Текст книги "Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)

Во время часовой беседы с двадцатичетырехлетней пациенткой, страдающей шизофренией, я не мог избавиться от замешательства и ощущения нереальности происходящего, когда она с маниакальным воодушевлением читала мне правила японской игры «го». Она ухитрялась находить скрытое значение почти в каждом слове, более того в каждом слоге, при этом значительно поглядывая на меня с насмешливой улыбкой, как бы убеждаясь, что я понимаю тайные смыслы, находимые ею в тексте. Затем я понял (и это на какое-то время сбило меня с толку), насколько запуганной, недоверчиво-подозрительной и одинокой была эта женщина. То, как она вела себя, было очень похоже на эпизоды из ее детства, когда мать водила ее в кино и постоянно командовала: «Думай!» и эту команду пациентка воспринимала (я думаю, правильно) как материнский приказ проникнуть в тот особый смысл, какой мать (судя по методам воспитания дочери, личность явно психопатического склада) находила в кинокартине[928]928
  Searles Н. Collected papers on schizophrenia and related subjects. New York: New York University Press, 1965. p. 274–275.


[Закрыть].

Еще раз отметим, что идеи, указывающие на скрытый смысл, сопряжены с действиями и мотивами, которые, по-видимому, более подвержены ошибочным прочтениям, чем слова. Человек может не только усмотреть свою причастность к тому, что на самом деле не имеет к нему никакого отношения, но и истолковать внешнюю форму и содержание действия как зашифрованное послание; по всей видимости, во всем мире не найдется такой примитивной и тривиальной вещи, которые не могли бы быть истолкованы как содержащие в себе потаенные знаки. Непреодолимая приверженность связыванию несвязанных вещей была в полной мере присуща Августу Стриндбергу[929]929
  Стриндберг Юхан Август (1849–1912) – шведский писатель и драматург, один из основателей «театра абсурда». – Прим. ред.


[Закрыть].

Он пытался сосредоточиться и собрать свои мысли одинокими прогулками по улочкам Монпарнаса. Во время прогулок он везде и во всем находил какие-то знаки. «Вещи, которым прежде обычно не доставало осмысленности, теперь привлекли меня», – говорил он. Цветы в Люксембургском саду, казалось, кланялись ему, иногда приветливо, иногда предостерегающе. Облака с обликом животных предвещали зловещие события. Статуи пристально глядели на него, пытаясь что-то сказать. Обрывки бумаги в сточных канавах заключали в себе слова, которые он пытался сложить в связное повествование. Книги, которые он находил в уличных киосках и на развалах, казалось, специально «поджидали» его. Рисунок, вытисненный на кожаной обложке одной из них, похоже, что-то пророчил ему, и когда он открыл эту книгу, крошечная щепочка указала на нужное предложение. Прутья на земле складывались в начертания инициалов человека, который, как он боялся, преследовал его с намерением убить. Несвязанные, на первый взгляд, газетные новости оказывались связанными с его внутренними заботами и тревогами. Повсюду были рассеяны необходимые ему послания[930]930
  Burnham D.L. Strindberg’s inferno and Sullivan’s «Extravasation of Meaning» // Contemporary Psychoanalysis. 1973. vol. 9. p. 191–192. Полезные иллюстрации нарушений связности явлений можно найти у Клиффорда Бирса: Beers C.W. A mind that found itself. New York: Longmans, Green & Co., 1908. p. 22–23, 24–26, 52, 54–55, 64, 70–72.


[Закрыть].

4. Следует упомянуть и другие искажения фреймов. Из повседневного опыта известно, что индивид либо спонтанно втягивается (с разной интенсивностью) в сценическое действо, либо посредством его фабрикации полностью выходит за рамки сцены. Но существуют и другие возможности. К примеру, человек может оказаться не в ладах с происходящим, поскольку в качестве единственно приемлемой для себя схемы действия он рассматривает нечто такое, что ему недоступно, не поддается фабрикации, зато естественно и непринужденно открывается другим. Следуя таким путем, он может психологически загнать себя в угол, стать чуждым миру окружающих его людей.

Самые поразительные примеры искажений фрейма обнаруживаются в революционные периоды религиозной или политической экзальтации, когда апокалиптические провозвестия о судьбах мира выбивают верующих из привычной колеи. Фестингер изучал случай некоего Боба Истмана, одного из приверженцев культа «конца света», «недоучившегося студента со специализацией в области управления образованием».

Истмен посещал каждое собрание «Взыскующих спасения» и проводил много времени в доме Армстронга. Он перестал курить, пить, ругаться, отказался от «других грубых привычек» и скоро стал одним из самых ревностных и серьезных последователей движения.

