Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"
Автор книги: Ирина Стрелкова
Соавторы: Ольга Чайковская,Натан Эйдельман,Петр Капица,Ярослав Голованов,Владимир Карцев,Юрий Вебер,Юрий Алексеев,Александр Семенов,Вячеслав Иванов,Вячеслав Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)
Достоевский прибыл в Семипалатинск на возу с пеньковым канатом. Ехал он в марте, и, стало быть, обоз шел с «ирбитским товаром». «Макарьевский товар» поступал в Семипалатинск в декабре.
Линейная дорога от Омска до Семипалатинска была в марте многолюдной, потому что «ирбитский товар» – главный в русской торговле с Азией. Почтовая гоньба и здесь, как по всей России (вспомним Кеннана), велась образцово, она находилась в ведении Сибирского казачьего войска, принося ему немалый доход. Вдоль всего пути стояли казачьи пикеты, где путники меняли лошадей. К марту лютыми метелями позанесло каменные пирамидки по обочине, их заменили вешки из прутьев, натыканные в снег. Ну и когда уж очень закружит и ни зги не видать, по всем селам и станицам звонили в церковные колокола, указывая путь и крещеным, и некрещеным.
Всю дорогу в обозе велись неторопливые разговоры о том о сем. Что чай в Сибири дешев, а сахар дорог. Что казаки богатеют на контрабанде, особенно на соли, ввоз которой в Сибирь запрещен, чтобы не подрывать здешний соляной промысел. Что в Семипалатинске власти никак не повыведут тайный торг одуряющим опием, который производят киргизы специально на продажу в Китай. В разговорах мелькали имена купцов – русских, а также инородцев, которые тоже живут богато, но дом держат на две половины: одна для гостей, другая для жен…
Мы сейчас подходим к более подробному разговору о семипалатинских представителях торгового сословия.
У Врангеля описаны четверо. Врангель жил в доме купца Степанова, этим домом властно правила старая казашка – мать Степанова; лицом он вышел в нее и, значит, мог свободно держать торговлю в любом азиатском городе. Вместе с Достоевским Врангель бывал у самого влиятельного из мусульманских купцов Букаша Аупова, семидесятилетнего крепкого старика, который однажды показал русским гостям свою новую юную жену, что было вовсе не в восточных правилах, но многомудрый Букаш всячески старался поближе сойтись с русским начальством, а Врангель – важная шишка, прокурор. В бытность Достоевского в Семипалатинске Букаш оказал чрезвычайную услугу русскому правительству – это он снарядил караван, с которым отправился в охваченный смутой Кашгар переодетый в азиатское платье поручик Валиханов. Третий, кого знал Врангель, – Рахим-бей, выдавший дочь в Ташкент за богатого купца. Врангель называет его в своих воспоминаниях негласным агентом Ташкента. Четвертый – городской голова Сидор Иванович С. Это Самсонов, тот самый, у которого служил приказчиком Порфирий Уфимцев. Его сын, носивший выразительную кличку «Ванька Саврасый», подло поступил с ученицей Федора Михайловича Мариной. (Не этого ли купеческого сынка, развратнейшего мальчишку, вспомнил Достоевский, когда писал «Исповедь горячего сердца», историю с казенными деньгами, которые у батальонного командира зажулил купец, – только не Самсонов у Достоевского там, а Трофимов. Мы можем только гадать, зажуливал ли реальный семипалатинский Самсонов деньги у Велихова, пустившего себе пулю в лоб.)
Семипалатинское «темное царство» жило как умело, как полагало единственно правильным. Дикости и безобразия было в полную меру. И все же… В Семипалатинской области развивалась горная промышленность, завелись золотые прииски, был построен медеплавильный завод, существовали кожевенные заводы, шерстомойни, салотопни, затевалось, правда пока безуспешно, пароходное сообщение с Омском. А торговля! Какими они там делами ворочали – международные фирмы!
Так вот, о Самсонове Сидоре Ивановиче, городском голове, папаше «Ваньки Саврасого».
