Текст книги "Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

Конфронтации случаются и во время неинсценированных разговоров с важными персонами, хотя и не так часто, как можно себе представить. Чем более важный собеседник восприимчив к нарушениям субординации, тем, очевидно, тщательнее отбор. Когда речь идет о самых негибких персонажах – вроде королевских особ, непопулярных президентов, – осторожность при отборе может быть огромной. Исключительным стал случай, когда Папа Павел согласился дать аудиенцию шестидесяти хиппующим юнцам.

Словно этого (критической реакции правой прессы) было еще недостаточно, Папа подставился и под критику музыкантов. «Если вы имеете власть запретить противозачаточные пилюли, – вопрошал Джон Бедсон, лохматый барабанщик из Ливерпуля, – то почему вы не остановите призыв на военную службу? Почему вы не прикажете всем католикам не участвовать в войнах? Почему бы вам не разогнать итальянскую армию?»

«Это не в моей власти», – ответствовал пораженный таким напором Его Святейшество[823]823
  Time. 1971. April 26.


[Закрыть].

Еще об одном подобном случае сообщает исследователь чернокожей молодежи.

Летом 1966 года я изучал эффективность Федеральной программы помощи молодежи из низших классов в поисках работы. Программа называлась «Шанс». Ее запустил Калифорнийский департамент занятости, и консультации проводились пять дней в неделю в Центре помощи молодежи Западного Окленда. Потенциальные работодатели, обычно представлявшие компании, которые нанимали людей только для неквалифицированных видов труда, приходили в «Шанс» продемонстрировать профанам, что такое хорошее интервью. Они приходили к нам не для того, чтобы опрашивать и выявлять подходящих людей на реальные рабочие места. Они устраивали нечто вроде показательных уроков, показывая, как проводить успешные интервью. Обыкновенно из числа социально мобильной молодежи выбирали кого-нибудь одного играть роль претендента на рабочее место. Ситуация интервью разыгрывалась полностью. Некоторые работодатели даже доходили до того, что просили «кандидата» выйти за дверь и постучаться перед началом интервью. Учащиеся находили это странным и забавным, и один из них сказал такому работодателю: «Мужчина, вы ведь уже видели этого парня. Вам что, нравится заставлять его выходить и потом входить обратно?» Этот работодатель делал ставку на реальные предметы, начиная интервью с обыкновенного незначительного разговора.

– Я вижу из вашего заявления, что в средней школе вы играли в футбол.

– Да.

– Вам это нравилось?

– Да.

И уже на этой стадии разговора молодые люди проявляли нетерпение: «Мужчина, парни пришли сюда получить работу, а не говорить о футболе!»

Порой во время учебных интервью отступал на задний план сам характер обсуждаемой работы. В ходе одного из интервью об особенностях работы водителя грузовика некоторые претенденты расспрашивали работодателя о вакансиях продавцов, а другие – об административных должностях. В какой-то момент ему задали прямой вопрос: сколько ему платят и каков опыт его работы. Питомцы центра пользовались любой возможностью поменяться местами с наставниками и проинтервьюировать интервьюера. Независимо от важности статуса потенциального работодателя молодые люди обращались с ним как с ровней. В ознакомительной экскурсии по одной из фабрик учащихся сопровождал вице-президент компании, ответственный за наем рабочей силы. Для участников программы «Шанс» он был всего лишь рядовым гидом. После того как он информировал их о наличии большого числа свободных рабочих мест, не требующих квалификации, его спросили, может ли он прямо сейчас принять на работу кого-то из учащихся. Он ответил, что это только экскурсия и у него нет полномочий нанимать кого-либо непосредственно и сразу. Один юноша разочарованно поглядел на него и сказал: «А зачем же тогда вы тратите наше время?»[824]824
  Wellman D. The wrong way to find jobs for Negroes // Transaction. 1968. April. p. 12.


[Закрыть]

Официальные церемонии тоже охраняются от сбоев (хотя бы по причине личной заинтересованности главных фигур), и самое худшее с ними случается редко. Однако торжественное открытие гигантского фонтана причудливой формы на площади Эмбаракадеро в Сан-Франциско было образцовым исключением из этого правила.

Солнце светило, рок-оркестр играл, сановные лица собрались на высокой трибуне при фонтане. Толпа из нескольких сотен людей скопилась на площади внизу. Внезапно по толпе словно прошла волна, вызванная единым коллективным движением, невольным качком в направлении бассейна. Ибо там почти по пояс в воде приплясывал вандал: черный свитер и борода, свисающие ниже плеч темные волосы и новая банка с красной краской, которой он энергично малевал на бортике бассейна по трафарету еще один лозунг «Québec Libres» [такой же лозунг вверху был нарисован еще с ночи]. Как оказалось, это был не кто иной, как сам автор фонтана художник Арман Веланкур[825]825
  Веланкур Арман – канадский скульптор-модернист. Участник и организатор акций протеста. – Прим. ред.


[Закрыть].

