Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"
Автор книги: Ирина Стрелкова
Соавторы: Ольга Чайковская,Натан Эйдельман,Петр Капица,Ярослав Голованов,Владимир Карцев,Юрий Вебер,Юрий Алексеев,Александр Семенов,Вячеслав Иванов,Вячеслав Демидов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 48 страниц)
Дурак – это человек, считающий себя умнее меня.
Ежи Лец
Умение измерить разум было и остается давней мечтой психологов, ибо самая возможность ввести число и меру – залог научного подхода к явлению. Предлагались многочисленные тесты для измерения возможностей разума, и сотни тысяч испытуемых (думаю, на самом деле – миллионы, но не знаю точных цифр и боюсь преувеличить) прошли через проверку на Ай-Кью – знаменитый (и пресловутый) «коэффициент интеллекта». Многие из этих тестов объединил психолог Векслер, создав «шкалу для измерения интеллекта взрослых». Сюда включаются и вопросы по общей осведомленности («При какой температуре кипит вода?» или – «Что такое периметр?»), и вопросы, связанные с общей понятливостью, житейским опытом, здравым смыслом, пониманием причин и целей различных действий и установлений, толкованием пословиц («Что вы сделаете, видя пожар дома?», например, или – «Почему следует платить налоги?»). И несложные арифметические задачи, решаемые устно и быстро, и просьба объяснить различные слова (обнаруживается не только словарный запас, но и такие черты, как резонерство, рационализм). Проверяются способности к абстрактному, понятийному мышлению (умение найти общий признак у называемых предметов или понятий: например, поэма и статья, или – похвала и наказание). Предлагаются рисунки, где следует найти недостающие элементы, складываются из кусочков разрезанные фигуры. И в результате дается общее определение интеллекта (в основе теста – итоги опроса двух тысяч испытуемых) – от «очень высокий» до «умственные дефекты», включая хорошую и плохую норму, а также отметку «средний».
И хотя широко распространился по миру этот тест, справедливы и множественные нарекания, общее в которых сводится к тому, что почти ничего не говорит об умственных способностях получаемый низкий коэффициент: просто не было, например, в житейском опыте испытуемого тех понятий, которые предложены ему были для разбора. А умен он между тем безусловно, и прекрасно это знают окружающие. И высокий коэффициент об уме свидетельствует мало. Знаменательна реплика психолога Термена, сказавшего, что подобное тестирование похоже на измерение электричества: никто не знает сокровенной сущности явления, но параметры успешно замеряют. В отношении электричества Термен безусловно прав, что же касается разума – увы. И психологи сегодня признаются в этом, остыв от первоначального увлечения. Вот недавние слова известной исследовательницы Тайлер, много лет посвятившей именно попыткам измерить разум: «Если попытаться охарактеризовать дух времени, то это восстание против господства методик Ай-Кью, которые доминировали в большей части двадцатого столетия, и против психологических понятий, основанных на этих методиках». О разнообразии житейского опыта, о богатстве словарного запаса, о широте круга понятий (что скажется на богатстве ассоциаций), безусловно, способен дать знать исследователю этот тест, но вот о разуме как таковом – не очень. Ибо никто пока не знает с достоверностью, что это такое разум, и способность решать узкопрофессиональные задачи – лишь одна из областей приложения этого великого, в разной степени присущего каждому дара создавать мысленно достоверную картину мира во всей его изменчивости, сложности и прихотливом сплетении обстоятельств. А затем – на основе картины этой – разрабатывать модели действия. В зависимости от степени понимания, глубины, трактовки и осмысления мы то восхищенно говорим об уме высоком, светлом и проницательном, то сострадательно молчим, чтоб не обидеть хорошего человека. В зависимости от умственного уровня, от неведомых разнообразных качеств ума из всего виденного, прочитанного, услышанного человеком делаются разные выводы, возникают разные толкования, пробуждаются несхожие отношения и совершаются непохожие действия.
