Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"
Автор книги: Ирина Стрелкова
Соавторы: Ольга Чайковская,Натан Эйдельман,Петр Капица,Ярослав Голованов,Владимир Карцев,Юрий Вебер,Юрий Алексеев,Александр Семенов,Вячеслав Иванов,Вячеслав Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 48 страниц)
И. Стрелкова
«О СЕМИПОЛАТИНСКЕ ПОДРОБНЕЕ…»
«Здесь уже начало киргизской степи. Город довольно большой и людный. Азиатов множество… Когда-нибудь напишу тебе о Семип олатинске подробнее. Это стоит того».
Из письма Ф. М. Достоевского брату М. М. Достоевскому от 27 марта 1854 года
Семип олатинск – так, через «о», писал название города Федор Михайлович Достоевский, придерживаясь своей концепции, по которой каждый писатель имеет право на собственную орфографию.
27 марта 1854 года, когда он делился с братом своими первыми впечатлениями о Семипалатинске, еще и не мыслилось, что пребывание здесь затянется на пять с лишним лет – по июнь 1859 года. Но напрасно мы будем искать в письмах Достоевского за эти годы подробное описание большого и людного города на Иртыше. Связь Федора Михайловича с братом, не написавшим ему ни строчки за четыре года каторги (а возможность передать письмо через сочувствовавших Достоевскому омичей была! Сергей Федорович Дуров, отбывавший с ним вместе каторгу, весточками пересылался), восстанавливалась медленно и трудно, усилиями одной только стороны. Михаил Михайлович не проявлял никакого интереса к еще вовсе не известному русской общественности краю, куда судьба забросила Федора Михайловича, но при этом позволял себе читать нотации в ответ на просьбы похлопотать о переводе на Кавказ (неоднократные просьбы, не подвигнувшие Михаила Михайловича даже на самый малый шаг!) и однажды передал с оказией через близкого друга Достоевского, побывавшего в Петербурге, свое категорическое: «Лучше оставаться в Сибири».
Пять лет!.. Солдат 7-го линейного батальона, унтер-офицер, наконец, прапорщик. Начата работа над «Записками из Мертвого дома», написаны две повести: «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково». Но что мы знаем о семипалатинских наблюдениях Достоевского, какие из его тамошних впечатлений отразились впоследствии в его творчестве?
Исследователи жизни и творчества Достоевского почему-то упорно не замечают его отзыва о Семипалатинске как городе большом и людном, о котором можно порассказать немало интересного, потому что «это стоит того».
У Шкловского в давней книге «За и против. Заметки о Достоевском» сказано о Семипалатинске уж вовсе вопреки оценке самого Достоевского: «Среди пыла и песка стоит несколько изб, там, впереди, – горы, пустыни Китая, в которые никто не ездил».
У Леонида Гроссмана в книге, изданной в серии «ЖЗЛ»: «глухой городок, затерянный в киргизских степях неподалеку от китайской границы».
У Юрия Селезнева в книге «Достоевский», серия «ЖЗЛ», 1962 г., говорится, что город не такой уж маленький, но «…развлечений никаких, одно на весь город фортепьяно, и ни одного, даже редким наездом музыканта; сплетни да слухи… книги почти уже и не читают, все больше пьют, и все больше водку, да в картишки балуются…».
Юрий Селезнев в большей степени, чем Виктор Шкловский и Леонид Гроссман, использовал описание Семипалатинска у А. Е. Врангеля в «Воспоминаниях о Достоевском в Сибири 1854—1856 гг.». Из этих воспоминаний можно узнать, что Семипалатинск большой город, областной центр (странно, как Шкловский мог пропустить!), что там ведется крупная торговля, что неподалеку расположены заводы и рудники, но при этом здесь на девять тысяч жителей одно только фортепьяно и вообще дичь и глушь страшная.