Его имя я нашла в выписках из архивных документов, которые делал, готовясь к Кашгарской экспедиции, Валиханов. Еще в 1830 году один из приказчиков семипалатинского купца Самсонова привез коменданту крепости Кеппену ценные сведения, собранные во время пребывания в Чугучаке и Кульдже. Возможно, то был Порфирий Уфимцев. Но мог быть и кто-то другой. Сибирские приказчики тех лет представляли из себя особый род людей. Г. Н. Потанин рассказал в своих воспоминаниях, как восхищался приказчиками русский консул в Кульдже И. И. Захаров: необычайный народ, не похожий на приказчиков европейской России. Захаров особо отмечал, что у сибирских приказчиков более широкие взгляды, чем у их западных товарищей.
Но вернемся к Самсонову. В 40-е годы он проявил большой интерес к исследованиям путешественника Г. С. Карелина. Когда Карелину потребовались деньги, то изрядную сумму, более тысячи рублей, ему ссудил Самсонов (этот долг впоследствии и возвратил Абакумов, имевший от Карелина доверенность на получение посланных из Петербурга денег). Чем вызвана такая симпатия купца к человеку, которого упек в Семипалатинск сам Аракчеев? Карелин открыл во время своих путешествий богатые залежи полезных ископаемых – этим все и объясняется. Впоследствии Самсонов и его компаньон Попов сделались крупнейшими горнопромышленниками и золотопромышленниками.
Работая над книгой о Валиханове, я обнаружила, что был, оказывается, еще один путешественник, совершивший экспедицию из Семипалатинска в Западный Китай с торговым караваном под именем купца. Это Николай Иванович Любимов. Первый раз он побывал в Китае в 1840 году в составе духовной миссии в Пекин, в нее входили также Е. П. Ковалевский, А. А. Татаринов и И. И. Захаров. А в 1845 году Николай Иванович Любимов прибыл в Семипалатинск с бумагами купца 2-й гильдии Николая Иванова Хорошева. Сопровождавший его переводчик Костромитинов называл себя Фейзуллой Ибрагимовым. Караван, с которым они отправились в Чугучак, был снаряжен Самсоновым; значит, купец к тому времени зарекомендовал себя как человек надежный. Любимов и Костромитинов переоделись в азиатское платье, но Любимов нигде не скрывал, что он русский, и всюду его принимали хорошо. По возвращении он подал начальству записку, в которой доказывал, что Семипалатинск удобнее Кяхты для развития торговли с Китаем. В 1852 году Любимов возглавил Азиатский департамент Министерства иностранных дел, впоследствии был сенатором. Значит, Самсонов имел в Петербурге высокого покровителя.
У Врангеля в воспоминаниях рассказано, как взволновался весь Семипалатинск, когда городской голова Сидор Иванович С. взял на содержание женщину, молодую цыганку, высланную из Омска и состоящую под присмотром полиции. Достоевский ее знал по острогу, она была дочерью цыганки, сосланной за убийство своего мужа из ревности, носила прозвище «Ванька-Танька» и была замешана в деле о побеге («Записки из Мертвого дома», часть вторая, глава IX «Побег»). Однажды, рассказывает Врангель, эта молодая женщина явилась в Казаков сад, вела себя развязно, и Достоевский остерегал Врангеля, говорил, что такая женщина может его погубить. Не вспомнились ли Достоевскому какие-то черты этой женщины, когда он писал «Братьев Карамазовых», когда назвал содержателя Грушеньки Самсоновым?
Из других крупных семипалатинских воротил назову прежде всего купца Ботова. Его стараниями открылась в Семипалатинской области первая регулярная ярмарка, она так и называлась – Ботовской (позже – Куяндинская, в первые годы Советской власти она послужила становлению государственной торговли в казахской степи). Торговый дом Амировых упоминается в выписках Валиханова, приказчики Амировых тоже привозили из своих странствий важные политические сообщения. В 1857 году Ибрагим Амиров подал прошение, чтобы ему дозволили основать судоходство по озеру Зайсан и Черному Иртышу и построить для этого пристань в устье реки Карабуга.
