Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"
Автор книги: Ирина Стрелкова
Соавторы: Ольга Чайковская,Натан Эйдельман,Петр Капица,Ярослав Голованов,Владимир Карцев,Юрий Вебер,Юрий Алексеев,Александр Семенов,Вячеслав Иванов,Вячеслав Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 48 страниц)
Россия продвигалась в Среднюю Азию с севера из двух губерний – Оренбургской и Западной Сибири. Причем, оказывается, Семипалатинскую крепость основали не позже Оренбурга, а раньше.
В Оренбурге отбывал солдатчину поэт Алексей Николаевич Плещеев, друг Достоевского. На Семеновском плацу он, тоже приговоренный к смертной казни, стоял во втором ряду за Достоевским. Когда привязали веревками к столбам Петрашевского, Момбелли и Григорьева, Достоевский обернулся и обнял Плещеева и Дурова.
Оренбургский генерал-губернатор граф В. А. Перовский в 1849 году в качестве председателя военно-судной комиссии по делу петрашевцев вполне оправдал доверие Николая I. В Оренбурге Плещееву открылась другая сторона личности В. А. Перовского. Генерал-губернатора окружали умные, образованные, энергичные люди: востоковед В. В. Григорьев, исследователи Азии А. И. Бутаков и А. И. Макшеев, известный боевой генерал С. А. Хрулев, будущий герой Севастополя. А раньше, в 30-е годы, чиновником особых поручений при Перовском служил В. И. Даль.
В наше время такие группы ближайших сотрудников называют «мозговым трестом» и «командой», по их составу можно безошибочно определить намерения администратора. У Перовского, стало быть, намерения отвечали взглядам его ближайших помощников, которые впоследствии выразил А. И. Макшеев в «Историческом обзоре Туркестана и наступательного движения в него Русских» (СПб, 1890), где сказано, что продвижение России в Среднюю Азию «резко отличается от занятия европейскими государствами стран в других частях света». Эту точку зрения небезынтересно сопоставить с высказываниями Ф. Энгельса о политике России в Азии – более гуманной, чем политика Великобритании. У Энгельса, кстати, упомянут и оренбургский губернатор Перовский, положительно оценена его забота о строительстве на новых территориях дорог и колодцев. (Замечу здесь, что Россия вообще уделяла большое внимание строительству дорог, почтовой связи. По отзыву американского путешественника и журналиста Джорджа Кеннана, впервые посетившего Россию в 60-х годах к объездившего всю Сибирь, русская казенная почта «наиболее обширная и лучше всего организованная во всем свете».)
Поход Перовского на Ак-Мечеть в 1853 году, завершившийся взятием крепости, дал возможность Плещееву отличиться в бою и получить чин унтер-офицера, чем немало облегчилась его участь.
У Достоевского такой возможности не было. На юг от Семипалатинска никаких военных действий не предвиделось. Казахи за рекой Или уже давно приняли добровольно подданство России и дружелюбно встретили вышедший в 1853 году из Семипалатинска отряд майора М. Д. Перемышльского. Перебравшись через Или, отряд дошел до подножий Заилийского Алатау и основал здесь новое укрепление, которое сначала хотели назвать по местности – Алматы, но потом поименовали Верным. Теперь это столица Казахстана Алма-Ата.
Из Верного велись переговоры с киргизами, тоже изъявившими согласие принять подданство России. Время от времени из укрепления отправлялись в киргизские горы военные отряды, но не для военных действий – на рекогносцировку, на переговоры с манапами. С одним из таких отрядов совершил путешествие на Иссык-Куль Чокан Валиханов, с другим – П. П. Семенов, будущий Семенов-Тян-Шанский. Мог ли Достоевский выпроситься из Семипалатинска в какой-нибудь поход? Хотя бы и мирный, не дающий возможности добыть чин, но все-таки не маета в «чертовой песочнице», не учения и смотры, а вольная походная жизнь, новые земли, благодатный климат, горы со снеговыми шапками, как на Кавказе, о котором мечталось… И главное, люди там совсем другие, люди передовой линии, они не только храбрее, чем те, кто при штабах, поближе к начальству, – они умнее, добрее, честнее… Ни в переписке Достоевского, ни в воспоминаниях Врангеля, ни в документах, касающихся военной службы Достоевского, нет ничего ни о просьбах взять в поход, ни об отказах.
