Текст книги "Пути в незнаемое. Сборник двадцатый"

Автор книги: Ирина Стрелкова

Кроме умения обращаться с числами, опирающегося на интуитивное знание их свойств, у Хлебникова несомненно была и великолепная память на числа, в том числе и очень большие, и на целые длинные последовательности больших чисел, которые он в своих записях воспроизводил по памяти, лишь изредка ошибаясь. Если первая из этих черт проясняется при сравнении с такими «числярами» древнего склада, как Рамануджан, то вторая позволяет сблизить его с известными представителями так называемой «мнемотехники» – искусства запоминания. Одним из самых популярных среди них в 30-е годы был С. В. Шерешевский – выдающийся по многим своим способностям «числяра» человек, подробно изученный нашими психологами. Знаменитый нейропсихолог А. Р. Лурия посвятил его описанию необычайно интересную брошюру, озаглавленную «Маленькая книжка о большой памяти». Лурия входил в начале 30-х годов в небольшой кружок, участники которого пытались проникнуть в архаические слои психики человека. В кружке участвовали также великий психолог Л. С. Выготский, кинорежиссер, художник и теоретик искусства С. М. Эйзенштейн, лингвист и историк литературы и культуры Н. Я. Марр. Я слышал об этих встречах и от самого Лурия. Занимаясь в архиве Эйзенштейна, я обнаружил в его бумагах заметки, относящиеся к разбору психологических особенностей личности Шерешевского; некоторые наблюдения над ним вошли и в посмертно изданные лекции Эйзенштейна. Шерешевский изумлял аудиторию умением воспроизвести любую случайную последовательность очень больших чисел, с которой его познакомили один раз, в том числе и весьма задолго (иногда и за десятилетие) до этого сеанса. Шерешевский объяснял, что с каждым числом у него связаны совершенно конкретные образы (цветовые, осязательные и т. п.). Последовательность же чисел он запоминает в виде картинки, где каждому числу отведено его место. Из произведений Хлебникова можно извлечь свидетельства того, что его восприятие чисел (а следовательно, и способность их запоминания) было близко к тому, что подробно описано у Шерешевского: опять-таки разительные аналогии можно найти и в истории индийской математики, где в самой терминологии, обозначающей разные переменные, обнаруживаются ассоциации с цветовыми восприятиями: у каждой переменной – свой цвет. То, что в восприятии Хлебникова числа получали и вкусовые (3 – горькое, 11 – сладкое), и другие эмоционально сильно воздействующие свойства, видно из его стихов. На протяжении многих лет Хлебников думал, что исторические циклы определяются числом 365 ± 48. В «Детях выдры» (во включенной в эту «сверхповесть» поэме «Путешествие на пароходе») эта мысль была выражена так:

 
Мы стали к будущему зорки.
Времен хотим увидеть даль.
Сменили радугой опорки,
Но жива спутника печаль
Меж шестерней и кривошипов
Скользит задумчиво война,
И где-то гайка, с оси выпав,
Несет крушенье шатуна.
Вы те же, 300, шесть и пять
Зубами блещете опять…
 

Этот же зрительный образ «зубастого» числа 365 присутствует и в строке в стихотворении «Числа»:

 
Вы позволяете понимать века как быстрого хохота зубы.
 

Хлебников представлял 365 в виде «изящного нисходящего ряда»: 3 ⁵ + 3 ⁴ + 3 ³ + 3 ² + 3 ¹ + 3 ⁰ + 1 = 243 + 81 + 27 + 9 + 3 + 1 + 1 = 365. Внешний вид этого ряда и подсказал сравнение с зубами, открывающимися при смехе. В «Досках судьбы» Хлебников передает зрительный образ этого ряда, которым он представляет число года, посредством ассоциации с татарской башней: «Год напоминает башню Сюмбеки, храмы и объемы Востока, где в высоту уходят коробка над коробкой прямоугольные слабеющие надстройки, кончаясь иглой со змеем Зилантом или чем-нибудь…» В другом месте он говорит о «зубчатых башнях», о «городе троек со своими башнями и колокольнями». Образ зубов времени (на этот раз конских зубов) возникает и в начале стихотворения:

 
Пусть древо водоносное
Согнулося с плеча,
Ах, время сенокосное.
Все зубы лихача.
 

