Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"
Автор книги: Ирина Стрелкова
Соавторы: Ольга Чайковская,Натан Эйдельман,Петр Капица,Ярослав Голованов,Владимир Карцев,Юрий Вебер,Юрий Алексеев,Александр Семенов,Вячеслав Иванов,Вячеслав Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 48 страниц)
Итак, в августе АРГУС стал искать «дзиту». Одновременно шел сеанс набора информации на ускорителе и велись работы на ЭВМ. Конечно, заниматься интересной физикой интересней, чем крутить гайки, паять, дежурить на установке, но первая часть просто невозможна без второй, и поэтому приходилось одновременно работать на два фронта, урывая время для терминала уже после полуночи. Так работали не только мы, но и многие в АРГУСе, да и не только в АРГУСе. Очень уж заманчивые перспективы могли открываться за «дзитой».
Похоже, физика элементарных частиц поднялась на определенную вершину: пройдет немалый этап, мы умеем более или менее удовлетворительно отвечать на вопрос «как устроен мир частиц», построены теории электрослабого и сильного взаимодействий. С. И. Вавилов писал: «Когда наука достигнет какой-либо вершины, с нее открывается обширная перспектива дальнейшего пути к новым вершинам, открываются новые дороги, по которым наука пойдет дальше».
Встает вопрос: почему мир устроен именно так? «Дзита» могла быть первой удачей на этом пути.
Вот слова Эйнштейна о научном поиске. «Годы мучительных, изматывающих поисков во мраке, с их напряженным страстным ожиданием, с переходами от уверенности в себе к изнеможению, и, наконец, затем выход к свету – только тот, кто это пережил, может это понять, – писал Эйнштейн. – Там лежит этот огромный мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами великой вечной загадкой». И дальше: «Самое непонятное в этом мире – то, что его можно понять… Все эти попытки основываются на уверенности, что бытие обладает совершенно гармоничной структурой. И ныне у нас меньше, чем когда-либо, оснований позволить себе отойти от веры в это замечательное обстоятельство».
«Дзиту» встретили с восторгом. Греческое начертание этой буквы заполнило все объявления о научных семинарах, оно появлялось на страницах и гамбургских газет и научно-популярных журналов. «Открытие века!», «ДЕЗИ открывает дверь в новый мир!», «Где место дзиты?» – такими броскими заголовками откликнулась печать на открытие «Хрустального шара». Больше всего и теоретикам, и экспериментаторам хотелось, чтобы это была хиггсовская частица. Так, по фамилии физика, их предложившего, Питера Хиггса из Эдинбурга, называют очень важный класс частиц, необходимых для современной теории взаимодействия частиц. К сожалению, они до сих пор не найдены, а с их помощью решается одна из основных проблем физики микромира: им обязаны массой все элементарные частицы.
Как возникает масса у частиц, понять непросто; честно говоря, ученые и сами до конца не уверены в том, что все понимают правильно в этом вопросе. Даже при полном отсутствии вещества в вакууме всегда существуют квантовые флуктуации различных полей, своеобразное мерцание, рождение и гибель.
Представьте себе волнующееся море, и где-то далеко среди волн то появляется, то исчезает фигурка одинокого пловца – так можно вообразить рождение частиц из «ничего» на очень короткое время. Никакие законы сохранения не нарушаются: есть в квантовой механике соотношение неопределенностей, позволяющее на кратчайшее время энергии флуктуировать. Такие очень короткие живущие частицы, рождающиеся из флуктуации энергии, носят особое название – «виртуальные», от латинского «virtualis» – условный, могущий проявиться.
Мгновенное рождение и уничтожение виртуальных частиц – не только игра ума теоретиков, но и реальный факт, надежно зарегистрированный во многих опытах.
Так вот, упомянутые выше хиггсовские частицы обладают удивительным свойством, виртуальное рождение их как бы шубой окутывает каждую элементарную частицу. Так у всех частиц возникает масса.
