Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"
Автор книги: Ирина Стрелкова
Соавторы: Ольга Чайковская,Натан Эйдельман,Петр Капица,Ярослав Голованов,Владимир Карцев,Юрий Вебер,Юрий Алексеев,Александр Семенов,Вячеслав Иванов,Вячеслав Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 48 страниц)
…И неделю его жизнь висела на волоске. Его побоялись преждевременно крестить; лишь первое января 1642/3 года возвещает не только о самом факте крещения младенца, но и о том, что извечное противостояние, борьба жизни и смерти еще раз закончилась временным поражением костлявой; жизнь победила, вулсторпский росток пробился…
Если бы сила воображения могла перенести нас в тот год и мы бы имели возможность пройти с дорожным посохом сквозь тогдашние Уилтшир и Глостершир, побывать в Херфорде и Стаффорде, Дерби и Ноттингеме и, наконец, в Линкольне и его окрестностях, мы неизбежно пленились бы красотой Вулсторпа.
Он прилепился на западном краю уютной долины, образованной неторопливым, но вечным движением Уитама. Это – небольшая речушка с заросшими осокой берегами, с желтыми и белыми кувшинками и даже стрелолистом, повинующимися мягким указаниям воды. С холмов, окружающих долину, открывается живописный пейзаж, рассекаемый колокольнями Колстерворта и Северного Уитама. Свежий морской воздух смирен здесь душистой мягкостью потоков, поднявшихся с цветущих низин Линкольншира. Здесь дышится полной грудью. Здесь живут наслаждаясь.
А сколь приятно, наверное, скакать верхом вдоль известнякового Кестевенского плато от Вулсторпа на север, к Грэнтэму, мимо мелких селений и ферм, по краю хлебных нив с неизбежными васильками и повиликой, по широким лугам, отдающим к вечеру сгустившиеся за день медвяные ароматы клевера! Блеют овцы, укладывающиеся на ночлег. Промелькнет меловая скала – напомнит о береговых рифах близкого залива и моря, прошуршит под быстрыми копытами гравий покинутого речного ложа, приютит буковая роща с венериным башмачком, напоит придорожный родник с ледяной хрустальной водой…
Один из таких родников – в самом центре Вулсторпа, и от него в сторону Грэнтэма бежит веселый ручеек, который, встретившись в дороге со своими собратьями, и образует Уитам. Здесь, неподалеку от родника с целебной водой, и стоит вулсторпский Манор – сцена первых лет жизненной драмы Ньютона.
В те времена среди линкольнширцев бытовало поверье: дети, родившиеся после смерти отца, обладают особой жизненной силой, которую они способны использовать сами и передавать другим, то есть врачевать. Чудесное выживание Заморыша, родившегося после смерти отца, стало одним из ярких доказательств его жизненной силы, его исключительности.
Именно обстановка исключительности – первичная среда молодого Исаака. Когда он смог впервые соткать связь даты своего рождения со смыслом рождества, его слабая душа взволновалась. Параллели были очевидны. Для него становились понятными и безотцовское, непорочное зачатие, и его неизбывное, не знавшее преград чувство к матери, с которой он алкал единения, от которой не отходил.
Они были вместе и, по расчетам матери, должны были жить вполне благополучно. Исаак Ньютон-отец оставил жене обширные земли и дом. Пусть, завещал он, если родится сын, будет он тоже Исааком и продолжит его дело – дело накопления и укрепления поместья, пусть трудом продвигается к богатству и знатному положению. Отец оставил имущества почти на пятьсот фунтов, в том числе две с половиной сотни овец – десяток обычных в Линкольншире стад. На семейных лугах нагуливали мясо полсотни быков и коров. Амбары обильно засыпаны солодом, овсом, зерном, ячменем, сеном. Исаак-отец оставил процветающее имение, дающее 150 фунтов годового дохода, имение, сохраненное и умноженное им и дедом, Робертом Ньютоном, в голодные двадцатые годы.
Сейчас же время было особенно неспокойное. Крестьянские бунты сменились гражданской войной. Из окон Манора были видны войска и обозы, тянущиеся вдоль Большой северной дороги.
Обезлюдели окрестные фермы. Чуть не каждый десятый взрослый мужчина воевал. Голодные армии бродили по стране, сбивались в яростных схватках. У Марстонских болот близ Йорка в июне 1644 года бились друг с другом пятьдесят тысяч воинов. А уже с кампании 1643 года армии насчитывали по сто пятьдесят тысяч. Графства объединялись в ассоциации, их границы охраняли «марширующие армии». Иногда, правда, казалось, что война состоит больше из стычек и осад, чем из генеральных сражений. Тревожно было в Линкольншире.
