Текст книги "Русские мыслители"

Автор книги: Исайя Берлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

ИСАЙЯ БЕРЛИН

РУССКИЕ

МЫСЛИТЕЛИ

Isaiah Berlin

Russian Thinkers

Edited by Henry Hardy and Aileen Kelly With an Introduction by Aileen Kelly

PENGUIN Ш В CLASSICS

Исайя Берлин

Русские Мыслители

Составление: Генри Гарди, Эйлин Келли

Вступление: Эйлин Келли

Редактор: Генри Гарди

Перевод: Сергея Александровского, Вадима Глушакова

МОСКВА 2017

УДК 633(2) 522-8 ББК 94(47) Б 49

Isaiah Berlin

Russian Thinkers

Берлин, И.

Б 49 Русские Мыслители / Исайя Берлин; пер. с англ. Сергея Александровского, Вадима Глушакова, – М.: Энциклопедия-ру, 2017. – 496 с.

isbn 978-5-9905652-8-9.

Исайя Берлин родился в Риге, нынешней латвийской столице, в 1909 г. Когда ребенку исполнилось шесть лет, семья перебралась в Петроград и стала свидетельницей обеих революций—социал-демократической, а затем большевистской. В 1921-м Берлины осели на английской почве. Исайя получил образование в Школе Св. Павла (Лондон) и оксфордском Колледже Тела Христова (Corpus Christi College). Там же, в Оксфорде, Исайя Берлин стал впоследствии действительным членом научных обществ при Колледже Всех Душ (All Souls) и при Новом Колледже, профессором общественной и политической теории, а также основателем и первым президентом Вульфсонова Колледжа (Wolfson College). Умер он в 1997 году. Сэр Исайя Берлин внес огромный вклад в английское россиеведение. Великолепные переводы из Тургенева («Первая любовь» и «Месяц в деревне») считаются классическими. Среди многочисленных иных публикаций, относящихся к России, числятся «Карл Маркс» (1939; 4-е переиздание—1978), «Понятия и категории» (Concepts and Categories, 1978), «Против течения» (Against the Current, 1979), «Личные впечатления» (1980, 2 nd ed. 1998), «Уродливое древо человечества» (The Crooked Timber of Humanity, 1990), «Чувство действительности» (The Sense of Reality, 1996), «Беспристрастный взгляд на род людской» (The Proper Study of Mankind, 1997), «Корни романтизма» (The Roots of Romanticism, 1999), «Могущество идей» The Power of Ideas, 2000), «Трое критиков эпохи Просвещения» (Three Critics of the Enlightenment, 2000), «Свобода и как ее предают» (Freedom and Its Betrayal, 2002), «Свобода» (Liberty, 2002), «Советский склад ума» (The Soviet Mind, 2004) и «Политические идеи в романтическую эпоху» (Political Ideas in the Romantic Age, 2006). «Русские мыслители» впервые были опубликованы в 1978 году как сборник очерков. Спустя десятилетия эта книга вдохновила Тома Стоппарда (Tom Stoppard), написавшего по ее мотивам драматическую трилогию «Брег Утопии» (The Coast of Utopia, 2002).

УДК 633(2) 522-8 ББК 94(47)

isbn 978-5-9905652-8-9.

Copyright Isaiah Berlin 1948, 1951, 1953, 1955, 1956; © Isaiah Berlin 1960, 1961, 1972. 1978

'Herzen and Bakunin on Individual Liberty' copyright President and Fellows of Harvard College 1955

This selection and editorial matter © Henry Hardy 1978,2008

Introduction © Aileen Kelly 1978, 1998

Glossary of Names © The Isaiah Berlin Literary Trust 2008

All rights reserved

© Сергей Александровский, Вадим Глушаков, перевод на русский язык, 2017 © ООО «Энциклопедия-ру», 2017

Посвящается Дереку Оффорду и Татьяне Поздняковой sine quibus поп[1]

