанили в одном отряде, а позднее не раз встречались на конференциях и совещаниях. Инструктор был лет на десять старше Куш-Юра, с густющей шевелюрой. Он любил порассуждать. В прениях выступал одним из первых. Речи держал обстоятельные, по нескольку раз просил продлить время. Куш-Юр давно не показывался в уезде и обрадовался встрече: все узнает, можно и не ездить в Березово. И не ошибся. Пока выгружали товары для мужевской мир-лавки, инструктор выкладывал Куш-Юру новости.

Новости были сногсшибательные. Шапка Куш-Юра то и дело перемещалась с уха на ухо, со лба на затылок и обратно.

И раньше он слышал про нелады среди уездных и волостных руководителей. Один выше другого себя ставит. Теперь еще и кляузы развели. Березово на Обдорск жалуется, Обдорск на Березово. Грехи друг у дружки выискивают. А дело страдает. Целые стада оленей, отобранные у богачей, в тундре растеряны. Десятки тысяч голов. Кое-кого за это в тюрьму упекли.

Некоторых из арестованных Куш-Юр хорошо знал. Он высказал сомнение в их виновности: уж самое большое – недоглядели за кем-то, но чтоб умышленно сгубили – такого быть не может. На это инструктор, поправив очки в железной оправе, безапелляционно заметил: «То ли, другое ли – одинаково подрыв Советской власти. Гладить по головке нельзя!»

«Какой, однако! Дойди до его ушей сплетни про меня – тоже не погладит по головке! – подумалось Куш-Юру. Ему стали вдруг неприятны инструкторовы усы, которых тот прежде не носил. – Что за моду выдумал – сам на себя не похож».

А словоохотливый инструктор, подкручивая усики, уже следующую новину обсказывал.

Наконец-то начнется на Обском Севере чистка партии. Откладывали, откладывали, но пришла пора. Создаются комиссии. Известны фамилии некоторых ее членов. «Достанется мне на орехи!» – опять подумалось Куш-Юру.

Но и эта новость была не самой захватывающей. Дальше инструктор рассказал совсем неожиданное – про новую экономическую политику. Незнакомые слова «нэп», «нэпман» – легко вплетались в его речь. Слушая рассказ инструктора о том, что частные магазины и рестораны уже пооткрывались в центре России и даже в губернии. Куш-Юр скреб в затылке. Вот как народу такое объяснить?! Народ не отголодовал, а новоявленные буржуи расшиковались. Задача.

Но инструктор не давал опомниться, сыпал дальше. Наверное, в последний раз доставляют продукты для распределения по едокам. С нового года, может, и раньше, будут продавать их в магазинах. «Надо учиться торговать», – сказал Ленин.

Понимая растерянность Куш-Юра, инструктор сказал задумчиво:

– Нэп, брат, всерьез. Сейчас другого выхода нет. От Сибкомнаца директиву ждем…

И еще была новость: всю пушнину теперь будут сдавать государству! Государство свои фактории откроет. Частных лиц за скупку меха – в тюрьму.

– Дело! – одобрил Куш-Юр. – Но охотник меха за спасибо не понесет.

– Товары завезем! С заграницей торговлю начали. Карскую экспедицию снарядили. Пушнину продадим, товаров закупим.

– Ну-у! Это здорово. Если так, охотник сам к нам потянется. Прихлопнем спекулянта!

– Смотри дров не наломай! Торговца от спекулянта отличай, – забеспокоился инструктор.

– Разница велика ли?

– Директива ясная: кто в открытую торгует – не спекулянт…

– Хоть три шкуры дерет?

– На то торговля… Вот кто товары припрятывает, не желает нашей власти помогать – без пощады к ногтю!

Инструктор расстегнул кожанку, достал из накладного кармана потрепанного френча тоненькую брошюрку, показал Куш-Юру.

– Ленина «О продналоге» читал?

– Краем глаза на семинаре видал.

– Э-э, что ж ты! Каждый день заглядывай, как в настольную книгу.

– Рад бы! Да от вас разве дождешься какой книжки, – огрызнулся Куш-Юр, задетый назиданиями.

– Ну-ну! Бери! У меня еще одна с собой.

Куш-Юр спрятал книжечку под малицу.

– Завтра сходка у нас, расскажу.

Вечером, после выгрузки, собрался сельсовет утвердить нормы выдачи. Докладывал Биасин-Гал. Был он, как показалось Куш-Юру, навеселе. Высказанное Куш-Юром предположение, что продукты вскоре уж не придется распределять по нормам, Гал встретил недоброжелательно, с озлоблением.

«Ну вот и делай из него торгаша!» – подумал с досадой Куш-Юр.

Заканчивая заседание, он счел нужным указать Биасин-Галу:

– Ты что-то часто стал мух давить. В словах невежлив.

Гал ощетинился:

– Кому какое дело? – веко правого глаза его запрыгало в нервном тике.