Никому покуда не известно досконально, что это такое – ум, хотя вполне очевидна весомость этой характеристики. Ибо, именно сидя на ступеньке своего разума (а длинная лестница эта устремлена вверх от ярлыка «дурак» до эпитафии «мудрец»), человек строит все свое поведение в окружающем его мире. Однако же издавна известно, что норма, которую необходимо описать и воспроизвести, очень часто не поддается прямому анализу и рассмотрению, но ее образ и представление о ней с легкостью возникают из анализа и описания нарушений. Так, может быть, разговор о сторонах и качествах плохо изученного пока ума удастся повести на примерах его отсутствия? Это тот нередкий случай, когда из совокупности прорех составится впечатление о целой ткани. Ведь сбои и неполадки любого механизма часто больше говорят о его устройстве, чем механизм, работающий великолепно. Не случайно, а вполне закономерно и естественно многие знания об устройстве мозга добывались и добываются исследователями от изучения душевных болезней, из проявлений расстроенности слаженных мозговых систем.
Этот как раз путь и выбрал некогда известный русский врач и психолог Токарский, выступая в конце прошлого века на годичном собрании Московского общества невропатологов и психиатров. Речь его вскоре была опубликована в виде статьи. Называлась она «О глупости» и являлась подлинно научным исследованием.
История человечества, говорил Токарский, есть в такой же, если не в большей, мере история глупости, как и история гениальности. Именно глупость с наибольшей полнотой всегда отражала, готовно воплощала в поступки и события все заблуждения, застывшие догмы, смешные и трагические условности и нормы своего времени. Она старательно перегибала палку, доводила эти нормы до логического конца, превращала представления в абсурд, тем самым помогая последующим поколениям осознать их. И потому преодолеть. И немедленно выдумать что-нибудь новенькое. Это и есть прогресс, и неизвестно, мыслим ли он без глупости.
Токарский начал с необходимости разделить понятия «глупо» и «неумно». Неумно, писал он, упасть из окна, заглядевшись на луну; неумно забыть адрес своей квартиры или сесть на катафалк вместо пролетки, однако это вовсе нельзя назвать глупостью.
Нельзя назвать… Это что-то иное, входящее в негативное, очень общее понятие «неумно». А глупость понятие положительное (то есть обладающее свойствами, органически присущими этому понятию и именно ему).
Какие же это свойства? Отказываясь лаконично определить их, Токарский перечисляет проявления. Он прежде всего говорит, что глупость – родовое понятие. Оно включает в себя ограниченность, безрассудство, легкомыслие, неосмотрительность, бесцельность, нелепость.
А сколько еще деяний подобного рода, писал Токарский, мы просто стыдливо и застенчиво именуем другими именами! Выступает в римском сенате оратор-демагог, поддерживаемый преторианской гвардией. Он обещает заведомо невозможное, сулит невероятное и несбыточное. Ему никто не верит, да и сам он знает, что врет, но никто не возражает. «Разве это глупость?» – спрашивает Токарский. Нет, политика. Но кто здесь тогда дурак?
Основная линия проявления глупости, писал Токарский, очень четко рисуется в известной народной сказке о дурачке, существующей на всех языках у всех народов. Не о том дурачке, который в конечном итоге оказывается умнее рассудительных братьев (о нем разговор особый), а о том, который все делал не так.
Только вчера крепко избитый за то, что плясал на похоронах, уже наученный матерью соответствующему поведению, дурачок снова встречает толпу и с готовностью (более того – с любовью к людям, с желанием угодить) начинает горько плакать. Его снова бьют, ибо встречена свадьба.
Теперь этот старый сюжет следует перевести на современный язык и кратко сформулировать сущность. Так за что же били дурака? За слепое следование последнему указанию.
А жизнь меняется! И воспринимать ее в течении, верно оценивать применимость прошлого опыта – вот чего не может глупость.
А удовлетворенность своим умом? Очевидно, это общая человеческая черта, но только в дураке она достигает упоенности и спокойного довольства. Не стоит верить тому, кто в сердцах или обдуманно обзывает себя дураком, либо прозрачно намекает на свою-де умственную несостоятельность. Не стоит. Дурак не сделает такого. Это умный: либо совершил ошибку и кается, либо придуривается с умыслом. Придуриваться – линия поведения, для которой нужен ум. Личина наивного недомыслия – лазейка спасительная и доступная. Притворяться глупей, чем есть, чтобы получать то скидку, то надбавку, – надежно, выгодно, удобно. Умному дурацкий колпак – и дом отдыха, и шапка-неуязвимка. А дурак стесняется колпака, он обожает тогу и котурны, фимиам и панегирики.
Токарский снова подробно анализирует фольклорную сказку о дурачке и приходит к интересным, далеко идущим выводам.