Содержание

7 Авторское предисловие

9 Генри Гарди

ПРЕДИСЛОВИЕ СОСТАВИТЕЛЯ

19 Эйлин Келли

ПРЕДИСЛОВИЕ

36 РОССИЯ И 1848 ГОД

65 ЕЖ И ЛИС

156 ГЕРЦЕН И БАКУНИН О СВОБОДЕ ЛИЧНОСТИ

205 РОЖДЕНИЕ РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

236 ГЕРМАНСКИЙ РОМАНТИЗМ В ПЕТЕРБУРГЕ И МОСКВЕ

255 ВИССАРИОН БЕЛИНСКИЙ

311 АЛЕКСАНДР ГЕРЦЕН

348 НАРОДНИЧЕСТВО

390 ТОЛСТОЙ И ПРОСВЕЩЕНИЕ

425 ТУРГЕНЕВ И ТЯЖКИЙ ЛИБЕРАЛЬНЫЙ ВЫБОР

491 Приложение

494 Алфавитный указатель

Авторское предисловие

черки, собранные в этом томе, первом из четырех[2], писались – или в разное время служили предметом лекций – на протяжении без малого тридцати

лет, и оттого им присуще меньшее тематическое единство, нежели статьям, создающимся во взаимной связи. Само собою разумеется, я глубоко признателен редактору данного собрания, доктору Генри Гарди, убежденному в том, что следует извлечь мои заброшенные записи из забвения. Благодарю доктора Гарди за тщание и неукоснительную заботу, с которой он обнаруживал авторские просчеты – например, неточности, противоречия и темные места – и по мере сил устранял их. Сохранившиеся недостатки всецело и естественно остаются на моей собственной совести.

Я также в неоплатном долгу перед доктором Эйлин Келли, снабдившей данный том вступлением: в частности, за ее глубокое и сочувственное понимание обсуждаемых вопросов и моего к ним подхода. Я искренне благодарен доктору Келли за великие труды, которые она – в разгаре своей собственной работы – предприняла, выверяя и, при случае, выправляя, расплывчатые упоминания либо чересчур вольные переводы. Ее неустанная поддержка почти убедила меня в том, что, возможно, и стоило готовить эту книгу к печати ценою столь многих просвещенных и сосредоточенных трудов. Смею лишь надеяться на то, что окончательный итог работы докажет: ни время, ни силы, истраченные доктором Келли и доктором Гарди, не пропали впустую.

Многие из нижеследующих очерков возникли как публичные лекции, читавшиеся без предварительной текстовой подготовки. Печатаемые тексты основываются на слушательскихконспектах или на сделанных загодя беглых набросках – и, как я отлично сознаю, выдают свое происхождение и повествовательным слогом, и композицией.

Первоначальные редакции преимущественно пребывают неизменными: я и не пытался пересматривать их в свете чего бы то ни было, опубликованного впоследствии касаемо русской философии девятнадцатого столетия – ибо, сколько могу судить, на этом (несколько небрежно возделываемом) поле научной деятельности не выросло в последнее время ничего, способного поставить под серьезное сомнение основные тезисы моей книги. Но тут я могу ошибаться. И если так, поспешу заверить читателя: тому причиной лишь авторская неосведомленность, а отнюдь не авторская незыблемая вера в непреходящую ценность собственных суждений.

Ведь в самом деле: все объемистое собрание этих очерков– коль скоро можно говорить, будто они обнаруживают некую единую тенденцию – пронизывается недоверием к любым притязаниям на обладание непогрешимым знанием фактов или принципов, связанных с любой областью людского поведения.

Исайя Берлин

Июль 1977 г.

•

Предисловие составителя

<...> громоздкий ученый и справочный аппарат явно (впрочем, безуспешно), составлен и предназначается для того, чтобы мумифицировать одного из самых искрометных современных историков <... > – Николас Ричардсон[3].

_В

о второй половине 1970-х годов я свел воедино и подготовил к изданию четыре тома, объединяющих большинство самых значительных очерков, опубликованных Исайей Берлиным и прежде не выходивших в свет как собрание сочинений[4]. Одна из этих книг перед вами. Многочисленные труды Берлина дотоле оставались рассеяны – зачастую по малоизвестным журналам, – а большей частью и не перепечатывались: только с полдюжины работ были помещены под одним переплетом и переизданы[5]. Вышедший четырехтомник сделал гораздо большее число произведений Берлина легко доступными, обнаружились писательские плодовитость, широта и глубина, изумившие немало читателей, – и автору, как он добродушно признал сам, изрядно прибавилось известности.