В поход за Или с Перемышльским выпросился из Семипалатинска служивший там в 8-м казачьем полку Григорий Николаевич Потанин, будущий знаменитый путешественник, литератор и сибирский общественный деятель, близкий друг Чокана Валиханова, его однокашник по Сибирскому кадетскому корпусу. В воспоминаниях Потанина есть рассказ о его единственной встрече с Достоевским в Семипалатинске, в 1855 году, вскоре по возвращении в полк. Дело было так. Потанин входил в дверь, а Достоевский выходил. Потанин остановился, чтобы дать дорогу. И Достоевский остановился, предлагая ему пройти первым. Произошло смешное препирательство. Оно примечательно тем, что классический, по Гоголю, спор: «Нет уж, сначала вы!» – ведут штрафной солдат и казачий хорунжий. И тем не менее хорунжий не оставляет своего намерения почтительно уступить дорогу солдату. Дальше в воспоминаниях Потанина рассказано, что в Семипалатинске он не ужился с начальством и был переведен в другой казачий полк на Бийскую линию. Хотя, конечно, с большей охотой отправился бы в Верный к Перемышльскому.
Мы, наверное, мало бы что знали об этом деятеле передовой линии, если бы судьба не свела его с Потаниным.
М. Д. Перемышльский, основатель Алма-Аты, прослужил в этом краю до 1860 года. Потанин пишет о нем как о человеке высокообразованном, прошедшем курс в Московском университете, где Перемышльский познакомился с Лермонтовым. В укреплении Верном он выписывал «Современник», офицеры его отряда выпускали рукописный журнал, помещая в нем рассказы, исторические и военные статьи, карикатуры. Петербургское начальство поручало Перемышльскому переговоры с китайскими властями в Кульдже, и однажды в таких переговорах принял участие Чокан Валиханов. Речь шла о восстановлении торговли, прерванной после событий, о которых Достоевский сообщал Врангелю в уже цитированном выше письме.
Ни в переписке Достоевского, ни в воспоминаниях Врангеля имя Перемышльского не встречается. Зато и там и тут упомянут другой верненец, артиллерист В. В. Обух, часто наезжавший в Семипалатинск. Врангелю он намеревался подарить тигренка, но Александр Егорович от такого подарка отказался. В Верном Обух занимался метеорологическими наблюдениями. Посетивший укрепление П. П. Семенов причислял его к верненским интеллигентам. Впоследствии В. В. Обух принял участие в походе на Ташкент. Он погиб в 1864 году при штурме крепости и похоронен в Ташкенте, в ограде воздвигнутого там Спасо-Преображенского собора.
О третьем из верненских интеллигентов, М. М. Хоментовском, уже доподлинно известно, что он находился с Достоевским в близких приятельских отношениях.
Михаил Михайлович Хоментовский окончил самое престижное из военных учебных заведений России – пажеский корпус. Но вместо одного из гвардейских полков Петербурга угодил на край света. В 40-е годы Хоментовский участвовал в кампании против мятежного хана Кенесары. У Врангеля записана одна из баек, рассказанная им. Однажды Хоментовский с сотней казаков был окружен несколькими тысячами всадников, но не растерялся, направил на неприятеля два горевших как жар медных самовара – неприятель, панически боявшийся пушек, в панике отступил.
Валиханов, совершивший в составе отряда Хоментовского экспедицию к киргизам, описал в своем дневнике дружественные отношения между казаками Хоментовского и сопровождавшими отряд казахами и киргизами. Хоментовский считал своим долгом на привалах навещать юрты гостей отряда, зазывал спутников к себе – отсюда и отношение рядовых казаков.
