Текст книги "Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 43 страниц)

Наиболее знакомая форма использования наивности инсайдера обнаруживается в театральном приеме постановки пьесы внутри пьесы. Цель этого приема (равно как и других способов переработки негативного опыта) состоит в том, чтобы обмануть публику путем ее интенсивного вовлечения в спектакль и использования ее готовности чему-то поверить. Как и полагается, сценические персонажи разделены на две группы: одна изображает публику, вторая – людей, играющих роли на внутренней сцене. Поскольку актеры, играющие актеров (персонажи пьесы, разыгрываемой внутри пьесы), представляют собой драматургические образы, то актеры, играющие публику, не должны как таковые казаться измышленными. Действительно, они внушают залу погруженность в действо и веру в происходящее на сцене. Высокие образцы использования таких возможностей мы находим у Шекспира. Они затмевают все приемы разрушения рефлексивных фреймов, которые известны из того, что делают чревовещатели, пародисты и прочие изощренные трюкачи.

 
Какой же я холоп и негодяй!
Не страшно ль, что актер проезжий этот
В фантазии, для сочиненных чувств,
Так подчинил мечте свое сознанье,
Что сходит кровь со щек его, глаза
Туманят слезы, замирает голос,
И облик каждой складкой говорит,
Чем он живет. А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к страсти,
Как у меня? Зал плавал бы в слезах[903]903
  [Шекспир В. Гамлет / Пер. Б. Пастернака // Шекспир В. Трагедии. Сонеты. М.: Изд-во худ. лит-ры, 1968. c. 173. – Прим. ред.] Внушение веры в подлинность происходящего – это, конечно, лишь одна из функций пьесы внутри пьесы. Как подсказывает Элизабет Бернс, существуют и другие функции: служить своеобразным антрактом, предвестием того, что должно произойти, приемом ускорения действия и т. д. См.: Burns Е. Theatricality: A study of convention in the theatre and in social life. London: Longmans Group, 1972. p. 44, 48–49).


[Закрыть].
 

Одно дополнительное замечание о пьесе внутри пьесы. Обычно можно видеть, что участники внутреннего действа в последние минуты перед поднятием занавеса заняты последними приготовлениями. Поэтому внимательные зрители имеют возможность видеть обе стороны представления. Как следствие, зрители редко бывают целиком захваченными пьесой внутри пьесы (хотя Пиранделло, чтобы отточить свое мастерство, иногда добивается и этого). С другой стороны, будучи не вполне погружены в пьесу внутри пьесы, они автоматически погружаются в пьесу, содержащую пьесу. Чем более отчетливо они понимают, что пьеса внутри пьесы представляет собой одну из сцен спектакля, тем более ясным становится, что сценические персонажи разыгрываются актерами. В то же время не подлежит сомнению, что этих персонажей играют не актеры: это одни персонажи играют других персонажей. Короче говоря, взгляд за сцену дает возможность увериться, будто вы видите закулисную сторону происходящего. Понятно, коль скоро вы увидели все сценическое пространство, в том числе закулисье, вы увидели все целиком и можете не беспокоиться о закреплении фрейма. Однако в тот самый момент, когда вы почувствовали уверенность, вас могут надуть[904]904
  С некоторых пор это стали делать и в телерекламе. Например, профессиональный актер разыгрывает рекламную сцену и, якобы завершив эпизод (а камера продолжает держать его в кадре), теперь уже «по-настоящему» занимается смакованием изделия, которое только что рекламировал. Разумеется, это лишь один из способов радио– и телерекламы, посредством которых пытаются эксплуатировать разнообразные фреймы, чтобы создать видимость естественности и (как предполагается) преодолеть сформировавшиеся у скептически настроенной аудитории предубеждения и настороженность. По этой причине все чаще используются детские голоса (по всей вероятности, они кажутся безыскусными и живыми), уличные шумы и иные подобные эффекты. Все направлено на то, чтобы создать впечатление, будто интервьюируемые не куплены: фальстарты, заполнение пауз, отклонения от сюжета, немые сцены, перебиваемая другими голосами речь. Симулируется подлинность естественного разговора; и, в подражание знаменитому радиокомментатору Орсону Уэллсу, вставка коммерческого рекламного клипа какой-нибудь фирмы с целью известить всех о новом продукте попутно разбавляется экстренным сообщением для широкой публики, – тем самым предполагается, что у слушателей поддерживается живой интерес и вера в неподдельность передаваемого. Чем больше слушатели или зрители отказываются верить выразительным деталькам, тем больше рекламщики гоняются за ними. То, что получается в результате, – это некий вид совместного загрязнения человеческого взаимодействия, проявление неразберихи, которая распространяется в том числе и усилиями разных «пиарщиков», консультантов политических деятелей по связям с общественностью, а также в намного более меньших масштабах микросоциологией.


[Закрыть].