С тех пор я составил еще двенадцать томов, на чьих переплетах значилось «Исайя Берлин» – причем, в нескольких использовались материалы, никогда и нигде не обнаро– довавшиеся. Некоторые из этих книг, упоминающиеся ниже, кое в чем тематически связаны с данным сборником. Дальнейшее знакомство с берлинским Nachlass[6] возможно в The Isaiah Berlin Virtual Library (веб-сайт общества Isaiah Berlin Literary Trust)[7], где, среди прочего, содержатся и материалы, посвященные различным русским темам.

Книга «Русские мыслители» состоит из десяти очерков о русской литературе и философии девятнадцатого столетия. Ранее эти работы публиковались в следующих изданиях:

«Россия и 1848 год»: Slavonic Review 26 (1948)

«Еж и Лис»: в сокращении, под заглавием «Исторический скептицизм Льва Толстого» (Lev Tolstoy's Historical Scepticism, Oxford Slavonic Papers 2 (1951); переиздано с дополнениями под нынешним заглавием: London, 1953: Weidenfeld and Nicholson; New York, 1953: Simon and Schuster

«Герцен и Бакунин о свободе личности»: в кн. Ernest J, Simmons («ed.), Continuity and Change in Russian and Soviet Thought (Cambridge, Massachusetts, 1955: Harvard University Press)

«Примечательное десятилетие»: Northcliffe Lectures for 1954 («Нортклиффские лекции 1954 года»), читанные в Лондонском Университетском колледже и позднее в том же году прозвучавшие на Третьем канале Би-Би-Си. Также, под названием «Поразительное десятилетие» (A Marvellous Decade), было напечатано в Encounter 4 No 6 (June 1955), 5 No 11 (November 1955), 5 No 12 {December 1955) и 6 No 5 {May 1956)

«Русский популизм»: как вступление к кн.: Franco Vetturi, Roots of Revolution {London, 1960: Weidenfeld and Nicholson; New York, 1960: Knopf); также в Encounter 15 No 1 (July 1960)

«Толстой и просвещение»: в PEN Hermon Ould Memorial Lecture for 1960; также в Encounter 16 No 2 (February 1961) и в Mightier than the Sword (London, 1964: Macmillan)

«Отцы и дети: Тургенев и и тяжкий либеральный выбор»: Romanes Lectures for 1970: Oxford, 1972: Clarendon Press; переиздано с исправлениями в 1973-м: TVeze/ УЬг^ Review of Books (18 October and 15 November, 1973); также послужило предисловием к /шя Turgenev, Fathers and Sons, translated by Rosemary Edmonds (Hardsmondsworth, 1975: Penguin)

Я признателен вышеперечисленным издателям за разрешение перепечатать упомянутые очерки. Некоторые отрывки – главным образом переводные – Берлин, готовя настоящий том, отредактировал заново, ибо выполненные им переводы – отмеченные стремлением улучшить слог подлинника, не искажая смысла, – оказывались иногда чересчур вольными даже по меркам самого Берлина, отнюдь не склонного к педантизму. Кроме того, некоторые переводные фрагменты, кочевавшие из очерка в очерк, подверглись удалению либо заменам. В остальном же, не считая неминуемой корректуры и добавления недостававших ссылок в подстрочные примечания, первое издание этой книги воспроизвело все тексты в их изначальном виде. Даже рассуждения на одну и ту же тему, которые повторялись в очерках, поначалу выпускавшихся в свет независимо друг от друга, даже настоящее время глаголов, которыми автор описывал события, происходившие тогда же, когда он работал над своими текстами, остались нетронутыми. А в «Примечательном десятилетии», «Русском популизме», «Толстом и просвещении», как и при первых публикациях, отсутствовали перечни источников – отчасти потому, что мы не сумели распознать происхождение всех используемых там цитат.