Это четверостишие представляет собою вариацию на ту же тему, что и стихотворение «Числа», где строке о «зубах» числа 365, определяющего закон чередования во времени, предшествует тот же образ «коромысла времени»:

 
Вы даруете единство между змееобразным движением
Хребта вселенной и пляской коромысла.
 

В «Досках судьбы» Хлебников описывает выражение

«Это удивительно красивое выражение из трех членов, где пляшущие, похожие на коромысло весов числа 3 ²и 2 ³, (3 + 2) ²и 2 ^{(3 + 2)}, в то время как средние числа 3 ³и остаются неизменными». В стихотворении «Числа» сочетание «пляска коромысла» относится к этой же смене чисел, представляющих собой степени 3 и 2. Во фрагменте «Починка мозгов. Пути» Хлебников писал о «вековых качелях народов», следующих правилу чередования взлетов и падений через 3 ⁿдней. О «законе качелей» Хлебников говорит и в четверостишии, напечатанном в 1914 г.:

 
Закон качелей велит
Иметь обувь то широкую то узкую,
Времени то ночью, то днем,
А владыками земли быть то носорогу, то человеку.
 

В «Досках судьбы» можно найти множество образов, в которых Хлебникову представали занимавшие его числа и числовые соотношения, для него воплощавшие законы истории. Предположенное им различие между уравнениями пространства, где «показатель степени не может быть больше 3», и уравнениями времени, где «подстеленное количество не может быть больше 3», он описывает зрительными образами: «Похожие на дерево уравнения времени, простые как ствол в основании, и гибкие и живущие сложной жизнью ветвями своих степеней, где сосредоточен мозг и живая душа уравнений, казались перевернутыми уравнениями пространства, где громадное число основания увенчано или единицей, двойкой, или тройкой, но не далее. Это два обратных движения в одном протяжении счета, решил я. Я видел их зрительно: горы, громадные глыбы основания, на которых присела отдыхать птица степени, птица сознания для пространства. И точно тонкие стволы деревьев, ветки с цветами и живыми птицами, порхающими по ним, казалось время».

Пытаясь осмыслить в духе своих числовых выкладок законы небесной механики, Хлебников писал: «Это уравнение очень красиво, если его написать цепями нисходящих степеней троек. Закономерно уходящие показатели своими головками кивают на ковыль, как верхушки трав и волнуются ржаными полями чисел, какой-то рожью троек. Напишем цепями троек наш закон, чтобы получить зрительную радость при виде этих бесконечных цепей, стройных колосьев чисел». Хотя отчасти такие метафорические описания уравнений и представляют собой дань стилистике научной прозы позднего Хлебникова, нельзя сомневаться, что эстетическое зрительное переживание чисел и уравнений было у него непосредственным.

Мы уже говорили, что увлечение языком чисел можно было бы в какой-то мере считать предвосхищением того времени, когда информация в вычислительных машинах стала использоваться именно в числовой форме. Но по поводу компьютеров, по мере их распространения в Америке, все чаще высказывают опасения, что, пользуясь только полученными с их помощью сведениями, люди окажутся лишенными конкретных представлений о вещах и событиях.

Не о том ли думал и Хлебников, когда писал в четверостишии, из ранней его поэмы перенесенном в «Зангези»:

 
Если кто сетку из чисел
Набросил на мир,
Разве он ум наш возвысил?
Нет, стал наш ум еще более сир!
 

Но сетка чисел может оказаться и спасительной, когда они предохраняют от гибели. Он изучал под этим прикрытием

 
Столетия за сеткой чисел,
Как будто от ужала пчел.
 

В этом смысле хлебниковское восприятие чисел противоположно тому, которое могло бы оказаться характерным для кибернетического века. Для него числа – это как бы особая область природы. Их можно наблюдать, они доступны взору, они внушают восторг, радость, страх. Поэтому наблюдение чисел – для него наука опытная, не просто занятие «числяра».