Он узнал «кем он был в Библии» и много размышлял над тем, как найти родственную душу. Он был знатоком библейского повествования о Всемирном потопе, мог цитировать его по памяти и неукоснительно верил в него. Более того, в ожидании потопа он полностью изменил свою жизнь. Он не только отрекся от земных удовольствий, дабы усилить возвышенный религиозный трепет в душе, но, как он заявлял несколько раз, постепенно «порывал все земные связи» и часто повторял, что в декабре он уже был «готов уйти незамедлительно». Он продолжал посещать занятия, но делал это, по его же словам, только для того, чтобы сохранить видимость нормального человека и не сеять паники среди товарищей, которая несомненно возникла бы, если б он бросил все сразу. Он прекратил заниматься учебными предметами и все свободное время посвящал «урокам», хотя у него не было никаких сомнений, что он провалит экзамены по нескольким курсам.

Он распродал часть своего имущества, оцененного им достаточно дорого, чтобы выручить деньги для уплаты долгов. Он потратил все свои каникулы в праздник Дня Благодарения на то, чтобы «завершить свои дела» и «проститься» с родителями и друзьями. Однако он не продал автомобиль, так как думал, что тот будет полезным средством передвижения для него и других верующих в «последние дни»[931]931
  Festinger L., Riecken H.W., Schachter S. Op. cit. p. 78. Молодые люди, которые уже «призваны» и ожидают своего отбытия в мир иной, сходным образом закругляют свои дела и исполняют некоторые рутинные формальности, то есть делают все, что положено соблюдать в обычных ситуациях. Но это «заключение в скобки» безусловно является действием, санкционированным религиозной общиной.


[Закрыть].

Второй пример заимствован мной из газеты.

Продавец автомобилей из Сан-Франциско, уверовавший, что конец мира может наступить в любой момент, буквально пустил по ветру «мирские блага» (220 долларов наличными).

Полиция города Виста-Пойнт сообщила о Милтоне Эдвине Хейзе (младшем), который, объявив себя Иеговой, выбросил два чека на сто и двадцать долларов.

Немного позже Хейз был остановлен полицией за превышение скорости и проезд на запрещающий знак при повороте к Саусалито через северный въезд моста Золотые ворота.

Дежуривший на Калифорнийском шоссе инспектор Ньютон Принс сообщил, что этот долговязый водитель после задержания изрек: «Бог открыл мне, что сегодня же мир погибнет. Я отпускаю все мирское и суетное по водам. Я готовлюсь к встрече с Создателем»[932]932
  San Francisco Chronicle. 1965. August 27.


[Закрыть].

Это заявление представляет собой сниженную современную версию поучения в Первом послании апостола Павла к коринфянам (7:29–31).

Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего[933]933
  Цитата сверена по синодальному переводу: Библия. М.: Издательство Московской Патриархии, 1988. c. 1250. – Прим. ред.


[Закрыть].

В несколько меньшем масштабе мы сталкиваемся с горячечной верой в политические заговоры и в «истинный» смысл политических событий. Пример того – объяснение Великой французской революции как результата заговора небольшой кучки франкмасонов[934]934
  Этот вопрос рассмотрен Э. Шилзом. См.: Shils Е. The fascination of secrecy: The conspiratorial conception of society // The torment of secrecy. Glencoe (Ill.): The Free Press, 1956. p. 27–33.


[Закрыть].

Причудливая фантастичность религиозного или политического сознания не является необходимым следствием эффекта заключения в скобки. Так, во время Кубинского кризиса[935]935
  Кубинский (Карибский) кризис – сложившаяся в октябре 1962 года угроза ракетно-ядерной войны между СССР и США в связи с размещением советских ракет на Кубе. Кризис был преодолен посредством прямых переговоров Н.С. Хрущева и Дж. Кеннеди. – Прим. ред.


[Закрыть] некоторые американцы бежали из городских центров и предположительно от городского образа жизни, точно так же, как они делали это при сообщениях о выпадении радиоактивных осадков и других угрозах радиоактивного заражения. Попытки разубедить их или иным образом воспрепятствовать им, как правило, безуспешны, за это не стоит даже браться. Причина не в том, что логика их рассуждений несостоятельна, а в том, что порочна сама готовность заключить в скобки всю гражданскую жизнь и унифицировать свои действия в соответствии с требованиями фрейма. То, в чем мы должны находить смысл существования, превращается в изображение.

Равным образом не следует ограничивать проблему потенциальными или реальными кризисами в общественной жизни. Посмотрим на неурядицы, возникающие в повседневной реальности, например в семье, и связанное с ними «заключение в скобки» того, что образует домашний круг.