Перейдем теперь от мира театральных развлечений к эксплуатации наивности инсайдера. Самые показательные примеры – это многообразные мошенничества (swingles). Одна из особенностей жульнических игр состоит в том, что надо заставить простофилю поверцть, будто он участвует в надувательстве кого-то другого. Мошенники часто обосновывают эту практику рационально, утверждая, что лох (sucker) предрасположен к воровству, но суть дела не в этом. Проблема не в предрасположенности к воровству, а в уверенности. Бывает, что, совершая что-либо незаконное, мы чувствуем, что кого-то одурачиваем, и именно последнее соображение, а не предполагаемая незаконность поступка, пробуждает нашу уверенность.

В примитивных версиях мошенничества сообщники простофили и предполагаемые жертвы обмана одни и те же люди – встретившиеся случайно. В более изощренных версиях создается сложная ролевая дифференциация.

Шестидесятисемилетняя женщина сообщила полиции, что шайка жуликов-гастролеров обманула ее на четыре с половиной тысячи долларов.

Она рассказала, что в прошлый вторник на перекрестке 29-й стрит и Ридж-авеню к ней подошли две женщины с пачкой «найденных» денег и предложили поделить их на троих, если она добавит свою наличность в доказательство «ее честности». Она дала им полторы тысячи долларов.

Детектив Томас Маккаскер сообщил со слов пострадавшей, что эти женщины проводили миссис Хауз до отделения Филадельфийского сберегательного общества на Уолнат-стрит, где та сняла со счета полторы тысячи долларов и отдала им. Они обещали принести ее долю от «найденных» денег к ней домой попозже.

Миссис Хауз ждала вплоть до сегодняшнего дня, когда к ней домой пришли двое мужчин, представились детективами и предложили поймать мошенниц, выманивших у нее деньги. Но при этом они сказали, что на продолжение расследования им нужны деньги.

В итоге все пошли в то же сберегательное отделение, где миссис Хауз сняла еще полторы тысячи долларов. Потом мужчины узнали, что у нее имеется счет и в другом отделении Филадельфийского общества на пересечении Броуд-стрит и Оксфорд-стрит. Они убедили ее, что деньги надо держать в одном месте.

Втроем они пошли в отделение на Броуд-стрит, где жертва сняла со счета полторы тысячи долларов, и затем вернулись обратно. Двое мужчин, которые любезно сопроводили ее до дома, вручили ей конверт и посоветовали сразу же зайти в отделение и оформить вклад.

Когда миссис Хауз открыла конверт, тот оказался пустым. Мужчины исчезли[905]905
  The Evening Bulletin (Philadelphia). 1969. May 5. To же издание сообщает об аналогичном мошенничестве («Вдову облапошили второй раз за три недели») в том же городе 30 мая 1973 года. Эти двухэтапные акции обнаруживают удивительное структурное свойство первого этапа аферы: помощники жулика получают возможность обратиться к жертве с сообщением о краже и, главное, ворах, что позволяет успешно играть роль детектива и входить в доверие. Все что нужно – это домашний адрес жертвы и хладнокровие. Самая трудная работа была уже выполнена первым жуликом.


[Закрыть].

Аналогичная схема применяется в том случае, когда «служащие банка» звонят вкладчику и просят его помочь в поимке «нечестного кассира». Для этого вкладчика просят сделать вид, будто он забирает свои сбережения. По легенде, деньги, предварительно помеченные, будут временно приняты на ответственное хранение «служащими банка» в качестве вещественного доказательства, уличающего кассира. Иногда деньги отдают[906]906
  О ряде таких афер сообщается в печати. См.: San Francisco Chronicle. 1965. February 27.


[Закрыть]. В этом плане нет ничего сверхсложного, работает простая словесная формула, побуждающая простофилю делать то, что в других случаях он поостерегся бы делать. Его обманутое доверие – следствие того, что он увлечен мыслью, будто не просто совершает обычные банковские операции, но участвует в каком-то специально организованном заговоре. К тому же предупреждающий об опасности преступления, вероятно, будет исключен из круга потенциальных преступников, поскольку сообщающий об опасной ситуации привычно определяется как человек, находящийся вне ситуации, о которой он сообщает. Все эти приемы прекрасно работают, о чем свидетельствует пример, относящийся к середине XIX века.

Эти господа [фальшивые участники аукциона], обычно именуемые Питерами Фанками[907]907
  Funks – прозвище подручных аукциониста, специально набавляющих цену для разжигания азарта покупателей. – Прим. ред.


[Закрыть], вызывали немалую озабоченность муниципальных властей в 40-50-е годы XIX века, предпринималось множество безуспешных попыток прекратить торги всякой дрянью и дешевкой, на которых фанки грабили соотечественников на тысячи фунтов ежегодно. Однажды, в 1854 году, мэр Уэстервельт нанял много людей, чтобы они ходили по главной улице с плакатами «Берегись фальшивых аукционов!», но Питеры Фанки отразили эту атаку, разместив такие же предупреждения на собственных витринах[908]908
  Asbury Н. Sucker’s progress. New York: Dodd, Mead & Co., 1938. p. 182. Бостонский душитель звонил в дверь и обращался с просьбой к женщине сообщить, не видела ли она подозрительного мужчину, заглядывавшего в окна, и не мог бы ее муж помочь ему в поисках этого типа. Так он получал нужные ему сведения и, кроме того, разумно обосновывал свое появление. См.: Frank G. The Boston strangler. New York: New American Library, 1966. p. 335.