В свете современных представлений о функциях полушарий мозга то восприятие чисел, которое было у Рамануджана, Хлебникова, Шерешевского, можно было бы считать преимущественно правополушарным. В отличие от логического алгоритмического представления о числе как элементе строящейся последовательности, которое присуще левому полушарию, правое полушарие оперирует с числами как с образами. Это самая древняя стратегия обращения человека с числами, намного предшествовавшая позднейшей математике. Из нее выросло древнекитайское и древнеиндийское обращение с образами чисел как с отмычками для постижения всего мироздания (сейчас это называют «нумерологией»). В этой стратегии угадываются первые шаги понимания чисел, без которых и последующее построение логической теории, доказывающей теоремы, было бы невозможно. Как это случалось и в других областях работы мысли, поэзии, и ее носителю – Хлебникову – более созвучны были именно ранние этапы становления знания, еще основанные на образном мышлении.

Биологи и физики удивляются сейчас некоторым особенностям древней нумерологии, в которых обнаружились (в китайской «Книге перемен» всего живого – «И-цзин») внешние аналогии числовому строению генетического кода, потом – сходства с простыми числами, постоянно возникающими в новейших физических теориях. Как и в генетике, важными оказались те самые степени двойки, которыми занимался Хлебников. «Откуда все время эти восьмерки?» – озадаченно спрашивал меня недавно один из физиков-теоретиков, интересующийся этими загадочными сходствами с нумерологией. Почему самые изощренные современные математические теории вновь приводят к тем именно сравнительно простым числовым соотношениям, которые и раньше занимали мыслителей, а потом поэтов? Развитие естественных наук подтверждает роль некоторых чисел, в том числе и таких, о которых человечество начало думать очень и очень рано. Давно их начали использовать практически: древние племена в самом своем устройстве обнаруживали ту же склонность к делению пополам, потом еще раз пополам, опять пополам (всего на 8 частей!). Наш великий этнограф А. М. Золотарев еще в канун второй мировой войны трудился над диссертацией, где доказывал, что эта двойственность древних общественных структур связана и со многими чертами древних мифологий, где главные божества – всегда близнецы и все мироздание состоит из двух частей (охотник до смелых сближений подумал бы о «теневом мире», который современные физики открывают рядом со всем воспринимаемым, а мне по этому поводу вспоминается один из поздних набросков Хлебникова: «Толпа ловила события теневого быта, Тенемолвы живую повесть. Над нею мудрецы Смотрели через окна»). Можно ли предполагать наличие числовых структур, присущих вообще раннему сознанию, а потом вновь всплывающих у поэтов, мудрецов, ученых? Исследование творчества Хлебникова может пролить свет и на этот вопрос.

Хлебникова заинтересовала работа великого математика Уильяма Р. Гамильтона «Алгебра как наука о времени», где высказывалась мысль о том, что понятие целого числа основано на нашем интуитивном представлении времени (натуральный ряд разворачивается или становится во времени). В брошюре «Время мера мира» Хлебников писал: «Некоторые (Гамильтон) считают алгебру учением о времени». Понимание чисел, в частности комплексных, у Гамильтона и математиков, продолживших его идеи, сказалось на творчестве Хлебникова. Хлебникову казалось, что оперирование мнимыми и комплексными числами представляет собой существенный шаг вперед в раскрепощении разума, связанного первичными ощущениями. Еще в одной из ранних своих статей «Курган Святогора», язык которой отмечается обилием новообразованных слов («славобич» – «славянин», «идутное» – «настоящее»), Хлебников писал: «Слова суть лишь слышимые числа нашего бытия. Не потому ли высший суд славобича всегда лежал в науке о числах? И не в том ли пролегла грань между былым и идутным, что волим ныне и познания от «древа мнимых чисел». Полюбив выражения вида , которые отвергали прошлое, мы обретаем свободу от вещей. Делаясь шире возможного, мы простираем наш закон над пустотой, то есть не разнотствуем с богом до миротворения».

В утопической картине преображенного человечества в поэме «Ладомир» Хлебников воплотил и самые смелые свои фантазии, касающиеся замены прежних языков слов языком чисел:

 
Те юноши, что клятву дали
Разрушить языки, —
Их имена вы угадали —
Идут увенчаны в венки.
И в дерзко брошенной овчине
Проходишь ты, буен и смел,
Чтобы зажечь костер почина
Земного быта перемен.
Дорогу путника любя,
Он взял ряд чисел, точно палку,
И, корень взяв из нет себя,
Заметил зорко в нем русалку.
Того, что ничего нема,
Он находил двуличный корень,
Чтоб увидать в стране ума
Русалку у кокорин.
 