Дорогая Эбби! Мне и мужу давно полюбилась ваша колонка в газете. Возможно, теперь это единственное, что нас с ним объединяет. После шести лет замужней жизни с прекрасным специалистом, доктором медицины, я пришла вот к такому итогу. Моя проблема не в том, как спасти наш брак, а в том, как выйти из него с наименьшими потерями для мужа и двух моих дорогих невинных детей – обоим меньше пяти лет. Ничего другого не остается, так как мужа и меня ничто больше не связывает по-настоящему, у нас нет ни физических, ни духовных отношений. Он добрый, но собственник по природе и бесчувственный. Он прилежный работник и кормилец семьи, но он скучен и неинтересен. Я испробовала все – от отдыха вдвоем до новых хобби, – чтобы вернуть назад былые чувства, но у нас ничего не получилось. Я несчастна, мне надоело так жить. Муж думает, у нас все просто прекрасно, но я больше не в состоянии выносить эту унылую, монотонную жизнь, словно нам пятьдесят, а не тридцать пять лет. Как я могу достучаться до него и заставить его понять меня, пока я еще не обратилась к адвокату?[936]936
  San Francisco Chronicle. 1966. March 17. Оригинальные применения сценических скобок можно найти в романе Джоан Дидион «Бери как есть» [Дидион Джоан (р. 1934) – американская писательница, журналистка, сценарист. – Прим. ред.], где рассказывается о профессиональных голливудских актерах, которые говорят театральным языком в домашней обстановке.


[Закрыть]

Ясно, что фреймы повседневного опыта имеют непосредственное отношение к психиатрическим проблемам депрессии и мании. Хотя мы обычно настраиваемся на то, что индивид будет играть многие сцены в присущем только ему, неподражаемом стиле, мы в то же время требуем, чтобы он существенным образом менял свое поведение от сцены к сцене в соответствии с выражаемыми им чувствами. Депрессии и мании обычно приписываются тем, кто не соблюдает правила выражения эмоций и с завидным упорством разыгрывает различные сцены так, как если бы они порождали один и тот же эмоциональный отклик. Кое-что из этого объясняется фреймами: человек может относить к одной и той же сцене то, что рассматривается другими в качестве разных сцен; он может заключать в скобки продолжительный отрезок деятельности, размещая в одном и том же фрейме жизненный материал, который другие люди дифференцируют для того, чтобы менять фреймы своего поведения. Во всех этих случаях человек производит впечатление страдающего манией или депрессией. Но причина отклонений (в некоторой степени) связана не с его настроем, а с фреймированием происходящего.

VII

Перейдем к заключительным комментариям, касающимся искажений фреймов. Можно ли, учитывая возможности анализа фреймов, компенсировать дезорганизацию мира? Можно ли исправить восприятие мира у каждого человека? Существует ли такая когнитивная организация мира, которая позволяет корректировать наши ошибки, разоблачать обманы, преодолевать заблуждения, и если существует, то как достичь наилучшего результата в исправлении искажений?

Ответ на эти вопросы, по всей вероятности, следует искать в пересмотре проблемы преобразования. Как уже утверждалось, самая стойкая реальность поддается систематическому изменению, лишь бы подобрать к ней соответствующий ключ. Перевернем проблему с ног на голову: если мы хотим покончить с искажениями в восприятии мира, особенно мира повседневности, давайте посмотрим, каким образом можно переключить деятельность, перевести ее в другой план. Такая постановка вопроса ведет нас к пониманию того, что для преобразования деятельности необходимо установить способ ее постепенного систематического изменения. Нужна своего рода инфраструктура, то есть типизация (patterning) деятельности, воспроизводимая в поведении структурная формула. Как только установлена постоянно повторяющаяся схема, можно изменить или переделать сопутствующие ей обстоятельства. В свою очередь, эти изменения вызовут цепную реакцию систематических преобразований в поведении участников взаимодействия, а прежнее смысловое содержание действий уйдет на второй план.

Рассматриваемые здесь беды специфичны тем, что принадлежат исключительно сфере действия индивида, при этом физические условия действия не имеют значения. Единственное ограничение состоит в том, чтобы другие участники ситуации были вынуждены так или иначе общаться с ним.

Возьмем, например, затруднения физического и культурного порядка, присущие форме межличностной коммуникации: шепелявость, пришепетывание, брызганье слюной, гримасы, тяжелый взгляд, «вульгарный акцент» и т. д. Подобные дефекты действуют на инфраструктурном уровне, они по-своему градуируют ситуацию, здесь каждое слово или взгляд заново создают проблему в межличностном общении, можно сказать вымучивают общение, порождают новые и новые недоразумения. Несомненно, все это являет собой результат преобразований, в ходе которых осуществляются транспозиции, то есть систематические смещения обычных форм деятельности. В приведенных выше примерах мы имели дело с непроизвольными преобразованиями, так сказать самонастраивающимися фреймами-ловушками. Нечто подобное происходит в том случае, когда неожиданно говорят: «Это шутка!»; тот, чье поведение переопределяется, чаще всего не рассчитывает на преобразование ситуации. Возникает вопрос: может ли человек произвольным образом изменить свое поведение, и если да, то какие формы поведения поддаются преобразованию? Можно ли при этом пренебречь реакцией других людей, не позволить им делать то, что они привыкли делать в аналогичных ситуациях?