Исааку было всего шесть месяцев, когда над его головой сгустились новые тучи. Торопливые солдаты покидали Грэнтэм: рядом с городом, у Квинсби, готовилась битва – одна из крупнейших битв гражданской войны. Силы парламента противостояли сторонникам короля – кавалерам. Круглоголовых возглавлял сам Оливер Кромвель. Позднее он писал об этом сражении так:
«Как только прозвучал сигнал атаки, мы развернули свои силы, состоящие примерно из двенадцати подразделений, некоторые из которых были настолько плохо оснащены и потрепаны, что редко можно было увидеть что-нибудь более жалкое. Но мы положились на милость Божию и смирились его разумению. Мы немного постояли на расстоянии мушкетного выстрела – одна армия против другой; драгуны и стрелки палили с обеих сторон примерно полчаса или немного больше, но они к нам не приближались. Тогда мы решили сами вызвать их на бой и приблизились к их войскам. После града выстрелов с обеих сторон мы поскакали к ним крупной рысью, и они встали, чтобы встретить нас, и наши солдаты бешено на них налетели. И Божьим провидением они были немедленно окружены и побежали, и мы преследовали их две или три мили».
Линкольнширцы страдали и от кавалеров, и от круглоголовых. В сорок третьем году жители окрестных селений подписали декларацию протеста рыцарей, эсквайров, джентльменов, землевладельцев Линкольншира и Ноттингемпшира против несправедливых угнетений и бесчеловечных действий Уильяма Эрла из Ньюкасла и его кавалеров. В петиции говорилось о том, что указанные кавалеры утеряли естественную мягкость англичан и христиан и по бесчеловечности почти уже сравнялись с турками. «На наших глазах жгут дома наших соседей!» – сохранила бумага вопль негодования и ужаса.
В пятидесятом году в адрес парламента были направлены уже две петиции, представленные Кромвелю как верховному руководителю нации, от тысяч лордов и землевладельцев Линкольншира против левеллеров – разрушителей собственности. Жалобщики просили восстановить добрые старые законы Англии и льготы, которыми их предки «наслаждались еще до Завоевания и до Великой хартии вольностей».
Кругом творился разбой, но провидение еще раз защитило Исаака. Как-то так получилось, что солдаты обеих армий, проходя по Северной дороге, как бы обтекали вулсторпский Манор, стоявший в полутора милях от дороги. Несколько овец да урожай яблок – вот и вся контрибуция с имения за всю гражданскую войну. Мужчин в нем не было, и забирать было некого. Исааку опять повезло. Да, битвы гражданской войны пощадили Манор, и Исаак продолжал жить, хотя оставался ребенком болезненным и тщедушным.
Судьба, однако, не оставляла попыток сломить его, подставить под новый страшный удар.
Когда ему исполнилось два года, его покинула мать.
Это событие, быть может, сыграло в жизни юного Исаака необычайно важную, можно сказать, критическую роль.
Несчастье началось с того, что живший неподалеку приходской священник, преподобный Барнаба Смит, решил: пришло для него время жениться. Он был весьма состоятельным человеком, имел не менее пятисот фунтов годового дохода, не считая довольно значительного жалованья его как настоятеля – тоже пятьсот фунтов. Кое-кто из паствы советовал ему вступить в брак; он отговаривался, заявляя, что не встретил достойной. Когда названо было имя вдовы Исаака Ньютона, преподобный, смутившись, возражал: если его рука будет отвергнута, ему нельзя будет показаться в приходе. Один из псаломщиков согласился – правда не бескорыстно, а за умеренную плату – взять на себя деликатную миссию:
– Ради святого дела я готов заранее вызнать мнение вдовы Ньютон!
Настоятель согласился. Вдова не отказала, но решила сначала спросить совета у своего ученого брата Эйскоу, человека, умудренного годами и окончившего университет в Кембридже. Псаломщик помчался к магистру Эйскоу, чтобы упредить события. Барнаба Смит сделал предложение и получил согласие. Была назначена свадьба. Мать Ньютона ждала ее с затаенной радостью – брак обеспечивал будущее ее сына Исаака, хотя в результате Исаак оставался жить на попечении своей бабушки и своего дяди Джеймса Эйскоу, обитавшего неподалеку, в Бэртон-Когглз.
Брак Анны Эйскоу мог бы показаться браком по расчету. Да так оно, видимо, и было. Один из пунктов договора, который по настоянию вдовы Ньютон был включен в брачное соглашение, гласил, что сын ее Исаак при любых обстоятельствах будет иметь доход с принадлежащего ему Вулсторпа, а кроме того будет получать определенную сумму и от мистера Смита, который обязался выделить ему пастбища в Сьюстерне, приносящие 50 фунтов годового дохода. Мистер Смит по брачному контракту обязывался также произвести полный ремонт Манор-хауза и – более того – расширить его.