Пока не найдены хиггсы, как их фамильярно называют физики, все стройное здание современной теории электрослабого взаимодействия частиц как бы повисает в воздухе, потому что эксперимент пока не обнаружил одного из фундаментальных камней этого здания.
Хиггсы – ключ к двери, за которой спрятан ответ, почему частицы устроены именно так.
К сожалению, о том, какие они, известно очень мало. У недавно найденных промежуточных бозонов была известна масса с процентной точностью и много других характеристик, а с хиггсами дело гораздо хуже. Неясно даже, сколько их: может быть, два, может, четыре, а может быть, еще больше.
Известно, что чем тяжелее кварки и лептоны, тем сильнее взаимодействуют с ними хиггсы. Массу для них теория не предсказывает, есть лишь соображения, что очень легкими они быть не могут, вероятнее всего – раз в десять тяжелее протона.
Понятно, что искать «неизвестно что» гораздо труднее, чем «известно что», но уж очень нужны хиггсы, поэтому ищут их всюду и каждую новую неожиданность в первую очередь примеряют на гипотезу Хиггса.
Так было и с «дзитой»: прежде всего решили, что найден долгожданный хиггс. Потом, приглядевшись повнимательнее, некоторые скептики стали сомневаться. Хиггс должен взаимодействовать с одинаковыми кварками с одной и той же силой – ведь он одевает их в одинаковые «шубы», а «дзита» появлялась в распадах одного из ипсилонов и никак не проявляла себя в распадах другого.
Ситуация была многообещающей, но неясной; независимо от того, хиггс это или нет, новая частица представляла несомненный интерес, и надо было тщательно ее исследовать. А перед тем как исследовать, подтвердить само существование, то есть найти на других экспериментальных установках. Этим-то и занялся АРГУС, имея в своем распоряжении могучий детектор и все богатство коллективного программистского разума.
Как и наметили на семинаре, искали сразу по нескольким направлениям. С таким же азартом, как геологи ищут руду, старатели – золото, охотники гонятся за ускользающим зверем. Мы просеивали через сито различных отборов всю информацию, записанную на лентах ЭВМ, а это ни много ни мало – миллионы событий. То там, то тут возникали слухи: «В дортмундской группе видят пик», «Непонятный горб в материалах канадцев», да и мы сами с Владимиром Михайловичем не раз наблюдали в тех данных, над которыми корпели, призрак «дзиты». Но проверки и перепроверки беспощадно уничтожали все эти мнимые находки, оказывающиеся миражами.
«Дзиту» искали так. Если б она жила по меркам микромира долго, то должна была оставить след в дрейфовой камере АРГУСа. А уж его бы мы не проглядели. Но следа не было. Значит, «дзита» за миллиардно миллиардные доли секунды распадается. На что? Мы ничего не знали о том, что представляет из себя «дзита», поэтому приходилось искать ее распады на все, что угодно.
Главное – точно определить энергии родившихся частиц. Если в сумме они дадут в точности массу «дзиты» – значит, родились при ее распаде. Если же нет – значит, возникли в каких-то других событиях.
Мы с Владимиром Михайловичем тщательнейшим образом исследовали пары мю-мезонов, на которые могла распадаться «дзита». Никаких следов частицы с массой 8,3 ГэВа не было.
Прошел сентябрь, подходил к концу октябрь. Фонтан теоретических работ, приписывающих «дзите» все новые и новые, порой совсем уж фантастические свойства и объяснения, не только не сникал, а усиливался. Участники сотрудничества «Хрустальный шар» ходили с радостными лицами именинников и намекали на то, что у них есть еще немало интересных результатов.
А мы не могли найти ничего, что подтверждало бы существование новой частицы. На фоне всеобщего восторга и воодушевления первые осторожные высказывания членов АРГУСа о том, что «дзиты»-то вроде как и нет, попросту не были восприняты серьезно, даже вызывали некоторое раздражение. Директор ДЕЗИ заявил в разговоре с Владимиром Михайловичем: «Если АРГУС не видит «дзиту», это еще не значит, что ее нет…» И на карту оказался поставленным профессиональный престиж всего нашего сотрудничества.