Далось ему это фортепьяно! Одно-единственное. А почему бы не удивиться, что кто-то все-таки дотащил туда (кто и для кого?) дорогую и хрупкую вещь, – зимним ли обозом на санях ехало фортепьяно, укутанное в рогожу, или летом на возу под палящим степным солнцем?
Свою поездку в эту чертову даль молодой петербургский немец, воспитанник привилегированного лицея искренне считал подвигом. Ему 21 год, ему видится в Сибири блистательное поле деятельности для образованного человека. Тогда многие ехали в Сибирь, особенно в Восточную, к знаменитому Н. Н. Муравьеву, будущему графу Амурскому, имя которого мы с уважением вспоминаем и сейчас. А Врангель избрал своим поприщем Западную Сибирь, где тогда был губернатором Г. Х. Гасфорт, «приятель многих моих родных», как пишет Врангель в «Воспоминаниях о Достоевском…». Тут надо отдать справедливость автору воспоминаний – он дает беспощадную оценку и выжившему из ума губернатору, и еще кое-кому из тех немцев, которые при Гасфорте расселись в губернии на всех высших должностях (о том, как и почему это «фаворизованное племя» тянет за собою своих, Достоевский позже расскажет в «Бесах», где придаст губернатору Лембке некоторые черточки Гасфорта). Но при всех прекрасных планах службы отечеству и просвещению вдали от столиц, в малоизвестной европейской науке Сибири (а Врангель видит себя в будущем путешественником), его хватило на один год (прибыл в ноябре 1854 г., уехал в декабре 1855 г.), и он сохранил о Семипалатинске самые невыгодные впечатления, которые и изложил спустя более полувека в своих «Воспоминаниях».
Но ведь одно дело – Врангель, молодой петербургский мечтательный немец, его уровень наблюдений, его возможности понять, что дал приход России в этот край, и совсем другое – Достоевский, гений русской литературы, уже тогда вынашивавший мысль о всечеловечности русского духа, видящий то, чего не видят самые умные люди России, Достоевский-пророк, все понимающий, готовый принять человека со всеми его недостатками (у Врангеля сказано, что он «находил извинение самым дурным сторонам»).
Добавим, что недавний лицеист сравнивал Семипалатинск с Петербургом, а у гения за плечами «Мертвый дом», где ему открылся в каторжных народ – «самый сильный, самый даровитый из всего народа нашего». Вряд ли мы смогли бы составить себе хоть какое-нибудь представление о том, что увидел Достоевский на каторге, что она ему дала как писателю, выразителю дум и чувств своего народа (а по его словам, сказанным годы спустя: «Это большое было для меня счастье: Сибирь и каторга!..»), если бы имели возможность судить об омском остроге и его обитателях, скажем, только по воспоминаниям находившегося там в те же годы Токаржевского, а не по «Запискам из Мертвого дома».
Так что же он мог бы рассказать о Семипалатинске подробнее?
Спору нет, этот город назначался ему в мучение. Семипалатинск должен был убить в Достоевском все радости, все надежды, с которыми он вышел из ворот Омского острога (а он никогда не ощущал себя таким счастливым, как во время поездки из Омска в Семипалатинск с небом над собою, чистым воздухом кругом и чувством свободы в душе; это настроение проявилось, конечно, и в первых впечатлениях о городе, изложенных в письме к брату). Семипалатинск славился среди офицеров Отдельного сибирского корпуса своим отвратительным климатом, летней сушью, зимними ветрами, он звался «Чертовой песочницей» и «Семипроклятинском» (а Дурова меж тем отправили в Кокчетав, уже тогда считавшийся в Сибири курортом). И страдал здесь Достоевский от тягот солдатской службы, от караулов и смотров, а в особенности от невозможности побыть наедине с собой, от казарменного житья, напоминавшего общие нары «Мертвого дома». От казармы его вскоре избавили омские друзья, Достоевскому было разрешено поселиться на квартире. Убогость этого жилья ужаснула Врангеля, однако Достоевский смог здесь заняться литературным трудом, он наконец-то не весь день на людях, он один, сидит за столом (стол – после пяти лет перерыва!), он пишет… Но каково пишется, если над ним висит запрещение печататься, если даже сочиненная им патриотическая ода не увидела света? Ко всем этим мучениям, уготованным ему начальством, добавилась личная драма, любовь к замужней женщине, к Марии Дмитриевне Исаевой. Словом, ад кромешный! И все же… Почему, уехав из «чертовой песочницы», из «Семипроклятинска», он пишет 22 сентября 1859 года тоже Врангелю, что Тверь хуже Семипалатинска? Вот так, категорично! Хотя в Твери ему покровительствуют губернатор и губернаторша. Чем же хуже этот большой по тем временам город в самом центре России? О чем добром и светлом вспомнил Достоевский, живя там? О ком из семипалатинцев вспомнил? И почему он вообще, как свидетельствует тот же Врангель, вспоминал в последующие годы о Семипалатинске, «…как ни странно покажется, всегда с теплым чувством…»?
