Текст книги "Век кино. Дом с дракончиком"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

21

Двор пуст, декорации уже в потемках, фонарь зеленеет в листве, неисправная лампочка в железной сетке над козырьком мигает – спецэффекты к драматической исповеди мужа наготове, – темный зев подъезда и окна темны. Начало двенадцатого, для интеллектуала, да еще угнетенного чувством вины, самое исповедальное время, небось скулит на груди у Кристины. Но сердце – измученное жарой и внутренним жаром сердце мое! – трепетало: проверь.

Прокрался на ощупь на второй этаж, позвонил. Шорох не за дверью, а за спиной, я развернулся и наткнулся руками на человека, вдавившегося в угол площадки.

– Самсон, ты?

Он оттолкнул мои руки, прошипев:

– Я собрался уходить.

– Куда? К месту захоронения?

– Шутить изволите?

– Следователь с тобой пошутит. Чего прячешься? Из окна меня увидел, а? Под фонарем?

– Я собрался уходить…

– Успеешь, сначала поговорим, или я немедленно отправляюсь в местное отделение.

Сценарист сдался, проникли в кабинет, вспыхнула настольная лампа, озаряя пестрые переплеты (Пушкинские – золотые буквы по темно-синему полю) и нас – до лиц, лица в щадящих светотенях плафончика; я слегка повернул его, высветив напротив срезанный подбородок и тонкие язвительные губы.

– Допрос по всем правилам. – Сам усмехнулся. – О чем разговор?

– Об убийстве Виктории и моего сына.

Не дрогнул, знает и держит себя в руках, оклемался, значит, после утренней истерики.

– Я хочу, по возможности, полно восстановить твою роль в преступлении.

– Роль убийцы. – Рот опять изогнулся в усмешке, обнажив «вампирские» зубы.

– Не исключаю. Для вынесения твердого, так сказать, вердикта мне мешают два обстоятельства: выключенный кем-то компьютер в 23.40 и загулявшийся соседский котик. Если алиби искусственное, имей в виду: соседку расколют.

– Алиби натуральное, нечаянное.

– Тогда вернемся к среде третьего июня. Во время скандального пассажа Виктория потребовала развод, ты якобы согласился.

– Я согласился.

– Допустим. И придумал план убийства, который внес в компьютер. Только не возражай, утром ты, в сущности, признался.

– Признался в своем ужасе, но не в убийстве.

– Не спорю, даже готов поверить, что негативные эмоции излились в мечтах и грезах в течение работы над планом. Но вдруг после твоего бегства в Москву кто-то с ним ознакомился?

Самсон, не мигая, смотрел мне в рот.

– Ты же еще не внес пароль в программу?

Он шевельнулся и опустил голову.

– Ход моих рассуждений верен?

– Черт бы тебя побрал! Черт бы вас всех…

– Никакой истерики! Мы с тобой сейчас занимаемся поисками истины. Ведь не ты убил?

После молчания он проговорил безжизненным голосом, от которого у меня мурашки по коже поползли:

– Я ее видел.

– Где? – первый попавшийся, не самый важный вопрос.

– В гараже.

Тут я сумел выговорить главный:

– Мертвую?

– Нет. Не знаю. Мертвую. – Три взаимоисключающих ответа разделялись паузами.

– По порядку! – прогремел я, смиряя собственный нетерпеж на пороге поразительной тайны. – В чем заключался план?

– Прежде чем рассказать о нем, – заговорил вдруг сценарист размеренно, в стиле саги, – мне хотелось бы описать свое психологическое состояние в тот момент.

– Давай про состояние. В какой момент?

– Когда под грудью, где сердце, я увидел разноцветный укус – зелено-красно-черный, – мною овладел бес.

Ох уж эти исповедальные штампы в необогословском духе!

– Понятно, ты взбесился и решил отомстить.