По всей видимости, наиболее типичный и распространенный пример такого поведения можно назвать «речевой смекалкой» (speech enterprise). Целенаправленное осознанное преобразование речевого стиля, ориентированное на воображаемую утонченность, следует отличать от «изысканной речи», в данном случае имеется в виду осознанное подражание речевой манере высшего класса в чисто игровых целях. Этот пример заслуживает более подробного рассмотрения.

Можно имитировать «акцент» говорящего, чтобы указать на его социальное происхождение, либо иным образом определить его место за рамками общения. Если кто-то пытается имитировать акцент, можно ожидать, что подделка рано или поздно проявится, особенно в ходе продолжительного разговора. Обычно так и случается.

«Настоящий» акцент складывается из особенностей произношения на инфраструктурном уровне, он соотносится не со словами и фразами как таковыми, а с сочетаниями согласных и гласных звуков – с фонемами, из которых создаются слова, а также с интонационным контуром речи, благодаря которому создается сложное синтаксическое целое. Посредством фонологического анализа речи устанавливаются смысловые усиления звуков и фраз. В принципе можно вывести формулу, объясняющую бесконечное множество акцентированных слов и фраз. Если бы эта формула усваивалась непроизвольно, ее можно было бы использовать для собственной речевой деятельности и имитировать нужный акцент «естественно», изнутри, никогда не обнаруживая себя, даже если придется говорить сколь угодно долго. Такую цель преследуют некоторые преуспевшие в лингвистике подражатели. Результатом этих упражнений оказываются заметные изменения в личностной идентичности.

Теперь перейдем от индивидуального стиля, который непроизвольно вносится в ситуации межличностного взаимодействия (face-to-face situations), к характеристикам самого взаимодействия. Такой сдвиг перспективы представляется особенно плодотворным в тех случаях, когда кто-нибудь пытается «аномизировать» мир. Мы знаем, что всякий раз, когда складывается ситуация физического присутствия двух или нескольких лиц в одном месте, их отношения начинают регулироваться сложной системой норм. Эти нормы связаны с управлением взаимодействием, расположением индивидов в пространстве общения, внешними проявлениями отношений и т. д. Если при этом возникает разговор, вступает в действие нормативное регулирование его поворотов, устанавливаются точки начала и окончания общения и т. п. Все эти разнообразные формы интеракции действуют всякий раз, когда люди находятся в одном месте. Отсюда следует, что любое заметное нарушение правил (не имеет значения, намеренное или нечаянное, совершенное по неосведомленности или с определенной целью) повлечет за собой «генерирующий эффект», который сломает интеракцию. Все это хорошо известно благодаря «приколам», придуманным учеными-экспериментаторами (придвинься «слишком» близко к собеседнику в разговоре и наблюдай, что из этого выйдет), мальчишками (иди нога в ногу с бабушкой на протяжении квартала, а потом посмотри, что с ней будет), следователями (забери у арестованного пояс и шнурки от ботинок – чтобы он выглядел неряхой на допросе).

Со временем накопится больше обобщающих сведений о межличностной интеракции. Тогда мы будем располагать более значительными возможностями для обнаружения преднамеренных искажений фреймов повседневности. Ирония в том, что такое применение микросоциологии является, по всей вероятности, одним из наиболее эффективных способов искажения фреймов.

13
Анализ фреймов разговора

I

Особенностью эпизодов деятельности, до сих пор служивших нам примерами, живыми картинками, натурными моделями, типажами и прецедентами (репрезентативными, обычными, идеальными, исключительными, экстремальными, ограничительными), было то, что наиболее возможным, вероятным и порой даже необходимым условием их существования является речь. Поэтому в каком-то смысле анализ данных эпизодов сводится к анализу высказываний. Подобно самим фрагментам деятельности артикулированные высказывания подчиняются законам переключений и намеренных фабрикаций. Если возможен конфликт, подстроенный ради шутки, то возможно и несерьезное, шуточное распоряжение. Самое искреннее признание может быть таким же совершенным по исполнению обманом, как совершенна машина для печатания денег. Человек может не справляться с простейшими физическими действиями (например, не способен вдеть нитку в игольное ушко), и точно так же он может выходить за рамки нормы и разрушать фрейм беседы из-за неумения правильно выговаривать слова. Самый наглядный пример тому – бессвязное бормотание.

Прежде всего нас интересует язык, порождающий у реципиентов ошибочный фрейм (misframing). Правда, контекст общения часто помогает исключать непредусмотренные ситуацией смыслы и устранять непонимание, но и контекст превращается в ничто без знаний и навыков участников взаимодействия, их «культурной компетентности». Поэтому источники ошибок фреймирования, обусловленных вербальным воздействием, надо искать в «культурной некомпетентности», типичный пример которой – так называемые забавные нелепицы, свойственные речи маленьких детей.