Дни перестали делиться на выходные и рабочие, а сутки – на день и ночь. Мы существовали как будто в режиме орбитальной станции: непрерывная работа с восьмичасовым перерывом на сон. Иногда мне казалось, что я уже живу не снаружи, а внутри ЭВМ, среди программ, таблиц и графиков. Некоторые программы были моими друзьями, некоторые меня явно недолюбливали и ломали все планы, а царствовала над всей этой фантасмагорией огромная «дзита», почему-то темно-лилового цвета. Ночью мне снилось сплошное программирование. Но ничего не помогало – «дзиты» не было. Мы перепроверили свои результаты не семь, а семьдесят семь раз, обсмотрели их со всех сторон – ничего.
И наконец, когда я, погруженный в свои невеселые мысли, стал выходить из комнаты, забывая открыть дверь, стало ясно, что пора отдохнуть.
МУЗЫКАЧестно говоря, Владимир Михайлович работал больше, чем я: он не позволял себе получасовых перерывов на галактические сражения, да и прогуливался куда меньше, но вот сходить в оперу он согласился, точнее – это он посоветовал мне туда сходить.
Гамбургская опера снаружи ничем не выделяется среди окружающих зданий – бетонный современный куб с большими стеклянными окнами на фасаде. Изнутри – довольно скромно драпированный интерьер, какая-то уютная домашняя обстановка, партер и четыре яруса лож. Я обычно оказывался на самом верхнем, да и слушал музыку стоя, потому что ложи сто́ят дорого.
В репертуаре театра бросалось в глаза большое внимание к русской музыке. Премьеры последнего сезона: «Борис Годунов» Мусоргского, «Лебединое озеро» Чайковского и балет «Онегин» на музыку Чайковского. Мне удалось посмотреть только новую постановку «Лебединого озера» в трактовке Джона Нимейера. Впечатление очень большое, хотя на фоне исполнительского искусства солистов Большого театра гамбургский балет выглядел, конечно, слабее. Но этот недостаток с лихвой окупался каким-то огромным желанием всей труппы создать на сцене праздник музыки и танца.
В общем, на четыре часа лиловый призрак «дзиты» отступил, и мы наслаждались балетом от души.
И еще раз мы послушали хорошую музыку, уже в самом ДЕЗИ: выступал самодеятельный оркестр ДЕЗИ. Тут меня ожидал сюрприз: среди музыкантов за виолончелью я увидел лидера сотрудничества профессора Шмидта-Парцифаля.
Когда Владимир Михайлович первый раз познакомил нас, я сразу подумал, что Шмидт-Парцифаль совсем не похож на физика, а скорее – на музыканта, какой-то у него был мечтательный, задумчивый взгляд. И вот оказалось, что мое первое ощущение было правильным.
И хотя оркестр порой фальшивил, не всегда попадал в такт, было удивительно приятное ощущение от этой какой-то домашней музыки, приятно было видеть знакомые лица среди музыкантов, и я даже пожалел, что никогда мне не выпало счастье участвовать в таком самодеятельном оркестре.
К сожалению, классическую музыку слушают в основном люди немолодые. Молодежь, в том числе и канадские студенты АРГУСа, непрерывно ходят с наушниками и воспринимают только четкие современные ритмы, о чем говорит их постоянное поддрагивание. Так же ритмично покачиваясь, они сидят и за терминалами, не снимая наушников. Ноги при этом лежат на столе, правда ботинки обычно сняты. Увидев впервые у локтя чьи-то ноги, удивляешься, а потом привыкаешь – дело вкуса.
После нескольких часов музыки, гармонии и воспоминаний о доме (почему-то под музыку особенно хорошо вспоминались родные и близкие) мы возвращались к своим терминалам.
