Текст книги "Живун"
Автор книги: Иван Истомин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)
– Завтра? – не выдержал отец. – Это как же так, сынок? Мы что, для тебя ничего не значим? Нельзя было посоветоваться с нами, с родителями? Плохо это, так я думаю.
А старая Хадане отошла на свою половину и тихо-тихо заплакала.
Алет сокрушенно развел руками:
– Вот беда. Как же быть?
Они долго молчали, погруженные в невеселые мысли. Алет еще несколько раз повторил вслух: «Как же быть? Как же быть?» Видно было, что он действительно растерялся и не знал, что же ему делать, как поступить. Никогда не было такого случая, чтобы родители так решительно восставали против него.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Я подумаю, посоветуюсь с людьми. Мне не хочется огорчать вас, а потом страдать, мучиться из-за этого. Я же люблю вас, сами знаете.
– Вот это другое дело, – оживился Ямай. – Конечно, все хорошенько обдумать надо.
Хадане тоже заговорила:
– Ты любишь нас, милый сын, а мы любим тебя. Ты у нас единственный, вся наша надежда и опора.
Алет направился к умывальнику.
– Обедать-то скоро будем?
– Сейчас соберу, – мать легко поднялась и принялась хлопотать возле низенького столика.
Отец весело воскликнул:
– Верно, давно пора обедать. Ведь и вода иногда заволнуется, да опять успокоится.
Обед прошел почти что в молчании. Старик пытался завести беседу про разные дела, но разговор почему-то никак не клеился. Алет сидел и думал: «Ну как же быть? Где найти выход?»
После обеда он надел малицу и счистил снег возле чума, а потом незаметно куда-то исчез. Может, к своей невесте убежал? Кто его знает. Они давно не виделись, поди, соскучились.
* * *
Алет вернулся вечером какой-то странный: с родителями разговаривал рассеянно, отвечал невпопад и вызывал у них смех. Он помог матери приготовить ужин и попросил сварить еды побольше и повкусней.
«Соскучился по домашней еде, – решила Хадане. – Да и проголодался, видно».
Перед ужином пришел к Тэседам учитель Максим Иванович. В чуме все обрадовались его приходу.
– Зашел навестить, – сказал, поздоровавшись, Максим Иванович. – Давненько не был, все некогда, а ведь мы друзья с вами.
– Как же, как же! – ответил старик.
Максим Иванович спросил стариков про их здоровье и жизнь.
– Нам лекарь Калина Палона болеть не разрешает, – шутил Ямай и пригласил гостя сесть рядом. – Наши стариковские кости, верно, другой раз ноют, да уж, видно, так должно быть.
– Болеть не надо, – сказал гость.
Старик засмеялся.
– Вот и ты не велишь. Как тут будешь болеть?
Максим Иванович тоже засмеялся, потом сказал:
– Красивая у тебя трубка.
– Сын в подарок привез, а старухе – шаль вон какую, – с гордостью сообщил Ямай.
– Молодец. Значит, не забыл о своих родителях. Теперь с сыном вам еще лучше будет. Скучали без него? – Гость сидел на оленьей шкуре, скрестив ноги совсем как ненец.
– А как же, скучаем – о тундре, об оленях тоже очень скучаем. – Хадане накрывала на стол.
– Я каждую ночь тундру и оленей во сне вижу, – вмешался Ямай. – Как их забудешь? Их никогда не забыть. Всю жизнь в тундре с оленями кочевали. Своих-то оленей у меня не было. Недаром ведь фамилия у нас Тэседа – Безоленный. Раньше мы со старухой у богача оленщика Хороли батрачили, его оленей пасли. Ты, Максим Иванович, помнишь, сам ведь помогал нам уйти в колхоз. Теперь у меня оленей не меньше, чем у богача Хороли: десять тысяч голов в колхозе. А нас от них оторвали, в поселок привезли. Разве это хорошо? Это шибко плохо, так я думаю.
Алет не вмешивался в разговор. Он помогал матери: наколол и принес дров, подложил их в печь, нарезал хлеб.
– Да? – в ответ старику сказал учитель. – Не зря привезли в поселок колхозников, отец, не зря. Настало время переходить на оседлую жизнь, с кочевкой кончать надо.
– М-да… – промолвил старик.
Хадане пригласила всех к ужину.
– Подвигайся к столу, Максим Иванович. Старуха хорошее жаркое приготовила, – пригласил Ямай.