[Закрыть].

Еще один вариант такого же обмана прослеживается в роли, которую разыгрывает agent provocateur[909]909
  Agent provocateur (фр.) – провокатор. – Прим. ред.


[Закрыть]; хорошо известен и современный опыт взаимодействия полиции и правительственных органов с радикальными движениями. Как уже говорилось, такой агент активно участвует в мелких выступлениях и планировании крупных акций, что обеспечивает ему не только материал для доносов, но и крышу в конспиративной среде, позволяя пользоваться доверием и групповой поддержкой[910]910
  Здесь воспроизводятся стандартные структурные возможности, описанные в формальной социологии. Примером может служить старая история с Охранным отделением («Охранкой») в России. Когда в 1917 году Временное правительство создало комиссию по расследованию деятельности Охранного отделения, на свет выплыло следующее: «Руководители охранки заявили, что они никогда не поддерживали „провокаций“, а те, кого комиссия считает провокаторами, были просто „секретными сотрудниками“. Полицейское начальство настаивало, что эти агенты использовались исключительно в целях политической разведки, для сбора сведений о нелегальной политической деятельности, и не получали инструкций принимать активное участие в революционной работе. Однако бывшие агенты охранки признавались на допросах, что любому секретному сотруднику было чрезвычайно трудно более или менее продолжительное время сохранять бездеятельную позицию внутри революционной группы, было необходимо иметь прикрытие, создающее хотя бы видимость активности. Поэтому агенты охранки организовывали покушения, подстрекали к забастовкам и печатали прокламации, призывавшие к кровавой революции. Более того, поскольку агентам Охранного отделения, раскрывшим нелегальную типографию, выплачивали наградные, то полицейские чиновники не считали необычным делом организовать такую типографию самим, на деньги полиции, чтобы впоследствии ее „разоблачить“ и претендовать на положенное вознаграждение из полицейских фондов. Так или иначе, охранка систематически подрывала тот самый правопорядок, который была призвана охранять При фантастическом масштабе провокаций, равно как и других нелепостей, поощряемых политической полицией во время коллапса империи, охранка по сути дела просто использовала рутинную технику оперативно-розыскной деятельности, применяемую во всем мире гражданской полицией при расследовании обычных преступлений». См.: Hingley R. The Russian secret police. New York: Simon and Schuster, 1970. p. 113. Возможно, автор книги опрометчиво представил работу русского Охранного отделения в абсурдном и фантастическом ключе.


[Закрыть].

Я приводил, можно сказать, классические примеры наивности инсайдера. Этот список можно расширить за счет менее известных форм. В разведывательной работе используется так называемая запасная легенда, то есть фиктивная версия, которую агент может пустить в ход в момент, когда его первоначальная легенда рушится и любое продолжение ее бессмысленно[911]911
  Pinto О. Spy-catcher. New York: Harper & Brothers, 1952. p. 42–43.


[Закрыть]. В странах, где налоговые махинации считаются высоким искусством, бизнесмены, по некоторым сведениям, могут вести сразу три бухгалтерии: одна для учета реального бизнеса, чтобы знать истинное положение дел; другая предназначена для налогового инспектора; третья – тоже для налоговой инспекции, когда она укрепится в своих подозрениях о подтасовке баланса[912]912
  Из статьи о налоговых аферах в Испании: San Francisco Chronicle. 1966. 20 February.


[Закрыть]. Аферами чревато даже одно из самых мирных мужских занятий – доставка молочных продуктов. Несвежесть продуктов какой-либо фирмы обнаруживается перед домохозяйкой только для того, чтобы она смогла убедиться в том, что наконец-то получила доступ к надежным сведениям о качестве продуктов[913]913
  Bigus O.E. The milkman and His customer: A cultivated relationship // Urban Life and Culture. 1972. vol. 1. p. 149–150.


[Закрыть].

Как хорошо инсценированный информационный взрыв может увлечь слушателей и зрителей (это вполне удалось «диктору» в радиопередаче «Война миров»)[914]914
  Утром 30 октября 1938 года миллионы американцев услышали по радио о вторжении марсиан. Передачу «Война миров» вел знаменитый актер Орсон Уэллс. Началась паника. Это был психологический эксперимент, поставленный П. Лазарсфельдом, Ф. Стэнтоном и X. Кэнтрилом. Результаты эксперимента изложены в монографии: Cantril Н. The invasion from Mars; A study in the psychology of panic / With the complete script of Orson Welles broadcast; With the assistance of H. Gaudet, H. Herzog. Princeton, Princeton University Press, 1940. – Прим. ред.