По отзыву П. П. Семенова-Тян-Шанского, Хоментовский «…при своих дарованиях был бы выдающимся человеком, если бы не имел того недостатка, который парализовал столь многих из наших лучших в то время окраинных деятелей, – алкоголизма».
В 1856 году Хоментовский отправился то ли по делам службы, то ли в отпуск в Петербург и повез с собой письмо Достоевского брату, в котором Федор Михайлович фактически впервые мог писать о своем положении откровенно – ведь все прочие письма проходили цензуру. Воротившись, Хоментовский передал Федору Михайловичу слова брата: «Лучше оставаться в Сибири». Михаил Михайлович потом неуклюже оправдывался, что сказал так, «потому что знаю, как иногда бывает на Кавказе». Но не пытался свалить все на Хоментовского: он, мол, перепутал. С Хоментовским невозможно было обойтись таким образом.
Он продолжал наезжать из Верного в Семипалатинск, сотрясая город бешеными карамазовскими загулами. В конце концов его вытащили из Верного и назначили во Владимир. В 1859 году Достоевский, возвращаясь из Сибири, останавливался во Владимире и встречался там с Хоментовским, служившим по провиантской части. Этот талантливый человек уже окончательно погибал «сам от себя», как сказано в письме Достоевского одному семипалатинскому знакомому. Однако, судя по письму, Хоментовский все же остался интереснейшим собеседником: «Много я с ним говорил и много любопытного переговорили».
Не к Хоментовскому ли отправил Достоевский несколько лет спустя тяжело больную Марию Дмитриевну? Ведь известно, что какое-то время она жила во Владимире. Предположение это может быть подкреплено очень весомым фактом: в Семипалатинске Хоментовский дал Достоевскому изрядную сумму взаймы – на свадьбу.
Укреплению Верному поразительно везло на умных и энергичных людей, что, в общем-то, подтверждает традиции передовой линии. Сюда перевели из Березова Герасима Алексеевича Колпаковского, выслужившегося из солдат. Ему обязана нынешняя Алма-Ата правильной планировкой улиц, сетью арыков, вековыми деревьями вдоль улиц. Про Колпаковского рассказывают, что он платил серебряным рублем за каждое выращенное дерево и сек за каждое засохшее. В аулах его уважали за справедливость и бескорыстие, а из аулов такие качества бывают особенно видны. При Колпаковском завершилось присоединение к России киргизов, он командовал соединенными силами русских и казахов в битве при Узун-Агаче и разгромил превосходящие силы кокандского хана. С Колпаковским сотрудничал в последний год своей жизни Чокан Валиханов, озабоченный судьбой дунганского народа, поднявшего восстание против китайского владычества в Восточном Туркестане. Валиханов и Колпаковский сыграли немалую роль в том, что в 80-х годах тысячи дунган переселились в Россию, где получили землю и некоторые средства на обзаведение хозяйством.
Еще один талантливый самоучка того времени – командир стоящего в Капале 10-го казачьего полка С. М. Абакумов.
Степан Михайлович Абакумов окончил в Омске войсковое училище. В первой половине 40-х годов его назначили заведовать бригадной школой в Семипалатинске. Летом Абакумов имел возможность путешествовать, молодого казачьего офицера взял с собой Григорий Силыч Карелин и не мог нарадоваться на старательного и толкового помощника. В Семипалатинск Карелина загнал Аракчеев, из Семипалатинска его выслал «за вредность» губернатор Западной Сибири Горчаков. Путешественнику пришлось оставить Абакумову доверенность на получение ожидаемых из Петербурга денег, поручив расплатиться с долгами.