Имелись среди семипалатинских купцов и так называемые чалаказаки, выходцы из других азиатских земель, приписанные начальством к казахам. Возможность поселиться на этом краю русской земли под именем чалаказака привлекала беглых каторжников и беглых солдат, натурализовавшихся в сопредельных России ханствах. У П. П. Семенова-Тян-Шанского в «Путешествии в Тянь-Шань» рассказано о встрече с патриархом чалаказаков Чубар-муллой, то есть Пестрым муллой, который был обязан своим прозвищем следам вытравленных на лице каторжных клейм. Чубар-мулла неплохо говорил по-русски – не забыл язык в долгом изгнании – и поведал путешественнику свою одиссею. Очень может быть, что П. П. Семенов передал Достоевскому при их встречах в Семипалатинске историю русского каторжника, бежавшего в Ташкент, разбогатевшего там, но затем стосковавшегося по родной земле, распродавшего все имущество, уговорившего других беглецов из России, вместе с которыми он снарядил караван с ташкентскими товарами и отправился хоть и в обличье инородца, а все же домой, на родину.
Кстати, этот восьмидесятилетний старец с пестрым лицом был известен многим путешественникам как археолог-самоучка. Достоевский мог слышать о нем и в связи со своим увлечением археологией.
Ну, а имелись ли у Достоевского знакомства среди приказчиков, которые восхищали своими широкими взглядами образованного синолога И. И. Захарова?
Были такие знакомства, об этом свидетельствует дружеское письмо Достоевского Петру Андреевичу Давыдову. В комментариях к первому тому писем Достоевского (известные четыре тома под редакцией А. С. Долинина. М.—Л. 1928—1959) говорится, что Давыдов служил приказчиком, возможно, у купца Степанова. Но Степанов там, очевидно, потому назван, что он назван у Врангеля. Давыдов мог служить и у кого-то другого. Достоевский пишет ему 14 октября 1859 года из Твери (девятью днями раньше, чем Гейбовичу), извиняясь за долгое молчание: «Не то чтобы время у меня было не свободно; духом я был не свободен» Стиль письма свидетельствует, что Петр Андреевич Давыдов – человек определенного склада, что меж ним и Достоевским велись какие-то беседы на духовные темы, не обязательно только о вере; по Далю, духовное – это все, относящееся к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля.
Давыдову, как и Гейбовичу, Достоевский, уезжая, обещал сыскать место в европейской России. Все оказалось сложнее, чем он думал, прощаясь с друзьями в Семипалатинске. Давыдову Достоевский пишет, что места есть, но с малым жалованьем. В этом письме также говорится о каком-то Михаиле Александровиче. Имя это упомянуто и в письме Гейбовичу: «На днях напишу Михаилу Александровичу». Там же горячая просьба: «…уведомьте о Михаиле Ивановиче Протасове, дорогом человеке. Если он уже в России, то быть не может, чтобы мы с ним как-нибудь не столкнулись».
И Михаил Александрович Сытников, помощник почтмейстера, и «дорогой человек» Протасов, и Давыдов – люди духовно близкие Достоевскому, за строками письма встают частые встречи, долгие беседы. Но о чем говорил Достоевский с людьми «более широких взглядов»? И собрался ли он написать Михаилу Александровичу? Отыскал ли «дорогого человека» Михаила Ивановича Протасова?
Вряд ли. Все дальше уходил от него Семипалатинск.
УРОКИ ФРАНЦУЗСКОГОВ «Записках из Мертвого дома» указано, что Александр Петрович Горянчиков квартировал на самом краю города. Это близко к адресу Достоевского. Но Достоевский не добывал себе пропитание обучением детей, а Горянчиков жил уроками. «В сибирских городах часто встречаются учителя из ссыльных поселенцев; ими не брезгают. Учат же они преимущественно французскому языку, столь необходимому на поприще жизни…»
В Семипалатинске уроки французского требовались и детям офицеров, и детям чиновников, и, может быть, в некоторых купеческих семействах. Думаю, что и в школе, которую украдкой посещал Абай и где французский не требовался, учителями были тоже ссыльные. Это не запрещалось. Однажды сибирское начальство обнаружило, что даже в омском кадетском корпусе учили и воспитывали будущих офицеров политические ссыльные.