Трехлетний Питер, внук шефа бейсбольной команды «Сан-Франциско Джайентс», только что пошел в детский сад и превосходно там себя чувствует. «Один и один, – чтó получится?» – спросил его воспитатель. «Бол и страйк!»[937]937
  Ответ ребенка основан на незнании операции арифметического сложения, смысл сказанного ассоциируется у него с бейсболом. По правилам этой игры после каждого удара по мячу судья объявляет счет, фиксируемый в так называемых болах (balls) и страйках (strikes). Бол – это мяч, поданный вне зоны удара и не пораженный отбивающим; если же он не попал по мячу в зоне удара, то фиксируется страйк. Если отбивающий замахнулся, но не попал по мячу, – независимо от того, находился мяч в зоне или нет, – это тоже считается страйком, как и мяч, отбитый за пределы бейсбольной площадки. Счет может быть, например: 0:4 (ноль страйков, четыре бола); 1:1 (один страйк, один бол). – Прим. ред.


[Закрыть] – ответил Питер[938]938
  Caen Н. // San Francisco Chronicle. 1967. September 25. От этого всего лишь один шаг до намеренного искажения фрейма речевого взаимодействия – искажения как подоплеки остроумных реплик. Артур Кестлер предпринимает любопытную попытку универсализировать этот прием с помощью понятия «бисоциация» [«Бисоциация» (bisociation) – объединение несвязанных идей (понятий, концепций, представлений и т. д.), создающее новое смысловое единство. Так происходит, когда рассказывают анекдот. Смешные ассоциации вызывают специфическое напряжение, которое снимается кульминационным моментом рассказа, соединение несовместимых понятий вызывает смех. Сведёние в гармоническое единство, казалось бы, совершенно различных комбинаций, скажем интуиции и разума, может быть творчески продуктивным. А. Кестлер поясняет, что ввел термин «бисоциация», чтобы разграничить рутинные навыки мышления, действующего в одной плоскости, и творческий акт, который всегда оперирует несколькими мыслительными планами. – Прим. ред.]. См.: Koestler A. The Act of creation. New York: Dell Publishing Co., 1967. p. 32–38.


[Закрыть].

Проблема глубже, чем может показаться на первый взгляд. Рассмотрим следующий пример.

Ох уж эти туристы! Один из них зашел в ювелирный магазин «Делмас и Делмас», облюбовал нефритовый браслет и спросил продавца Генри Мюррея: «Сколько?». «Один – пятьдесят», – ответил Мюррей. «Беру!» – сказал турист, выкладывая на прилавок полтора доллара. «Увы, так вы его не возьмете», – посочувствовал Мюррей[939]939
  San Francisco Chronicle. 1968. June 26.


[Закрыть].

Перед нами «простое» недопонимание, повлекшее ошибочный, необоснованный поступок, неуместность которого сразу же стала очевидной. Однако вполне возможно, что последовавший конфуз неопытного туриста отчасти обусловлен разоблачением – разоблачением его как человека, претендовавшего на то, будто он разбирается в ювелирных украшениях. В свою очередь, становится ясно, что корректное истолкование любого высказывания может быть нимало не связано с притязаниями на компетентность – культурную и лингвистическую, – которой говорящий в действительности не обладает[940]940
  По-видимому, повседневный языковой узус связан с любопытным различением, обусловливающим причины неудач в употреблении языка: приводит ли к недоразумению недостаток лингвистической подготовки или неосведомленность в какой-либо специальной сфере деятельности? Тот, кто использует слова «не надлежащим образом», особенно слова, имеющие общеупотребительный смысл, ослабляет свои притязания на образованность. Человек, который в ответ на просьбу механика в гараже подает ему не тот инструмент, рассматривается обычно не как плохо владеющий языком, а как не владеющий навыками мужской работы.


[Закрыть].

Продолжим разбор случая с туристом и нефритовым браслетом. Если бы продавец назвал цену без всяких двусмысленностей, покупатель, скорее всего, мог бы быстро сочинить ответ, который бы обосновал его отказ от покупки и поддержал впечатление, будто волшебный мир дорогих нефритовых украшений – для него не загадка. Отсюда видно, что корректное толкование событий позволяет интерпретатору использовать рутинные защитные приемы (часто воспринимаемые наблюдателями как неубедительные), которые гарантируют от нежелательных последствий.

Таким образом, устные высказывания порождают подавляющее большинство тех способов фреймирования, которые были рассмотрены в нашем исследовании: фабрикации, переключения, нарушения фреймов, ошибки фреймирования и, конечно, разночтения в использовании нужного фрейма. Наше умение обозначать образцы фреймирования ярлыками не несет никакой дополнительной информации о высказываниях. Ситуация не становится легче, если обратиться, как я теперь делаю, к специфической разновидности неофициальной речи, которую мы называем беседой, легким разговором или болтовней. Такой вид вербального общения предполагает возможность обмена ролями между говорящим и слушающим, а также небольшое число участников разговора независимо от того, предаются ли они приятному времяпрепровождению, выполняют ли официальное задание или их встреча сиюминутна[941]941
  Эту проблематику иногда рассматривают, исходя из противопоставления формального и неформального типов взаимодействия. Однако данное различение скрывает тот факт, что во время подчеркнуто формальных и официальных мероприятий, когда говорящий выступает от имени престижной организации и сообщает информацию, которая нужна другим для координации их действий, он тем не менее сохраняет возможность перемежать высказывания по делу неофициальными экскурсами на любой вкус – его речь может перемежаться идущими от сердца словами, поддразниваниями, иронией и т. п.