Тот же подход избрали и к выпуску нынешней книги[8] – с одним немаловажным исключением. После 1978 года и мне самому, и другим исследователям удалось выяснить, откуда брались многие (хотя далеко не все) ранее «безродные» цитаты. Подготовка сборника к изданию в Penguin Classics дала мне долгожданную возможность добавить недоставав– шие сведения – и теперь все очерки до единого снабжены справочным аппаратом.

Буду благодарен за любые подсказки относительно тех источников, коих я не сумел раскопать и поныне[9] – хотя подозреваю, что, по крайней мере некоторые из цитат, остающихся «безродными», на самом деле суть не цитаты, а пересказы. В отдельных случаях, следуя примеру, поданному самим Берлиным, готовившим первое издание, я устранял кавычки там, где связь предполагаемой цитаты с возможным источником казалась весьма приблизительной.

Находились критики, возражавшие против подстрочных примечаний к очеркам, изначально печатавшихся безо всяких сносок. Суждение, высказанное Николасом Ричардсоном, стоит над этим предисловием в качестве эпиграфа. А Стефан Коллини упомянул о «слегка искаженном виде очерков [Берлина]», заметив: оснащение текста подстрочными примечаниями «опасно тем, что произведения, выглядевшие прежде изысканными и неповторимыми, покажутся присмиревшими и поблекшими, предстанут чуть ли не простыми плодами заурядного трудолюбия»[10]. На эту критику я ответил во вступлении к «Корням романтизма» (The Roots of Romanticism)[11], написанным Берлиным. Главный мой встречный довод заключается в том, что сам Исайя Берлин был убежденным сторонником подстрочных примечаний – он снабдил ими четыре из публикуемых здесь очерков; полагаю, снабдил бы и все остальные – веди он более тщательный учет источникам, из коих черпал материалы для работ, задумывавшихся как лекции, а для печати не предназначавшихся. И, вздрагивая при мысли о том, сколько сил и времени я истратил, отыскивая использованные автором источники, желаю избавить хотя бы других от надобности проходить через те же муки. А посему не прошу прощения за то, что оснастил примечаниями и ссылками все очерки, составившие нынешний сборник – лишь сожалею, что не сделал этого еще тридцать лет назад.

Ссылки и сноски позволят ученому читателю подробнее проследить умственный путь Исайи Берлина; мне же самому они дозволили устранить многочисленные оплошности – как в тексте, так и в примечаниях, – ибо если предисловие, написанное Берлиным, упоминает «расплывчатые ссылки и слишком вольные переводы», то это довольно слабо сказано.

Я старался чуть-чуть облегчить читателю жизнь и другими способами. Ради людей, не знакомых с нужными языками, к примечаниям прибавлены сведения об английских переводах цитируемых трудов. Многие французские фразы и отрывки, ранее оставленные непереведенными, изложены по-английски. Джейсон Фэррелл любезно снабдил нынешнюю книгу именным указателем – по образцу того, что был ранее составлен Еленой Раппопорт для сборника The Soviet Mind. Фэррелл даже заимствовал оттуда некоторые данные. Указатель содержит основные нужные сведения о людях (преимущественно русских), упоминаемых Берлиным и вряд ли известных каждому вероятному читателю. А в одном или двух случаях моими собственными, и чужими стараниями были обнаружены дополнительные данные, которые стоило сообщить читающей публике: эти сведения, помещаемые среди примечаний, заключаются в квадратные скобки, дабы сделать редакторское вмешательство очевидным.

Люди, знакомые с работами Исайи Берлина в данной области, заметят отсутствие трех важных произведений. Два из них – вступительные статьи к переводам из Герцена, упоминаемым в перечне условных сокращений (см. ниже, стр. ХХ-ХХ1Г). Эти предисловия исключены, поскольку содержание обоих, до известной степени, совпадает с содержанием двух очерков о Герцене, вошедших в эту книгу. Предисловия к книгам «С того берега» и «Русский народ и социализм» ныне включены в собрание малых очерков Берлина: The Power of Ideas (London and Princeton, 2000), а вступление к «Былому и думам» вошло в сборник Against the Current. Третье исключенное произведение —Artistic Commitment: A Russian Legacy, недоступное читателю в 1978-м, а ныне опубликованное в The Sense of Reality: Studies in Ideas and Their History (London, 1996; New York, 1997) – книге Берлина, состоящей преимущественно из работ, которые не печатались прежде.