О благодушном отношении к ссыльным и поднадзорным семипалатинского начальства свидетельствует П. П. Семенов-Тян-Шанский, встретивший в доме военного губернатора медика, который наблюдал за его здоровьем и составлял по вечерам постоянную партию в вист. Губернатор позаботился о карьере своего медика и карточного партнера, тот достиг чина статского советника, причем губернатор смеясь рассказывал Петру Петровичу Семенову, будто и знать не знал, что его лекарь состоит под надзором, это сделалось известным только тогда, когда пришел указ снять надзор.
Речь тут идет о Ламоте, бывшем студенте Виленского университета, сосланном в Сибирь в 30-е годы. На его имя шла в Семипалатинск вся адресованная Достоевскому корреспонденция.
Еще один ссыльный поляк, с которым Достоевский поддерживал дружеские отношения, – Нововейский.
Польские повстанцы, сосланные в Сибирь, оказали свое влияние на развитие в этом краю просвещения и наук; достаточно назвать выдающегося путешественника Ивана Черского.
Семипалатинск в годы пребывания там Достоевского еще только начинал принимать политических ссыльных. Джордж Кеннан застал здесь в 1885 году большую колонию политических. Один из них, талантливый ученый Александр Леонтьев, родился в семье казачьего офицера, который командовал полком именно здесь, в Семипалатинске. Леонтьев занимался исследованием казахского права, он хорошо знал Абая, и это от него услышал Кеннан о казахе, который посещает созданную ссыльными библиотеку и читает Милля, Бокля и Дрэпера.
Интересно, у кого учился Александр Леонтьев в детские годы в Семипалатинске, кто его готовил к поступлению в пажеский корпус? (Из пажеского корпуса он, вопреки родительской воле, ушел в Петербургский университет.)
Но это уже более позднее время – большая колония ссыльных, библиотека, деятельность по изучению края. Вернемся в 50-е годы. Самые разные причины приводили тогда в Семипалатинск самых разных людей, иной раз одаривая город редкостным человеком.
В 1854 году, когда здесь образовалось областное правление, на должность старшего советника и начальника хозяйственного отдела получил назначение Николай Алексеевич Абрамов.
Он родился в 1812 году в городе Кургане в семье священника. Окончил семинарию в Тобольске и затем преподавал там татарский язык, необходимый будущим миссионерам. В Тобольске, который до 1839 года был центром Западной Сибири, имелись богатейшие архивы. Н. А. Абрамов каким-то образом получил туда доступ и занялся поисками рукописей по истории Сибири. Из семинарии он ушел учителем в уездное народное училище. В архивах ему посчастливилось обнаружить ряд замечательных трудов исследователей Сибири. Опубликование их составило Абрамову имя в научных кругах. Переехав в город Березов, он занялся описанием Березовского края. Затем Абрамов преподавал в училищах Ялуторовска и Тюмени, где в то время жили декабристы. Трудолюбие учителя было замечено, и он попал в Омск, в Главное правление Западной Сибири, на должность не бог весть какую – столоначальником. И уже отсюда получил повышение – советником в Семипалатинск.
С 1854 года по конец жизни – Абрамов скончался в Семипалатинске в 1870 году – неутомимый историк и краевед печатал материалы о прошлом Семипалатинска в «Записках Русского географического общества» и «Тобольских губернских новостях», изучал быт казахов, вел метеорологические наблюдения, описывал, чем занимаются жители этого края. Русское географическое общество избрало Николая Алексеевича Абрамова своим действительным членом.
Чуть позже Абрамова прибыл в Семипалатинск энергичный молодой человек, отрекомендовавшийся «вольным архитектором», хотя, по правде сказать, он не получил ни архитектурного, ни инженерного образования, а закончил всего лишь гимназию в Тобольске. Звали его Павлом Матвеевичем Зенковым. Впоследствии этот талантливый самоучка выстроил в городе Верном уникальное сооружение – деревянный собор, одно из самых высоких деревянных зданий в мире. В зенковском соборе, благополучно выстоявшем несколько землетрясений, сейчас размещен музей. Алмаатинцы долгое время считали, что именно о Зенкове написана поэма Леонида Мартынова «Рассказ о русском инженере». Мартынов в «Воздушных фрегатах» пояснил, что герой поэмы его прадед, военный инженер Григорий Збарский. Но к «Воздушным фрегатам» мы еще вернемся.