[Закрыть]. Здесь мы снова обнаруживаем нарушения фреймов[942]942
  Как упоминалось ранее, в стереотипах гендерных ролей в американском обществе четко фиксируются различия между незначительными отступлениями от нормы при неформальном разговоре. Предполагается, что мужчинам простительны внезапные вспышки гнева, выражения абсолютной убежденности, решительности и т. п. Для женщин отступление от нормы выражается проявлениями удовольствия, смущения или расстроенных чувств и т. п. В любом случае, как будет показано ниже, в неформальном разговоре почти по определению невозможно единственное, заранее установленное распределение ролей, поэтому неожиданное нарушение фрейма одним из участников не всегда становится причиной многоплановой дезорганизации. В самом деле, тот, кто ведет себя неуместно, на какое-то время может стать объектом внимания, но равновесие восстановится просто потому, что другие возможные последствия его поведения могут считаться неважными и игнорироваться без серьезных организационных последствий. Заметим, что если незначительные нарушения фрейма постоянно происходят в неформальном взаимодействии, то их можно ожидать и в драматических представлениях, и в кино, где широко применяются подобного рода выразительные средства. Вот что пишет об этом Бела Балаш: «На заре немого кино Гриффит снял следующую сцену. Герой фильма – китайский купец. Лилиан Гиш, играющая преследуемую врагами девушку-бродяжку, падает без сил у его двери. Купец находит ее, вносит в дом и ухаживает за ней. Девушка медленно выздоравливает, но ее застывшее лицо хранит выражение глубокой печали. „Ты можешь улыбнуться?“ – спрашивает китаец испуганную девушку, которая только-только начинает доверять ему. „Я попробую“, – отвечает в титрах Лилиан Гиш, находит зеркало и пытается придать лицу выражение улыбки, пальчиками помогая лицевым мускулам. Результат ее усилий – болезненная, даже пугающая маска, с которой девушка поворачивается к китайскому купцу. Но его добрые, любящие глаза все-таки вызывают на ее лице естественную улыбку. Лицо не меняется, но теплое чувство освещает его изнутри и неуловимыми оттенками превращает гримасу в выражение искренней улыбки». См.: Balázs В. Theory of the Film. New York: Roy Publishers, 1953. p. 65.


[Закрыть]; разногласия, связанные с фреймами[943]943
  Высказывание на этот счет имеется в статье Джоан Эмерсон: «Хотя в общем понятно, почему людей тянет шутить на темы, которые они не могли бы затронуть в серьезном разговоре, границу между приемлемым и неприемлемым в содержании последнего нельзя определить однозначно и ясно. Поэтому о ней надо договариваться в каждом конкретном обмене высказываниями. Любой шутник не может быть уверенным, что другой найдет его выходку приемлемой, а любой слушатель может посчитать себя обиженным». См.: Emerson J.P. Negotiating the serious import of humor // Sociometry. 1969. vol. 32. p. 170.
  Когда человек серьезно реагирует на предмет шутки, он сразу же начинает спорить о том, как ее следует понимать и на кого возложить ответственность за введение этой темы в серьезный разговор. Оставляя неясным, понял ли он преднамеренный характер шутки, возмутитель спокойствия предлагает шутнику возможность открыто признать, что она была умышленной, и тем самым частично обесценить серьезность дискуссии. После некоторых препирательств шутник может попытаться задним числом вернуть шутке ее юмористическое значение (ibid. p. 176).


[Закрыть], и т. п., а отличительные свойства этого вида речевой деятельности остаются скрытыми. Правда, нам становится известным весьма важный факт, а именно: разговор похож на кучу мусора, в которой можно найти все что угодно, в том числе предметы, свидетельствующие о способах фреймирования деятельности, принятых в данной культуре. (По-видимому, в разговоре хотя бы мимолетно используются все технические приемы получения негативного опыта, предусматриваемые данной культурой, и это делается без всяких пособий и инструкций от Пиранделло.) Однако о данной куче мусора ничего нельзя сказать без осознания коммуникативной компетентности, которой мы должны обладать, чтобы создать эту кучу и суметь выжить внутри нее.