В последующие годы сотник Абакумов по рекомендации Карелина сопровождал экспедиции А. И. Шренка и А. Г. Влангали. В конце концов он стал недурно разбираться в геологии, зоологии, ботанике. Затем мы видим Абакумова уже командиром 10-го полка, хозяином крепости Капал. К 60-м годам Капал превратился во вполне недурной уютный городок, правильно распланированный и весь в зелени. Здесь мололи зерно 42 мельницы, торговали 20 лавок, работали 5 кузниц, а кирпичный завод снабжал город собственным строительным материалом. Абакумов открыл неподалеку от Капала замечательную глину, на теплом источнике основал курорт Арасан, который действует и поныне. Школу Абакумов завел не только русскую, но и казахскую. В одном из статистических отчетов я обнаружила с изумлением, что в Капале проживали тогда 3 врача. Не забыт этот город и в статье Чернышевского – Капал выписывал в 1859 году один экземпляр «Современника». Я думаю, Чернышевского поразило, что есть такой город на самом краю России, куда все же доходят идеи «Современника». Капал удивлял и маститых членов Московского общества любителей природы. Оттуда регулярно приходили посылки и письма, написанные рукой, которая больше привыкла иметь дело с саблей, чем с пером. Но этот казачий полковник из Капала слал в Москву коллекции редчайших птиц и насекомых, некоторые из видов москвичи не могли обнаружить ни в одном справочнике, так что честь открытия принадлежала этому не очень-то грамотному казаку из Капала, который за большие заслуги перед наукой был-таки принят в члены уважаемого Московского общества любителей природы.
Несомненно, Достоевский не мог не знать, живя в Семипалатинске, что происходит в Капале или в том же Верном. Это все рядом и связано служебными отношениями. А впоследствии в Петербурге он сблизился с В. В. Григорьевым – вот уж кто разбирался в русско-азиатских делах. «Россия и Азия» – так называется сборник статей, изданных Григорьевым в 1876 году.
В записную книжку Достоевский занес такую важную для него мысль: «Россия, положим, в Европе, а главное – в Азии. В Азию! В Азию!» Два раза повторил, и с восклицательными знаками. И в последнем выпуске «Дневника писателя» за январь 1881 года он обратился к русскому читателю с таким призывом: «Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкупит наш дух к увлечет нас туда, только бы началось движение. Постройте только две железные дороги, начните с того – одну в Сибирь, а другую в Среднюю Азию, и увидите тотчас последствия».
Достоевский, очевидно, знал, что в ноябре 1880 года было принято окончательное решение о строительстве железной дороги в Ташкент.
О МАКСИМЕ МАКСИМЫЧЕДо поры до времени и сам не подозреваешь, сколько тебе известно о русской армии прошлого века, о нравах и обычаях военной среды, о тонкостях службы и способах убить свободное время.
И все это не выучено, а словно бы приходилось вживе видеть с самых ранних лет и запало в память с той яркостью непосредственных впечатлений, с какой человеком познается окружающий его мир.
И Петербургские тонные гвардейцы, и житье-бытье полков, расквартированных в русской провинции, и Отечественная война 1812 года, и оборона Севастополя, и покорение Кавказа… Если бы перенестись с помощью машины времени в прошлый век, право бы, мы не сплоховали, знаем, как войти, как сесть, о чем говорить, знаем по Пушкину, Гоголю, Лермонтову, Толстому, Марлинскому, по Чехову и Куприну, по Игнатьеву, наконец, – и потому страдаем, когда в кино что-то не так, когда гусары хиппуют, а кавалергарды едят с ножа.
И ярче всего мы, русские читатели, помним житье-бытье русской армии в эпоху покорения Кавказа, тамошние крепости, казачьи станицы и горные аулы, набеги немирных горцев, отдых на водах, карточный азарт в офицерской палатке, условия дуэлей, обычаи старых служак и предрассудки, понятия о чести и достоинстве, о том, что можно и чего нельзя, отношение русского человека к людям иной веры, их обычаю… А какие грани русского характера открыла на Кавказе отечественная словесность! Взять хотя бы Максима Максимыча, человека, достойного уважения, как его рекомендует автор «Героя нашего времени».
Ротный командир, штабс-капитан – простодушный добряк, не шибко образован, но сколько в нем природного ума! – считает горцев дикарями и головорезами, что не мешает ему уважать их обычаи и законы. И язык их он знает – вспомните, ведь Максим Максимыч подслушал разговор Казбича с Азаматом, а они же не по-русски шептались.