РАЗВЯЗКАДля обсуждения сложившейся ситуации и определения программы работ на будущее был создан комитет научной политики ДЕЗИ, на котором АРГУС и «Хрустальный шар» должны были сообщить о результатах обработки последнего специального сеанса набора информации. Группы выбрали наиболее достойных представителей для столь важного выступления. АРГУС решил, что его представлять будет Владимир Михайлович – честь немалая.
За два дня перед заседанием комитета состоялся семинар АРГУСа, на котором доложили окончательные результаты своих поисков все их участники. Выступал там и я Это было мое первое публичное выступление, поэтому руки дрожали мелкой дрожью, что очень хорошо отражалось на экране проектора, через который я показывал свои результаты. Профессор Дарден даже пошутил, что подобная мелкая дрожь цифр может означать их неуверенность в себе, после чего я взял себя в руки и перестал держаться за проектор.
Результат всех наших докладов был один – «дзиту» найти в АРГУСе не удалось. Поскольку наш результат противоречил уже полученному ранее результату «Хрустального шара», мы проверили его сверхтщательно и были уверены на сто процентов.
Как в хорошем детективе, до последней минуты не было понятно, кто прав, а кто – нет.
На заседании комитета «Хрустальный шар» честно сообщил о том, что в последнем сеансе «дзиты» обнаружить не удалась. А если результат опыта не повторяется, значит, открытия не было, а рождение «дзиты» – ошибка.
Почему же в одном сеансе был зарегистрирован сигнал о новой частице, а в другом – нет, не может никто объяснить. «Хрустальный шар» отличная экспериментальная установка (правда, АРГУС еще лучше), и работают на ней уважаемые физики, никто не сомневается в их компетентности. Причем до сей поры «Хрустальный шар» не отказывается от своих результатов – ни от первого, где «дзита» возникла, ни от второго, где она не проявилась, а явное противоречие этих результатов относится к неопознанным явлениям в физике.
Вот именно для таких ситуаций и необходимо подтверждение результата на других установках, и в данном случае голос АРГУСа стал решающим – «дзита» погибла.
«Ну и что? – естественно, спросит читатель. – Что толку обсуждать ошибки экспериментаторов?»
Толк есть, причем немалый.
В последние годы основной упор в экспериментальных исследованиях делают на все бо́льшие энергии сталкивающихся частиц. Строятся все новые ускорители и проектируются еще и еще более мощные. Размеры современных машин измеряются километрами, а строящихся – десятками километров. Они будут потреблять энергию, которой бы хватило на снабжение целого города с многотысячным населением. Основные усилия экспериментаторов направлены на создание установок размером с двух-трехэтажные дома, а группы, ведущие исследования на таких установках, состоят из нескольких сот физиков. Все живут ощущением, что где-то там, за сверхбольшими энергиями, таятся основные секреты и к ним безудержно рвутся исследователи. Такая мечта о прорыве в новые области, безусловно, понятна, но при этом порой забывают, что совсем не до конца изучены районы не столь безумно больших энергий – десятки ГэВ уже на работающих ускорителях.
Ситуация становится порой даже забавной. На одной из конференций известный итальянский физик Дж. Альтарелли сказал, что он не будет в своем выступлении касаться тех проблем, которые намечено исследовать на ускорителе ГЕРА (должен войти в строй в конце 80-х), потому что это уже «понятная, традиционная физика». Стоит, по его мнению, обсудить эксперименты и проблемы ускорителей уже следующего поколения. Ускорители устаревают, не успев заработать! Что же говорить о тех машинах, которые служат уже не один год?