Пошел дурак по селу и видит – загорелся овин. Он стал играть на дудочке и плясать. Его за это побили. Он заплакал и пошел к матери. «Глупый, – сказала мать, – ты взял бы ведро и залил огонь водой». Пошел опять дурак, видит: у свиньи щетину палят. Он взял ведро воды и стал заливать. Его опять побили.
Что ж теперь увидел в поведении дурака психолог Токарский? Прежде всего – обычное свойство человеческого разума: строить поведение на основе далеко не полных данных о характере ситуации. Мы все нормально и естественно видим и усваиваем лишь часть происходящего, вовсе не всегда верно и полно улавливая связь событий и предметов, но точно выделяя существенные и несущественные детали и черты (здесь толпа, огонь – детали вполне существенные, но разница между овином и свиньей неразумно оставлена дураком в стороне). Сопоставив обнаруженные детали – условия жизненной задачи – с тем, что нам известно, мы применяем готовый, апробированный ранее, разработанный самостоятельно или рекомендованный поступок – решение. Дурак поступает так же, но из прошлого усвоил он мало. Или сейчас сделал неверные выводы, пропустив существенные признаки. И легко потому путает ситуации – где какое поведение выбрать.
Однако, и это самое важное, «дурак… свободен от сомнений. Восприняв мало, глупый полагает – и это совершенно логично, – что воспринял все, и считает себя обладателем истины, даже не понимая, что возможно сомнение… Малое количество находящихся в его сознании признаков не дает условий для возникновения сомнений».
Далее Токарский переходит к следующей ситуации.
Дурак сидит на суку и старательно пилит… его же, ибо крепок только задним умом. Однако, упав, он еще должен установить причинно-следственную связь между распилом сука и падением, она очевидна нам, сторонним зрителям, а дурак может в ней не разобраться. Но, предположим, разобрался или объяснили. Теперь он дурак с опытом. Это придает ему сил и решительности. Сук он больше пилить не станет. «Нашли дурака», – скажет он. Даже не полезет, возможно, на сук. Но в колодец не задумываясь плюнет. А всем возможным жизненным ситуациям заранее не обучишь.
Так что образование не просветляет, но усугубляет дурака, ложась в фундамент его самоуверенности, становясь щитом и мечом глупости. В то же время невежество – ее порох и бензин, так что равно плохо сказываются на дураке и ученье (свет), и неученье (тьма).
Однако отсутствие сомнения в собственных поступках и неприязнь, раздражение к тем, кто его высказывает (а сомнение есть начало мудрости, вспоминает Токарский слова Аристотеля), прекрасно уживаются с сомнением, рождаемым в самом дураке советами и мнением окружающих. Ибо природа справедлива: недодачу ума она щедро подкрепляет то обидчивостью, то упрямством, то нетерпимостью.
Однако у Токарского относятся к глупым и довольно спорные поступки. Он вспоминает эпизод у Рабле. Панург, купивший у купца на корабле всего одного барана из огромного стада, неожиданно бросил этого барана за борт. Встревоженно блея, все до единого барана из стада принялись прыгать в море, спеша и толкая друг друга, чтобы первым успеть за товарищем. Рабле вспоминает Аристотеля, недаром считавшего баранов самыми глупыми из животных, и Токарский соглашается, называя такое бессмысленное и пагубное подражание очевидной глупостью. Это, безусловно, следует обсудить, так как вывод не бесспорен.
Подражание глубоко сидит в человеческой психологии, это атавистическое наследие наших предков, живших сперва стадами и стаями, а уже только после племенами. Подражание было необходимо и разумно тогда (достаточно одному заметить опасность или добычу, и все побегут немедленно), но и сейчас оно полно смысла. Подражание – основа обучения, значительная часть которого состоит из личных примеров. Так что подражание – не непременная глупость, а такая же жизненная проблема, где необходимо решить задачу, кому именно и в чем подражать, правильно оценивая перспективу.
Прочитав статью Токарского, я обратился к нескольким ученым с тем же вопросом, которым с самого начала задался сам: что же такое глупость и ее носитель – дурак?
Здесь необходимо – пусть с запозданием – оговориться, что слова «дурак» и «глупец» автор применяет вынужденно, пусть читатель не услышит в них того привкуса бытовых оскорблений, что извечно связаны с этими словами. Просто нету в словаре психологии такого понятия, а каждый раз употреблять длинное и неловкое «глупый человек», «недостаточно умный человек» и так далее – сложно и для чтения неудобно.