Павел Матвеевич Зенков был человеком широчайших интересов и неуемной энергии. Он строил дома и церкви, разработал проект канала, соединяющего Аральское море с Каспийским, пытался организовать в Семиречье опытное многоотраслевое хозяйство, заложил возле Верного лесной питомник, занимался статистикой, корреспондировал в газеты, выступая то со статьями краеведческого характера, то с острыми критическими заметками. Его помощник есаул Бонифаций Архипович Карпов не только исполнял обязанности чертежника и делопроизводителя, но и публиковался в столичной печати. Одна из его книг, «Мантык – истребитель тигров», переиздавалась в наше время. В воспоминаниях А. Ф. Кони («За последние годы», 1896) встречается имя есаула Карпова, который выступил в литературном приложении к газете «Гражданин» в защиту недавно переселившегося из Китая дунганина, обвиненного несправедливо в убийстве. Поскольку есаул Карпов попутно обвинил во взяточничестве видного верненского чиновника, дело попало в суд, и за автора статьи на этот раз заступился А. Ф. Кони.
Павел Матвеевич Зенков дожил до глубокой старости и скончался в Семипалатинске в годы первой мировой войны. Из зданий, построенных им в Семипалатинской области, уцелела до наших дней, правда в сильно измененном виде, каменная церковь в Аягузе. Дату ее строительства можно уточнить по «Путешествию в Тянь-Шань». Проезжая Аягузом в 1856 году, Петр Петрович Семенов видел там недостроенную кирпичную церковь. А у Абрамова в статье «Река Аягуз с ее окрестностями» приводится статистика по Аягузу за 1860 год: «…церковь каменная – 1».
Прежде чем получить подряд на строительство церкви, Зенков, конечно, должен был себя зарекомендовать в Семипалатинске, то есть поставить там не один дом.
Этот «вольный архитектор» занимался и поисками грунтовых вод неподалеку от города, на правом берегу Иртыша, в сосновом бору, где любил гулять Достоевский. Семипалатинский бор принадлежит к так называемым ленточным борам, пересекающим голую степь от Алтая до Семипалатинска; они воспринимаются человеком как чудо, которого нельзя было ожидать в этих местах.
Теперь о Цурикове, уже упомянутом там, где говорилось о Демчинском. Достоевский отвечал Валиханову, рекомендовавшему своего друга Цурикова как добрейшего человека («Вы его должны полюбить, и чем больше будете видеть, тем более»).
Александр Николаевич Цуриков получил назначение на ту же должность стряпчего казенных и уголовных дел (областного прокурора), которую занимал Врангель. Он, как уже говорилось, в Томске был близок к декабристу Батенькову. По приезде в Семипалатинск он мог рассказывать Достоевскому о только что появившемся в Томске Михаиле Бакунине, герое европейской революции 1848 года, выданном австрийцами царским властям и отсидевшем долгий срок в Шлиссельбурге. Бакунин чрезвычайно интересовал Достоевского еще в молодости, в Петербурге. Впоследствии он относился к Бакунину отрицательно, что и выразил в «Бесах», где Ставрогину приданы отдельные черты Бакунина. В 20-х годах нашего века два известных литературоведа вели спор, можно ли считать Бакунина прототипом Ставрогина. Для нас сейчас не столь важно, чем он завершился. Важна небольшая подробность. В том давнем споре одна сторона утверждала, что Достоевский, будучи в Семипалатинске, интересовался сосланным в те же края Бакуниным, а другая подняла этот довод на смех: Сибирь огромна, где уж тут знать друг о друге! Но вот, выходит, Достоевский мог знать – через Цурикова, тесно связанного с Томском, – что Бакунин недурно устроился, купил библиотеку Батенькова, просителей принимает, заделался своего рода высшей инстанцией. Что же это происходит? Достоевский в Семипалатинске тянет военную лямку, пишет оды, пишет слезницы севастопольскому герою Тотлебену – и не видно избавления. А Бакунин в Томске барствует. Почему? Что это за новое поколение революционеров?
Александр Николаевич Цуриков прослужил в Семипалатинске до 1858 года. Затем он поселился в Калуге, где жил и Батеньков, получивший разрешение вернуться из Сибири. И, очевидно, Александр Александрович Цуриков, юрист, член Тульского окружного суда, а затем Московской судебной палаты, дававший Льву Толстому материал для описания суда в «Воскресении», приходится сыном семипалатинскому знакомому Достоевского.