«Дзита» за несколько месяцев своего, пусть и ненаучного, существования успела привлечь к области невысоких (5—10 ГэВ) энергий огромный интерес и экспериментаторов, и теоретиков. В попытках объяснить появившуюся частицу теоретики выдвинули несколько красивых идей (например, о том, что могут быть не только атомы, но и молекулы из кварков), а экспериментаторы поняли, что в их распоряжении – прекрасная область для исследований, в которой с таким же успехом можно ждать неожиданностей, как и в заоблачных далях сверхвысоких энергий и сверхмощных ускорителей.
Случай с «дзитой» показал, что есть отличные экспериментальные установки (АРГУС, например, скажу без ложной скромности). Проблему «дзиты» удалось прояснить буквально в течение нескольких месяцев.
Оказалось, что мир атомов из кварков известен не так хорошо, как казалось раньше, и в нем вполне можно ожидать красивых открытий. Так что само по себе невеселое закрытие «дзиты» вселило в физиков оптимизм.
ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ«Гамбургский счет – чрезвычайно важное понятие. Все борцы, когда борются, жулят и ложатся на лопатки по приказанию антрепренера. Раз в году в гамбургском трактире собираются борцы. Они борются при закрытых дверях и завешенных окнах. Долго, некрасиво и тяжело. Здесь устанавливаются истинные классы борцов, чтобы не исхалтуриться.
Гамбургский счет необходим в литературе».
Так писал Виктор Борисович Шкловский в своей книге «Гамбургский счет».
Гамбургский счет нужен и физикам. Хотя мы не успели сходить в музей, увидеть всемирно известный зоопарк, искупаться в море и приглядеться к витринам магазинов, все равно мы были очень довольны, потому что нам удалось поработать столько, на сколько хватило сил, и мы испытали, наверное, самую главную радость – радость хорошей работы.
Я. Голованов
ЗАОБЛАЧНАЯ ИНДУСТРИЯ
Помню тот октябрь. На космодроме стояла какая-то нервная, капризная погода. То набегали низкие плотные облака и ветер тонко свистел в песках, подгоняя сухие шарики перекати-поля, – скольким московским друзьям передарил я эти экзотические колючки – сувенир байконурской пустыни! То вся эта хмарь куда-то улетала, на ярко-голубом небе сияло солнце, все радостно сверкало в его лучах, и телевизионщики начинали копошиться в своем походном багаже, отыскивая нужные светофильтры. И снова эти тучи…
Тогда, в октябре 1969 года, на космодроме была большая работа. Ни до этого времени, ни по сей день не было случая, чтобы три дня подряд стартовали пилотируемые космические корабли: 11 октября «Союз-6» с Шониным и Кубасовым, 12 октября «Союз-7» с Филипченко, Волковым и Горбатко, а на следующий день – Шаталов с Елисеевым на «Союзе-8». Я помню, что все мы, журналисты, аккредитованные на космодроме, практически не спали все эти три дня, которые слились в какую-то одну изнурительную репортерскую вахту. И только потом, отоспавшись в самолете, когда было уже известно, что Москва получила и напечатала в срок мои статьи и журналистский эгоцентризм, утверждавший, что именно твой репортаж – самое важное в данный момент, несколько поунялся, вернув способность мыслить объективно, только потом подумал я о том, какая же адова работа легла на плечи стартовиков и что́ в сравнении с их многосуточной вахтой все наши писательские недосыпы!