Собеседник – доктор медицинских наук, психолог и физиолог, автор обширной и глубокой монографии о проблемах бессознательного – о процессах, текущих в мозге человека ниже уровня сознания и неощутимо подготовляющих поступки, действия, мысли. Он же, кстати, ведущий организатор первого в нашей стране международного симпозиума по проблемам неосознаваемого в человеческой психике.
Глупость – это плохое регулирование мозгом поведения человека, сказал профессор Бассин. Независимо от того, что мы рассматриваем – короткое действие, поступок или линию поведения. Глупость – это совершение нецелесообразных, лишних действий с неразумной, несоответственной затратой энергии. Интересно, что старые пословицы очень точно формулируют это явление: за дурной головой ногам покоя нет, заставь дурака богу молиться – он и лоб расшибет. А в цивилизованном двадцатом веке при наличии средств связи и большой централизации управления лишаются покоя ноги и расшибаются лбы всех, кто связан с дураком узами подчинения или сотрудничества.
Кстати, услужливый дурак опаснее врага по той же самой причине. Разумно действующий враг наносит вам удары и ушибы, обиды и повреждения, с которыми можно бороться, сопротивляться, выработать линию защитного поведения. Пути дурака неисповедимы и прогнозу не поддаются, его помощь и поддержка протекают как стихия: слабые благодарственные стоны с просьбой прекратить благодеяние не доходят до его самозабвенного рассудка.
Последние годы многими учеными разрабатывается круг идей, согласно которым мозг непрерывно нацелен в будущее, занят предвидением грядущего и подготовкой к нему. Мозг активен: в его бесчисленных нервных сетях заранее созревают модели – планы необходимых действий и прогнозы ближайших будущих ситуаций, в которые может попасть человек (именно для разумного поведения в наиболее вероятной из таких ситуаций мозг готовит планы действий и поступков). Подавляющая часть этой работы происходит неосознанно, лишь крохотную часть совершаемого мы планируем сознательно. Расстройство этого аппарата прогнозов, естественно, порождает глупые поступки (с точки зрения окружающих, конечно, предвидящих будущее иначе).
Неудачное планирование необходимых действий, наилучшим образом ведущих к цели, – это и есть плохое регулирование (глупость) из-за неверной затраты энергии (либо чрезмерной – из-за планирования некратчайшего пути, либо недостаточной – тогда напрасны все затраты). Но оценить это можно впоследствии либо со стороны.
В настоящее время в психологии уже общеизвестно и утвердилось инженерное понятие об обратной связи: это наличие в каждом разумном устройстве (будь то машина, человек или общество) непрерывного слежения за результатом проводимых действий. Контроль для постоянного введения текущих поправок в процесс, поведение или распорядок, чтобы цель достигалась наиболее разумным путем. Дурак не знает сомнений в безупречности однажды принятого решения, он отказывается от обратной связи – поправок общества. Если она вводится насильно (его бьют), она не воспринимается и не идет ему на пользу; если же он в состоянии перекрыть этот канал жизненно важной информации, он запрещает поправки и преследует тех, кто пытается их ввести для его же и общей пользы. Отказ от обратной связи – сознательное расстройство регулирования, глупость в ее чистом виде.
Сравнение прогнозов чуть более удаленного будущего (это процесс сознательный) делает неразумными в наших глазах как чрезмерный розовый оптимизм, так и черную безнадежность скептика. Мы сравниваем свои прогнозы с чужими, и аргументация своих представляется нам безупречной.
Кстати, именно непонятное им наплевательское отношение к очевидным будущим неприятностям заставляло братьев из сказки считать глупым их меньшего, Иванушку-дурачка. Он соглашался на самую плохую часть наследства, поворачивал в сторону, где надпись на камне обещала гибель, встревал там, где умный затаился бы. В конце концов он побеждал, богател и оказывался счастливее осторожных и будто бы разумных братьев. Сказка (которая, как известно, – ложь, да в ней намек) – великолепная модель подлинной человеческой разумности, которая всегда представляется глупостью лежачему камню и премудрому пескарю.
Глупость, продолжал профессор Бассин, чрезвычайно удобно анализировать с несколько неожиданной стороны. Как известно, она часто вызывает смех. Почти всегда. Веселый или горький. Но что заставляет нас рассмеяться? Очень часто – чувство превосходства, мгновенное мысленное (и конечно же неосознанное) сравнение смешного (нелепого) действия, движения, высказывания с нашим планом действий на этот случай, с тем, как поступили бы в подобной ситуации мы.