Особое душевное родство Берлина с Тургеневым, живо обнаруженное работой «Отцы и дети», отражается также и в трех переводах из Тургенева – новелле, пьесе и автобиографическом рассказе. Переводы новеллы («Первая любовь») и пьесы («Месяц в деревне») также напечатаны в серии Penguin Classics. А рассказ «Пожар на море» был, со вступительной заметкой Берлина, опубликован под названием А п Episode in the Life of Ivan Turgenev («Случай из жизни Ивана Тургенева») в London Magazine,,July 1957, и затем переиздан вместе с новеллой как First Love and A Fire at Sea («Первая любовь и Пожар на море». London, 1982: Hogarth Press; New York, 1983: Viking).

Вероятно, читатели будут не прочь узнать и об иных произведениях, прямо или косвенно относящихся к этой же области, но в данную книгу не вошедших. Исайя Берлин провел три радиопередачи: The Man Who Became a Myth («Человек, сделавшийся мифом. О Белинском»), The Father of Russian Marxism («Отец русского марксизма. О Плеханове») и The Role of the Intelligentsia («Роль интеллигенции») – все три вошли в сборник The Power of Ideas. Имеются несколько работ о Советской России, сведенные воедино под заглавием The Soviet Mind: Russian Culture under Communism (Washington, 2004: Brookings Institution Press); это собрание содержит и библиографию остальных работ Берлина, посвященных России. Очерк Meetings with Russian Writers in 1945 and 1956 («Встречи с русскими писателями в 1945-м и 1956-м») – главным образом рассказывающий об Анне Ахматовой и Борисе Пастернаке, – отыщется в книге Personal Impressions, а его сокращенный вариант, озаглавленный Conversations with Akhmatova and Pasternak («Беседы с Ахматовой и Пастернаком») входит в книгу The Soviet Mind и в The Proper Study of Mankind (London, 1997; New York, 1998) – антологию очерков, извлеченных из предыдущих собраний.

Следует упомянуть и о недавних событиях в истории сочинений Исайи Берлина, относящихся к России.

Премьеры драматической трилогии «Берег Утопии», написанной Томом Стоппардом и посвященной судьбам русской интеллигенции, состоялись в Лондонском Королевском Национальном Театре (2002 г.), Нью-Йоркском Линкольн– центре (2006-2007 гг.) и Российском академическом молодежном тетре (Москва, 2007 г.). По словам самого Стоппарда, на создание трилогии его «вдохновило чтение «Русских мыслителей», принадлежащих перу Исайи Берлина, восхищение теми людьми, о коих он повествовал». По сути, говорит драматург, «дух сэра Исайи незримо витает над моей трилогией»¹. И безусловно, «всеобъемлющий взгляд» Берлина – если заимствовать заголовок содержательного предисловия, написанного Эйлин Келли[12], – почти ощутимо лепит очертания мира, представляемого этими замечательными пьесами.

Многим людям задолжал я искреннюю благодарность – но здесь могу вернуть лишь самые крупные свои долги. Говоря о первом издании этой книги, наипервейшим делом упомяну о необъятной и кропотливой редакторской работе, предпринятой доктором Эйлин Келли: когда бы не ее глубокое знание русского языка и русской культуры девятнадцатого столетия, задача моя осталась бы невыполнимой. Донельзя обремененная в те дни собственными трудами, доктор Келли проводила долгие часы в поисках ответов на мои вопросы. Я обязан и благодарен доктору Келли безмерно. Исайя Берлин был неизменно учтив, добродушен, шел навстречу моим настойчивым и неотступным просьбам дать вторую жизнь его литературоведческой работе – на которую сам он глядел с немалым и все возраставшим скептицизмом – и делился знаниями в ответ на мои зачастую назойливые вопросы, обращавшиеся почти допросами касаемо подробностей мелких и мельчайших. Лесли Чемберлен изрядно помог подготовить к печати очерк «Герцен и Бакунин о свободе личности». Пэт Утехина, последний литературный секретарь Исайи Берлина, проработавшая дольше всех остальных, оказалась незаменимой помощницей и вдохновительницей на всех стадиях нашего сотрудничества.