Корень квадратный из минус единицы ( ) Хлебников, в стихах и прозе избегавший неславянских слов, обозначает «корень из нет себя», «того, что ничего нема», т. е. из отрицательного числа. «Двуличным» этот корень назван из-за того, что это корень с двумя знаками (±i). Мнимые числа сопоставляются и во многих других высказываниях Хлебникова с воображаемыми существами, такими, как русалки (в последней строке приведенного отрывка русалка у кокорин – деревьев с корнями, подмытых и унесенных водой и потому опасных для судов; в прозе Хлебников писал: «Корни из мнимой «нет», из единицы русалок протягиваются к «да» единицам», т. е. к положительным числам; игра на двойном значении слова «корень» объясняет и образ «вырванных дубов» в стихотворении «Числа»). Это образное переосмысление мнимых чисел в их сопоставлении с призраками, с тенью (двойником), с отражением в зеркале всего лучше видно в том месте мистерии в прозе «Скуфья Скифа», где автор описывает свою встречу с богом времени – Числобогом: «Я посмотрел в озеро и увидел высокого человека с темной бородкой, с синими глазами, в белой рубахе и в серой шляпе с широкими полями. «Так вот кто Числобог, – протянул я разочарованно, – я думал, что что-нибудь другое!» «Здравствуй же, старый приятель по зеркалу», – сказал я, протягивая мокрые пальцы. Но тень отдернула руку и сказала: «Не я твое отражение, а ты мое». Я понял это и быстрыми шагами удалился в лес. Море призраков снова окружило меня. Я этим не смущался. Я знал, что нисколько не менее вещественно, чем 1; там где есть 1, 2, 3, 4, там есть и —1, и —2, —3, и , и и . Где есть один человек и другой естественный ряд чисел людей, там, конечно, есть и , и людей, и людей, и n-людей = людей. Я сейчас окруженный призраками был 1 = . Пора научить людей извлекать вторичные корни из себя и из отрицательных людей. Пусть несколько искр больших искусств упадет в умы современников». Под вторичными корнями имеются в виду корни квадратные.

Хлебников напряженно искал аналоги соотношению положительных, отрицательных и мнимых чисел в том, как воспринимаются люди теми, от чьего лица ведется повествование. Другие люди могут быть наличными (присутствующими – с точки зрения Хлебникова они в этом случае подобны положительным числам), ожидаемыми, но отсутствующими (аналог отрицательных чисел), и враждебно посторонними – отсутствующими (аналог мнимых чисел). Эти числовые метафоры изложены в незаконченной повести «Ка ²»: «Конечно, даже вы допустите, что может быть человек и еще человек, положительное число людей. Два. Но знаете, что когда кого-нибудь нет, но его ждут, то он не только увеличивает на единицу число вещественных людей, его не только нет, но он и отрицательный человек? И что по воззрениям иных мы переживаем столетия [кусты мигов] отрицательного пришельца с терновником в руке… А вы знаете, что природа чисел та, что там, где есть да числа и нет числа (положительные и отрицательные существа), там есть и мнимые ?

Вот почему я настойчиво хотел увидеть из человека и единицу, делимую на человека. И его лицо преследовало меня всюду в шуме улиц.

Впрочем, скоро я понял, что если любимый, ожидаемый, но отсутствующий человек отрицательное существо, то каждое враждебное постороннее собранию (не присутствующее в нем) будет , существом мнимым».

Как мнимое число (видимо, с точки зрения сегодняшнего дня) описывается в научно-фантастической прозе Хлебникова и нечто вроде оболочки-скафандра внутри вездехода-самолета-амфибии (батискафа), называемой сложносокращенными словами «Ходнырлет» (от ходить, нырять, летать), «Нырлетскач» (нырять, летать, скакать – скачет) «Мы взяли и сели в нем за стол. Наш Ходнырлет был глыбой стекла, мысли и железа, – летавшей, бегавшей, нырявшей.