А жаркое и верно оказалось на славу. Учитель попробовал и сразу же похвалил хозяйку. Та легонько вздохнула:
– Когда-то умела готовить хорошо. Теперь уже силы у меня мало. Скоро совсем не будет.
– Надо молодую хозяйку взять. Ведь Алета-то, пожалуй, и женить уже пора. Невеста у него есть, кажись, неплохая – Сэрне Лаптандер, – сказал гость, беря ложкой из глубокой сковородки жирную оленину. – Вот перейдете в свой дом, жените Алета и тоже начнете помогать колхозу.
– Чем? – Ямай уставился на гостя, держа на ломтике хлеба кусок жаркого.
– А вот чем. У молодых появятся дети. Когда Алет с женой уйдут на работу, вы будете нянчить внучат – вот и ваша помощь колхозу! И тогда уж скучать вам будет некогда.
– Верно, верно. Правдивое слово дороже денег, – старик хотел было еще что-то добавить, но осекся и виновато посмотрел на жену.
На минуту все замолчали. Хадане, опустив голову и по-стариковски медленно пережевывая пищу, задумалась. И вздохнула:
– Страшно в дом переходить.
– Бояться не надо, – продолжал учитель. – Теперь в какой колхоз ни придешь, везде переходят на оседлость. Значит, весь народ тундры пойдет по этой дороге, и отставать не следует. Вот скажи, отец Ямай, если от стада олень отстанет, что с ним будет?
Старик не задумываясь ответил:
– Может в чужое стадо попасть, может потеряться, одичает, и в свое стадо его уже не пустят.
– Так же и с людьми бывает. Помните Тяпку Яунгада? Он ведь батрачил у Хороли и, как верный пес, остался служить своему хозяину, когда все в колхозы объединялись. А потом один с женой кочевал по тундре со своими оленями. И чем все это кончилось?
Ямай поднял седую голову.
– Тяжело пришлось Тяпке, ой как тяжело! В колхозе мы хорошо жить стали, тогда Тяпка в колхоз стал проситься. Наверное, думал, он умнее нас. А мы его в колхоз не хотели принимать.
– Почему?
Старик Ямай пожал покатыми плечами:
– А как же иначе? Он колхоз поднимать не помогал, на готовое пришел. Ну потом, верно, приняли его, жалко стало: бедняк все-таки, да и темный был, совсем темный. Слепой, глупее животного.
Учитель положил ложку на столик и, вытирая носовым платком жирные губы, продолжал рассказывать:
– Через несколько лет в тундре люди будут богато жить. Зайдешь в дом ненца и удивишься: яркий свет горит, радио играет, и молодые и старики – все веселые, жизнерадостные, одеты хорошо. Одни сидят – книги, газеты читают. Другие спорят. Не по-плохому, а по-хорошему спорят: не знают, что купить на заработки. Один говорит: «Надо всей семье по новому костюму купить и по красивой малице сшить». Другой говорит: «Надо на эти деньги всей семьей в Москву съездить, Москву посмотреть». Откуда у них столько денег? Вот откуда: колхоз-то теперь оседлый, все колхозники заняты работой, у всех заработанного много. А в доме Алета лучше всех: он же заведующий зверофермой, одних черно-бурых лисиц полтысячи! Доход-то какой колхозу! «Ну, как живешь, Алет?» – спросишь его. «Очень хорошо живу, – ответит Алет, – детишки растут, все здоровы. Плохо только – стариков нет». – «А где они?» – «Да они в чуме живут, – скажет Алет, – не захотели со мной в доме поселиться, в тундру уехали, одни со своими оленями кочуют. Теперь просятся в дом, а народ не велит принимать, колхозники говорят: „Они нам оседлую жизнь строить не помогали, все ругали нас, себя умнее нас считали. Теперь на готовое идти хотят. Пускай помучаются, как Тяпка…“».
Старики сидели опустив головы.
Ямай взглянул на жену, затем посмотрел на пустую сковородку на столе и спросил старуху:
– А чай почему не подаешь?
Хадане с накинутой на плечи клетчатой шалью сидела притихшая. Она, казалось, даже не слышала слов старика. Алет, вертя в руке ложку, сияющими глазами смотрел на учителя, словно только это и хотел слышать от него. Когда Ямай упомянул о чае, Алет посмотрел на стол и убрал лишнее. Старуха будто очнулась и с какой-то особой расторопностью начала разливать крепкий, ароматный чай.