[Закрыть], так он может сформировать уверенность, будто человек, переживший крушение фрейма, уже не в состоянии притворяться и лицемерить, иначе он не казался бы таким сломленным. Этим же объясняется и продуманная стратегия потери самообладания и контроля над собой при рассмотрении арбитражного дела или согласовании коллективного договора. (Перекрестные допросы, проводимые «добрым» и «злым» следователями, содержат специфическую версию наивного инсайдера.) Возможно, этим обусловлена особенность официальных общественных мероприятий (social occasions): когда люди собираются вместе при всех регалиях и держат себя с надлежащей помпезностью, неизбежно воспроизводятся действия за рамками установленной сцены – некоторые присутствующие обходятся друг с другом по-прежнему без церемоний, и в совокупности все это порождает уверенность, что, хотя официальные мероприятия обычно отдают фальшью, вот это мероприятие не фальшивое.

5. Фальшивые связи. Выше было показано, что фундаментальное свойство опыта таково, что дела и слова сохраняют связь с их источником, и обычно эта связь воспринимается нами как нечто такое, что само собой разумеется, обеспечивается контекстом действия и гарантирует закрепление деятельности (anchoring of activity). Любопытно заметить, что, хотя это свойство опыта часто пытаются нарушать – понарошку (например, можно изменять голос, звоня своему другу по телефону), серьезные нарушения такого рода, по всей вероятности, встречаются редко, например «проделки» (pranks) во время президентских кампаний 1968-го и 1972 годов оказываются скорее исключениями из правила[915]915
  Насколько известно, обе партии использовали следующие приемы: рассылались приглашения на собрания с выпивкой и закуской, которые никогда не планировалось проводить; на обеды, устраиваемые для сбора средств в фонд партии, официальных гостей привозили в лимузинах, а на обедах кроме них никто не присутствовал; противники какого-либо кандидата нанимали людей, которые учиняли из ряда вон выходящие бесчинства якобы в его поддержку; демонстранты, не имевшие никакого отношения к данной партии, выходили на улицу с плакатами, обнаруживающими внутрипартийные раздоры; публиковались вредные материалы от имени несуществующих организаций, якобы представляющих экстремистское крыло политического противника; журналистские удостоверения использовались в качестве прикрытия для шпионажа; посредством поддельных подписей, краденых бланков и фальшивых пресс-релизов разжигались внутренние конфликты в партии политического противника.


[Закрыть]. Это дело не новое, особенно для тех, кто причастен к революционным движениям. Когда одна из партий подвергается жестоким преследованиям, которые потенциально пробуждают сочувствие общественности и осуждение предполагаемых гонителей, возникает вопрос, а не могла ли сама жертва организовать преследования. Ведь преследуемые движения чаще всего разделены на фракции, и интересы отдельных фракций значительно различаются. Труднее понять, насколько сильно зависит повседневная жизнь от неосмотрительной веры в связанность мира, а следовательно, от риска разрушения связей и нарастания чувства тревожности. Здесь открываются возможности для «балканизации» жизни.

6. Ловушки в структуре фрейма (frame traps). Когда человека неправильно поняли и другие неверно интерпретируют его слова и действия, он, по всей вероятности, должен исправиться или объясниться. Это меняет ситуацию. Когда же человек ошибается в определении мира по каким-то иным причинам, надо ждать коррекций со стороны окружающих. Переструктурирование восприятия может потребоваться и в том случае, когда обнаружен обман, причем обман может быть установлен самим обманутым, признан обманщиком или разоблачен третьей стороной. Все эти операции помогают прояснить фрейм. Я должен особо отметить, что мир может быть организован (преднамеренно или по умолчанию) таким образом, что ложные взгляды, как бы они ни возникли, будут постоянно подтверждаться новыми и новыми свидетельствами и каждая попытка исправить ситуацию будет возвращать нас к исходному положению дел, тогда человек обнаруживает, что попал в ловушку, из которой не вырваться.

Понятие ловушки-фрейма принято пояснять шуточным вопросом: «Перестали ли вы бить свою жену?» Более поучительна следующая история, в которой четко отображена практическая реализация фрейма ресторанного мошенника и шулера по имени Мэйджор Клэнси.