На эти вопросы у меня нет ответа. Я только пытаюсь выстроить их в определенной последовательности. И в дальнейшем я не посягаю на воссоздание во всех деталях житья-бытья Федора Михайловича Достоевского в городе Семипалатинске. Мне вообще кажутся рискованными попытки литераторов беллетризовать биографию Достоевского (как и попытки любой беллетризации жизни гениев), сконструировать из имеющегося материала ход его мыслей, вложить ему в уста слова своего сочинения или подходящие к моменту цитаты (не берусь определить, что хуже: цитата или свое собственное, натужное, в меру своих недостаточных сил «додумывание» за гения).
У меня есть папка, на обложке которой я время от времени обвожу стирающуюся надпись: «Семипалатинск. 1854—1859». Сюда я складываю выписки и вырезки, все, что мне попадается о людях, живших в те годы в Семипалатинске, наезжавших туда более или менее регулярно, а также о тех, кто там побывал проездом. О некоторых из этих людей мне известно, что они были знакомы с Достоевским, о других – нет. Но особого разделения меж ними я не делаю, просто населяю тот, давнишний Семипалатинск теми, кто там жил. И попутно отыскиваю у Достоевского упоминания об этом городе, где чиновники играли роль сибирского дворянства и где проживали замечательно богатые и хлебосольные купцы, а также много чрезвычайно богатых инородцев. Вы слышите что-то знакомое в этой характеристике города? Ну да, это из «Записок из Мертвого дома». Вовсе не в Омске, губернском городе, а в Семипалатинске поселился по выходе из острога Горянчиков, от имени которого ведется повествование.
И не в Семипалатинске ли служил Митя Карамазов? Помните у него в «Исповеди горячего сердца»: «Я ведь в этом баталионе, в линейном, хоть и прапорщиком состоял, но все равно как бы под надзором, вроде как ссыльный какой». Линейный батальон, прапорщик, под надзором, как ссыльный… Очень похоже, что сюда ворвались семипалатинские воспоминания. А рассказанная Митей история с батальонным командиром, недостача казенных денег, толкнувшая гордую Катерину Ивановну прийти к Мите? Все это напоминает о Велихове, командире батальона, ему Достоевский вслух читал газеты, а Велихов (в письмах Достоевского «отец»), хотя и не положено, отпускал Федора Михайловича в Барнаул, повидаться с Марией Дмитриевной. По описанию Врангеля, человечек невысокого роста, с брюшком, малограмотный, наверное выслужившийся из солдат, но не стеснявшийся прикарманивать солдатские копейки. Врангель пишет, что Велихов спустил казенные деньги и застрелился. Не нашлось в Семипалатинске Мити, готового швырнуть четыре тысячи пятьсот рублей.