Сколько таких Максимов Максимычей служило и на Кавказе, и в иных краях – подальше от штабов, от высокого начальства, поближе к трудам и опасностям! Максимы Максимычи – боевые офицеры, с передовой линии. Как и Миронов из «Капитанской дочки», с которым сравнивают Максима Максимыча литературоведы. Белогорская, где Миронов был комендантом, – это уже ближе к моим местам, к Семипалатинску, она стоит в казахской степи, в сорока верстах от Оренбурга.
Но Велихов – это, конечно, не Максим Максимыч.
И Демчинский Василий Петрович, тайный секретарь, как его назвал в своем письме Валиханов, – тоже не Максим Максимыч. Он вообще фигура спорная, если не сказать – загадочная. Вот что говорится о нем в письмах Достоевского Врангелю из Семипалатинска: «Ужасно предан мне (не знаю отчего)», «Со мной очень хорош и много услуг оказывает». Комментаторы пятитомного собрания сочинений Чокана Валиханова, изданного Академией наук Казахской ССР, пишут: «Демчинский Василий Петрович, офицер гусарского полка, был разжалован за приверженность к освободительным идеям в России, направлен служить в Сибирское казачье войско». А у Врангеля в воспоминаниях он охарактеризован самым скверным образом. Врангель пишет, что Демчинский и к нему хотел подъехать за протекцией. И что будто бы впоследствии он поступил в жандармы и проявлял грубость к политическим ссыльным. Но у П. П. Семенова-Тян-Шанского в его «Путешествии в Тянь-Шань» говорится: «Что же касается до настоящего в свое время и симпатичного по своему добродушию и гуманности офицера Демчинского, то я встретил его через много лет в полной нищете и в начале нравственного падения вследствие алкоголизма, от которого он был однако ж спасен определением на скромную должность начальника небольшой железнодорожной станции…» Не думаю, что Семенов-Тян-Шанский (а возможно, с ним и Достоевский) стал бы хлопотать за жандарма, изгнанного из своего ведомства за жестокое отношение к беззащитным людям. Путает здесь Врангель, он в Семипалатинске невзлюбил за что-то Демчинского и полвека спустя не озаботился уточнить дошедшие до него (очевидно, давненько) слухи, даже с каким-то удовольствием их опубликовал, прекрасно зная, насколько этим чернит репутацию Демчинского, да что там чернит – перечеркивает крест-накрест, ведь ему известна российская брезгливость к такого рода зигзагам судьбы. И поглядите, во всех биографиях Достоевского Демчинский – фигура сомнительная, чуть ли не соглядатай, приставленный к Достоевскому губернатором. Но у этого «соглядатая» останавливается, приезжая в, Семипалатинск, Валиханов, у него – за неимением в городе гостиницы – живет и П. П. Семенов, а главное – сам Достоевский днюет и ночует, за столом у Демчинского написано его знаменитое пророческое письмо Валиханову. Достоевский, которого Врангель упрекает за снисходительность к людям, к их самым дурным сторонам, не был уж так безоглядно доверчив. Он послал П. Е. Анненковой письмо, рекомендуя подателя письма Алексея Ивановича Бахирева (брата командира 1-й роты, владельца небольшой библиотеки, которой пользовался Достоевский) как скромного и очень доброго человека, даже написал: «…простая и честная душа», а потом добавил, ограждая Прасковью Егоровну на всякий случай: «А. И. Бахирева я очень уважаю, но не во всем с ним откровенен». А как он встретил Александра Николаевича Цурикова, приехавшего в Семипалатинск с рекомендательным письмом Валиханова, человека во всех отношениях достойного? Цуриков был очень близок к жившему в Томске декабристу Г. С. Батенькову. Но для Достоевского он на первых порах еще сомнителен, Достоевский пишет Валиханову: «Цуриков мне нравится, он прям, но я еще мало знаю его».