На трибуне Томас Хоуинг и муниципальные сановники пустопорожне пережевывали свои генеральские банальности, а Веланкур под ними бродил по водам взад и вперед, запечатлевая на своем фонтане все больше надписей: «Québec Libres». Время от времени он приближался к микрофонам и камерам по краям бассейна, громко объясняя на ломаном английском, как он зол на «компромиссы», навязанные ему [ландшафтным архитектором] Халприном и Агентством городского развития. Порча? «Я не могу испортить мою скульптуру!» Он отрекается от своего произведения? «Нет, нет! Это простая радость свободного высказывания. Этот фонтан посвящается свободе всего и вся. Свободу Квебеку! Свободу Восточному Пакистану! Свободу Вьетнаму! Свободу всему миру!» «Раз уж наш художник здесь, – сказал в микрофон с явным ироническим подтекстом Херман [исполнительный директор Агентства городского развития], – то не соблаговолит ли он поднять свои артистические руки, чтобы мы могли поаплодировать ему?» С бортика бассейна, все еще болтая в воде ногами, Маэстро приложил руки ко рту и издал пронзительный боевой клич индейцев[826]826
  Time. 1971. May 3.


[Закрыть].

Здесь есть о чем подумать. Церемония, подобно обыкновенному разговору, обычно идет по накатанной колее, то есть действия, которые выбиваются из ее распорядка, – должны игнорироваться. Все, что связано с самой церемонией, формально регламентировано, не должно отходить от нормы и привлекать специальное внимание. Однако каждое организованное социальное событие связано с характерным для него типом деятельности, и для управления ими не достаточно двух вышеупомянутых образов действия. Проще говоря, во время формального мероприятия не может игнорироваться или ограничиваться все то, чем определяется его главное содержание. Отсюда следует, что чествование того или иного лица дает ему возможность и власть вести себя неуправляемо. (К тому же из приведенного примера не ясно, как местные жители, видевшие, что первоначальный вид фонтана так или иначе искажается, могли определить, продолжает ли скульптор работу над произведением или уже приступил к его комментированию, – поистине непонятный случай.)

Во время драматических постановок выпады с места могут открыто препятствовать действиям на сцене. При этом еще раз выясняется, что сила нападения связана с состоянием нападающего, точнее с тем, насколько его затрагивает содержание спектакля.

В воскресенье днем, прервав спектакль «Издевательский суд над Хью Ньютоном», глава «Черных пантер»[827]827
  «Черные пантеры» – экстремистская организация конца 1950-х – начала 1960-х годов, объединявшая преимущественно негритянскую молодежь. – Прим. ред.


[Закрыть] Бобби Зил захватил сцену, чтобы раскритиковать «политический театр» Союза афроамериканских студентов.

Сатирическое изображение суда над Ньютоном, эту хорошо выстроенную импровизацию, Зил назвал «кучей дерьма». Стараясь пронять занятых в драме черных студентов, Зил сказал им: «Вы думаете, что можете рассиживаться здесь в теплых стенах Калифорнийского университета, когда рядом с вами в черной общине есть черные, которые умирают в борьбе!»

Вся большая университетская аудитория превратилась в подобие зала суда. Сценарий «Издевательского суда» был беллетристической интерпретацией обстоятельств, лежащих в основе судебного дела Хью П. Ньютона по обвинению в убийстве. Хотя большинство персонажей в этой пьесе были белыми, их изображали черные студенты, которые покрыли свои лица белым гримом. Сообщив, что мать Хью Ньютона возражала против этой пьесы, Зил утверждал, что любой член организации «Черные пантеры», выведенный в ней, окажется под подозрением.

Но Лесли Перри, который играл в пьесе государственного обвинителя и был ее режиссером, стоял на своем: «Я ни в чем не ошибся и готов жизнью ответить за это!» Аудитория (свыше двух третей которой составляли белые) ощущала нарастающее напряжение. Одна белая девушка в переднем ряду крикнула: «Заткнись!», когда некий черный мужчина, сидевший сбоку от нее, воскликнул: «Мистер Зил, вы не правы!»

Пытаясь овладеть ситуацией, судья, в роли которого выступал Джадж Хейвуд, постучал своим молотком и объявил: «Кто хочет продолжать этот спор, пожалуйста, выйдите! Судебное заседание будет продолжено без помех».

Прежде чем этот импровизированный зал суда успокоился, один из черных актеров в маске свиньи (означавшей, что он полисмен) сорвал маску и шлем и с отвращением швырнул их на пол[828]828
  См. очерк Дебби Хайнца: The Daily Californian. 1968. May 28.


[Закрыть].

Различия в характере подобных нападок сверху, которые обычно совершаются под чьим-то руководством, и неуправляемых атак снизу хорошо видны на примере инцидента, описанного в репортаже Тома Придо.

Актеры собрались на сцене точно перед занавесом, если не считать того, что никакого занавеса не было. Так как большой зал Бруклинской академии музыки был полон, некоторым людям из публики позволили разместиться на краю сцены, где ставят декорации, – правда, декораций тоже не было Шоу, названное «Рай немедленно!», было одной из новых постановок «Живого театра», даровитой шайки молодых американских мятежников, которые предпочитали тюрьму и фактическое изгнание в Европу компромиссу со своей верой в свободу, бесцензурный театр и утопическую братскую любовь. Их «Рай немедленно!» начался с того, что тридцать семь актеров один за одним сошли со сцены в проходы между рядами, останавливаясь перед зрителями и скандируя жалобу: «Мне не позволяют путешествовать без паспорта!»