Возвращаясь к нынешнему отредактированному переизданию, первым долгом почитаю от всего сердца поблагодарить Дерека Оффорда, много дней тратившего долгие часы в поисках цитируемых литературных источников, сверявшего цитаты – и являвшего при этом поистине ангельское терпение. Отнюдь не будет преувеличением сказать: без Дерека я ни за что не сумел бы подготовить настоящий том к печати в его нынешнем виде. Я столь же безмерно признателен Татьяне Поздняковой, чьи глубочайшие познания (и добрая готовность помогать) позволили непостижимым образом – там, где остальные лишь разводили руками в бессильном отчаянии, – выявить происхождение почти всех приводимых прозаических отрывков. Время от времени Татьяне содействовал Константин Глебович Исупов. Татьяна также обустроила сканирование иллюстраций к «Отцам и детям» в Российской национальной библиотеке (Санкт– Петербург). Усердие этих двоих ученых – простиравшееся далеко за вообразимые пределы исполняемых служебных обязанностей – побудило меня снабдить настоящий том посвящением, ибо редакторские труды всецело зависели от помощи надежных сотрудников.

Маршалл Шатц со всевозможным дружелюбием и без малейших жалоб содействовал мне в разрешении многих нелегких задач – особенно там, где речь заходила о Бакунине; Эндрью Дрозд, Яап Энгельсман, Ричард Фриборн,

Стеффен Гросс, Робин Гессман, Эйлин Келли, Марина Хмельницкая, Марина Козырева, Николай Сергеевич Матвеев, Елена Раппопорт, Джуди Скелтон, Роман Давидович Тимен– чик, Патрик Уоддингтон и Андрей Зорин также приходили на выручку – многие из них не единожды. В нескольких случаях мои затруднения разрешали Ник Хирн, Ричард Рэмедж, Лиза-Мария Спирина, а также их коллеги из Славянского отдела Taylorian Institution Library[13] в Оксфорде. И впрямь: ныне изрядно заржавевшее – да и прежде бывшее довольно ученическим – знание русского языка делало меня особенно зависимым от посторонней помощи при подготовке нынешнего тома, который, в известном смысле, является плодом совокупных усилий – и, справедливости ради, надлежало бы упомянуть на титульном листе не только четырех «избранных соавторов». Тем не менее за любые незамеченные редакторские оплошности отвечаю, разумеется, лишь я один.

Г. Г.

Вульфсон-колледж, Оксфорд Октябрь 2007

•

Предисловие

Всеобъемлющий взгляд

Не ищи решений в этой книге – их нет в ней, их вообще нет у современного человека. Александр Герцен. С того берега[14]

_О

днажды, пытаясь разъяснить леди Оттолине Мор– релл, откуда взялся русский большевизм, Бертран Рассел заметил: хоть и чудовищно подобное владычество, да в России оно вполне уместно. «Если зададитесь вопросом: а как же надобно править людьми из романов Достоевского? – уразумеете, в чем дело»[15].