За давностью лет сейчас невозможно проследить путь, приведший бывшего гусара Василия Петровича Демчинского в Семипалатинск. Вряд ли он попал туда за политические убеждения, в таком случае не бывать бы ему адъютантом военного губернатора, подлинная причина перевода прочитывается в отзыве о нем П. П. Семенова-Тян-Шанского. И, кстати, другие, вынужденные покинуть привилегированные полки и перебраться в Семипалатинск – ротный командир Степанов, судья Пошехонов, – оказались тут из-за своей приверженности к тому же самому. Не исключено, что Демчинский был еще и игрок. Карточный стол нам, русским читателям, не видится без фигуры шулера во фраке и фигуры хмельного гусара, спускающего казенные суммы. В молодости Достоевского лишь немного коснулся игорный азарт. Как игрок он сделал первые шаги в Семипалатинске, где самая крупная игра шла в доме Мессароша, командовавшего казачьим полком. Тогда же в Семипалатинске Достоевский заинтересовался журнальными статьями о европейских игорных домах.
Ставя под сомнение отзыв Врангеля о Демчинском, я вовсе не стремлюсь приукрасить бывшего гусара, с которым Достоевский в течение пяти лет поддерживал дружеские отношения. Но что-то в нем привлекало Достоевского. С Врангелем Федор Михайлович читал Гегеля и сажал цветы в Казаковом саду. С Василием Петровичем не читал Гегеля и не сажал цветы. И, уехав, не вступил с ним в переписку. Совсем другие отношения. Но почему же у Врангеля – спустя полвека! – такая стойкая ревность?
Я с уверенностью пишу здесь о ревности, потому что Врангель и к капитану Ковригину (у него – Коврыгин) не очень-то справедлив. Он пишет, что Федор Михайлович «особенно сошелся с капитаном Коврыгиным», жившим на Локтевском заводе, в ста верстах от Семипалатинска, и что этот капитан – человек «приятный и образованный, но… доходы свои имел». Об Армстронге, возглавлявшем в Семипалатинске таможню, он такого – про «доходы» – не пишет, а о горном капитане рассказал. Хотя зачем бы?
Имя Ковригина встречается в письмах Достоевского из Семипалатинска: «Человек, с которым я сошелся по-дружески, богатый и добрый». Ковригин дал Достоевскому на свадьбу взаймы 600 рублей и, как с радостью сообщал Достоевский Врангелю, «просил не беспокоиться», то есть не спешить с отдачей. У Валиханова есть в «Дневнике поездки на Иссык-Куль» запись о поездке с Ковригиным, направлявшимся на прииски возле Тентека, Они вместе побывали на абакумовском курорте Арасан и в Чубарагаче, где поселилось до трехсот крестьянских семейств из Тобольска. Валиханов с юмором описывает, как конвойные казаки потешались между собой над господами, которые платят втридорога за барана, вместо того чтобы забрать его даром. Эта деталь показывает Ковригина не таким, как у Врангеля. Иван Иванович Ковригин в один день с Валихановым – 21 февраля 1857 года – был избран в действительные члены Императорского Русского географического общества – за ценное сообщение о поездке «вдоль рек Катуни и Чуя во внутренность Алтая». Впоследствии Ковригин стал деятельным сотрудником очень популярного в России «Горного журнала».
Бедный Врангель! Как ему трудно было понять там, в Семипалатинске, что его друга Федора Михайловича Достоевского интересуют не только беседы о литературе, но и вся жизнь, во всех ее проявлениях. Поэтому о Гейбовиче Врангель вообще ничего не написал в своих воспоминаниях. А ведь Артемий Иванович Гейбович и есть семипалатинский Максим Максимыч. И чин тот же, пехотный штабс-капитан, и тоже командовал ротой.
«Добрейший и незабвенный друг наш, благороднейший Артемий Иванович… – пишет ему Достоевский из Твери. – Я и жена, мы Вас и все милое семейство Ваше не только не забывали, но, кажется, не проходило дня, чтобы не вспоминали об вас, и вспоминали с горячим сердцем».