Затем актеры изменили направление атаки. Они начали кричать: «Вам не дают жить, если у вас нет денег!»

Я возвратился на свое место, как раз когда актеры затянули новый кант. «Мне не позволяют снимать одежду!» – возопили они и начали раздеваться в проходах. К этому времени я чувствовал, что уже составил собственное мнение о таком опыте общения актеров и аудитории, но все же я повернулся к моему другу Ричарду Шехнеру, редактору и критику «Драматургического обозрения», который сидел прямо напротив меня по другую сторону прохода и сделал мне жест, как будто призывая развязать галстук. Это представление довело Шехнера до точки кипения: «Очень хорошо, давайте раздеваться», – бормотал он, ухмыляясь в большие усы. Затем с быстротой и сноровкой, которые сделали бы честь воину, готовящемуся к битве, он сбросил свое одеяние. До нитки. Брюки, башмаки, даже носки.

Слишком трусливый, чтобы последовать его примеру, я смотрел на него с тупым изумлением, как и другие близко сидящие и могущие видеть его люди. Раздевшись полностью, Шехнер встал, коротко официально поклонился аудитории и опять погрузился в кресло. Его подруга, сидевшая рядом, положила ладонь на его колено, словно оберегая.

Если бы м-р Шехнер сотворил такое в нормальных условиях (а он, конечно, не сделал бы этого), он возмутил бы публику и, вероятно, был бы арестован за неприличное поведение. Но на представлении «Рая» все выглядело вполне приемлемо и дружественно. К моему удивлению, однако, актеры в проходах, продолжавшие раздеваться до полосок бикини и бандажей, взирали на Шехнера с тревогой и враждебностью[829]829
  Prideaux Т. The man who dared to enter paradise // Life. 1968. November 22. Заметим, что анализ фреймов предусматривает осторожность при изучении театральных событий, отклоняющихся от нормы. Так, в некоторых постановках «Живого театра» состав исполнителей практиковал вынесение спектакля на улицу под конец представления, во время чего актеры были почти полностью раздеты. Эта акция нарушала границы фрейма не между персонажами и зрителями, но между исполнителями и посетителями театра как некой единой группой и миром вне театрального здания. Хотя такие выходки более или менее прописывались в сценарии, они приводили ко вполне реальным, отнюдь не театральным столкновениям между данной труппой и лицами, ответственными за порядок на улицах. Об одном из таких подсудных инцидентов в день открытия театрального сезона супругами Бек сообщает Уильям Бордерз (см.: The New York Times. 1968. September 28): «Нью-Хейвен, 27 сентября. Джулиан Бек, его жена Джудит Малина и еще восемь человек были арестованы утром после окончания спектакля „Живого театра“ в Йельском университете за выход на улицу в одеждах, которые полиция сочла непристойными». «Полиция не разобралась в сути события», – заявил Роберт Бруштейн, декан Йельской школы драматического искусства. На что Джеймс Ф. Ахерн, глава полиции Нью-Хейвена, ответил: «С точки зрения полиции искусство не должно выходить за двери театра, в противном случае мы предписываем ему нормы, существующие в обществе». В финале спектакля тридцать четыре члена труппы Беков продефилировали проходами между рядами Йельского театра, выведя несколько сотен людей из публики на Йорк-стрит. Когда через полквартала сочувствующие запели «Америка – прекрасная страна», полиция остановила шествие и арестовала мистера и миссис Бек, трех членов труппы, одного йельского студента и четырех других из присутствовавших в зале. «Мы сносим барьеры, существующие между искусством и жизнью», – объяснял Бек, стоя со своими сторонниками и другими обвиняемыми перед зданием Уголовного суда.


[Закрыть].

В данном случае представляют интерес эффекты, связанные с фреймом. Налицо нисходящее переключение, когда член аудитории буквально реагирует на то, что является театральным представлением (хотя и очень сомнительным). Ущербность этого представления становится очевидной, и это происходит тогда, когда наглядно проявляется нисходящее переключение. Клинически точную атаку мистера Шехнера можно сопоставить со случаем из жизни печально знаменитого повесы сэра Фрэнсиса Дэшвуда[830]830
  В 1755 году Дэшвуд Фрэнсис организовал так называемый орден медменхэмских францисканцев, который в просторечии именовался Клубом адского пламени. Отказавшись от ритуальных кровопролитий, практиковавшихся в предыдущие столетия, сэр Фрэнсис вершил сатанинские ритуалы, переполненные разбитного веселья, и тем самым придал им довольно безобидную форму. Друзья-соратники сэра Фрэнсиса собирались в аббатстве Медменхэм не столько чтобы пообщаться с дьяволом, сколько из желания крепко напиться и подебоширить. Тем же сэром Фрэнсисом был организован Клуб дилетантов, повторивший атмосферу Клуба адского пламени. – Прим. ред.