Брак матери Анны был жертвой, принесенной ею своему сыну. И одиночество его, и страдания его, и слезы его должны были быть вознаграждены впоследствии. Она думала о будущем Исаака.
Свадьба Анны Эйскоу-Ньютон с ее новым избранником, Барнабой Смитом, состоялась 17 января 1645/6 года.
О Барнабе Смите, может быть, следует сказать особо. В многочисленных биографиях Ньютона присутствует благообразный, не слишком молодой, но и не старый – лет пятидесяти – добросердечный пастырь, холостяк, решивший наконец жениться, пекущийся о жене и ее сыне и лишь вследствие каких-то неясных причин не желающий взять Заморыша к себе в дом. Историкам понадобилось чуть не триста лет, чтобы найти в аккуратных английских архивах конкретные данные об этом человеке. И обнаружилось, что рожден был он в 1582 году, то есть женился на тридцатилетней матери Ньютона в возрасте шестидесяти трех лет. Барнаба Смит окончил Оксфордский университет и имел степень магистра. Он был отнюдь не холостяком, а вдовцом – прежняя жена его покоилась с миром на кладбище Северного Уитама. Историк Н. Фостер, проведший эти изыскания, подчеркивает, что на могиле его жены не успела еще вырасти первая трава, когда он женился снова.
С матерью Ньютона Барнаба Смит, будучи в преклонном возрасте, зачал тем не менее троих детей. О нем кроме записей паспортного характера и мужской силы известно еще кое-что. Приход, который имел Барнаба Смит, купил ему у местного лендлорда сэра Генри Пакенхема его отец, священник. Епископский отзыв о новом пастыре немногословен: хорошего поведения, не живет при церкви, негостеприимен. Доход с имения Северный Уитам – это тоже подарок любящего отца. При короле Якове II Барнаба Смит верно служил господствующей церкви. При Кромвеле – пуританам. Вторая гражданская война занесла в края Барнабы Смита индепендентов, но и это никак не повлияло на его судьбу. В его шкале ценностей принципы, видимо, не стояли слишком высоко, и это было известно. Именно о нем, о Барнабе Смите, Джон Мильтон писал в своих «Лючидах»:
Мы знаем: им всего дороже брюхо;
Ползут, втираются,
Роскошествуют в лоне.
Плевать им на иных,
Им лишь постричь овечек
И отпихнуть достойнейших,
Им, безнадежным, безрассудным наглецам.
Привязанность и любовь между ним и Исааком не возникали и не могли возникнуть. Да и со стороны старшего к этому не было сделано ни малейшего шага, ни слабейшей попытки.
Мальчик перешел на попечение родственников. Он, хотя и миновал благополучно первые опасности детского возраста, рос слабым, пугливым, сторонился шумных детских игр.
С тоской оглядывал слабый и жалкий мальчик живописнейшие окрестности вокруг Вулсторпа, и каждый раз его взгляд упирался в колокольню церкви Северного Уитама – церкви, недалеко от которой жила теперь его мать и в которой служил его отчим. Вид этой колокольни отравлял ему радость на кусочке земли, предназначенном лишь для одного – наслаждения жизнью. Его ничто не радовало, с двух лет он ощущал себя полным сиротой, от которого отказалась мать. Душевные страдания обуревали его нежную душу. Они переходили в глухую злобу, ненависть, даже желание и прямые угрозы сжечь дом Барнабы Смита с его обитателями. А иногда он думал о том, что лишь смерть может прекратить его тоску и страдания. И жаждал смерти.
Исаак был сдан на руки пятидесятилетней бабушке. Бабушка рассказывала ему об окружающем мире – о змеях, усыпляющих жаворонков своим ядом и затем поглощающих их; о дождях, приносящих падающих с неба кузнечиков и лягушек, о старых поверьях линкольнширской земли.