Уезжая из Семипалатинска, Достоевский подарил Гейбовичу офицерский мундир, эполеты, саблю. Подарок малоимущего армейского прапорщика такому же бедняку. Гейбович жил на скудное жалованье, семья его состояла из жены, дочери и Лизаветы Никитишны, то ли племянницы, то ли приемной дочери. Достоевские и Гейбовичи дружили домами, ходили друг к другу в гости, довольствуясь самыми незатейливыми – недорогими! – развлечениями. Возможно, Достоевский пристрастил и Гейбовича к сбору древностей на развалинах семи палат; во всяком случае, он оставил Артемию Ивановичу свою археологическую коллекцию, только кинжалик из нее подарил Валиханову. Мария Дмитриевна в свою очередь оставила Прасковье Максимовне столовый сервиз, стол, кресло. Денщик Достоевского перешел служить к Гейбовичу. И наконец, на прощанье Достоевский обещал Гейбовичу посодействовать его переезду в Россию. Словом, отношения меж двумя семьями были самыми тесными.
В письме из Твери от 23 октября 1859 года Достоевский подробнейшим образом описывает свое путешествие из Сибири и уговаривает Гейбовича перебираться вслед за ним, извещает, что говорил о нем с графиней Барановой, «описывая достоинства».
Но куда там Гейбовичу при его бедности подняться в такой дальний путь! Один переезд обойдется в сумму, составляющую годовое жалованье армейского офицера. Да и что может предложить Гейбович нанимателю кроме своей честности? Что он умеет делать, семипалатинский Максим Максимыч?
Вместо Твери, куда его звал Достоевский, Гейбович вскоре оказался на должности городничего в Аягузе, «самой невзрачной из станиц казахской степи», как пишет в своем путевом дневнике Валиханов. Гасфорт, чтобы продемонстрировать более быстрое развитие Западной Сибири в сравнении с Восточной, пачками переименовывал села и станицы в города. А Гейбович – не Абакумов, он и не рвется превратить Аягуз в такой же благоустроенный зеленый городок, каким был Капал. Маленькая крепость, форштадт из нескольких деревянных домов, мечеть в татарской слободке. Унылый вид Аягуза отмечен всеми проезжавшими здесь путешественниками. Честный городничий со своим семейством безропотно мерз в скверной казенной квартире, не имея средств покупать дрова по 4 рубля 40 копеек за воз. Но в этой квартире одна из комнат была отведена для вещей, полученных в подарок от Достоевского, «…чтобы не только ежечасно я, мои домочадцы видели и вспоминали об вас, но чтобы видели и мои гости, которым я с гордостью рассказывал, от кого получил», – сообщает Гейбович Достоевскому.
Таким образом, первый в России музей Достоевского существовал еще при его жизни в глухом городишке Семипалатинской области, что, в общем-то, рекомендует эти места с неплохой стороны.
Музей посещали многие, но, к сожалению, никто из путешественников не записал бесхитростные рассказы Артемия Ивановича о Федоре Михайловиче Достоевском. Один из таких посетителей музея посоветовал Гейбовичу отправить археологическую коллекцию в Петербург, в Археологическое общество, и, кажется, даже взялся сам ее отвезти, но куда она потом девалась – неизвестно. Гейбович скончался в 1865 году, семья вскоре уехала из Аягуза, могила осталась без присмотра, так что теперь неизвестно, где она была. Личные вещи Достоевского хранились в семье как величайшая драгоценность. В 1885 году дочь Артемия Ивановича Зинаида выступила с воспоминаниями о Достоевском в «Историческом вестнике». Они замечательны своей простотой и воссоздают дух семейства бедного армейского офицера. Гейбовичи никоим образом не преувеличивали своей роли в жизни Федора Михайловича, понимая, какой это был для них подарок судьбы – знать его так близко, общаться изо дня в день, быть теми, кому он там, в Семипалатинске, опальный и нищий, мог покровительствовать.