[Закрыть], который положил начало Клубу адского пламени и жизнь которого без сомнения могла вдохновить на создание вымышленного героя, прославившегося своим негативным опытом, – Магического Христианина Терри Саузерна.

Он [сэр Фрэнсис] предпринял, как требуют светские приличия, большое путешествие для завершения образования, но не жалел усердия, чтобы сделать его как можно более нетрадицционным. В Риме он сыграл шутку с паломниками, которая могла бы иметь для него очень серьезные последствия. В Страстную Пятницу в Сикстинской капелле кающиеся грешники бичевали себя, бичевали кротко, под аккомпанемент притворных криков. Сэр Фрэнсис встал в очередь, получил маленький бич, вошел в капеллу и спрятался за колонной, дождавшись, когда кающиеся обнажились до пояса. Тогда он вытащил из-под пальто большой конский хлыст, которым начал крестить направо и налево, пока церковь не наполнилась воплями страдания и испуганными криками «il diavolo!»[831]831
  Partridge В. A history of orgies. New York: Bonanza Books, 1960. p. 148.


[Закрыть]

К этому можно добавить (справедливости ради), что то же самое, что Шехнер проделал со спектаклем Беков «Рай немедленно!», другие люди проделали с шехнеровским «Дионисом в 1969 году»[832]832
  Спектакль, поставленный в экспериментальном театре Ричарда Шехнера в 1969 году. – Прим. ред.


[Закрыть].

Людей в зале, пребывавших в полном оцепенении чувств, застали врасплох громкие пронзительные визги, укусы и царапанья вакханок. Это превращение не было совсем уж внезапным, а проходило через фазу, знакомую любовникам, когда возбуждение усиливается и поглаживания переходят в царапание, а ласковые покусывания в настоящие укусы. И часто зал становился адом, когда к нашим воплям присоединялись визги аудитории. Пенфея выслеживали и, поймав, терзали до смерти, вырывая внутренности. Он в очередной раз проходил долгий ритуал умирания.

Но эти эпизоды, сколь бы эффектными они ни были, нельзя было поддерживать. Все чаще зрители ошалело таращились, переговаривались или хотели разобраться с исполнителями. Иногда это было даже лестно и мило, но неоднократно в затемненном зале разыгрывались довольно скверные ситуации. Исполнители отказывались добровольно продолжать в таком же духе. Одна девушка высказалась об этом с грубой прямотой: «Я поступала в труппу не для того, чтобы трахаться с каким-то стариком под колонной»[833]833
  Dionysus in 69: The performance group / Ed. by R. Schechner. New York: Doubleday & Company, 1970.


[Закрыть].

Любопытно, что временные и материальные скобки также не защищены от атак снизу. Это очевидно для театра и менее очевидно, но также верно для социального пространства внутри организации. Ибо всюду, где такие скобки способствуют точному исполнению организационной работы, для которой предназначены (ее ритуализации в этологическом смысле слова), возникает некая устойчивость, нарушение которой чревато распространением дезорганизации по всему отрезку деятельности. К примеру, во многих школах время уроков в классах начинается и заканчивается по звонку, который слышно во всем учебном заведении, так что деятельность людей пульсирует в соответствии с электрическим маркером времени. И конечно, этот прибор служит эталоном для осуществления провокаций, рекомендованных Эбби Хофманом: «Объяви войну школьным звонкам. Принеси в класс будильник и заставь его прозвонить на полчаса раньше»[834]834
  Hoffman A. Revolution. p. 158. См. также: Rossman М. On learning and social change.


[Закрыть]. С некоторых пор атакам снизу стала подвергаться одна из наиболее почитаемых государственных и национальных святынь – правовое регулирование. Негативные опыты в этой сфере порождались борьбой людей с фреймом судебного заседания, конечной целью которой было дискредитировать процесс суда. Во введении к тому «Чикагские суды» Дуайт Макдональд[835]835
  Макдональд Дуайт (1906–1982) – американский издатель и кинокритик, автор книг по проблемам культуры и политики, создатель так называемой пессимистической теории массовой культуры. – Прим. ред.


[Закрыть] пишет:

Во время политических процессов, проводившихся в старом стиле, – начиная дореволюционным разбирательством, когда Питер Зенгер[836]836
  Зенгер Петер Йохан – основатель и издатель еженедельника «Нью-Йорк Уикли Джорнал» (с 1733 г.), в котором помещались публикации, направленные против колониального правительства. В 1735 году Зенгер на девять месяцев был заключен в тюрьму по обвинению в клеветничестве. Но благодаря умелой защите видного адвоката Эндрю Гамильтона, сумевшего доказать, что опубликованные материалы отражают истинное положение вещей, а потому не могут считаться клеветой, Зенгер был признан невиновным и освобожден. – Прим. ред.


[Закрыть] был успешно защищен от прокуроров Его Величества, обвинявших его в публикации подстрекательских антиправительственных материалов, и кончая недавним судом в Бостоне над доктором Споком[837]837
  Спок Бенджамин Маклейн (1903–1998) – американский педиатр. В 1968 году был арестован, судим и приговорен к тюремному заключению за участие в движении против войны во Вьетнаме. – Прим. ред.