Но – странное дело! – в то время как у обычных детей именно с бабушками связаны самые сладкие воспоминания детства, Исаак никогда впоследствии не обнаруживал особой нежности к своей прародительнице. Даже ее смерть оставила его безучастным Видимо, никто так и не смог заменить ему отца и мать. Его личность была деформирована, многие исследователи творчества Ньютона приписывают ему, и не без оснований, свойства крайнего невротика. И будущие его жертвы – Гук, Лейбниц. Флемстид, фальшивомонетчики, посланные им на плаху, – расплачивались, как считали многие, за действительные или мнимые прегрешения непрошибаемого и равнодушного Барнабы Смита. Слабый Исаак неосознанно искал себе покровителей, родственников. Его переполняли фантазии, связанные с его возможным если не божественным, то наверняка королевским или рыцарским происхождением. Он исступленно искал в своей родословной именитых предков, делал при этом безумные предположения, использовал невинные подтасовки фактов, толкуя в свою пользу неясные легенды, совпадения имен и фамилий. (В черновике, направленном им в Геральдическую коллегию при присвоении ему рыцарского звания, он исказил некоторые даты: например, сознательно сдвинута на три года вперед дата свадьбы родителей – он отнес ее на «приличный» 1639 год.)
Он чувствовал себя одиноким, хотя все окрестности были заселены его родственниками – дядьями, тетками, кузенами и кузинами. И колстервортский дядя, и дядя конторпский, жившие в радиусе всего трех миль, имели детей – сверстников Исаака. В соседнем Скиллингтоне жили три замужние тетки, все с ребятами, а также родственники по линии Ньютона – Дентоны, Винценты, Уэлби, не говоря уже об обширном семействе Эйскоу. Он не играл со сверстниками не только потому, что не хотел, но и потому, что и они были не слишком хорошо к нему настроены. С ним было неинтересно – он всегда выигрывал в шашки и другие игры, требующие сообразительности. А для тех игр, где они могли бы взять реванш, Исаак придумывал новые правила, компенсирующие его телесную немощь, и этим раздражал сверстников. Они ясно поняли его умственное превосходство и не простили ему. Молодому Ньютону не суждено было подружиться ни с кем из этой ребятни, никогда не бегал он в веселой ватаге, не был участником веселых детских игр.
Одинокое детство. Одиночество от начала и до конца – от рождения и до смерти.
Не принесли ему удовлетворения и радости школьные дни. Недалеко от Манор-хауза размещались две небольшие школы – в Скиллингтоне и Стоуке. До них можно было пройти пешком. Ньютон посещал обе и учился там до тех пор, пока ему не исполнилось двенадцать. Здесь он выучился чтению, письму, несложным арифметическим действиям.
Вряд ли он проявлял себя вундеркиндом. Локк в одном из своих писем упоминает о сыне своего приятеля, который в нежном возрасте пяти лет «понимал географию, хронологию и систему мира Коперника, мог говорить по-латыни, знал, как пользоваться глобусом, знал, после наблюдения над вскрытием собаки, как устроены живые существа, мог танцевать».
На таком фоне знания даже двенадцатилетнего Ньютона бледны. Но и он уже, наверное, отличался от сверстников, был во многих отношениях сильнее, умнее, способнее, мастеровитее их. Этого, однако, никто из взрослых пока не заметил.
Победы Кромвеля привели к тому, что Линкольншир стал страной «круглоголовых». Здесь царила власть парламента – короля не признавали. Эйскоу были, конечно, «джентльменами», а отчим Ньютона, Барнаба Смит, был слишком богат, чтобы начать брататься с оборванными солдатами, которые выиграли для Кромвеля его большую битву в Квинсби, недалеко от Грэнтэма. Но поскольку оба они были противниками злейшего врага – папства, – и тот и другой верно служили обоим режимам и не пострадали ни от одного из них. Их не сместили во время революции, а священника Эйскоу – и при Реставрации (преподобный Смит к тому времени скончался), хотя довольно многие священнослужители, связанные с грэнтэмской церковью и той школой, где позже учился Ньютон, были изгнаны со своих постов как диссиденты, еретики, сектанты и раскольники..
Почти во всех книгах-сказаниях о Ньютоне приводятся подтверждения его якобы верноподданнического роялизма. Обычно в доказательство приводят несколько поэтических строк в память о мученике короле. Эти строки, как утверждали некоторые, были сочинены Ньютоном и написаны его рукой на обороте портрета Карла I. Трудно судить сегодня о его роялистских чувствах. Не исключено, однако, что Карл I стал мучеником лишь потому, что именно Барнаба Смит поддерживал его соперников и судей. Но строки эти существовали, хотя сочинены они не самим Ньютоном, а, как выяснили недавно, взяты им из книги «Портрет его священного Величества в его одиночестве и страданиях», появившейся и приобретшей необычайную популярность после того, как по приговору парламента в 1649 году король был обезглавлен. Вот эти стихи:
Есть три венца:
Один – земной. Тяжел он.
В нем вижу только суету.
В моих ногах лежит, его я презираю.
Другой – терновый.
Радостно беру. Остры шипы.