Однако новаторство тех октябрьских стартов заключалось не только в том, что впервые в истории в космосе неподалеку друг от друга кружили сразу три пилотируемых корабля. С этих стартов начинается история космической технологии. В бытовом отсеке «Союза-6» была смонтирована установка «Вулкан» – вклад в космонавтику киевских инженеров из знаменитого Всесоюзного института электросварки им. Е. О. Патона. Валерий Кубасов, сидя вместе со своим командиром Георгием Шониным в спускаемом аппарате, задраил люк СА – БО (спускаемый аппарат – бытовой отсек), проверил его герметичность, выпустил из бытового отсека воздух, создав «Вулкану» истинно космические, недоступные на Земле условия для работы: глубочайший вакуум при невесомости. Дистанционно управляя установкой, он провел первые опыты по сварке в космическом пространстве. Не все тогда прошло удачно, но главное – было положено начало технологическим экспериментам вне Земли. В будущих полетах, и советских, и американских, и советско-американском (ЭПАС), и на станциях «Салют», и во время международных звездных экспедиций по программе «Интеркосмос», технологические эксперименты были продолжены, расширены, усложнены и стали едва ли не ведущими во многих космических программах. Все чаще говорим и пишем мы теперь о созидательной работе в космосе, о космическом строительстве, о космической индустрии. И невольно на ум приходит одна знаменательная аналогия. Американцы первыми построили и сбросили атомную бомбу. Мы первыми построили и запустили атомную электростанцию. Американцы первыми развернули работы по милитаризации космического пространства. Мы первыми начали работы по изучению возможностей мирной космической технологии. Здесь нет никаких натяжек в угоду сиюминутной политической конъюнктуре. Это записано в истории. А история плохо поддается переделкам.
…Под Карагандой на полях совхоза «Пржевальский» уже лежал снег, и когда «Союз-6» приземлился, на Жору и Валерия первым делом надели теплые летные куртки и сапоги на собачьем меху. Вокруг корабля сновали мальчишки без шапок, без пальто, с горящими глазами, совершенно оглушенные невиданным событием.
– Да что вы раздетые-то, – переживал спортивный комиссар Иван Борисенко.
– А мы прямо с урока сбежали! – кричали в восторге мальчишки.
Сели вертолеты поисковой группы, врачи с носилками побежали к кораблю.
– Спасибо, – крикнул Шонин, – вы нам не нужны…
Фотокорреспонденты требовали, чтобы космонавты непременно обнялись.
– Ну, разумеется, – с родной одесской интонацией сказал Шонин, – ведь мы с Валерой давно не виделись…
Вся эта картина стоит перед моими глазами так ясно, что просто не верится, что столько лет прошло, что Жора – уже генерал, а Валерию в родных Вязниках уже поставили памятник при жизни…
Но если отринуть все эти эмоции и взглянуть на все сухими глазами лапидарного хронографа, времени прошло совсем мало, в исторических масштабах – сущий пустяк, а с учетом к тому же масштабов космических – и вовсе величина невидимая.
Так давайте же воспарим над ранним снегом отдыхающих полей совхоза «Пржевальский» и с высот космических оглядим это историческое событие.
Из всех многочисленных бед, которыми угрожает нам, землянам, нами же созданная цивилизация, на первом месте стоит угроза так называемого экологического кризиса. Уже целые библиотеки тревожных книг об охране окружающей среды написаны в последние годы. Собираются международные форумы, вырабатываются новые, более жесткие нормы допустимых загрязнений земли, воздуха, воды. Причины для тревоги есть, и веские. Уже тогда, когда летал наш «Союз-6», в атмосферу Земли трубы различных заводов и комбинатов выбрасывали 100 миллионов тонн твердых частиц, 300 миллионов тонн оксида углерода, 150 миллионов тонн сернистого ангидрида, более 50 миллионов тонн оксидов азота. Думаю, за последние годы эти цифры вряд ли снизились.
Сегодня человечество сжигает в год около трех миллиардов тонн угля – цифра, ничего уму и сердцу не дающая, поскольку представить себе эту величину невозможно. Недавно я был в Воркуте, спускался в угольную шахту. Длина ее штреков достигает десятков километров, под землей работает несколько сотен людей. Но вместе они добывают в сутки 5600 тонн угля, то есть примерно 2 миллиона тонн в год. Цифра эта показалась мне гигантской. Но это – капля в мировой добыче. Сжигая 3 миллиарда тонн угля, человечество отправляет в атмосферу 225 тысяч тонн мышьяка, 225 тысяч тонн германия, 100 тысяч тонн бериллия, 150 тысяч тонн кобальта, 200 тысяч тонн урана. Эти выбросы в атмосферу приводят к тому, что в промышленных городах температура на 1—2 градуса днем и на 5—8 градусов ночью выше, чем в сельской местности.