[Закрыть] и его сотрудниками, – обе стороны и в одежде, и в поведении придерживались установленных правил. Адвокаты садились по слову судьи и не просили разрешения принести в зал суда торт по случаю дня рождения, подсудимые носили деловые костюмы и галстуки (либо ранее гольфы и парики), а не пурпурные панталоны, индийские головные повязки или, как поступили в одном случае Эбби и Джери[838]838
  Эбби Хофман и Джерри Рубин. – Прим. ред.


[Закрыть], судейские мантии. Обвиняемые также не смеялись, не острили, не делали оскорбительных замечаний, а зрители в зале суда не выкрикивали «В самую точку!», «Бред!» или что-то совсем невообразимое. Царствовала сдержанность. Защита вела себя так, как если бы она разделяла ценности и стиль жизни суда, даже когда этого на самом деле не было, как в большом процессе над активистами ИРМ («Промышленные рабочие мира»)[839]839
  «Промышленные рабочие мира», или «уобблиз» (Wobblies), – мощный профсоюз анархо-синдикалистского толка, созданный в США в конце XIX века и объединявший многие тысячи рабочих. Американские власти видели в этом профсоюзе реальную угрозу и активно боролись с ним, привлекая на свою сторону и членов местных комитетов безопасности (виджиланте). В 1919 году Бюро профсоюза обвинялось в организации террористических актов, однако доказательств получено не было. В 1920-х годах организация была ликвидирована, в конце 1960-х возродилась вновь. В настоящее время ее деятельность не имеет экстремистского характера. – Прим. ред.


[Закрыть] по делу о шпионаже, который проходил в 1918 году[840]840
  The tales of Hoffman / Ed. by M.L. Levine, et al. New York: Bantam Books, 1970. p. XVIII; Sokol R.P. The political trial: Courtroom as stage, history as critic // New Literary History. 1971. vol. 2. p. 495–516.


[Закрыть].

Тактика судебных заседаний в новом стиле такова, что адвокаты либо разделяют отчужденность, а часто и раздраженность клиентов, либо вообще не присутствуют. Зрители же, как в «Живом театре» и прочих авангардистских представлениях, участвуют в действии: подают голоса или, еще хуже, разражаются смехом в решающие моменты, несмотря на всех этих внушительных судебных чиновников. А подсудимые, прежде пассивные, если не считать незначительный эпизод на свидетельском месте («Пожалуйста, отвечайте на вопрос: да или нет»), теперь чувствуют себя вправе свободно и критически комментировать ход судебной драмы по велению сердца. До сих пор Чикагский суд – богатейший источник новых свободных форм судебного процесса, благодаря изобретательной тактике защиты (и сообщничеству судей)[841]841
  Ibid. p. XX.


[Закрыть].

Интересно, что присутствие полиции и телекамер открыло этим судейским «шоуменам» огромное поле для творчества, предоставив возможность преобразовывать общественные явления, не имеющие отношения к театральной постановке, в неразбериху с участием спорящих сторон и любопытной публики[842]842
  См. полезное обозрение Элинор Лестер: Lester Е. Is Abbie Hoffman the Will Shakespeare of the 1970’s // The New York Times. 1970. October 11; а также: Hoffman A. Revolution for the hell of it. New York: Dial Press, 1968. Другой автор в этой связи утверждает: «Смотрели ли вы когда-нибудь по телевизору скучнейшую уличную демонстрацию? Только телевидение делает ее интригующей. Даже построенные в ряды пикеты для охраны порядка выглядят захватывающе. Телевидение творит мифы, превосходящие саму реальность. Демонстрации тянутся часами, и бóльшую часть этого времени по сути ничего не происходит. После демонстрации мы разбегаемся по домам, чтобы успеть к шестичасовым новостям. Вот где по-настоящему „драматургическое“ зрелище! ТВ спрессовывает все это действо в две минуты – рекламные для революции». См.: Rubin J. Do it. New York: Simon and Schuster, 1970. p. 106.


[Закрыть].

Следует заметить, что в приведенных примерах, в которых фреймы публичных событий подвергались атаке снизу, осложнения, порождаемые присутствием живой аудитории (и даже телеаудитории), вполне возможно, доставляли много хлопот, иногда очень основательных. И все же когда к опыту прилагается еще один обособляющий ключ, скажем ключ новостного репортажа для читателей журнала, то результатом, вероятнее всего, будет простое любопытство. Отсюда следующее правило: чего слишком много для дела, того достаточно для репортажа о нем, хотя и не всегда достаточно, чтобы послужить материалом для обыкновенного драматургического произведения[843]843
  См., например, упомянутую статью Лестер об Эбби Хофмане: «Превосходство Апокалиптического театра над традиционной тенденциозно-пропагандистской драмой в том, что он демонстрирует, а не проповедует. Он создает некие виньетки реальности, которые вынуждают нейтральных людей стать на чью-то сторону. Традиционная пропагандистская драма создавалась людьми убежденными и для убежденных. Она тешит верующих, святошески проповедуя неверующим, которые просто сидят на месте. Но хочешь не хочешь, нравится это или нет, но каждый проникается идеей Апокалиптического театра. Второсортная бродвейская пьеса „Заговор 70“ была прекрасным показателем того, сколь мало старомодный пропагандистский театр сравним с Апокалиптическим театром. Постановка была наполнена извлечениями из чикагского судебного процесса о заговоре семи и прямо нарушала главное правило Эбби: никогда не рассказывать людям о том, что они уже знают. Чтобы добавить интереса в насквозь публицистический судебный материал, режиссер был вынужден ввести неуклюжие ухищрения театральной техники – безнадежно карикатурный довесок, вымученную разработку не слишком блестящей идеи придать суду некий аромат „Алисы в Стране чудес“. Бессмысленная аура святости была придана обвиняемым и их свидетелям, а судья предпринимал лишь слабые попытки создать образ буффона в духе комедии дель-арте. Сколь же бесконечно лучшим театром был настоящий суд!»