Самым неожиданным образом мне удалось отыскать в Семипалатинске того, кто туда доставлял книги о приключениях кавалера де Шеварни и герцогини де Лявергондьер, а также про разных капитанов Полей, капитанов Панфилов и прочих. Помогли «Воздушные фрегаты» Леонида Мартынова.
Достоевский через два года по возвращении из Семипалатинска в статье «Книжность и грамотность» рассказал, как ему приходилось читать солдатам вслух книжки, издаваемые для народного чтения, и давать объяснения по поводу исторических имен, королей, земель, полководцев. «Ох, да какой это чуткий народ! Тотчас разберет ложь и подход. И какой юмористичный, вострый народ в то же время». И дальше Достоевский не изничтожает презрительно все эти книжки, он выводит из них мысль о народном чтении, народной литературе.
Книжками про какого-нибудь кавалера де Шеварни или капитана Панфила торговали на Руси офени. И не просто торговали, а составляли некое тайное сообщество со своим офенским языком, образчики которого приведены у Даля.
Кое-кто может усомниться, что типичная для центральных губерний России фигура мелочного торгаша вразноску или вразвозку книгами, бумагой, серьгами и колечками могла появиться в Сибири, что некрасовский удалой молодец с коробом через плечо забрел в этакую даль, в самый восточный край казахской степи. Сомнения эти рассеивает Леонид Мартынов рассказом о втором прадеде, по отцу – владимирском офене Мартыне Лощилине, осевшем некогда в Семипалатинске и расплодившем кучу детей.
Мартын Лощилин добирался в эту даль, очевидно, обычным крестьянским путем. Переселенцы в Сибирь тратили тогда на дорогу два года. В первую весну они останавливались в казахской степи, арендовали у казахов землю, пахали, сеяли, дожидались урожая и, убрав его, намолотив нового хлеба, двигались дальше, на восход, на отдохнувших за лето конях, оставив в степи несколько могилок с белыми березовыми крестами. Мартын Лощилин проделал долгий путь с томом Мильтона «Потерянный рай» в котомке. Как рассказывает Леонид Мартынов, этот том, изрядно потрепанный, достался в наследство одному из внуков владимирского офени – отцу поэта. Почему Мильтон? Почему «Потерянный рай»? Примечательная деталь к портрету удалого молодца с коробом через плечо. А вернее – объяснение, откуда пошел есть поэт Леонид Мартынов.
Он рассказывает в «Воздушных фрегатах», что, работая в газете, изъездил весь Казахстан. А в Семипалатинске Леонид Мартынов впервые побывал мальчиком в смутном 1918 году.
Захолустный Семипалатинск произвел на омича Мартынова самое унылое впечатление. Мальчика, пишущего стихи, ужаснула своей необразованностью семипалатинская родня. Он сошелся только с двоюродным братом Андреем. Однажды они шли вдвоем по городу, и Андрей показал ему дом попа Герасимова, известного собирателя фактов о семипалатинском житье-бытье Достоевского. Показал, ну а что дальше? Как признается Леонид Мартынов в «Воздушных фрегатах», у него в семье не любили Достоевского, и он тоже Достоевского не любил (а вернее сказать – просто не знал, не читал). Поэтому упоминание о попе Герасимове сказало ему лишь, что Андрей, двоюродный брат, все-таки культурный человек, отличается от прочих семипалатинских Мартыновых.
Мальчики пошли дальше, не вспомнив по ассоциации о своем прадеде, Мартыне Лощилине, что вполне было естественно при их возрасте, да и время-то какое, не до воспоминаний о предках! А ведь Мартын Лощилин торговал в Семипалатинске книжками для простого народа как раз в середине прошлого века, и не исключено, что именно у него покупал книжки юнкер, у которого потом брали книжки солдаты 7-го линейного батальона, – повезло им, слушали такого чтеца, Федора Михайловича Достоевского!
А во скольких деревнях многие годы спустя все услышанное в семипалатинской казарме пересказывалось долгими зимними вечерами детишкам, слушавшим отставного солдата.