Эти механизмы блестяще описал некогда Фрейд в своей книге «Остроумие и его отношение к бессознательному». Книга оказалась гораздо шире ее названия, ибо задела и проблему комизма, то есть ситуации, прямо не относящиеся к остроумию, но вызывающие в нас смех. Там и появились первые идеи о регулировании, причем не только действий.
Движения клоуна, писал Фрейд, смешат нас, ибо они чрезмерны и нецелесообразны. Кстати, именно поэтому клоуны сразу после выступления канатоходцев и жонглеров, гимнастов и акробатов повторяют их номера. Нелепость кажущейся неумелости особенно смешна после зрелища отточенной и разумно скупой строгости движений мастера. Смешна своей плохой (нецелесообразной) регулировкой с обилием излишних движений.
Причем так как сами клоуны – блестящие мастера в той области, где они имитируют неумелость, то и те движения их, которые нас смешат, строго подобраны так, чтобы мы, зрители, ничего не понимающие в цирковом искусстве, и то почувствовали неумелость.
Неумелость – не глупость, она приведена здесь лишь для иллюстрации механизма пробуждения смеха. Но такое же бессознательное сравнение наших действий на подобный случай, нашего понимания ситуации смешит нас при виде глупого поведения: пугает ли клоун льва, размахивая клочком газеты, или бросает вверх башмак, забывая отойти в сторону.
Мы смеемся над неразумностью и тупым недоумением, над некоторыми чертами характера и душевных свойств окружающих именно потому, что бессознательно сравниваем их со своими, со своим внутренним «я» – эталоном нормы и критерием оценки. Отсюда и непримиримая разница в суждениях людей о глупости.
Подход «от смеха» позволил Фрейду вскрыть еще одно интересное расстройство регулировки аппарата разума, многократно отраженное в анекдотах и веселых историях, где герой говорит фразы, с очевидностью (для всех, кроме него) противоречащие друг другу. Возвращает герой некогда одолженный котел, а через неделю хозяин котла с обидой говорит ему, что котел оказался с дырой. И герой отвечает, что, во-первых, он котла вообще никогда не брал; во-вторых, котел уже был продырявлен, когда он его брал; в-третьих, он вернул котел целым.
Глупо? Да. Оттого и смешно. Однако это просто доведенное до абсурда очень распространенное явление. Механизм его, правдоподобный и убедительный, предложил Фрейд.
Эти три исключающих друг друга варианта объяснения мгновенно и еще неосознанно возникли в уме героя, как только его спросили о котле. Так работает наше мышление: подсознательно, на каких-то низших уровнях разума оно быстро готовит несколько вариантов решения возникающих жизненных задач, несколько ответов на каждый возникающий вопрос. Затем все эти варианты (иногда уже осознанно, порой так же автоматически) проверяются каким-то общим контрольным аппаратом – на логичность, правдоподобие, целесообразность. И один из вариантов (один – ведь они исключают друг друга!) выдается в виде ответа-решения.
Так, может быть, одна из характеристик глупости – именно слабость этого отдела «технического контроля», отсутствие задержки перед барьером проверки и разумного выбора варианта? Если это так, то ведь барьер для задержки можно усилить, упрочить обучением и воспитанием! Вроде бы и не умней становится тогда человек, но глупостей говорит и делает гораздо меньше. Например, глядит человек на живопись или слушает сложную музыку второй раз в жизни, и все его внутренние, убогие пока понятия о прекрасном уверенно подсказывают: «Чушь!» Он вовсе не виновен в непонимании, таким было его воспитание, условия и окружение, в котором он рос. Но в подобных ситуациях становится кристально ясным наличие или отсутствие обработки сознанием инстинктивно вспыхнувших впечатлений. Человек нормального разума успеет и сумеет сообразить, что виной непониманию – он сам, и сознается в этом или промолчит; дурак не только уверенно изречет: «Чушь!» – но и попытается аргументировать. Между двумя видами реакций на непонятное – готовностью понять и отвержением непонятного с порога – лежит явная и характерная граница. Здесь, очевидно, важно, что наличие барьера может быть и следствием воспитания (это необязательно проявление высокого разума), но реакция немедленной вражды к непонятному и чужому – всегда наглядная примета глупости. Природа – повторим мы, не скупясь на благодарность, – необычайно справедлива к своим питомцам: недостаток ума она восполняет агрессивностью, подозрительностью, мнительностью – сторожевым защитным аппаратом.