Колеса, плоскости, винты. То, что было видно в окно Нырлетскача, печаталось светописью очень удачно и скоро. Мы занимались тем, что изучали снимки. Вот лица провожающих. Вот ласточек стая. А чайки, пена, вода, рыбы. Мы в море под водой…» Можно удивляться (как и в других случаях) силе воображения Хлебникова, дотянувшегося до таких аппаратов, которые только сейчас становятся технической реальностью. Но Хлебникова занимает больше всего психология тех, кто внутри «Ходнырлета – Нырлетскача». Оттого и возникает , внутрь которого (отъединяясь от всех остальных) они садятся.

Еще одно художественное применение мнимого числа находим в прозаическом отрывке «Сон», где служит для передачи призрачного образа современной Хлебникову авангардной живописи, причем упоминается и санскритский философский термин ахамкара(от ахам-«я») – «аганхара» (самосознание, самомнение), что подтверждает глубину хлебниковских занятий индийской традицией «Мы были на выставке ; разговор коснулся аганхары человека и аганхары народа и о совпадении их. Мы стояли перед живописью: «Вестник булавок» заменял Еву, и на нем лежало яблоко; «Вестник лыж» – Адама, а третье издание – искушающую змею». В таких случаях использование мнимых чисел носит характер полупародийной художественной игры, отчасти как в прозе Музиля.

Говоря о соотношении Хлебникова и науки, хотелось бы избежать излишней наукообразности. Хлебников умел (не только по отношению к науке) быть одновременно и всерьез увлеченным, и весьма ироничным. Более того, в этом заключался один из основных его стилистических приемов, столь его отличавших, например, от почти всегда торжественно вещавших символистов старшего поколения. И в языке, и в стихе, и в образности у Хлебникова постоянно мы видим смешение того, что раньше относили к разным стилям и жанрам. Среди самого глубокомысленного прозаического или стихотворного рассуждения он вдруг пускается в пляс, начинает говорить народным раешником или лубочным стихом. Читатель должен быть всегда начеку, улавливать подстерегающие его западни в перепадах тона и настроения автора, уметь отличить серьезное по сути, но гротескное по форме утверждение от чистого озорства, если не хулиганства или издевательства, даже шарлатанства, которое было в духе времени. Хлебников не только бывает несерьезен, он любит внезапные переходы от вполне его захватывающих мыслей к самой откровенной буффонаде. Это касается и использования математических выражений в его прозе и стихах.

Мандельштам писал в статье «Слово и культура»: «Синтетический поэт современности представляется мне не Верхарном, а каким-то Верденом культуры. Для него вся сложность старого мира – та же пушкинская цевница. В нем поют идеи, научные системы, государственные теории так же точно, как в его предшественниках пели соловьи и розы». Это относится и ко многим (хотя не всем) вещам Хлебникова. Трудность их истолкования кроме всего прочего связана и с тем, что он нигде не указывает прямо, когда он от изложения мыслей, представляющихся ему существенными, переходит к игре вокруг способа их изложения. Иногда это совершается мгновенно и поражает читателя, в других случаях переход осуществляется постепенно.

К высказываниям, касающимся мнимых чисел, принадлежит заключительное утверждение, которым кончается поэтический диалог «Сестры-молнии»:

 
А я – веселый корень из нет-единицы.
 

В позднем стихотворном наброске говорится более развернуто и менее весело:

 
                              …я,
Мой отвлеченный строгий рассудок
Есть корень из нет-единицы.
 

Описания «я» через математические операции над единицей постоянно занимали поэта. В записях лета 1920 г. Хлебников применяет комплексные числа для описания соотношений между гласными (используя при этом выводы, полученные Л. В. Щербой в его экспериментально-фонетической работе) и согласными. Свои выкладки и понимание звука мв изобретенном им «звездном языке» как способа обозначения бесконечного деления Хлебников имеет в виду в следующем рассуждении относительно священного слога о(у)м(точнее ом, получаемого по звуковым законам из сочетания а + у + м) в буддийских обрядах: «Индусы произносят оум, оум, повторяя с разной силой много раз. Они поклонники Нирваны, становления ничем. Но при повторении оупоказатель в 3 ³(2 ^2 + n · n) переходит от значения единицы до значения нуля. Число колебаний 3 ³(2 ^2 + n · n) звучит как о при n = 1, и звучит как упри n = 0. М, как мы видели, значит деление на бесконечное число частей. Если величина показателя звука есть значение этого звука, то священный лепет индусов оум, оум, оумзначит: Я – единица духа, становлюсь ничем, из единицы становлюсь ничем через бесконечное деление. Говоря, дух отождествлял себя со степенью звука, которым говорил, так как в порядке оузаключен переход значения показателя от единицы до ничего. Путь единицы в ничто через деление: таков смысл этого звучания. Но это есть основная истина веры буддистов». Конец приведенного рассуждения объясняет к заключительную строку стихотворения «Числа», следующую за явной переиначенной цитатой из пушкинского «Пророка» («Отверзлись вещие зеницы»):