Горячий чай пили со сгущенным молоком, лепешками и мороженой морошкой. Алет сидел, то и дело поглядывая на учителя, будто ожидая от него еще чего-то.
После ужина, вдоволь наговорившись, Максим Иванович вдруг сказал:
– Да, чуть не забыл. Ваш друг Вэрья обижается на вас.
– Обижается? За что? – изумились старики.
– «Когда, говорит, в чуме жил, Ямай и Хадане навещали меня, а теперь совсем не заходят. Наверно, сердятся, что в доме живу». – Гость поднял голову. – Он ведь всех старше в колхозе, надо уважать его. Вы говорите, вам вдвоем скучно, а Вэрья весь день один сидит. Нехорошо так делать, очень нехорошо. Зашли бы к нему.
Старики молча переглянулись.
– Что верно – то верно, нехорошо получается. – Ямай выбил из трубки пепел, снова набил ее табаком.
– Надо сходить к нему, – заговорила старуха, – а то умрет старый человек, так и не попрощаемся.
– Конечно, – поддержал сын. – Вы бы посмотрели, как у них хорошо в доме.
Старики снова переглянулись, – значит, сын уже побывал у невесты.
Максим Иванович посоветовал старикам побольше быть с народом: пройтись по поселку, посмотреть, как колхозники строят дома, поговорить с ними, зайти в контору, там всегда людно, побеседовать с молодыми охотниками, оленеводами, помочь им своим советом.
Поговорив еще немного, Волжанинов стал собираться домой.
– Теперь буду знать, что старики Тэседы здоровы и живут хорошо.
Хозяева уговаривали его посидеть еще немного, но учитель задерживаться больше не мог. Ему вечером предстояло проверить целую стопку ученических тетрадей и подготовиться к урокам.
Максим Иванович, пожимая руки старикам, опять словно вспомнил:
– Да, а дом свой видели?
– Я видел, – ответил Ямай.
– Ну и как?
– Ничего, хороший дом, красивый, так я думаю.
– А хозяйка видела?
Старики промолчали. За них ответил сын:
– Не видела еще.
– Вот это нехорошо, – осудил гость, держа в руке пыжиковую шапку-ушанку. – Надо посмотреть, все ли добротно сделано, так, как надо, может, где недоделки есть.
Старики опять переглянулись и вздохнули.
Волжанинов стоял одетый в тюленью тужурку и чуть не доставал головой до шеста чума. Он легонечко потрогал рукой длинные, свисающие почти до плеч белые волосы Ямая и, встретив его взгляд, промолвил:
– В косы надо заплести. Почему распустил волосы?
– Зачем в косы? Стричь надо, – засмеялся старик. – Некому было, теперь Алет приехал, пострижет.
Учитель еще раз пожелал старикам доброго здоровья и стал прощаться с Алетом. Тот, крепко пожимая руку Максиму Ивановичу, благодарно взглянул ему в глаза.
Гость весело подмигнул:
– Ничего, молодой зверовод, все будет в порядке.
* * *
На следующее утро Алет опять собрался куда-то.
– Не хочешь побыть с родителями! – заметила мать.
– Дел много, – ответил сын и как бы между прочим напомнил: – У Вэрьи не забудьте побывать сегодня.
– Не свататься ли посылаешь? – Хадане с чуть заметной улыбкой взглянула на сына.
Алет тоже улыбнулся, но отвел глаза.
– Не обязательно свататься. Максим Иванович советовал вам навестить старика.
– Сходим навестим, а сватать Сэрне подождем. Верно, старуха? – отозвался Ямай.
После ухода сына старики занялись домашними делами и лишь перед обедом начали собираться к старому Вэрье. Приоделись получше: Хадане – в добротную меховую ягушку – шубу, в кисы с узорами и в новую клетчатую шаль, а Ямай – в новую малицу и тоже в кисы с узорами. Палку-трость на этот раз взяла в руки жена. Старик решил обойтись без палки. Он чувствовал сегодня себя бодро. После вчерашней беседы с Максимом Ивановичем старуха казалась добрее, от этого на душе у Ямая сделалось легче – надоело слушать бесконечные споры, ругань жены.
Хадане поставила на печку приготовленный для сына обед, и они вышли из чума. Солнце, красное, как прозрачная чаша с брусничным соком, висело низко над тундрой, не в силах подняться выше, словно привязанное невидимым арканом к земной спине – горизонту.