Второй собеседник – доктор педагогических наук, психолог, много занимавшийся проблемой мышления. Я разговаривал с ныне покойным профессором Пушкиным из Института психологии, автором нескольких книг и множества статей, человеком интересов разнообразных и неожиданных. И вполне неожиданным был его ответ на мой вопрос.
Глупости как особо самостоятельного понятия в психологии нет и быть не может, сказал ученый. Есть понятие об уме, но непрерывный ряд уменьшения умственных способностей нигде не переходит отчетливо за предел, где можно обоснованно ввести понятие «дурак».
Ибо глупость – такое же понятие, как юридическая категория вины. Всегда отыщется сторона, доводы которой будут защищать невиновность (разумность) поступка.
Или выяснится ненаказуемость при наличии вины – неизбежность совершенной глупости. В самом деле, сложность предстающих задач вполне может оказаться выше уровня умственных способностей, подкрепленных опытом и образованием. Вынужденный решать, человек естественно совершает глупость. Но опять-таки – лишь по мнению тех, кто способен решить эту задачу лучше (верней – иначе).
Кроме того, задача может быть вполне доступна уровню разума, но лежать настолько вне главных интересов, что на нее не будет тратиться время и усилия мысли.
Так что понятие глупости – лишь результат сопоставления решений жизненных задач людьми двух разных умственных способностей. А то и просто – двух разных методов или устремлений. На выборе пути и варианта решения властно сказывается глубоко личная прикидка соразмерности цели и средств, личная система нравственных и прочих ценностей. Дон Кихот совершает поступки, которые глупы только по мнению его окружающих и нас, читателей, объединенных приземленным разумением Санчо Пансы, не способных увидеть в мельницах врагов, а в театральных куклах – настоящих злодеев. Но ведь и Рыцарь Печального Образа невысокого мнения о своем оруженосце! Князь Мышкин – идиот во мнении окружающих, но сам он жалеет многих из них именно за неразумность. Швейк безнадежно глуп и наивен в глазах пьяницы фельдкурата, но читатель видит, кто из них действительно глуп. Интересы, знания, ум и характер сообща вырабатывают свои понятия о глупости, и полностью эти понятия мало у кого сходятся. Разве отказавшиеся покаяться Мигуэль Сервет и Джордано Бруно не были глупцами во мнении обывателей, толпившихся вокруг их костров?
Этот узел когда-то разрубил Флобер, сказавший, что дураки – это просто все, мыслящие иначе, чем тот, кто оценивает их ум. Готовно следуя такому доступному принципу, обыватель склонен невысоко оценивать разум людей, проходящих мимо своей выгоды (понимая выгоду биологически: спасение жизни, материальный успех, утоление плоти). Но здесь банально ударяться в опровержения.
Кроме того, существуют виды поведения, которые представляются неразумными при взгляде со стороны, однако в истоках, корнях, причинах – не возможности разума и воли человека, а ранее пережитые им жизненные обстоятельства.
Эксперименты американского психофизиолога Зелигмена, сделанные в семидесятых годах нашего века и получившие среди специалистов-исследователей широчайший резонанс, вскрыли еще один чрезвычайный феномен работы мозга – обученную беспомощность.
Как водится, начинали с крыс. Их некоторое время подвергали ударам электрического тока, от которых они не могли найти спасения. После множества попыток избежать ударов и найти выход крысы сдавались. Они становились пассивными, теряли всякий интерес к возможностям спастись и примирялись с безрезультатностью всех попыток. После этого их жизненные обстоятельства менялись: крыс помещали в условия, где удары током продолжались, однако уже была возможность выхода. Крысы пренебрегали возможностью облегчить свою судьбу. Обученный безнадежности, мозг оказывался неспособным к новому поиску и любой инициативе.
Эксперименты продолжались на людях. Испытуемым в течение некоторого времени давались заведомо неразрешимые задачи. Через некоторое время выяснялось, что они значительно хуже справляются и с теми задачами, которые уже имеют решение. Похоже, что мозг как бы обобщает длительный неуспех в конкретных обстоятельствах и резко сокращает свою активность для новых поисков и новых вариантов.