Однажды Клэнси заходит в магазин суконщика во дворе церкви Святого Павла, набирает очень много сукна, чтобы сшить новые ливреи, все это переносят в его карету, он говорит суконщику, что сейчас у него не хватает денег, чтобы расплатиться, но если он пошлет с ним одного из своих подмастерьев, он расплатится дома. Мейджор отъезжает, молодой подмастерье следует за его каретой – он не знает места назначения. Но мошенник вместо своей квартиры направляется в цирюльню, поднимается наверх постричься и побриться и после бритья дает цирюльнику пять шиллингов с такими словами: не думайте, мол, что я даю вам так много только за ваши труды брадобрея; нет, у меня есть для вас более серьезное дело, которое прошу выполнить со всем возможным усердием и прилежанием, за это вы будете щедро вознаграждены. Дело вот в чем. Как только я уйду, вы позовите наверх молодого человека, который ждет меня внизу. Он чересчур стыдлив, и вам вряд ли удастся убедить его признаться в своей дурной болезни, пока вы не принудите его силой. Поэтому запритесь с ним в строжайшем уединении и осмотрите его, и если вы найдете, как я подозреваю, что с ним не все ладно, вы должны применить такие лекарства для его выздоровления, какие сочтете нужными, а я хорошо вам заплачу за хлопоты. Хирург-цирюльник обещает позаботиться о парне, а Мейджор выходит к карете и предлагает подмастерью пойти с цирюльником, который, мол, уладит его дело. Молодой человек шаркает ножкой, кланяется и идет с цирюльником, который приводит его в комнату, запирает дверь и начинает читать проповедь в том духе, что каким же надо быть болваном, чтобы распутничать так рано. Парень думает, что собеседник спятил и краснеет до ушей. «Ну-ну, – говорит на это цирюльник, – твоя притворная скромность не поможет тебе отвертеться, твой хозяин рассказал мне о твоих штучках, и я тебя осмотрю». Бедный малый доходит до мысли, что цирюльник одержим дьяволом, пытается спросить, в чем дело, чего от него хотят, объясняет, что он пришел просто получить хозяйские деньги за сукно. Цирюльник твердит, что выполняет наказы его хозяина и доберется до его «сифона» и раз уж его наняли лечить, то он исполнит свой долг. Парень клянется и божится, что у него нет сифилиса, что его настоящий хозяин живет на подворье церкви Святого Павла и послал его с джентльменом, который зашел побриться, чтобы получить деньги за проданное сукно. Все это не сбивает цирюльника с курса: он должен установить истину и он осмотрит больного во что бы то ни стало. Диспут закончился потасовкой. Но цирюльник был более тяжел и здоров по сравнению с пациентом, в конце концов ему удалось стянуть с того штаны и осмотреть. При обследовании он нашел парня чистым и здоровым как в первый день творения. Цирюльник удовлетворился тем, что сделал свое дело. Но бедный парень, оскорбленный таким обращением, в расстроенных чувствах вернулся к своему хозяину и рассказал ему всю историю, как вместо денег он получил хорошую трепку и долгий прием у лекаря-цирюльника, который осмотрел его в поисках сифилиса. Хозяину, который и сам не знал, как быть в такой ситуации, не оставалось ничего другого, как посмеяться над этим случаем и смириться с потерей[916]916
  Lucas Т. Lives of the gamesters (1714) // Games and gamesters of the Restoration. London: George Routledge and Sons, 1930. p. 135–136.


[Закрыть].

Этот случай, хотя и вызывает сомнения, показывает, каким образом протесты против ложной трактовки ситуации только убеждают адресатов в правильности именно такой трактовки. Аналогичным образом действует убеждение в душевном помешательстве, и здесь протесты квалифицируются как симптомы. В более деликатном варианте несогласие пациента с толкованием болезни, предлагаемым (явно или неявно) терапевтом, может быть прочитано последним как сопротивление – психическая особенность, которая обусловливает чудесное превращение словесного несогласия с терапевтом в доказательство его правоты[917]917
  В художественной литературе имеется множество сюжетов, созданных вокруг темы ловушек; есть интересная статья о том, как два психотерапевта лечили друг друга и у каждого из них оставалось впечатление, что он лечит, а не его лечат. См.: Kaiser Н. Emergency: Seven dialogues reflecting the essence of psychotherapy in an extreme adventure // Psychiatry. 1962. vol. 25. p. 97–118.


[Закрыть]. По сути, в повседневном поведении проявляется та же тенденция: как правило, образ, приписываемый нами другому, позволяет не считаться с его несогласием и иными формами выражения взглядов, его мнение интерпретируется как априорное «что и следует ожидать». Так возникают самоподтверждающиеся интерпретативные категории. Поистине, в подобных случаях мы имеем дело с сюжетом сказки о девочке, у которой при каждом слове изо рта выскакивали жабы[918]918
  Образ заимствован, по всей вероятности, из сказки Якоба Гримма «Три человечка в лесу». – Прим. ред.


[Закрыть]: каждое новое объяснение только обнаруживает то, от чего пытаются откреститься.