 
Мои сейчас вещеобразно разверзлися зеницы
Узнать, что будет я, когда делимое его – единица.
 

Стихотворение было напечатано в 1913 г. – за 7 лет до того, как Хлебников стал устанавливать числовые законы, по которым «языки отличаются показателями степеней колебаний гласных». Следовательно, основная мысль всего приведенного рассуждения у Хлебникова зрела давно, но окончательный вывод о том, что при таком делении Я-единицыосуществляется «путь в ничто», получен только в ходе этого размышления.

Можно думать, что эта характеристика слова оумобъясняет и увлечение Хлебникова в последние годы изобретением ряда заумных слов, кончающихся на оум. В «Зангези» «благовест в ум» заключается в пении слов-названий «всех родов разума», среди которых есть: Гоум(по объяснению Хлебникова в словарике, приложенном к этой части «Зангези», – ум «высокий как эти безделушки неба, звезды, не видимые днем. У падших государей он берет выпавший посох Го»), Оум(«отвлеченный, озираюсь все кругом себя, с высоты одной мысли»), Соум(«разум-сотрудник»), Моум(ум «гибельный, крушащий, разрушающий. Он предсказан в пределах веры»), Боум(«следующий голосу опыта»), Проум(«предвидение»), Воум(«гвоздь мысли, вогнанный в доску глупости»), Хоум(«тайный, спрятанный разум), Зоум(«отраженный ум»), Коум(ум «спокойный, сковывающий, дающий устои, книги, правила и законы»), Ноум(«враждебный ум, ведущий к другим выводам, ум, говорящий первому «но»). Эти слова чередуются с рядом других, кончающихся не на оум, а на аум(индийская заклинательная формула первоначально включала именно эти звуки, что Хлебников, занимавшийся санскритом, мог знать), иум, ыум, еум, эум, уум, ом(последнее ближе всего к произношению индийской заклинательной формулы – мантры, где аупо законам фонетики сливалось в о). Сокращенный вариант этого текста под названием «Благовест уму» рукой Хлебникова вписан в беловую рукопись «Царапины по небу», подготовленную Митуричем в январе 1921 года и позднее исправленную поэтом. В этой рукописи (ранее не публиковавшейся), переданной Крученых моему отцу, текст выглядит так:

БЛАГОВЕСТ УМУ

 
I
 
 
Гоум
Оум
Уум
Паум
Соум меня
и тех кого не знаю
Моум
Боум
Лаум
Чеум-бом
 
 
II
 
 
Проум
Паум
Приум
Ниум
Вэум
Роум
Заум
Выум
Воум
Боум
Быум-бом
Эй! звонари я
устал.
 
 
III
 
 
Доум
Даум
Миум
Раум
Хоум
Хаум
Бейте в
колокол
ума!
 
 
IV
 
 
Суум
Изум
Неум
Наум
Двуум
Треум
Деум —
бом!
 

«Благовест уму» – пример того, насколько трудно однозначно истолковать текст Хлебникова. При поверхностном чтении можно подумать, что это – искусная звукопись (отчасти и пародирующая некоторых символистов, например Андрея Белого), нечто наподобие «Колоколов» Эдгара По, незадолго до того переведенных Бальмонтом, что вдохновило Рахманинова на его музыкальную композицию под тем же названием (и, возможно, Анненского на почти футуристическое подражание колокольчикам). Это впечатление усиливается такими репликами, как «Эй! звонари, я устал» или «Бейте в колокол», и появлением звукоподражания бомв конце длинного ряда осмысленных (не чисто звукоподражательных) новообразований. Но если вдуматься в эти новообразования, то благовест окажется достаточно сложным описанием разных видов умственной деятельности, обстоятельств ее протекания, достигаемых ею результатов и т. п. Для этого более углубленного понимания текста требуется знание принципов образования подобных производных от ум, где только небольшая часть приставок ( за, про, при, вы) или частей сложных слов ( да, ни) совпадает с обычными русскими, а другая изобретена поэтом.