Поднявшись на горку, старики оглянулись на свой чум и пошли гуськом по дороге, ставшей уже улицей. Вскоре они поравнялись со своим домом, и Ямай остановился:
– Смотри, старуха, вот наш дом!
Хадане, не оглядываясь, продолжала ковылять по дороге и даже чуть ускорила шаги, будто старалась скорее уйти от опасного места. Ямай еще раз окликнул ее, Хадане опять не остановилась, и старик, махнув рукой, пошел за ней.
Дом, где жил Вэрья, был таким же новым и аккуратным, как и их дом. Подойдя к крыльцу, Ямай и Хадане старательно выбили снег с меховых кис, потом поднялись по ступенькам и стали шарить по двери, ища скобу. На шорох выглянула Сэрне и радостно воскликнула:
– Ой, это вы! Входите, входите, пожалуйста!
Девушка широко распахнула дверь, и старики вместе с клубами морозного воздуха ввалились в дом.
– Ани торово, – поздоровались они и по очереди подали Сэрне руку. Потом поинтересовались, дома ли дед Вэрья.
– Дома, дома, куда же он пойдет, совсем уж слабый стал. – Сэрне попросила гостей раздеться и пройти в комнату.
Ямай и Хадане разглядывали девушку, будто впервые видели ее. Уж очень хорошенькой показалась она им на этот раз. Сэрне двадцать лет, она стройна и подвижна, с румяным овальным лицом и ясными карими глазами. Мягкие темно-русые волосы ее подстрижены чуть пониже ушей и зачесаны назад. В синей шерстяной юбке, в джемпере и мягких меховых бурках-сапогах, отороченных белой заячьей шкуркой, Сэрне выглядела нарядной.
Девушка заметила пристальные взгляды стариков, смутилась и стала рассказывать, что брат и сноха на работе, а дома она и дедушка. Сэрне помогла гостям раздеться и повела их в комнату. Гости оказались одетыми тоже нарядно – Хадане в бордовое шерстяное платье, а Ямай – в зеленую вельветовую куртку с замком-молнией. Сэрне подумала, что старики пришли сватать ее, и густо покраснела.
– Дедушка, гости пришли, – громко позвала она, войдя в комнату.
Старик Вэрья сидел у стола, поставленного в простенке между окнами, читал или рассматривал какую-то большую бумагу, расстеленную на столе. Он даже не шевельнулся.
– Совсем плохо слышит, – пояснила Сэрне и, подойдя вплотную к старику, еще раз громко сказала ему о гостях.
Вэрья поднял голову, приложил ладонь к уху, посмотрел на внучку. Сэрне взглядом показала чуть в сторону, и тут только он увидел гостей.
– А-а, старые знакомые пожаловали, оказывается, – обрадовался Вэрья и, тяжело поднявшись, сделал шаг навстречу Ямаю и Хадане.
– Ани торово, ани торово! – стали они горячо здороваться.
– Пришли проведать тебя, давно не виделись, – сказал Ямай, держа в зубах новую трубку.
Вэрья закивал остриженной под ершик пепельной головой.
– Знаю, знаю, сын приехал. Это хорошо.
Гости переглянулись. Сэрне поспешила объяснить деду:
– Гости говорят: пришли навестить тебя. Слышишь? Навестить!
– А-а, это тоже хорошо, – опять закивал старик и показал на ухо: – Маленько плохо слышать стал. Присаживайтесь, гости, присаживайтесь.
Сэрне тоже стала приглашать гостей сесть, показала на стулья, табуретки. Хадане хотела было опуститься на оленью шкуру, постеленную на полу перед кроватью, но Сэрне взяла ее под руку и заботливо усадила на стул. Ямай примостился на табуретке рядом с женой.
– Очень рад, что не совсем еще забыли меня, – улыбаясь, сказал Вэрья и занял прежнее место у стола.
Старик был в коричневой фланелевой толстовке, в просторных черных брюках, а обут в меховые чулки-чижи. Безбородое лицо со множеством глубоких и мелких морщинок еще сохранило тундровый загар и даже сейчас казалось свежим.