Переработка негативного опыта в некоторых областях искусства, подробно рассмотренная в последней главе, содержит много материалов о ловушках в структуре фрейма. Здесь нужно сделать два предварительных замечания. Во-первых, критики всегда могут сказать, что любое произведение искусства, которое сегодня считается полностью признанным и выдающимся, лет десять назад яростно отрицалось как вообще искусство. Искусствоведы хорошо осведомлены о таких противоречивых оценках. Во-вторых, участие в выставках, спектаклях и других публичных презентациях произведений искусства определенно требует мобилизации ресурсов и ожиданий особых впечатлений. С учетом этих двух оговорок можно показать, что ценители искусства сами могут оказаться в замешательстве, когда встанут перед необходимостью публично определить свое отношение к тому, что кажется им бессмыслицей. Они должны сформулировать свое мнение в ситуации, где нет определенности в эстетическом неприятии произведения, поэтому для уверенности вынуждены обнаруживать свои сомнения перед самими собой. Полностью отдавшись спектаклю, они становятся заложниками игры, смысл которой поучителен хотя бы тем, что, избрав подобный путь, можно влипнуть куда угодно.

Джон Саймон задает такой вопрос в рецензии на «пьесу» Питера Хандке[919]919
  Хандке Питер (р. 1942) – австрийский писатель и драматург, неоавангардист. – Прим. ред.


[Закрыть] «Переправа через озеро Констанс»: «Когда пьеса становится не пьесой, а надувательством? Когда так называемое произведение искусства на самом деле не произведение искусства, а трюкачество, мистификация, бессмысленная игра, мошенничество?»[920]920
  Simon J. Fraud by audience participation // New York Magazine. 1972. January 31.


[Закрыть] Ответ, я думаю, содержит еще один вопрос. Если музыка состоит из хаотично подобранных звуков, а художества Энди Уорхола[921]921
  Уорхол Энди (1928–1987) – американский художник, дизайнер и писатель. – Прим. ред.


[Закрыть] часто воспринимаются всерьез, то как и что должно быть исполнено в концертном зале, изображено на полотне или, в случае Хандке, представлено в театральном спектакле, чтобы убедить зрителя и слушателя в том, что их морочили, надували, обманывали? Разве не безнадежна, почти по определению, эта задача?

При преобразовании опыта в форму, именуемую проверкой или испытанием, обнаруживается источник еще одного вида ловушек. Любая теория, толкующая о том, что должно происходить в мире сегодня или в будущем, может воспроизводиться вопреки всем опровержениям, поскольку все не согласующиеся с теорией факты рассматриваются попросту как испытание действующего индивида, некое средство, используемое высшими инстанциями для проверки его соответствия тому, что с ним происходит. Так Бог испытывал Иова, нарушая ход событий в мире во исполнение пророчества, что Иов при любых несчастиях не утратит веры, а после получения доказательств свершилось все, чего заслуживал Иов. Но если хотя бы однажды игра приняла такой оборот, почему бы каждому Иову не рассматривать свои несчастья как испытание. Во всяком случае, это смахивает на то, как миссис Китч и ее приверженцы ожидали конца света и объясняли неудачные предсказания «подготовкой», «репетицией», проверкой готовности избранных войти в Царство Небесное[922]922
  Festinger L., Riecken Н. W., Schächter S. When prophecy fails. New York: Harper & Row, 1964. p. 148, 153.


[Закрыть]. Если испытание выдерживается, тест срабатывает, в дело вступают другие таинственные силы, которые приводят картину мира в согласованный вид, – эта мысль имеется у Сервантеса, в описании боя с ветряными мельницами.

– Ах ты, господи! – воскликнул Санчо. – Не говорил ли я вашей светлости, чтобы вы были осторожнее и что это всего-навсего ветряные мельницы? Их никто бы не спутал, разве тот, у кого ветряные мельницы кружатся в голове.

– Помолчи, друг Санчо, – сказал Дон Кихот. – Должно заметить, что нет ничего изменчивее военных обстоятельств. К тому же, я полагаю, и не без основания, что мудрый Фрестон, тот самый, который похитил у меня книги вместе с помещением, превратил великанов в ветряные мельницы, дабы лишить меня плодов победы, – так он меня ненавидит. Но рано или поздно злые его чары не устоят перед силою моего меча[923]923
  Русский перевод: Сервантес М. Дон Кихот // Сервантес М. Собр. соч. в пяти томах. Т. 1. М.: Изд-во «Правда», 1961. c. 106. – Прим. ред.


[Закрыть].

На этом примере ясно видно, что избавить от связи с реальностью могут только действия и события, но не слова. Имеются и другие примеры. Например, в определенных условиях атакующие и обороняющиеся избирают во многом одинаковые схемы поведения, при этом одна из сторон может легко ошибиться в истолковании действий другой стороны и волей-неволей продолжать ошибаться, поскольку каждое оборонительное действие будет восприниматься как нападение.

Сегодня какое-то время казалось, что полиции удалось задержать подозреваемого в недавней серии ограблений инкассаторов. Бдительный водитель одной из машин заметил следовавший за ним автомобиль и сообщил об этом полиции.

Полиция задержала подозрительного человека, управлявшего автомобилем.

Была получена информация об оружии, найденном в автомобиле. Хотя это было так, водитель имел разрешение на ношение оружия. Потом полиция сообщила, что это был частный детектив, нанятый службой инкассации для сопровождения перевозок[924]924
  Boston Traveler. 1966. October 24.