С точки зрения многих западных либералов, советская тирания выглядела неминуемым итогом образа мыслей и действий, присущего «бесам» Достоевского – радикальным русским интеллигентам. Что до степени отчужденности от окружавшего общества и, одновременно, степени воздействия на него, то радикальная русская интеллигенция девятнадцатого столетия была явлением почти sui generis[16]. Ее идейные вожаки образовывали небольшой кружок, сплоченностью своих членов и убежденностью в непогрешимой правоте своей изрядно смахивавший на религиозную секту. Ярым нравственным противостоянием существовавшему порядку, полнейшей идейной одержимостью, верой в рассудок и науку они вымостили путь к русской революции, и тем самым обрели великое историческое значение. Но слишком часто английские и американские историки пишут об этих людях со снисходительной брезгливостью, ибо учения, коих они столь пылко придерживались, были не их собственными, а заимствованными у Запада, зачастую ложно понятыми и порочно использованными, – а еще потому, что фанатическая преданность идеям крайнего порядка якобы понудила их очертя голову – подобно героям «Бесов» – ринуться к самоистреблению, увлекая за собой и собственный народ, и значительную часть остального человечества. Русская революция со всеми ее последствиями упрочила и без того твердокаменное англо-саксонское убеждение: страстная увлеченность идеями есть признак умственного и душевного расстройства.

Один могучий либеральный голос неизменно возражал против подобного взгляда на русскую интеллигенцию. Исайя Берлин – один из наиболее чтимых политических мыслителей второй половины двадцатого столетия, поборник того, что Джон Грэй определяет как «стоический и трагический либерализм» при неизбежном столкновении несовместимых воззрений, – вдохнул новую жизнь в либеральное умствование¹.

Все написанное сэром Исайей пронизано верой в то, что либеральные ценности более всего способен защитить человек, лучше всех разумеющий могущество идей: в частности, чувствующий – как выразился сам Берлин – интеллектуальную и нравственную привлекательность, присущую великим деспотическим мечтаниям правых и левых. Мыслящая Англия весьма выиграла, когда Берлин противостал привычному равнодушию островитян к путям европейского умственного развития. Череда блистательных исследований, написанных Берлиным, познакомила широкую публику с некоторыми из наиболее своеобразных мыслителей, живших после эпохи Возрождения, а в очерках, образующих данную книгу, сэр Исайя открыл читателю феномен, именуемый русской интеллигенцией.

Подход Берлина к русской мысли определялся его интересом к тому, как люди «сживаются с идеями», дабы решать задачи нравственного порядка. Избегая всеобщей склонности осуждать найденные русскими ответы с высот исторической мудрости, приобретенной задним числом, сэр Исайя сосредоточил внимание на тех самых дилеммах, решения которых искала интеллигенция. Очерки Берлина о России стоят особняком, они самодостаточны и не требуют ни философского комментария, ни ссылок на источники, но все же вносят существенный вклад в основную тему всего написанного сэром Исайей по поводу истории умственного развития – и своеобразие этих произведений делается гораздо нагляднее, коль скоро их рассматривают в упомянутом, более широком, контексте.

Сочинения Берлина посвящены главным образом тому, что сам автор считает одним из основополагающих нерешенных вопросов, от коих зависят нравственность и поведение: «Все ли абсолютные ценности совместимы друг с другом? Или не существует единственного окончательного ответа на вопрос: как же следует жить? Или нет единого, объективного, всечеловеческого идеала?» В очерках о свободе, вместивших все, что сэр Исайя думал по этому поводу, он исследует исторические и психические корни и следствия монистического и плюралистического взгляда на мироздание. Он доказывает: великие тоталитарные государства, построенные на фундаменте гегельянства и марксизма, суть не ужасающие извращения, но, скорее, логические завершения стержневого принципа, исповедуемого всеми школами западной политической мысли: данная от природы сплоченность, порождаемая всеобщей и единственной целью, составляет подоплеку любых и всяческих явлений. Этот принцип, согласно суждению одних, обнаруживает себя в научных изысканиях, а согласно суждению других, в откровениях свыше и метафизических прозрениях. Будучи исследован вполне, он даст определенный и не подлежащий обсуждению ответ на вопрос: как же следует жить?