Завязался непринужденный разговор о житье-бытье, здоровье, самочувствии и, конечно, о новом жилище. А потом пошли осматривать дом. Он оказался чистым и светлым: стены побелены, на окнах – белые, как свежий снег, занавески и шторы, на столах – клеенки и скатерти, в обеих комнатах – деревянные, покрашенные охрой кровати. Они заправлены байковыми одеялами и с грудой подушек в цветастых наволочках. На стенах портреты, в углу одной комнаты этажерки с книгами и даже большие, выше тундровых кустарников, цветы, а на сундуке швейная машина. На кухне чисто, опрятно, на стене полки для посуды, на полу кадка для воды.
– Совсем как у русских или зырян, – сказала Хадане, когда гости и хозяева вернулись в первую комнату.
– Хорошо теперь у нас, – с гордостью похвалился Вэрья. – И все это благодаря внучке Сэрне. Умеет она по-новому жить и сноху приучила. Недаром Сэрне в Салехарде училась, культработницей стала. Верно, внученька? – Вэрья нежно, по-родительски коснулся рукой Сэрне.
– А как же иначе, дедушка? Коли в дом перешли, надо жить культурно. Я и в стенгазете пишу об этом. – И Сэрне показала на большую бумагу, лежавшую на столе.
Вот что! Оказывается, на столе стенная газета! Сэрне пояснила, что в красном уголке все время люди. И там неудобно оформлять газету, поэтому она принесла работу домой. Этот номер посвящен переходу на оседлость, в ней много критических заметок и карикатур. Сэрне прочла вслух несколько заметок, показала смешные рисунки. Старики вдоволь посмеялись над колхозниками, которые отлынивают от участия в строительстве колхозного поселка.
– А вот тут, – Вэрья показал корявым пальцем на пустое место в газете, – Сэрне напишет мои слова, а внизу я поставлю свою тамгу.[3]3
Тамга – родовой знак.
[Закрыть] Верно, внученька?
– Обязательно напишем, как же, – кивнула головой Сэрне.
– Это о чем же будут твои слова? – спросил Ямай.
Сэрне объяснила, что многие суеверные колхозники отказываются жить в домах. Дедушка тоже не сразу бросил чум, а теперь ему очень нравится жить в доме. Вот он и хочет написать об этом в стенгазету.
– Я сам бы не догадался, – медленно заговорил старик. – Это внучка додумалась. Она считает, что от моих слов будет большая польза. Умная у меня внучка, – Вэрья опять нежно коснулся девушки.
Сэрне бросила взгляд на деда:
– Зачем хвалишь меня? Даже неудобно… Ну, я пойду обед готовить. Гостей-то надо угостить. А вы тут беседуйте. Хорошо?
– Иди, иди, готовь скорее, – Вэрья легонечко подтолкнул внучку к двери на кухню.
Гости не стали отказываться от угощения и уговаривать хозяев не беспокоиться. Северяне народ гостеприимный, они все равно не отпустят гостя, прежде чем не накормят и не напоят его.
Когда Сэрне ушла, Ямай спросил хозяина дома:
– Ты что же, не веришь больше нашим поверьям?
Вэрья ухмыльнулся, почесал затылок и, потирая ладонью меховые чулки-чижи на колене, негромко ответил:
– Может, иногда верю, иногда – нет. Раньше шаман говорил: «Ненцам мыться нельзя, кожа будет тонкой. Зима придет – сразу замерзнешь». А мы, дураки, верили, в баню не ходили, даже не умывались. Теперь в колхозе баня есть, кто хочет – в баню ходит. Я тоже стал часто в баню ходить. Мыться там шибко хорошо. Вы ведь тоже в баню ходите, сами знаете. Старым людям в баню ходить обязательно надо, кости погреть, чтобы они мягче стали и болеть перестали. Я когда в баню схожу, ой как хорошо становится! Дышать легче и уши лучше слышат. Наверное, чуть-чуть моложе становлюсь.
И все трое засмеялись. Ямай и Хадане добавили, что после бани и сон крепче и спокойнее.
Вэрья сидел, облокотясь на стол и держа ладонь возле уха.
– Или вот другое дело взять, – продолжал он. – Когда в дом вселялись, я так думал: «Теперь, наверное, скоро умру. Чем я дышать буду? В доме воздуху мало. Над головой потолок, землей засыпанный, мокодана нет, кругом окна, недобрые духи беспокоить будут». Напрасно так думал. В доме воздуху больше, чем в чуме, тепло и света много. Злые духи и болезни в дом не придут. Я теперь реже болею, лучше слышать стал…
Ямай повернулся к старухе:
– Вот видишь! А ты все говоришь…
– Не мешай человеку рассказывать, – перебила его старуха.