Но боль от них – лишь сладость.
Его я принимаю.
А третий – слава.
Ее вдали и вижу.
Бессмертие дарит.
Ее – благословляю.
Не определяется ли дальнейший жизненный путь Ньютона сначала стремлением громко заявить о себе, преодолеть телесную немощь, а впоследствии – гипертрофированным стремлением к известности и славе? Что двигало его творческими помыслами? Не является ли этот, в общем случайный. Штрих – надпись на портрете казненного короля, сделанная семилетним мальчиком, – первым следом будущей всепожирающей страсти?
Преподобный Барнаба Смит умер в 1653 году в возрасте семидесяти лет. В завещании перечислены, все наследники, но нет даже упоминания об Исааке. «Все земли и ценности, движимые и недвижимые завещаю моему единственному сыну Бенджамену, когда ему исполнится двадцать один год или когда он женится, смотря по тому, что наступит раньше». По 500 фунтов досталось каждой дочери. Именье и земли перешли жене Анне согласно брачному контракту.
Дары бедным были не слишком щедры: пять фунтов прихожанам Северного Уитама, два фунта – прихожанам Колстерворта и Вулсторпа. Отец Анны Джеймс Эйскоу и ее брат Джеймс Эйскоу, нисколько не удивившись завещанию, к весне следующего года собрались наконец в Вестминстер, чтобы его утвердить.
Сразу после смерти Барнабы Смита мать перевела имение Барнабы Смита в Северном Уитаме вместе с землями Исааку. С учетом земель и собственности, прикупленной для него матерью во время брака, он становился теперь довольно зажиточным молодым человеком.
После смерти Преподобного Исаак впервые вступил на порог дома в Северном Уитаме. Здесь ею прежде всего поразили не четыре серебряных сосуда – гордость дома, а книги. Множество книг! Переплеты дорогой кожи, любовно отделанные славными и уважаемыми мастерами. Тиснение, иногда с золотом. Гладкие пергаментные или шершавые бумажные желтые листы, на которых выдавлены строгие буквы, выдавленные в буквальном смысле этого слова, и это можно видеть, пустив вдоль страницы солнечный зайчик. Груды отцов церкви. Большинство – церковные трактаты, церковная теория. Эти книги хранились в доме Барнабы Смита десятилетиями, перейдя от его отца, тоже священнослужителя. Преподобный сам этих книг не читал и, как утверждали некоторые, вообще не обладал репутацией слишком ученого человека. Но среди книг обнаружена была Исааком и толстая, переплетенная в кожу тетрадь, в которую Барнаба Смит вписал несколько ходовых изречений отцов церкви, наиболее часто используемых в проповедях.
В помпезной книге напыщенные цитаты из Блаженного Августина, Амвросия, Джерома, Евсебия, Бернара и Григория, изложенные в алфавитном порядке, соседствовали с выписками из Плиния. Проблемы свободы воли чередовались с размышлениями и спорами о духовной и плотской любви. Он оказался совсем не таким уж глупым и необразованным и отнюдь не бесчувственным человеком, и его записи, по крайней мере понимаемые буквально, не свидетельствовали о его предположительной жестокости к пасынку. Лишь в одном сходятся исследователи самых разных направлений – и объективист Вестфолл, и психоаналитик Мануэль, и диалектический материалист Сергей Иванович Вавилов: Ньютон ненавидел своего отчима за похищение матери Анны.
Впоследствии, когда эта тетрадь перешла вместе с книгами в наследство Ньютону, он не выбросил ее, а, наоборот, очень полюбил, назвал ее «Тетрадь для мусора» и записал в нее первые строки, имеющие касательство к зарождению дифференциального и интегрального исчисления и началу его занятий механикой.
После смерти Преподобного мать Анна вернулась домой. Вернулась не одна, а с тремя прижитыми в браке детьми – со сводным братом Бенджаменом, двух лет от роду, и двумя сестрицами – Мэри, четырех с половиной лет, и годовалой Анной. Это был для Исаака период необычайного подъема и счастья – он не отходил от матери, хотя радость его была омрачена тем, что внимание матери не могло быть теперь приковано к нему одному: она разрывалась между четырьмя детьми, трое из которых требовали ежеминутного внимания (в латинской тетради Исаака ревнивая запись: «Я должен ублажать своего братца»), и между домом, и большим, значительно выросшим теперь хозяйством.
Исаак пробыл рядом с ней всего два года. После этого его, двенадцатилетнего, прошедшего курсы наук в деревенских школах в Скиллингтоне и Стоуке, отправили учиться туда, куда устремляется немноговодный Унтам. В Грэнтэм.