II

Несмотря на двусмысленности, недопонимания и прочие, как правило, кратковременные сбои, отрезки деятельности, рассмотренные в предыдущих главах, в основном долго сохраняют свою организацию. Такие виды деятельности, как театральные постановки, спланированные аферы, эксперименты и репетиции, однажды возникнув, тяготеют к исключению иных способов организации фрейма и поддержанию определения ситуации вопреки всем отклонениям от нормы. Однажды инициированные, эти виды деятельности должны найти свое место в непрестанно меняющемся мире, а этот мир должен предоставить им соответствующее место. И хотя такие фреймирования подвержены многоплановым преобразованиям (что в первую очередь оправдывает существование анализа фреймов), эти перестраивания сами по себе имеют реальные последствия, особенно для оболочки фрейма, и тоже должны занять реальное место в окружающем мире.

Рассмотрим теперь многообразие способов, с помощью которых произнесенные высказывания (формальные и неформальные) закрепляются в изменяющемся мире. Соображение о том, что в производстве речи используются физические ресурсы – такие, как воздух и энергия тела, – без сомнения, тривиально, однако не для людей, вынужденных экономить воздух в тесном закрытом пространстве. Ключ к пониманию ситуации, в которой находятся эти люди, можно найти в последнем акте «Аиды»[944]944
  Имеется в виду сцена из четвертого действия оперы Джузеппе Верди «Аида», в которой главная героиня встречается со своим возлюбленным Радамесом в склепе храма, где он заживо погребен и где они оба погибают. – Прим. ред.


[Закрыть]. Производятся также физические волны, и хотя они быстро рассеиваются, записать звук не составляет труда, что вынуждает собеседников быть осмотрительными в разговоре не для посторонних. Более существен факт, что при разговоре лицом к лицу участники должны находиться в пределах видимости и слышимости, необходимых для управления данной коммуникативной системой. А это значит, что участники уже приноровились или приноравливаются к внешней среде, состоящей из предметов, людей и посторонних звуков, которые могли бы помешать разговору. С другой стороны, взаимосвязь с окружающим миром относится преимущественно к вокальному оснащению речи, а не к информационным сообщениям, передающимся посредством звука.

Все осмысленные высказывания должны удовлетворять правилам языка, знание которых участник разговора обязан проявлять в каждый момент говорения и слушания, так же как он использует по ходу действия необходимые акустические средства. Этот вид компетентности тесно связан с другим, который, в частности, опирается на реальную социальную ситуацию, требующую применения индексальных выражений (indexical expressions)[945]945
  Индексальные высказывания – высказывания, смысл которых определяется указанием на обозначаемое. Определение индексальных знаков введено Ч. Пирсом. Это знаки, форма и содержание которых смежны в пространстве или во времени: следы на песке, дым, предполагающий наличие огня, симптомы болезни, предполагающие саму болезнь. – Прим. ред.


[Закрыть], которые ориентированы, например, на определенное время, место, говорящего и слушающего и соответствуют именно тому окружению, в котором произносится высказывание и которое противопоставляется внешнему окружению или внешней обстановке. К тому же, участники разговора обязаны соблюдать нормы хорошего поведения, обнаруживающиеся в сменяемости и продолжительности тем, избегании некоторых из них, осмотрительности при ссылках на себя, выраженном или, наоборот, сдержанном внимании к собеседникам. С помощью этих средств участники разговора воздают должное общественному положению и социальным связям друг друга.

Следует признать, что все сказанное не совсем точно попадает в цель, поскольку из виду упускаются важные функции разговора и, следовательно, оказываются не проясненными основания смыслового конституирования устной речи. Ведь люди действуют под влиянием того, что им говорят, и эти действия в свою очередь становятся неотъемлемой частью жизненного мира. Очевидно, координация большей части социальной деятельности, не говоря уже о действиях сплоченной команды, предполагает, что утверждения, представляющиеся их автору верными (если они и не верны на самом деле), являются высоковероятными и даже реальными, поскольку именно на них основаны обещания и угрозы[946]946
  Справедливо полагают, что если высказывания слишком часто не соответствуют реальности, то говорящий приобретает репутацию, позволяющую подвергать сомнению все, что он говорит. На первый взгляд, это одна из тех норм, которые превращают слова в нечто равноценное делам. Но в действительности, как будет показано ниже, имеются структурные основания для того, чтобы сфера применения этой нормы была достаточно ограниченной.


[Закрыть].

Здесь обнаруживается различие между разговором и другими видами деятельности. По-видимому, значительная часть неформального разговора слабо связана с участием индивида в проектированных социальных ситуациях и возникает скорее как средство, благодаря которому он управляет своими действиями в повседневных эпизодах. Эти формы оперирования самим собой чаще всего не имеют обязательного характера и включают весьма кратковременные эпизоды деятельности, слабо связанные с внешними событиями. Хотя любая реплика в разговоре обусловлена предшествующими репликами других участников и определяет последующие, во всем этом легко увидеть произвольность и неточность, ибо индивиду в каждый момент разговора, по-видимому, доступен целый ряд действий и выбор им конкретного решения – дело свободного выбора, по меньшей мере в данной ситуации. Боксерский матч или игра в покер могут быть переведены на уровень несерьезной забавы, но как только это произошло, возвращение к серьезной игре становится делом нелегким, во всяком случае оно не происходит автоматически. Напротив, всякого рода разговорчики, сопровождающие масштабные общественные мероприятия, по-видимому, заполняют промежутки и паузы, представляя собой кратковременные несвязанные действия, которые могут не иметь никакого отношения к происходящему. Это необходимо, поскольку главная функция разговора – обеспечить говорящего средствами регулирования своей безопасности и приспособления к обстановке, даже тогда, когда он не предпринимает прямых попыток повлиять на развитие ситуации.