– Если машиной лечить будут, может, совсем вылечусь. – Вэрья говорил тихим голосом, задумчиво глядя на Ямая.
– Что это за машина? – поинтересовался Ямай.
Вэрья поднял голову, пожал угловатыми плечами:
– Не знаю. На днях ребятишки из школы прибежали, говорят, учитель им сказал: в Салехарде, в доме лекарей, есть машина, рентгент, что ли, называется. В ту машину человека поставят, посмотрят и увидят, где какая болезнь сидит. Может, и наш лекарь Калина Палона такую машину получит.
– Вот чудо-то, – не удержалась старуха.
– А ты говоришь… – опять начал было Ямай, но, заметив нахмуренные брови старухи, осекся и стал вертеть в руке блестящую трубку, словно хотел похвастаться ею перед стариком.
– Да, чудо настоящее, – подтвердил Вэрья. – И сколько таких чудес появилось на свете! Ой, много пришлось мне увидеть, много. Да ведь много лет я и прожил: всех пережил – братьев и сестер, сына, сноху, родителей Сэрне, теперь вот с внуком Хэмо в доме живу. Вот до чего дожил! – Задумавшись, подперев голову ладонью Вэрья закрыл глаза и стал рассуждать вслух: – Иногда думаю: вот день настанет, и я в царство Неизвестности попаду. Родные, знакомые будут меня там спрашивать, как в этом мире люди живут. Я им расскажу про колхозы, пароходы, самолеты, спутники, про лекаря да про машину, которая все болезни в человеке видит. Расскажу им и про то, как ненцы в домах живут. Однако не поверят, ни за что не поверят! Скажут: «Ты, Вэрья Лаптандер, без меры много жил, совсем ум потерял». Эх, что они знают! Вот теперь бы жить-то!..
– Да-а, теперь хорошо жить, – закивал головой Ямай.
– Вот об этих моих думах и напишет внучка в газете. Пусть глупые люди читают, за ум берутся. Правильно решила сделать моя внучка, очень правильно. А как вы считаете, будет польза от моих слов?
– Ты же, друг Вэрья, всех старше в нашем колхозе. Тебе не верить нельзя, так я думаю, – уверенно сказал гость, а старуха промолчала и опустила голову.
Наконец Вэрья обратил внимание на новую трубку Ямая. И гость охотно сообщил о подарках сына. Гостья тоже оживилась и показала шаль – подарок сына.
– Хороший у вас сын, заботливый и красивый, – сказал хозяин дома. – Уже несколько раз бывал у нас. С внучкой моей дружат, все шушукаются о чем-то. Я плохо слышу, хорошо им секретничать, – Вэрья тихо засмеялся.
Гости тоже засмеялись. Хадане махнула рукой:
– Теперь молодых не поймешь. Возьмут да поженятся – и все.
– Ну и пусть женятся. Сэрне вон какая чистоплотная, умеет жить в доме. И тебя, старуха, научит, – оживленно заговорил Ямай.
– Молчал бы хоть у чужих людей. – Хадане осуждающе взглянула на мужа.
– А чего молчать? – И Ямай рассказал Вэрье о новом доме и опасениях старухи.
Вэрья выслушал Ямая, подавшись всем телом вперед, и стал уговаривать Хадане поверить ему, старому знакомому, что ничего плохого не будет. Тут появилась Сэрне и пригласила всех в другую комнату обедать. На столе кроме всего прочего оказалось и вино. Старики еще более оживились, а когда выпили по стопке, беседа стала шумной. Вспомнили кочевую жизнь, и Хадане прослезилась.
К обеду пришли брат Сэрне и сноха. Они тоже были несколько удивлены неожиданным приходом Ямая и Хадане.
Сэрне все ждала, когда гости заговорят о сватовстве. Но сколько беседа ни длилась, гости ни словом не обмолвились об этом, и хозяевам стало ясно, что Тэседы зашли к ним посмотреть, как бывшие кочевники живут в своем новом, необычном жилище. Карие глаза девушки сделались немного грустными, разочарованными. Однако при расставании, пожимая ее руку, заметно захмелевший Ямай все же не удержался и сказал:
– Ты нам понравилась. Когда-нибудь опять зайдем и Алета возьмем с собой.
– Заходите, заходите, – дружно заговорили хозяева.
Глаза у Сэрне вновь засияли радостью.