[Закрыть].

В самом деле, охранники в определенных условиях могут ошибочно воспринять действия друг друга и оказаться в положении противников.

Вчера рано утром в Пало-Альто владелец ресторана и помощник шерифа вступили в перестрелку друг с другом – каждый из них принял другого за грабителя.

Помощник шерифа Юджин Бокланд, двадцати семи лет, получил легкое ранение в руку, владелец ресторана Хенри Мора, пятидесяти двух лет, не пострадал.

Они зашли в ресторан на Ралмер-стрит почти одновременно, когда сработала охранная сигнализация.

Мора, думая, что Бокланд и есть грабитель, криком приказал ему лечь на землю. Голос Мора утонул в шуме дорожного движения, и Бокланд не выполнил команду.

Затем последовал залп из дробовика Мора и ответный огонь помощника шерифа.

Перестрелка закончилась, когда на место прибыли еще два помощника шерифа и разоружили обоих стрелков[925]925
  San Francisco Chronicle. 1965. March 17.


[Закрыть].

Здесь присутствует нечто большее, чем искажение фрейма: одно неверно толкуемое действие порождается другим неверно толкуемым действием; после того как происходит первый контакт, каждая ответная реакция может лишь подкреплять недоразумение.

Отсутствие криков и сигналов тревоги – специальных средств предупреждения об опасности – обычно дает основания считать, что ничего не происходит, тем самым создаются особые проблемы в распознавании фреймов. Полагаясь на систему охранной или аварийной сигнализации, человек может потерять бдительность по отношению к ситуациям, когда сигнала тревоги нет. Поступая таким образом, он подвергает себя новой опасности. Но и наличие тревожных сигналов порождает еще более глубокие проблемы распознавания фреймов. Тема ложной тревоги, частых воплей «Волк! Волк!» до появления настоящего волка заключает в себе вопрос: если индивид имеет возможность подавать сигнал тревоги всякий раз, когда считает это нужным, тогда поднять тревогу можно и в шутку. А если тревога рассматривается как нечто такое, с чем можно шутить, то нельзя поднять никакой реальной тревоги, а только тревогу, воспринимаемую как реальную. Несерьезность намерений не является единственной ловушкой, в других преобразованиях опыта происходит то же самое.

Вчера рано утром из магазина на 47-й улице украдены ювелирные изделия на сумму около 250 тысяч долларов. Кража произошла несмотря на то, что сработал сигнал тревоги и в это время на улице дежурил охранник от «Службы безопасности Холмса». Охранник, которого отправили на пост в 4 часа 7 минут утра, оставался на своем посту до 8 часов, поскольку сигнал тревоги сработал второй раз, в это время появился человек из соседнего заведения и закричал: «Эй, здесь полиция! Вас ограбили». Первый сигнал тревоги поступил в 3 часа 15 минут, когда сработала охранная сигнализация. Люди Холмса моментально отреагировали, но не заметили ничего подозрительного – двери хранилища были заперты.

Они не могли видеть квадратной дыры в покрытой штукатуркой восьмидюймовой стене из бетонных блоков, отделяющей хранилище магазина от ресторана «Вилла нова».

Когда сигнал тревоги прозвучал второй раз после 4 часов утра, патруль снова обследовал двери хранилища и опять ничего не обнаружилось. Решив, что сигнализация неисправна, служба безопасности вызвала по телефону ремонтника и поставила охранника перед магазином[926]926
  The New York Times. 1969. April 5.


[Закрыть].

Часто источник ловушек связан как с подозрительной, так и нормальной внешностью людей. Не подлежит сомнению, что индивид постоянно контролирует обстановку, всем своим видом стараясь продемонстрировать безвредность и неопасность для других. В то же время люди, способные причинить ему вред, маскируют свою враждебность под такими же обличьями. Когда человек привыкает подозревать всех, он начинает с подозрением относиться к тому, что обыкновенно не вызывает никакого беспокойства. И чем больше подозреваемые стараются показать, что не намерены причинить вреда, тем больше им приходится прибегать к внешним выражениям миролюбия, также вызывающим подозрения[927]927
  Организованную версию этого феномена (организованную в том смысле, что ловушка здесь неизбежна) представляет собой «дилемма заключенного» в теории игр: при заданной матрице наказаний и поощрений участники игры не в состоянии достигнуть соглашения между собой и со следствием, чтобы оптимизировать благоприятный исход.


[Закрыть].

VI

Я рассмотрел некоторые обстоятельства, при которых понимание происходящего расплывается и теряет очертания; те же обстоятельства сопровождают разрушение фрейма другого человека. Я не собирался систематизировать сведения о том, как одурачить ближнего, наоборот, моя цель состояла в том, чтобы исследовать процесс образования и разрушения фреймов. Я хотел бы рассмотреть некоторые дополнительные проблемы, касающиеся определения фрейма, и заложенные в его структуре источники искажений.