Я начал свой рассказ с космического полета. Путешествуя по Центральной России, часто слышал горестные причитания старушек:
– Все эти ракеты да спутники… Из-за них зима не зима, лето не лето…
С вежливой снисходительностью человека просвещенного я начинал объяснять, что байконурские старты не могут повлиять на вологодскую оттепель. Через несколько лет выяснилось, что старушек я обманывал. Оказывается, могут и влияют. Выяснилось, что при приземлении космических кораблей и торможении спутников, «зарывающихся» в атмосферу, образуется окись азота. Количество ее ученые оценивают примерно в 10 процентов от массы космического объекта. Если учесть, что каждый год в космос стартует около ста спутников, космических кораблей, межпланетных и орбитальных станций, то с учетом их средней массы получается около 200 тонн окиси азота. Это величина, на которую уже нельзя не обращать внимания, говоря о состоянии атмосферы.
О загрязнении окружающей среды заговорили еще лет 200 назад. В Германии обвиняли кожевников, которые спускали в речки свои дубильные растворы. В Англии писали жалобы на владельцев дымных каминов. Это были милые цветочки. Ягодки, и очень ядовитые, созрели в XX веке. Об опасности заговорили в середине века, после окончания второй мировой войны, ужасы которой затмили все проблемы или не позволяли их решать, даже если они были видны. В 1948 году известный английский астрофизик Фрэд Хойл говорил, что, когда из космоса будет сфотографирована Земля, мир охватит какая-нибудь новая идея. Прошло совсем немного времени, и человек не только сфотографировал Землю, но увидел земной шар собственными глазами. Весь! Сразу! Увидел, какой он, в общем-то, маленький и ранимый. И новая идея действительно охватила мир. Возвращаясь к своему пророчеству, Хойл в конце 60-х годов писал: «Вы заметили, как все вдруг забеспокоились о том, как мы должны защищать окружающую нас природу? И произошло это как бы по мановению волшебной палочки. Естественно, мы стали спрашивать друг друга: «Откуда взялась эта идея?» Можно, конечно, ответить: от биологов, от защитников природы, от экологов. Но ведь они говорили об охране природы уже годами и ровно ничего не могли добиться. Что-то новое должно было произойти, чтобы пробудить во всем мире сознание того, как драгоценна наша планета. И тот факт, что все это случилось как раз в тот миг, когда человек впервые шагнул в космос, кажется мне не простым совпадением, а чем-то значительно большим».
Думаю, Хойл прав. Именно человеческий взгляд на Землю из космоса, взгляд «со стороны», привел к тому, что сегодня мы уже по-настоящему прониклись сознанием ответственности за сохранение окружающей среды. Если не на деле, то на словах; во всяком случае, ни одно более или менее крупное человеческое предприятие не рассматривается теперь без учета его влияния на природу. Космонавтика поставила вопрос. И что знаменательно, космонавтика предлагает и один из конструктивных путей его решения. Подобно тому, как энергетический кризис заставляет нас проектировать в космосе солнечные электростанции, обращать свои взоры к космосу заставляет нас и кризис экологический. Разумеется, многие специалисты в области различных промышленных производств, люди реально мыслящие и целиком погруженные в каждодневные, сугубо земные заботы, будут улыбаться, читая о заводах на Луне. Однако же, хотим мы или не хотим, мы будем строить эти заводы. Будем, если собираемся жить дальше на нашей планете. Вот что говорит об этом один из пионеров космонавтики, дважды Герой Социалистического Труда академик В. П. Глушко:
«Общеизвестны весьма важные акты, предпринятые Центральным Комитетом КПСС и Советом Министров СССР в развитие ленинских идей об охране среды обитания, о разумном использовании природных ресурсов.