[Закрыть].

Нужно всего лишь объединить усилия драматургов, чтобы взволновать публику, и усилия недовольных обществом и правительством, чтобы впутать работников учреждений социального контроля в некое шоу, достойное попасть в выпуски новостей, и тогда суть современных нападок на фреймы публичных событий станет очевидной. Эту мысль подсказывает один из нападающих.

Розыгрыши и пьесы не «реальны», то есть, как подчеркивает Бентли[844]844
  Бентли Эрик (р. 1916) – английский театральный критик. – Прим. ред.


[Закрыть]: «В фарсе, как и в драме, возможен акт насилия, но избавленный от реальных последствий». Обычно это так и есть. Ныне театр смешивает реальность с «реальностью» – взять хотя бы «конфронтационную эстетику» Ежи Гротовски[845]845
  Гротовски Ежи (1933–1999) – режиссер-реформатор, теоретик современного театра. Основатель и директор знаменитого Театра-Лаборатории в Ополе (1959–1965), а позже во Вроцлаве (1965–1984). Театральные концепции Гротовски были восприняты как посягательство на весь институт театра. Режиссер отверг институт зрительного зала: в ходе его постановок зрители и актеры составляли два неразрывно связанных элемента, даже декорации в традиционном смысле Гротовски считал пережитком, заменив их своеобразным реквизитом и костюмами. – Прим. ред.


[Закрыть]или регулярное участие аудитории в так называемой Перфоманс-группе[846]846
  Перфоманс-группа (The Performance group, TPG) – авангардная театральная группа, работавшая в Манхэттене. – Прим. ред.


[Закрыть], да и массовый выплеск эмоций в пьесе «Рай немедленно!». Наоборот, политические акции молодых радикалов порой трудно отличить от театра партизанских действий. Размазывание лимонного торта по лицу полковника Акста или даже захват какого-нибудь здания и требование амнистии – это отнюдь не «реальные» акты. Они подлинные и серьезные. Они влекут за собой последствия. Но они также и замкнутые в себе (как искусство), и надуманные. Им не достает бесповоротной окончательности, скажем вооруженной атаки. Радикальные акции – это часто некие коды – компактные послания, попадающие в пространство где-то между военными действиями и речью. Они открывают новую территорию, не нанесенную на карту ни традиционной политикой, ни эстетикой[847]847
  Schechner R. Speculations on radicalism, sexuality and performance // Tulane Drama Review. 1969. vol. 14. p. 106.


[Закрыть].

12
Искажения повседневного опыта

I

В предыдущей главе мы рассмотрели некоторые сомнительные стороны повседневного опыта, прежде всего те, которые сопряжены с глубокой вовлеченностью (engrossment) в какой-либо вид деятельности. Мы обратили внимание на незначительные разрушения фрейма, которые вначале имеют, казалось бы, чисто развлекательную направленность, а затем перерастают в серьезные попытки дезорганизовать социальную ситуацию изнутри и вызвать недоумение тех, кто несет за нее ответственность. Такая возможность развития событий указывает, конечно, не на роль, которую играют нарушения фреймов в организации социального взаимодействия, а на определенную искаженность фреймов самого опыта. Я попытаюсь обобщить и расширить уже сказанное о недостатках другой стороны опыта – чисто когнитивного осмысления происходящего.

Допустим, что смысл любого отрезка деятельности связан с соответствующим фреймом нашего опыта и сам процесс фреймирования заключает в себе определенные слабости и искажения. Отсюда следует, что любые искажения в опыте влекут за собой искажения в понимании происходящего. Разумеется, смысловые смещения в организации опыта не обязательно оборачиваются отклонениями в общественной жизни: всего несколько десятилетий назад человека могли повесить по приговору суда, справедливость которого не подвергалась сомнению, более того, в силу самой казни не возникало никаких вопросов о том, что же произошло на самом деле.

Эти проблемы отчасти затрагивались в предыдущей главе. Многие техники воспроизводства негативного опыта проистекают из уверенности в том, что его первоначальные установки не соответствуют действительности. Так, мы уже рассматривали случаи обмана из добрых побуждений и временны́е отклонения в восприятии событий. Нередко требуется лишь легкий сдвиг акцентов, чтобы обнаружить искажения фреймов повседневного опыта.