В «Братьях Карамазовых» и еще есть о Семипалатинске. Офицер, что приехал к Грушеньке, где-то в таможне служил, на китайской границе. А содержатель Грушеньки, богатый купец, назван у Достоевского Самсоновым. Семипалатинская известная фамилия, крупнейший там торговый дом, международная фирма. Именно у Самсонова служил приказчиком Порфирий Уфимцев, объездивший всю Азию и оставивший потомкам записки о своих странствиях. Толчком к созданию записок послужила встреча семипалатинского приказчика в Томске в 1851 году с замечательным русским путешественником Петром Агеевым, более известным под своим монашеским именем инока Парфения.
Инок Парфений – один из прототипов старца Зосимы в «Братьях Карамазовых». Достоевский высоко ставил литературные достоинства «Сказания о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой земле инока Парфения». Труд этот, изданный в 1856 году, имелся в библиотеке Достоевского, сопровождал его в поездках за границу, имя Парфения встречается в заметках Достоевского, в предварительных материалах к «Братьям Карамазовым». А впервые он мог прочесть «Сказания…» еще в Семипалатинске. И мог там встречаться с приказчиком Самсонова Порфирием Уфимцевым. И мог вспомнить об Уфимцеве, когда писал житие старца Зосимы, – ведь послушника при старце зовут… Порфирием!
Но это уже из области догадок и предположений, с которыми всегда следует быть поосторожней. Да и зачем брать все догадки на себя? Надо и людям что-то оставить. Моя цель, как я уже говорила, строго ограничена – я населяю Семипалатинск второй половины пятидесятых годов прошлого века, я восстанавливаю среду, окружавшую Достоевского, и отхожу в сторону, предоставив читателю полный простор для собственных построений.
Осталось пояснить, какого происхождения мой семипалатинский патриотизм, моя обида за этот город, недооцененный биографами Достоевского.
Много лет я работала над книгой о Чокане Валиханове, выдающемся казахском ученом, путешественнике, общественном деятеле. Он был близким другом Достоевского, и валихановское обаяние досталось одному из героев «Подростка», аристократу и революционеру Версилову.
Валиханов, которого Достоевский называл Чеканом Чолкановичем, в течение пяти лет семипалатинского житья Достоевского побывал там, по моим подсчетам, пять раз. Он состоял в адъютантах при генерал-губернаторе Гасфорте, имел огромное влияние на своего патрона и, значит, мог сделать – и сделал! – для облегчения участи Достоевского, пожалуй, куда больше, чем вскоре уехавший Врангель. «Я никогда и ни к кому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения, как к Вам…», – писал Достоевский из Семипалатинска Валиханову в Омск 14 декабря 1856 года. Врангель таких горячих признаний не получал.
Теперь книга о Валиханове вышла в свет, и я не буду рассказывать много о нем, фигуре № 1 среди семипалатинских знакомых Достоевского, чтобы не перепевать то, что есть в книге. Но именно для Валиханова у меня была заведена семипалатинская папка, отсюда, из города на Иртыше, отправился он в свое опасное кашгарское путешествие. Ну, а потом папка с надписью «Семипалатинск» не пожелала уйти в архив, стала требовать все новых и новых материалов и обрела новое назначение.
Существует доброе старое правило начинать рассказ о городе с истории его возникновения, с причин, его породивших. Семипалатинск стоит на скрещенье водного пути с караванными тропами, он мог бы возникнуть на этом месте в древние времена как город купцов и ремесленников. Но он ведет свою историю от русской крепости, основанной в 1718 году и получившей название по развалинам древних семи палат, обнаруженным неподалеку. Оренбург тоже пошел от крепости. И Петропавловск. Ямышевскую крепость поставили вроде бы те же люди, в те же времена, но города из нее не вышло. Ямышевскую погубил Семипалатинск, перетянувший к себе всю торговлю, вместо города из нее получилось село Ямышево.
Да, удачное место выбрал военный отряд для Семипалатинской крепости. Рядом с ней и под ее защитой стал быстро разрастаться торговый город. В пору пребывания там Достоевского годовой торговый оборот Семипалатинска достиг миллиона рублей, город получил выразительный герб с изображением золотого верблюда, полумесяца и мусульманской звездочки.