Глупости нет, и каждый прав по-своему. Только один – со своей колокольни, а другой – со своего шестка. Как чрезвычайно яркий пример относительности нашего понимания ума и глупости легко привести выступление известного генерала Гроувза, руководившего в конце второй мировой войны разработкой атомной бомбы. Об этом времени сохранилось много воспоминаний, в том числе и самого Гроувза. Так вот, выступая в Лос-Аламосе перед большой аудиторией старших офицеров охраны и инженерной верхушкой, он сказал им (предупреждая о трудностях общения с той группой великих физиков, что съехались сюда со всего мира): «Послушайте, у вас будет нелегкая работа. Мы собрали здесь весьма дорогой ценой величайшую коллекцию ч о к н у т ы х, какой еще не видывал свет! Вам предстоит опекать их и трудиться с ними».
Надо еще сказать, что слово «чокнутые» – это перевод, а достославный генерал употребил старое, замечательно образное выражение, означающее буквально «битые горшки».
Что добавишь к этой иллюстрации нашего чисто оценочного отношения к разуму другого человека?
Так что глупости как таковой нет, но есть тысячи ее проявлений. Притом размер совершаемой глупости часто прямо пропорционален широте ума, его размаху и творческой одаренности. Сплошь и рядом (молчаливо или вслух) так именуют поступки друг друга обе несогласные стороны. И обе справедливо. Ибо за каждым жизненным решением, за каждой мыслью, вылившейся в действие (или оставшейся просто мыслью), стоит гигантский аппарат обработки информации. Здесь и ситуация окружающей среды, и данные собственно личности (уровень притязаний, способности, характер, система ценностей, ведущие мотивы, прошлый опыт) – все это скажется на личностной окраске решения. Вот припомним, например, систему, предложенную психологом Селфриджем. Он ее назвал «Пандемониум» – в подражание демонам физика Максвелла, которых тот придумал некогда, чтобы образно иллюстрировать физические процессы. Демоны психолога Селфриджа – это некие активные существа (для физиолога – неведомые пока нейронные ансамбли), организующие человеческое мышление. Их четыре группы, этих демонов, и каждая – объект изучения на долгие, неведомо долгие годы.
Первая группа демонов – это демоны узнавания (цельного восприятия) предмета или ситуации. Это демоны-курьеры, демоны-осведомители, демоны-художники, если хотите. Их задача – уловить и воспроизвести наиболее полный образ того, что является предметом размышления. Если бы мы спросили о местонахождении этих демонов физиолога Сперри, например, – он ответил бы, очевидно, не колеблясь: правое полушарие мозга. Ибо именно правое полушарие схватывает образы внешнего мира в цельном виде, создает их образы-модели. Может быть, другие исследователи возразили бы, речь сейчас не об этом.
Далее эстафету принимают демоны выделения признаков. Это – препараторы, аналитики, классификаторы и систематики. Цельный образ они расчленяют на огромное количество признаков, одновременно разделяя их (очевидно) на существенные и второстепенные и передают свои сведения демонам опознания, хранителям всего предыдущего жизненного опыта живого существа. Думается, большинство исследователей поместило бы вторых демонов, демонов-аналитиков, в левое полушарие мозга, полушарие нашего рационализма, оперирующее словами и знаками. А третьи демоны – безусловные обитатели обоих полушарий, ибо там и здесь находятся, несомненно, каталоги нашего многообразного опыта, а ответственность за правильное опознание (предмета или жизненной ситуации) чрезвычайно велика, нечего об этом и говорить. А четвертые – демоны принятия решения. Их профессия очевидна.
– Так вот, смотрите, – продолжал профессор Пушкин, – смотрите и судите сами: названы четыре уровня мышления (каждый из них, кстати, – поле многолетних исследований как психологов и физиков, так и математиков и инженеров), названы четыре совершенно различных коллектива нейронных ансамблей, в каждом из которых – неисчислимое (пока) множество специализированных нейронов; как же можно предполагать одинаковость результата их совокупных действий! И как можно говорить о глупости перед величественным зрелищем такого гигантского и немыслимо сложного аппарата! Святотатство. Не могу еще не добавить при этом, что психолог Гилфорд, много лет расчленяя процессы решения задач, выявил и назвал более ста факторов интеллекта – и каждый из них достоин отдельного исследования, ибо является самостоятельным действием нервных структур.