1. Рассмотрим приемы и ключи, которые используют романисты и драматурги в своих художественных построениях, по-видимому, весьма склонные к закручиванию сюжета и изощренным выдумкам. При этом используются обманные фреймы. Ничего удивительного. Как только определяется фрагмент опыта, можно одним-двумя штрихами придать ему целостные очертания, в том числе оберегающие его от сомнений. Здесь можно многого добиться посредством хитроумного поворота темы – в том числе достигается совершенно новое видение всей совокупности событий. (Справедливости ради надо заметить, что публика может и не понять подобные смены точек зрения; если зритель знает, что происходит «в действительности», ему, по всей вероятности, не доставит удовольствия снова разгадывать интригу.) Все сказанное, я думаю, относится к искажениям фреймов повседневного опыта в целом.

Я уже останавливался на том, что люди, крайне подозрительно относящиеся к окружающим, сосредоточивают наше внимание на искажениях опыта, ибо то, что кажется совершенно естественным, может быть подвергнуто сомнению на тех же основаниях. Постоянная озабоченность параноика по поводу несуществующих опасностей проистекает вовсе не из его намерений, она коренится в самой природе фреймов и сцен, подлежащих преобразованию. Все, что ненормальный человек привносит в определение ситуации, не может служить достаточным основанием для его подозрений. Отсюда также следует, что все мы немного причастны к вещам, доводящим до сумасшествия.

2. Важно учитывать, что возможность выражения определенного фрагмента опыта в структурно трансформированном виде обеспечивает фрейм для понимания нашего интереса к мимолетным, быстро изменяющимся чувствам и настроениям. Мы придаем большое значение внешним проявлениям (знакам) виновности, сдерживаемого смеха, смущения и скрытности и делаем это не потому, что сами по себе эти чувства несущественны. Знаковые проявления человеческих чувств свидетельствуют о небезопасности повседневного мира, во всяком случае о том, что некоторые люди создают для себя особые миры или испытывают страх перед внешней реальностью. Мимолетные выражения чувств важны прежде всего потому, что они обнаруживают двойственность повседневного мира: заданная в восприятии фактичность всегда может оказаться иной – возможно, мы плохо представляем себе сложность и многослойность явлений. Знаки внутренних состояний поддерживают наше восприятие другого человека и помогают другому человеку воспринимать нас.

В свете сказанного быть «естественным» значит не просто казаться непринужденным, но действовать таким образом, чтобы убедить других в том, что наблюдаемый фрейм соответствует фрейму реальному. В функциональном смысле речь идет об искренности и непосредственности поведения. Когда мы имеем дело с некомпетентным человеком, трудно удержаться от смеха при виде его ухищрений; общаясь с сумасшедшим, приходится прилагать усилия, чтобы не обнаружить своего страха; в полицейском участке мы стараемся преодолеть чувство вины, – во всех этих случаях мы проявляем не собственные личностные качества, а фреймы, которые поддерживались самой ситуацией. Эти эмоции и реакции имеют лишь опосредованное, косвенное отношение к конкретным людям, в основном они относятся к фреймам, и понять их можно только в терминах фрейма. Отсюда следует, что подозрение часто содержит в себе сомнение не в одном явлении, а в нескольких, подозревать – значит ставить под вопрос весь фрейм событий. Подозрительное событие можно уверенно определить не как отклонение от нормальной, безопасной ситуации, а как несоответствие ее успешным толкованиям, гарантирующим безопасность действий. Подозрение является, по-видимому, универсальной и фундаментальной структурообразующей компонентой социальной жизни, и анализ феномена подозрения – один из наиболее плодотворных подходов к пониманию фреймов, лежащих в основе смысловых миров (realms of meaning), включая повседневную реальность.

3. С трансформацией человеческих чувств непосредственно связана другая проблема. Так же как разного рода ухищрения, направленные на искажение или сокрытие истинного положения дел, обнаруживают «подлинные» факты, а поступающий таким образом так или иначе вызывает подозрение и недоверие к себе (что, собственно, он и старался предотвратить), существует возможность сообщать что-либо в туманной, завуалированной манере, посредством намеков и умножения смыслов. Тщательно отбирая слова, следя за интонацией и правильно расставляя акценты, человек может сформулировать свою мысль таким образом, чтобы при необходимости отречься от сказанного. Все это хорошо известно, следует только учитывать высокую вероятность двойной схемы речевого поведения, обусловленной неоспоримой практической гибкостью фреймов. Если говорящий намекает на серьезные обстоятельства, сохраняя при этом невинный вид, а реципиент ясно понимает, о чем идет речь, то последний должен уметь воспринимать одновременно несколько смыслов, из которых фактически существует один-единственный, соответственно говорящий должен опасаться, правильно ли поняты его намеки. Примеры такого поведения отчетливо видны в поведении душевнобольных.