Хотя самые крайние разновидности подобной веры, объявляющие личность простым орудием абстрактных исторических сил, приводили и приводят к преступным извращениям политической практики, Берлин подчеркивает: саму эту веру нельзя отвергать как порождение больного ума. Она служит основой всей многовековой нравственности, она коренится в общечеловеческой «глубокой, неистребимой метафизической потребности», возникающей из чувства внутреннего разлада и раскола – из человеческой алчбы вернуть себе мифическую утраченную цельность. Эта жажда абсолютного – зачастую лишь стремление стряхнуть бремя ответственности за собственную судьбу и участь, переложить его на «бескрайнее, аморальное, безликое, монолитное целое– на природу, историю, общественный класс; на расу или на «суровые условия современной жизни» – либо на неукротимое развитие общества, которое поглотит и сплавит нас в необъятной своей утробе – общества, которое бессмысленно оценивать или осуждать, общества, против коего мы ведем заведомо проигранный, погибельный бой»[17].

Так полагает Берлин – именно потому, что монистические представления об окружающей действительности отвечают основным человеческим нуждам, а по-настоящему последовательного плюрализма в истории почти не сыщется. Помня о смысле, в котором Берлин использует это слово, плюрализм не должно смешивать с тем, что, как правило, зовут либеральной точкой зрения: согласно ей, все мировоззренческие крайности суть искажения истины, а ключи к общественной гармонии и высоконравственной жизни – умеренность и золотая середина. Истинный плюрализм, как его понимает Берлин, куда упрямее и умственно дерзостнее: он отвергает точку зрения, гласящую, что все нравственные противоречия можно в итоге разрешить путем синтеза, что все человеческие устремления к желательному или желанному способны мирно сосуществовать. Он утверждает: натура людская производит на свет ценности равно священные, равно высочайшие, но взаимно исключающие друг друга – и нет ни малейшей возможности учредить среди них какую бы то ни было объективную иерархию. Посему, высоконравственное поведение может ставить человека перед тягчайшим выбором – и здесь не придут на выручку никакие общепринятые критерии: доведется самому выбирать из вещей несовместимых, но равно желанных.

Эта извечная возможность нравственного колебания, в глазах сэра Исайи, – неизбежная плата за признание того, что человек свободен: право личности на самостоятельные действия (в отличие от действий, предписываемых государством, церковью либо партией) безусловно приобретает высочайшую важность, если человек уверен, что недопустимо ни оценивать разнообразие людских целей и устремлений согласно некоему вселенскому критерию, ни подчинять упомянутое разнообразие некоему трансцендентальному замыслу. Но Берлин утверждает: хотя эта уверенность изначально свойственна некоторым гуманистическим и либеральным воззрениям, итоги последовательного плюрализма столь болезненны и тревожны, столь коренным образом подрывают некоторые основные и безоговорочно принятые понятия, присущие традиционному складу западного ума, что о них редко решаются рассуждать без обиняков. В своих выдающихся работах, посвященных Джамбаттисте Вико, Никколо Маккиавелли и Иоганну-Готтфриду фон Гердеру, а также в Historical Inevitability, Берлин показывает: немногих мыслителей, говоривших о последствиях плюрализма напрямик, толковали превратно, а самобытность их всячески умаляли.

В Four Essays on Liberty[18] автор выдвигает предположение: плюралистические воззрения на мир часто суть итоги исторической клаустрофобии, наступающей во времена умственного и общественного застоя, когда людские дарования и способности, невыносимо стесненные требованием «быть, как все прочие», требуют: «больше света!»[19] Они также требуют: расширьте области личной ответственности, дозвольте нам действовать без оглядки! Но в течение всей истории господствуют монистические доктрины – и это доказывает, что люди куда более склонны страдать агорафобией: в минуты исторических кризисов, когда неизбежность выбора порождает и страхи и неврозы, человеческие существа охотно меняют сомнения и терзания, вызванные моральной ответственностью, на детерминистские убеждения – консервативные или радикальные, – дозволяющие жить «в тюремной тишине и покое, в довольстве и безопасности, [дающие] ощущение, что личность наконец-то сыскала себе надлежащее место в целом космосе»[20]. Берлин указывает: жажда уверенности и надежности испокон веку не бывала сильнее, чем в двадцатом столетии. А очерки о свободе громогласно предупреждают: нужно понимать – изощряя свою нравственную восприимчивость, «всеобъемлющий взгляд»[21] на мир, – откуда берутся наиглавнейшие заблуждения, служащие для подобных убеждений опорой.