По дороге в свой чум Хадане наконец отважились заглянуть в свой дом. Должно быть, ей было очень тяжело переступить порог необжитого жилища. Опираясь на палку, она еле передвигала ноги.
– Да быстрее! Идет, будто босиком на лед наступает, – торопил Ямай, распахнув дверь.
– Страшно что-то мне! – приглушенно произнесла старуха.
Когда вошли в дом, старик посоветовал:
– Ну, смотри хорошенько, как Максим Иванович велел.
Минуту постояли молча. В доме было тепло и тихо. Хадане взглянула на потолок:
– Ой, как высоко! – и, постукивая палкой по полу, робко пошла за мужем.
– Смотри, какая большая комната, – начал пояснять Ямай. – А вот кровать Алета. Да иди смелее, не оглядывайся. Кто тебя поймает? Здесь никого нет. Вот погладь-ка рукой. Видишь, какая кровать гладкая? Я тебе говорил. Все равно что моя новая трубка.
Старуха недовольно поморщилась:
– Опять со своей трубкой. Ты уже вдоволь ею у Вэрьи хвастался.
– Ну ладно, не ворчи, ведь первый раз вместе в свой дом зашли. Здесь жить будем, ты все время ворчать будешь? Так может получиться, – серьезно предупредил старик. – Ну, как? Хорошая кровать?
– Красивая, гладкая, блестящая. Наверное, во всем колхозе нет такой кровати. У Лаптандеров вон деревянные.
– Конечно, ни у кого нет! Вот узнает народ – по всей тундре молва пойдет: сын Ямая и Хадане спит на железной блестящей кровати. Ай, хорошо, так я думаю. – Ямай откинул капюшон малицы и пригладил свои длинные волосы. – А теперь подойди сюда. Вот какой стол у нас будет. Не такой, как в чуме: высокий, длинный. Да ты не морщись, опять греха боишься. Старик Вэрья что сказал? Оттого, что на стол облокачиваемся, говорит, достаток в еде не убывает, наоборот, каждый день все лучше кушаем.[4]4
У ненцев есть поверье, что, если облокачиваться на стол, можно лишиться достатка в пище.
[Закрыть] Сама ведь его слова слышала!
– Слышала, конечно…
– Ну и вот. А это табуретки. Это все русский Федул да Матко для нас сделали. Ах, как хорошо сделали! – Ямай уселся на табуретку. – Ты, старуха, тоже садись на такое сиденье. Посидим немного, никто ведь не видит. Да не так садись. Зачем на краешек садишься? Упасть можешь. Смотри, как я сижу, даже ноги до полу не достают.
– Так-то скорее упадешь, – возразила старуха.
– Ну ладно, садись как умеешь, – махнул рукой Ямай и шутливо добавил: – Вот будем сидеть и друг на дружку смотреть.
– Зачем нам друг на дружку смотреть? Ты лучше смотри на стены. Почему у Лаптандеров стены белые, а у нас нет? – недовольно заговорила Хадане.
Старик пояснил, что у тех дом сперва глиной промазали, потом побелили.
– А почему у нас так не сделали? – лицо старухи начало мрачнеть.
– Наверное, не успели, так я думаю.
– Коли не успели, зачем торопят в дом переходить? Мы что, хуже Лаптандеров? У них вон как хорошо, везде бело, а у нас что? Пусть тоже так наш дом сделают, тогда и перейдем.
Ямай забеспокоился:
– Ну, опять заворчала. Я же говорю, нельзя ворчать, нельзя ругаться. Первый раз ты сюда зашла. Вон лучше гляди в окно. Ой как хорошо – все видно! Улицу, дома видно, тундру видно, все видно!
С шумом отодвигая табуретки, оба поднялись на ноги, подошли к окну.
– Смотри, – продолжал старик. – Кто-то тес везет. Ах, как хорошо! Кто пройдет или проедет, все видно. Когда наш внук плакать будет, возьмем его на руки, к окошку поднесем, скажем: «Во-он, гляди, та-ля-ля-ля!» Он посмотрит и плакать перестанет.
– Молчи, не болтай зря, – строго заметила жена. – Пойдем посмотрим другую комнату.
Шурша одеждой, пошли в другую половину дома. Там кроме стола и табуреток оказалась за печкой у стены широкая деревянная кровать, покрашенная, как и у Лаптандеров, охрой.
– Ха, даже кровать для нас приготовлена! – весело воскликнул Ямай и тут же растянулся на ней, чтоб померить, не коротка ли.