Гербоведы из петербургской герольдии при сенате проявили полную осведомленность в назначении города на Иртыше. Вся российская торговля с Азией велась тогда через посредство мусульманского купечества, потому что в азиатских городах с православных брали зякета вдвое больше, чем с веровавших в аллаха, тогда как Россия и пошлину со всех брала равную и давала казаков для охраны караванов любому купцу, невзирая на вероисповедание. Но, наглядевшись на процветание мусульманского купечества, и русские купцы навострились снаряжать свои караваны в азиатские государства, ставя во главе приказчиков-татар. Впрочем, не в редкость было, что русский, бойко болтающий на многих восточных языках, выдавал себя за сибирского татарина и открывал торговлю в каком-нибудь дальнем азиатском городе. В записках Валиханова упоминается семипалатинский купец Пеленков (или Пиленков), благополучно торговавший в Кашгаре и Яркенде под именем Абди-Ходжеина. Не так уже слепы люди на базарах, чтобы не разглядеть, что перед ними русский, славянин. Однако никто этого подозрительного купца не тронул – торговля на Востоке священна, купца грабят разбойники, купца обдирают как липку чиновники, но купца не убивают.
В Азию шел из России с караванами товар, закупленный на Макарьевской и Ирбитской ярмарках. Русское сукно, ситцы, парча, железные и чугунные изделия, очки и зеркала… Всего не перечислить. Русские товары пользовались большим спросом, повсюду в Азии люди хранили добро в русских сундуках (кунгурские считались особо ценным подарком), мусульманский мир наворачивал на головы чалмы из русского муслина.
Главным предметом привоза был китайский чай. Россия выходила в главные посредники по продаже китайского чая на рынках Азии [9]9
В 1857 г. Маркс писал: «У России совершенно особые отношения с Китайской империей… Поскольку русские не вели морской торговли с Китаем, они никогда не были заинтересованы в спорах по этому вопросу, никогда не вмешивались в них в прошлом и не вмешиваются теперь; на русских не распространяется поэтому та антипатия, с какой китайцы с незапамятных времен относились ко всем иностранцам, вторгавшимся в их страну с моря… русские ведут специфическую для них внутреннюю сухопутную торговлю…» (К. Маркс, Ф. Энгельс,т. 12, с. 157, 158).
[Закрыть]. На внутреннем русском рынке чаи различался знатоками по пунктам привоза: кяхтинский и семипалатинский; так что Достоевский, завзятый чаевник, мог слышать о семипалатинском привозе за много лет до того, как увидел пылящие по городским улицам караваны отощавших в пути верблюдов, навьюченных крепкими тюками с чаем, приобретавшим особый вкус за месяцы пути через горы, пустыни и каменные степи. И уж точно известно, что Достоевский близко знал выдающегося русского дипломата, который заключил в 1851 году взаимовыгодный Кульджинский торговый договор с Китаем. То был Егор Петрович Ковалевский, путешественник и литератор, посетитель «пятниц» Петрашевского, не привлеченный к дознанию лишь потому, что вовремя отбыл в Пекин строить обсерваторию. В Кульджу вместе с Ковалевским ездили заключать договор знаток китайской медицины доктор А. А. Татаринов и синолог И. И. Захаров, будущий профессор Петербургского университета. Первый затем занял пост русского торгового консула в городе Чугучак, а второй в Кульдже, и оба по делам службы наезжали в Семипалатинск. (В одном из писем Достоевского Врангелю есть известие о приезде Татаринова, он пишет: «Китайцы сожгли нашу факторию в Чугучаке и консул спасся бегством». Речь тут идет о бунте ссыльных из внутренних провинций Китая, которых кто-то натравил на русское консульство.)
Но к торговым делам мы еще вернемся.