– Нет уж, извини-подвинься. Место у тебя такое, что чище девяносто шестой пробы ты должен быть. Лишней крошки взять не смеешь. С чего пьешь?

– Сам знаю…

– Коли знаешь, и нам сказать должен.

Гал затрясся:

– Без этого мне – на крюк или ножом! – Он полоснул рукой по горлу.

У Куш-Юра желваки заходили. Он сказал сочувственно, но строго:

– Все так. А позволить не можем… Права не имеем. Вот чистка будет, чикнут тебя, – сказал, не подумав, что слово «чикнут» напомнит Галу его трагедию – убийство жены.

– А с дочкой контры путаться право имеешь? – вышел из себя Биасин-Гал. Губы его затряслись, покрылись пеной. – Солдатскую вдову потопил, а кулацкую потаскуху выволок. Ублажаешься с ней за рекой.

– Что мелешь-то! Пьян, так не ходи на сельсовет! Хуже бабы! – И, обращаясь к членам Совета, проговорил: – Чепуха все! Ну, встретились за Юганом. Не было между нами ничего такого… И не спасал ее для свиданий…

А Гал, перекрывая Куш-Юра, пузырился дальше:

– Ты попрекаешь меня! Горем моим меня коришь! А я грех свой искупил! Заговор контры раскрыл! А ты?!

Куш-Юр вскочил, содрал с головы шапку, хлопнул ею по столу.

– А я?! А знаешь ты?! – задыхаясь от гнева, он пригнул голую свою голову. Горькая обида душила его, не давала выговорить рвущиеся из груди слова. Прохрипев что-то невнятное, он снова нахлобучил шапку, грохнулся на скамью. Гнев постепенно угасал, на смену ему приходили неловкость и недоумение. Что это он? Такого с ним еще не бывало. Нельзя так. Помнить себя должен – в партии пораньше Гала и как-никак председатель… «А если председатель, так пусть и плюет каждый?» – снова было загорелась обида. Но он овладел собой, подавил раздражение.

– Не имел я намеков на тебя, – выдавил медленно, тяжело. – Не дело нам промеж себя раздорить. Не дело и поклонов себе ждать. А спрос с каждого из нас будет. На службе мы. Значит, лица государственные.

Биасин-Гал тоже немного отошел. Жалея, что наговорил через край, попрощался и ушел.

Недовольный собой, давешней своей вспышкой, Куш-Юр по дороге домой устало размышлял. Этак и самому недолго биасином прослыть. Нехорошо вышло. Как петухи, схватились при народе. Завтра трезвон пойдет по Мужам. Конечно, если бы вздорная баба сболтнула, он и головы не повернул бы, а то свой товарищ… Да, пожалуй, и бабью болтовню пора оборвать…

Куш-Юр шел, прислушиваясь ко всякому шороху. Не мог он отделаться от тревожного беспокойства, возникшего после покушения на него.

Оттого чуть ли на насмерть напугало его что-то мокрое, липкое, заслонившее вход в избу. Невольно вздрогнул и отшатнулся, потом протянул руку и нащупал мокрые сети. Днем их не было. Наверно, Евдок вернулся с рыбалки, важан развесил.

Обогнув вешала, Куш-Юр нашарил руками щеколду-вертушку, которой запирались сенцы. Стараясь не шуметь, ничего не зацепить, вошел в избу и у порога снял грязные сапоги.

– Дядя Роман, там на столе тебе простокваша, суседка принесла, – сказал Евдок. Он уже улегся спать но лавке.

– Спасибо, – шепотом поблагодарил Куш-Юр и, проходя на цыпочках мимо подростка, дотронулся до него рукой. – Каков улов, рыбак?

– Маленько добыл. Завтра уху поедим, – ответил парнишка с достоинством.

– Молодец. Спи. Отдыхай.

Наскоро поужинав при малом свете, Куш-Юр выкрутил фитиль в лампе поболее и раскрыл книжечку, подаренную инструктором. Но столько было за день впечатлений, что он не мог сосредоточиться на чтении и, полистав брошюру, отложил ее до утра. Потом погасил лампу, лег на узкую деревянную кровать.

За окном шумно хлестал дождь.