При обычном подходе к таким вещам, как правило, занимаются вопросом: следует ли доверять тому, кто претендует на вынесение суждения, и что можно сделать для проверки такого рода претензий? Меня же скорее интересует способ, посредством которого мы достигаем слаженности мира; в этом отношении искусный обман столь же поучителен, сколь искусство распознавания обмана, а кроме того, об обманах, по всей вероятности, известно намного больше.

Например, на протяжении столетий в нашем обществе бытует образец мелкого жульничества – в уголовном жаргоне это означает «надувательство» (short con). Возьмем историю из «до-ксероксной» эпохи: одному простофиле «посчастливилось» встретить изобретателя машинки, изготовляющей двадцатидолларовые банкноты. Купив приспособление, стал крутить ручку – выходит пустая бумага. Данный случай интересен тем, что в качестве образца для фальшивого устройства было использовано настоящее приспособление для печати. Традиционные поучения, как жить в большом городе, где могут облапошить на каждом шагу, содержат множество разумных советов. Подобный компендиум народной мудрости убеждает нас в том, что даже малейший эпизод повседневного опыта укоренен в окружающем мире и, следовательно, обнаруживает природу этого мира. Центральной здесь является мысль, что истинное положение дел можно установить на основе тщательного прослеживания более или менее продолжительных отрезков деятельности.

II

Таким образом, хотя меня интересует достаточно специфическая проблематика, предпосылки анализа вытекают из здравого смысла: наши фреймы (frameworks) в той или иной степени соответствуют реальности. Некоторые известные исключения только подкрепляют эту позицию.

Очевидно, что одно и то же наблюдаемое событие в разных случаях имеет разные смысловые наполнения. В человеке, который съедает без остатка все, что у него на тарелке, могут увидеть голодного, вежливого, прожорливого или бережливого. Но в большинстве случаев контекст ситуации исключает неадекватные интерпретации и дает ее правильное понимание. (Практически контекст сводится к доступным для непосредственного наблюдения событиям, совместимым с одним фреймом истолкования и несовместимым с другим.) Когда контекст не достаточен для понимания, участники ситуации стараются вообразить необходимые дополнительные свидетельства, как бы помогая природе быть самою собой. Даже если в ситуации общения действительно происходит и воспроизводится что-то двусмысленное или очевидно неправильное, то и в этом случае можно при необходимости установить «факты» и исправить ситуацию. Необъясненное не есть необъяснимое.

Обратимся теперь к игре словами. Очевидно, что слова и тем более предложения могут иметь не одно значение. Вполне возможно, что помимо своего собственного смысла произнесенное слово приобретет омонимический или метафорический смысл (хотя говорящий имел в виду нечто буквальное), или наоборот, слово будет воспринято буквально, когда говорящий использовал его в переносном смысле. Если по какой-то причине случается реагировать на слово моментально, не учитывая всей совокупности невербальных обстоятельств, которые меняют смысл сказанного, возникают вполне объяснимые недоразумения, обусловливающие возникновение иной, зачастую диффузной смысловой связи. Это связано с тем, что каждая альтернативная интерпретация несет в себе новый, иногда трудноуловимый смысл. К элементам прошлого опыта, которые вносят в текущую ситуацию (и, как ожидается, должны вносить) участники общения, добавляются ее контекстуальные особенности, в том числе жестикуляция, словоупотребление, обсуждаемые темы, и все это в совокупности отграничивает понимание ситуации от ее альтернативных интерпретаций. Как правило, критерии, на основе которых создаются описания ситуации, логически эффективны, потому что говорящий заранее обдумывает свои слова, чтобы исключить их неправильное понимание. (Фактически участники речевого взаимодействия вынуждены контролировать и менять свои высказывания с учетом реакции присутствующих и общей обстановки, они вынуждены тщательно подбирать слова, соотносить их с тем, что предполагается сказать в дальнейшем, и в то же время остается возможность исправить сказанное, сгладить неудачные и ошибочные высказывания.) Еще большие требования предъявляются к письменной речи. В том случае, когда автор ориентирован исключительно на свой собственный текст и ничего кроме него не видит, а читатель использует этот текст в качестве единственного смыслового контекста, с которым он может сверить свои интерпретации, они понимают друг друга вполне уверенно. Очевидно, ясное и прозрачное письмо не является даром природы, оно формируется в результате усвоения грамматических норм и осознания недопустимости темных мест; этот навык, позволяющий вылавливать ошибки и неясности в уже отредактированном тексте, подкрепляется длительной тренировкой и черновой работой над словом[848]848
  Леонард Блумфилд приводит интересный аргумент: там, где имеются метафорические или множественные значения терминов, одно из них будет первичным, главным, и это главное значение будет действовать до тех пор, пока что-то в данном контексте не войдет с ним в противоречие, и тогда начнется поиск какого-то вторичного значения. Похоже, в этом утверждении упускается из виду засвидетельствованный выше факт, что мы целенаправленно и непрерывно организуем все, что пишем, вследствие чего двусмысленность исключается. См.: Bloomfield L. Language. New York: Henry Holt & Company, 1946. p. 148ff. [Русский перевод: Блумфилд Л. Язык / Под ред. и с предисл. М.М. Гухман. М.: Прогресс, 1968. – Прим. ред.]