– Совсем как маленький! – опять сердито заметила жена.
– Померить надо. – Ямай поднялся, сел и опять принялся хвалить обстановку комнаты.
Вскоре в сенях послышался разговор, а затем отворилась дверь и вошли Алет с председателем колхоза Тэтаком Вануйто. Оба в малицах и валенках.
– Ага, старики здесь, – не то удивленно, не то радостно сказал председатель и поздоровался с Ямаем и Хадане. – А ты говоришь, родители не хотят дом свой посмотреть. Видишь, они пришли!
– Пришли, оказывается, – заулыбался Алет.
– А я хотел было вселять сюда другую семью, – серьезно заметил председатель. – У нас план выполнять надо, а вы долго тянете.
Алет добавил:
– Да-да, верно, другим хотел отдать наш дом. Мы хлопотали, надеялись, а достанется не нам.
Хадане сердито уставилась на Тэтако Вануйто:
– Это как же так? Вот еще?! Наш сын бумагу писал, хорошее место выбрал, а ты другим отдаешь?
– Не выйдет, товарищ председатель! – твердо произнес Ямай. – Завтра же перейдем, так я думаю.
Алет облегченно вздохнул, просиял лицом, а мать как-то по-особенному взглянула на мужа и опустила глаза.
Вануйто весело предложил:
– Ну, коли такое дело, пусть дом ваш будет!..
* * *
Ямай со старухой весь вечер были одни. Сын ушел на заседание правления. Хадане сидела на корточках перед железной печкой и задумчиво глядела на жаркий огонь через прорези в дверце. Ямай лежал на постели, заложив руки за голову, тоже погруженный в думу.
– Да, что прошло – не воротишь, что пролито – не соберешь, – произнес он, глядя куда-то вверх. – Жизнь меняется, и человек меняется. Раньше что он знал? Голод знал, нищету знал, дымный чум знал, на богача оленщика день и ночь работал, шаманам верил. Ой как крепко верил! Думал, сильней шамана никого на свете нет! Человек темный был, совсем темный, неграмотный. Потом коммунисты, русский народ принесли в тундру советскую власть. Работающие люди в колхозы сошлись, на богачей работать и шаманам верить перестали. В чумах вместо дымных костров железные печки появились, ненцы грамоте учиться начали. Теперь кто помоложе прежнюю жизнь не знает. Алет кулаков и шаманов плохо помнит. В домах будут жить, про чумы забывать начнут, внуки наши в сказках только про чум прочитают. Так я думаю.
Старуха, не меняя позы, отозвалась:
– Ты вот тоже многое не помнишь, забывать стал. У забывчивого человека память, как хвост олений, коротка.
– А что?
– Когда по тундре кочевали, злых духов и болезней остерегались, то о сядэях помнили. Теперь в дом перейти собираемся, ты, видно, про них и не думаешь?
Ямай повернулся на бок и молча глядел на жену, о чем-то задумавшись.
– Ну, что молчишь? – заворчала Хадане. – Иди, пока сына нет, отнеси сядэев в дом, спрячь куда-нибудь получше.
Ямай, кряхтя, сел и, глядя вниз, стал чесать затылок.
Старуха сердито посмотрела на него.
– Тебе, видать, неохота идти, совсем разленился.
– Я не могу припомнить, где наши сядэи.
Ямай еще что-то хотел сказать, но жена, тяжело поднимаясь на ноги, затараторила:
– Вот еще! Он не знает, где священные сядэи! Ты совсем без ума стал.
– Ну зачем ты так раскричалась? – миролюбиво произнес старик. – Сядэи никуда не делись, я их подальше спрятал, чтоб злым людям на глаза не попались. Погоди, я сейчас припомню.
…Когда-то ненцы крепко верили в деревянных божков, похожих на грубо сделанные куклы без рук и ног. Они возили их с собой в особой «священной» нарте, которая на стойбищах всегда стояла позади чума. Этих божков – сядэев – часто «угощали»: мазали лица оленьей кровью, чтобы они помогали людям добывать счастье и удачу в жизни. Но, вступив в колхоз, старики все реже стали прибегать к сядэям за помощью, в последние годы прятали их от молодежи. Когда Ямая и его жену весной оставили на фактории, старик по настоянию жены положил сядэев в старую поломанную нарту, которую колхозные пастухи бросили на берегу речки. Старик подтащил ее к чуму, и она стала «священной нартой».