Семипалатинск в пору пребывания там Достоевского получил новые стимулы роста уже как административный центр только что созданной в составе Западной Сибири Семипалатинской области. А что такое область по тем временам? Высшую власть осуществляет военный губернатор. Есть областное правление в составе председателя (полковник или подполковник) и четырех советников (из них непременно один киргиз, то есть казах). И есть судебная власть – судья, областной прокурор (он именовался асессором казенных и уголовных дел), на эту новую должность и прибыл горящий энтузиазмом Врангель.
Продолжая расти, Семипалатинск сохранял границы между разными городскими частями, определенными однажды и навсегда.
Военному Семипалатинску принадлежала крепость с постройками русской военной архитектуры.
Чиновный город выстроился по образцу и подобию других сибирских административных центров, на его улицах вспоминались Омск и Барнаул.
Восточное купечество выстроило свою Татарскую слободу, имевшую вид совершенно азиатский: узкие улочки, бревенчатые стены без окон, множество мечетей.
Стоявший в Семипалатинске казачий полк построил себе на своем краю казачью станицу со всеми станичными службами, с единственным на весь город сквером.
Казахская беднота, устремившаяся в Семипалатинск на заработки, слепила из самана свой поселок на другом берегу Иртыша.
В 50-х годах нашего века Семипалатинск все еще сохранял такую лоскутность. Помню, как меня это поразило, когда я впервые приехала туда. Ни в одном другом городе Казахстана – даже в Чимкенте и Кзыл-Орде, воистину древних, – не ощущалось такое сильное присутствие восточных очертаний, как в бревенчатом Семипалатинске.
Этот лоскутный, русско-азиатский город с середины XIX века стал местом, где близко сошлись культура России с казахской культурой, куда тянулась первая казахская интеллигенция.
Великий поэт Абай родился в 1845 году. Мальчиком он приехал учиться в Семипалатинск, в медресе имама Ахмет-Ризы. Его отец, волостной правитель Кунанбай Ускенбаев, отдал старшего сына Халиуллу в омский кадетский корпус, а другому сыну, Абаю, решил дать восточное образование. Но в Семипалатинске будущий великий поэт стал тайком от муллы посещать русскую школу. Значит, жил там кто-то, обративший внимание на даровитого мальчика-казаха, открывший ему русскую грамоту, познакомивший с Пушкиным и Лермонтовым. Потом, став знаменитым поэтом, Абай переведет на родной язык и Пушкина, и Лермонтова, а письмо Татьяны в его переводе станет казахской народной песней. Если положить на одну чашу весов такой факт из жизни Семипалатинска, а на другую тот факт, что на весь город с девятью тысячами жителей имелось одно только фортепьяно, то которая из чаш все же перевесит?..
Даты жизни Достоевского и Абая сходятся на Семипалатинске следующим образом: когда Достоевский прибыл сюда, будущему великому казахскому поэту было девять лет, в год отъезда Достоевского – ему четырнадцать. Для поэта возраст от девяти до четырнадцати – это уже пора творчества. Мог ли мальчик в халате и тюбетейке на бритой голове однажды услышать под окнами, как кто-то хриплым, но на диво выразительным, берущим за душу голосом читает стихотворение Пушкина «Пророк»? О том, что такое чтение вслух Пушкина и Гоголя в доме, где квартировал Врангель, случалось довольно часто, зафиксировано в его «Воспоминаниях…». И думаю, что Достоевский читал не только там.
В Семипалатинске существовал круг любителей литературы. В 1859 году – последнем году пребывания Достоевского в изгнании – Семипалатинская область получала семь экземпляров журнала «Современник», и три из них присылались подписчикам в самом городе. Сибирь в те годы, к удивлению столицы, давала очень высокие цифры подписки на «Современник». Анализируя эти цифры, Чернышевский размышлял на страницах своего журнала: «По особенностям своей исторической судьбы Сибирь, никогда не знавшая крепостного права, получавшая из России постоянный прилив самого энергического и часто самого развитого населения, издавна пользуется славой, что стоит в умственном отношении выше европейской России. По нашим цифрам это подтверждается» (Собр. соч. М., 1950, т. 7, с. 904).
Вот так-то.