«Ну и погода! – вздохнул Куш-Юр. – Ладно, что все вовремя выгрузили да в склад сложили… Так-то Биасин-Гал мужик ничего, надежный, сохранит. Но кладовщик – не более… Да-а… Изведет себя Гал, и не спасешь… Выпала ему судьбинушка… А льет, ну и льет!.. Может, вода малость поднимется. Без этого катер-то в Вотся-Горт как погонишь! Небось ругают меня, натрепал с три короба. Если катер не пройдет, нарочного пошлю, пускай каюк пригоняют – до самого ледостава к ним не подступишься… Зря забрался на остров Гриш. Поди, и сам чувствует, да не признается… Может, еще разок съездить к ним, поглядеть, потолковать. С Сандрой хоть переглянуться… Эх, Сашка, Саша! И самой, чай, не сладко, и мне не жизнь… А та, отрава… Яшка врать не стал бы. Замуж захотела… Вот нечистая сила! Только этого недоставало. Большевик с контрой породнился. Красота!.. За окном ливень припустил – льет пуще прежнего. Прибавит грязи. Сам черт ноги покалечит. Что-то делать надо. Тротуары хоть бы зачинил каждый хозяин. На сходке завтра вопрос поставлю… – Но мысль на этом не задержалась, назад вернулась. – Озыр-Митьке сейчас выйдет полное уважение… Торговец… Мастер он мошну набивать… А может, Эгрунь и вправду любит, к нам тянется? Мало ли что отец… Да нет, пускай вперед докажет себя. От своих пускай уйдет, пользу народу сделает… Тогда уж Яран-Яшка верняком на мушку возьмет, не промахнется… Был бы он чуток ближе – и лежал бы сейчас товарищ председатель под сырым холмом. Зря, однако, не допросил его. Искры на глаз так и сыплет. Шальной. „Северный закон“. Пока дерево не уберет – не успокоится. В оба за ним глядеть надо…»

За окном в ночи продолжал шуметь дождь. Порывы ветра швыряли в стекло дождевые струи. И Куш-Юр подумал: «Как из пулемета лупит». Может, из-за этого сравнения ему показалось, будто за окном чвакают чьи-то ноги.

«Уже и блазнит», – усмехнулся он и улегся поудобнее. Но тут чьи-то пальцы, похоже, заскребли по стене, по наружному подоконнику. Куш-Юр вскочил, прислушался: нет, не блазнит, за окном кто-то есть.

«Яшка!» – Куш-Юр схватил наган и юркнул к простенку рядом с окном.

Снаружи кто-то, по-медвежьи сопя, шоркал по стеклу, вроде бы лапой. На Яшку это было не похоже. Яшка, пожалуй, крался бы, как рысь. Кого другого подбили?

Куш-Юр взвел курок.

«Давай, гад, сунься! Обратно не уйдешь!»

Неизвестный осторожно постучал в окно. Стук повторился громче, настойчивее.

«Вызывает, выманивает меня поближе». – Куш-Юр стоял не шевелясь. Но когда неизвестный забарабанил по крестовине рамы, не выдержал, рявкнул:

– Кто ломится?

Будто испугавшись, стучавший что-то промычал недовольное и торопливо зачавкал по грязи.

«Не уйдешь!» – Куш-Юр распахнул окно и, в чем был, выпрыгнул в темень и дождь.

Крупная темная фигура маячила впереди.

– Эй, кто ты? Что надо! – нервно окликнул Куш-Юр.

Неизвестный испуганно кинулся к забору, но угадил в висящие сети, с ходу стянул их на себя, запутался и, падая в грязь, с треском сломал вешала.

Разбуженный шумом, на порог выбежал Евдок.

– Дядя Роман, где ты? Что случилось? – крикнул он хрипловато.

– Да вот я! Кто-то в окно к нам лез, в твою сеть запутался, вешала сломал.

Евдок по-взрослому выругался. Вдвоем с Куш-Юром они кинулись к вешалкам. Навстречу им из грязи поднялся грузный, плечистый человек.

– В сеть запутался, якуня-макуня!

– Эль? – удивился Куш-Юр. И встревожился: – Откуда ты? Что случилось? – Раз ночью Гажа-Эль пришел, знать, беда…

– Эх, тоже мне… Сети порвал, поди. Пьяный, чай, как всегда! – захныкал Евдок.

Но Куш-Юр перебил его:

– Эль, да говори хоть, что у вас там стряслось-то?!

– Да, ничего, – стряхивая грязь, заговорил наконец Гажа-Эль. – Приехали мы, ну я и поспешил к Марпе… за сугревом, с дороги…

Евдок перебил его сердито:

– Мамка не варит боле! Не знаешь, что ль?

– Ах, ты вот зачем! – повеселел Куш-Юр. – Кто да кто приехал? Гриш?

– И Гриш! И Мишка! И бабы. Да почитай все…

– И Сандра? – вырвалось у Куш-Юра.

– Сандра – не. Сторожить да нянчить с Германцем осталась… Ах, беда! Так нет, значит, не варит? А ты квартируешь у Абезихи? Ну, тогда я пошел отсуль. Вот, якуня-макуня!..

Только сейчас Куш-Юр почувствовал, что до костей промок и босые ноги коченеют. Он вбежал в избу, пряча наган под мокрой исподней рубахой, довольный, что никто не видел при нем оружия. Закрыв окно и стянув с себя белье, он обтерся досуха полотенцем, забрался под одеяло, зябко поеживаясь. Хотелось скорей согреться и уснуть.