Доводы в пользу неопределенности и произвольности болтовни имеют массу подтверждений. В отличие от сценарно прописанного взаимодействия в пьесах, в «естественных» разговорах редки случаи, когда лучший ответ находится сразу, редко встречаются и мгновенные остроумные возражения собеседнику, несмотря на то, что чаще всего именно они составляют цель разговора. В самом деле, когда при неформальной беседе кому-то удается быстро найти ответ, не менее содержательный, чем тот, который возник после длительного обдумывания, его переживают как памятное событие. Поэтому стандарты вербального поведения, которые осознаются участниками разговора как полностью приемлемые, редко осуществляются наделе. Более того, когда возникает необходимость заполнить паузу в разговоре, человек нередко обнаруживает, что способен лишь хмыкнуть или кивнуть. Упущение благоприятной возможности высказаться, если оно своевременно и выдержанно по форме, обычно бывает весьма эффективным в организационном отношении, поскольку по существу оно синтаксически эквивалентно пространному высказыванию и часто с радостью воспринимается собеседниками как знак того, что их очередь в разговоре подойдет быстрее. (В конце концов, устная беседа, по всей видимости, требует своеобразной аранжировки, при которой каждому участнику позволительно в лучшем случае говорить вполголоса в те моменты, когда подходит очередь других.) Кроме того, говорящий часто находит причины для небольших рефлексивных нарушений фрейма, возвращаясь к своим недавним словам как материалу, к которому он теперь апеллирует в комментариях или оправданиях. Такие саморефлексивные, самореферентные, внутренне развертывающиеся мотивы реагирования неизбежно оказываются в какой-то степени изолированными от окружающего взаимодействия, поскольку индивид по своему усмотрению в один из моментов порождает ответную реакцию, на которую сам же затем и реагирует.

Итак, нам остается лишь принять идею, что в каком-то существенном отношении разговор может быть весьма слабо связан с внешней обстановкой. Тогда, судя по всему, разговор в намного большей степени, чем многие другие виды деятельности, подвержен опасностям переключения и фабрикации (независимо оттого, актуализируются эти опасности или нет), так как слабая связь с внешними условиями есть именно то, что требуется для разного рода трансформаций. И можно предположить, что, хотя бывают моменты, когда человек обязан высказываться прямо и ответственно (или, напротив, лгать всерьез и напористо), во многих случаях (как подсказывает опыт ток-шоу) несерьезность и балагурство оказываются настолько присущими разговору, что приходится вводить специальные «скобки», если хочешь сказать что-нибудь относительно серьезное: «Шутки в сторону!», «Теперь я действительно говорю серьезно!» и т. п. Подобные реплики становятся необходимыми как средство мгновенного нисходящего переключения словесного потока. И (как будет показано ниже) если уж речевое поведение говорящего связано с происходящим в мире весьма относительно, то еще более слабо связаны с ним реакции слушателя, которые являются производными от истолкования речи.

Наша исходная посылка такова: неформальная речь (разговор или беседа) менее жестко связана с миром, чем другие виды вербального поведения. Можно утверждать, что тенденция к некоторой неопределенности связи с миром обнаруживается в любой речи, но заурядный разговор в этом отношении наиболее показателен.

Рассмотрим в этой связи убежденность говорящего в том, что он говорит. Когда человек высказывается вслух (формально или неформально), то, по-видимому, нередко его речевая деятельность представляет собой выражение желания, влечения, склонности, передающих его внутреннюю установку и т. п. Свидетельства о внутренних состояниях человека имеют одно важное для нас свойство: их так же нелегко подтвердить, как и опровергнуть. Трудно вообразить себе достоверное выражение внутреннего состояния, не говоря уже о том, как это сделать реально. И даже в тех случаях, когда поведение индивида подтверждает или опровергает его прежние свидетельства о внутренних состояниях, обычно никто не утруждает себя сопоставлением результатов с декларациями и изобличением говорившего. Иными словами, в этих случаях принцип взаимосвязанности событий в мире не очень-то пригоден, ибо свидетельства индивида о его чувствах по отношению к предмету разговора мало что дают (может быть, кроме представления о последовательности реплик и других формах организации беседы). Поэтому здесь многое разрешено. Человека почти ничто не обязывает быть последовательным в средствах выражения убеждений, установок, намерений и т. д.