[Закрыть].

На самом деле говорящий и пишущий могут принять эти нормы, но могут и, по крайней мере, иногда, игнорировать их, создавая тем самым игровые или иллюзорные ситуации для слушающих и читающих. Одна из таких игровых форм – каламбуры, другая – остроумные двусмысленности, с помощью которых представители школы порождающей грамматики[849]849
  Генеративная (порождающая) грамматика – развитое Ноамом Хомским направление в языкознании, основанное на различении врожденной языковой способности (competence) и речевой деятельности (performance). Теория объясняет способность человека порождать правильные предложения. – Прим. ред.


[Закрыть] иллюстрируют ограниченные возможности простых, понятных предложений и для систематического устранения двусмысленностей апеллируют к какой-то глубинной структуре, к неким скрытым под поверхностью нитям или «атомам предложения». Еще одна форма словесной игры – это загадки, то есть вопросы, не предполагающие прямых и ясных ответов; напротив, адекватный ответ (известный тому, кто загадывает загадку) непосредственно связан со способностью отвечающего восстановить истинный смысл вопроса, в итоге открывается, что ответ содержится в самом вопросе. Аналогичным образом, только более сложно и витиевато, сочиняются рассказы с хитрыми концовками: их авторы стараются писать так, чтобы навязать очевидное, поверхностное толкование событий, при этом подкрепляют его убедительными деталями чуть ли не до последнего предложения; наконец, читателю преподносится разгадка, требующая осмысления всей истории в совершенно ином свете. Остроты, как подсказывают Анри Бергсон и другие авторы, строятся по той же схеме, только остряк сам должен найти перевертывающие смысл слово или фразу, которые сами по себе вне контекста не рассчитаны на соответствующий фрейм.

А. Он всегда гонится за остроумием.

Б. В этой гонке я поставил бы на остроумие.

Или возьмем пример того, как может быть обыграна формула отношения между актером и его ролью.

Интервьюер. Так вы полагаете, что у Ромео и Джульетты были сексуальные отношения?

Джон Барримор. Ну, в этой чикагской труппе определенно были.

Однако тот факт, что задающий загадку заранее продумывает слова, которые потом будут истолкованы по-другому, а остряк терпеливо дожидается случая, чтобы перетолковать фразу, произнесенную другим, свидетельствует, скорее, о сопротивляемости слов, чем об их подверженности произвольным толкованиям[850]850
  Недоразумения, возникающие вследствие омонимии, неправильной пунктуации и т. п., позволяют поставить интересную проблему, связанную с влиянием объема заурядного письменного или устного текста на возникновение серьезных ошибок в его понимании. Можно ли переформулировать высказывание таким образом, чтобы «искусственно» увеличить лексический массив до некоторого порогового значения, за которым начинает резко нарастать вероятность ошибочной реакции? Постановка этих проблем опирается на тот важный факт, что по мере увеличения объема получаемой информации уменьшается вероятность грубых ошибок в понимании смысла слов, хотя бы потому, что новые фрагменты достаточно надежной информации, как правило, подтверждают предыдущие и чем больше таких фрагментов, тем выше вероятность достоверной интерпретации.


[Закрыть]. По-видимому, в игре словами проявляется способность контекста сохранять одно из всех возможных прочтений. Во всяком случае, здесь мы имеем дело с чем-то совершенно отличным от фабрикации, так как простофиля обнаруживает не то, что он обманут, а то, что слова, которым он верил, оказались ложью, в то время как истинное положение дел в отличие от обмана можно было наблюдать изначально.

Обратимся к комедийному радиоспектаклю, выполненному в жанре «валяния дурака». Здесь сплошная неразбериха. Пальцы стреляют «настоящими» пулями, газовая компания посылает курьера на водном велосипеде через Атлантический океан, чтобы быстрее доставить счет для оплаты, здоровенные немецкие битюги участвуют в скачках на ипподроме в Дейтона-Бич, океаны откачиваются в канализацию, телефоны звонят когда угодно и где угодно, а абоненты разговаривают друг с другом, не слыша собеседника. Конечно, такого рода шалости совместимы с организацией жизненного мира только потому, что они воспроизводятся серьезным радио. В той степени, в какой радиовещание создает специфическую форму звукового воздействия на аудиторию, содержание сообщений, в том числе сведения о том, что происходит в разных местах, о погоде, времени, текущих событиях и т. п., неизбежно подвержены фрейму одурачивания (frame foolery). Здесь можно использовать выразительные звуковые эффекты для мгновенного воплощения всякого рода каламбуров и аллюзий. (К примеру, герой радиоспектакля, подвергаясь смертельной опасности, с хрустом ест яблоко, вызывая на подмогу Первый яблочный корпус: после громкого чавканья слышится топот тысяч солдатских сапог.) Поскольку любители комиксов и мультфильмов аналогичным образом зависят от простейших изображений, их мир также легко поддается комбинированию и перекомбинированию в самых невероятных сочетаниях.