В приведенном тексте расшифровок значений этих сочетаний нет. Из «Зангези» кроме уже приведенных пояснений можно почерпнуть и такие, как, например, Чеум – «подымающий чашу к неведомому будущему. Его зори-чезори» (слово есть в стихах 1916 г.: «Чезори голубые…»), Выум – «слетевший обруч глупости, не знающий границ, преград, лучистый, сияющий ум», Даум – ум «утверждающий», Раум – «Речи его – рароги» ( рарог – мифологическая сверкающая жар-птица у древних славян) и т. д. Сопоставление «Благовеста уму» в обоих его вариантах – более коротком в «Царапине по небу» и пространном в «Зангези» – с записями Хлебникова о соотношениях между гласными и слоге оумпозволяет думать, что в этом «Благовесте» заключено и практическое приложение размышлений о различии между гласными. Появление таких слов, как вэум, воум, выум,различающихся только гласными, объяснялось и тем, что Хлебников обдумал к тому времени то, как устроены «малые небеса азбуки». Поэтому некоторые из фонетических числовых выкладок Хлебникова оказываются как бы скрытым фоном последних его стихотворений. Но нельзя быть уверенным в том, что это применение теорий всегда осуществлялось осознанно; часть новообразований могла быть и бессознательным результатом его размышлений.

Кроме осознанного или бессознательного воздействия магической древнеиндийской формулы ом (аум)в «Благовесте» можно искать и выявление других неосознанных устремлений к словотворчеству. В этом убеждает и сравнение с весьма похожими формами в сочинениях замечательного французского поэта второй четверти нашего века Антонена Арто, чья поэзия очень медленно прокладывает себе посмертный путь к признанию. Арто, языковые опыты которого напоминают Хлебникова почти дословно (хотя нет никаких достоверных свидетельств, что он мог о нем знать), как и Хлебников, серьезно знакомился с древнеиндийскими текстами. Поэтому употребление слога aumу него, вероятно, связано с их влиянием. Но в последовательности âme aum khaum de cet hommeв прозе, написанной Арто в октябре 1945 г. (четверть века спустя после «Благовеста уму»), только первые и последние слова принадлежат французскому языку ( âme – «душа», de cet homme – «этого человека»), второе – санскриту, третье образовано по подобию хлебниковских новообразований, как и следующая за ним в той же прозе фамилия Kraumи как французское l’Aumeв заглавии другого сочинения Арто, которое новейшие комментаторы понимают как одновременное видоизменение санскритского аум(при написании с конечным e – mпроизносится по-французски именно так, как в санскрите) и как игру на созвучии с французским l’homme – «человек». Как объяснить столь далеко идущее сходство этих французских преображений санскритской формулы у Арто с русскими вариациями на ту же тему у Хлебникова? Пока что этот вопрос не имеет однозначного ответа. Но это совпадение Арто и Хлебникова – не единственное. Хлебников был предвестником целого большого направления в европейской литературе, самые видные последующие представители которого позднее как бы заново повторили то, что за четверть века до этого было сделано им.

Иногда можно обнаружить и влияние его, прямое или косвенное. Из возможных наглядных примеров ограничусь только одним. В последнем романе Джойса «Finnegans Wake» среди языковых новообразований, сходных с хлебниковскими, мне встретилось gribgrobgrap,где легко узнать переиначенную строку «Гриб. Грабь. Гроб» из «Хорошего отношения к лошадям» (1918) Маяковского (Джойс в 20-е и 30-е годы занимался русским языком, что видно и из романа). А эта последняя строка восходит к хлебниковскому стихотворению 1908 г.: «Гроб греб… Грабитель… граблями». Родословная нового европейского словесного искусства едина.