Человечество должно решительно перестраивать технологию промышленного производства. Наш идеал – чистое производство. Но даже в том случае, если мы разработаем совершенную технологию, найдем новые источники энергии, в частности используем ядерную или иную энергию, заменим одни виды материалов другими, прекратим загрязнение атмосферы, научимся наиболее целесообразно расходовать ресурсы Земли, нам грозит еще опасность – возможный перегрев атмосферы. Повышение температуры на один-два градуса может привести, вероятно, к таянию мировых льдов. А это чревато многими нежелательными последствиями.
И тут я подхожу к главному: к насущной необходимости в будущем вынести хотя бы часть промышленного производства за пределы Земли, создать внеземную индустрию. Как-то академик Сергей Павлович Королев, с которым мы проработали рука об руку более тридцати лет, говорил: «Человечество порой напоминает собой субъекта, который, чтобы натопить печь и обогреться, ломает стены собственного дома, вместо того чтобы съездить в лес и нарубить дров».
Когда В. П. Глушко говорит о «дровах» Королева, он напоминает нам, что речь идет не только об экологических проблемах, но и о том, что запасы всех видов полезных ископаемых на Земле конечны. Между тем в космосе мы можем стать обладателями огромных ресурсов для умножения своей промышленной мощи.
Могут возразить: привезти, например, тонну полезных ископаемых с небесного тела будет стоить огромных денег! Но разве самая первая тонна угля, добытая в современной шахте, не стоит сегодня таких же денег? Стоит! Но тысячная тонна – уже дешевле, а миллионная обойдется в копейки.
Мне вообще кажется, что экономические расчеты применительно к космонавтике имеют относительную ценность. И вовсе не потому, что здесь-де не надо жалеть деньги. Надо, конечно, но…
Пасадена, пригород Лос-Анджелеса, уже, по существу, слившийся с огромным городом, знаменит тем, что где-то здесь прячется от людей гениальный полусумасшедший шахматист Бобби Фишер и здесь же находится лаборатория американского пионера ракетной техники Теодора фон Кармана. В 1936 году он собрал группу энтузиастов, которая занималась теорией и экспериментами и разрослась постепенно в головной ракетный институт США, в стенах которого был создан первый американский искусственный спутник Земли и знаменитые автоматические аппараты «Сервейер», «Маринер», «Пионер», «Викинг». Через десять лет после смерти Кармана я беседовал в Пасадене с его учениками. Это было время наивысшего потепления в советско-американских отношениях, уже совсем скоро в космосе должны были начать совместную работу «Аполлон» и «Союз», и все говорили о новых общих программах обозримого будущего. Замечательное было время! Я вдруг ясно представил себе, как много могут сделать для себя и для всего человечества две великие, не имеющие равных себе по своей научной и технической мощи державы. И не казались фантастикой разговоры с марсианской экспедицией.
– Да, технически, разумеется, возможно, но дорого, очень дорого. И на Марс мы полетим обязательно вместе: США и Советский Союз, – говорили американцы.
Они уже прикинули тогда, во что обойдется человечеству экспедиция землян на Марс. Получилась цифра гигантская. 100 миллиардов долларов.
– Одним нам такое предприятие не потянуть, – смеялись американцы.
Прошло несколько лет, и я читаю: на разработку только боеголовки и системы наведения только одной из боевых ракет, ракеты «Митжетмен», отпущено миллиард долларов. Сто таких боеголовок – вот вам и марсианская экспедиция. На годовой военный бюджет президента Рейгана не одну такую экспедицию можно отправить. Так что экономика здесь понятие относительное.
А кроме того, деньги, хочешь не хочешь, придется выкладывать, если прижмет. Если вы серьезно заболели, то высокая стоимость лекарства пусть даже и огорчает вас, но вы его все-таки покупаете. Потому что жить хочется. А если заболеет планета? Жить-то хочется, и придется лечить, даже если лекарство дорого стоит.