– Не будь столь примитивен. (Боже, сколько высокомерия!.. И все же придется проникнуть в эти безумные дебри.) Это не расхожий штамп, я почувствовал нечто вроде зова извне, когда увидел ее отражение в зеркальном гардеробе и чье-то лицо.

– Чье?

– Не сразу сообразил, что мое собственное, но искаженное судорогой.

– Ты пытался задушить жену? – быстро вставил я.

– Не я, а бес, который просквозил между нами, разом распахнув раму окна и дверь напротив…

– Сквозняк?

Самсон не слушал.

– … проскользнул стеклянным солнечным зайчиком, озарив знак. Она прикрыла грудь левой рукой, я медленно подходил, пронзенный разрядом искр, она сказала: «Сон, мы теперь расстанемся насовсем». – «Я тебя убью», – сказал не я, а солнечный бес. – «Неужели ты меня так любишь?» Вопрос этот поразил и сбил, а Ваня закричал со двора: «Пап, ты нужен, спустись!» Я крикнул: «Подождите!», захлопнул окно и дверь… в общем, сбился и обратился к ней «по-земному», на вторую букву алфавита: «Тра-та-та, кто он?» – «Не все ли равно? Нас давно уже ничего не связывает». – «А сын?» – «Ваня не твой сын». – «Кто он?» – «Помнишь Колю Смолина?» Послышался шум, уже рядом, в кабинете, Ванюшины шаги…

– Он слышал?

– По-моему, нет… не знаю. То, мистическое, уже кончилось, я предупредил: «Не входи, мать переодевается!» Она сказала тихо: «Уйди». Я и сам был рад ноги унести, но они не слушались. «Уйди!» И тихонько так, с жалобной издевкой процитировала: «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти». Это я и повторил тебе по телефону, как пароль «посвященному».

– Посвященному во что?

– В курс дела. Наконец сдвинулся с места, у двери обернулся: она держала в руках старое платье в горошек – опять бросился в глаза разноцветный синяк, словно ужалил… выскочил и сказал Ване: «Насчет эмали решим завтра, у меня порыв поработать». Сел за компьютер, она вскоре вышла из спальни, спустилась, я слышал, как они внизу смеются, и все казалось: надо мной.

– И ты составил план.

– Как во сне, надо же было избавиться от солнечного беса, он дразнил, они смеялись…

– Ты запланировал убить обоих?

– Они смеялись надо мной! – Он весь затрясся и очнулся. – Не планировал, нет, фантазировал в сильнейшем стрессе. Но самое интересное, – добавил в жутковатой задумчивости, – они и вправду, должно быть, убиты.

– Что ты нафантазировал?

– Ничего оригинального, апробированный в детективном мусоре ход. – Самсон рассмеялся. – Не тот плагиат ты мне шьешь, Пушкину я душу отдал…

– Солнечному бесу, – поправил я. – Что именно?

– По аналогии с подмосковными бандитами удавить электрическим проводом, кусок у нас в гараже валялся.

Сказано просто, без аффектации. Нет, он все-таки ненормальный. С другой стороны: не изживаем ли мы и впрямь в своих фантазиях (фантазмах – по-модерновому) – злобу, боль, страх? Одна сторона, другая, третья… Один Галилеянин человечество всполошил: за свои помыслы отвечаем, как за поступки. Вот этот, сидящий напротив, за помыслы ответит или за преступление?

– Где теперь этот кусок провода?

– Там.

– Где там?

– В гараже.

– Ты проверил?

– Да.

– Ну а дальше?

– После расчета с рабочими я переезжаю в Москву, Вика – в деревню. Так и было раньше условлено, она хотела войти в более тесный контакт с продюсером.

– Может, тайно и вошла, – предположил я.

– Очень даже может… Знаешь, технически убить нетрудно.

– А борьба, шум, крик? Их же двое.

– Вика много лет употребляла снотворное, я бы увеличил дозу. Ну а со школьником, – сценарист пожал плечами, – со школьником справиться… (Ты понимаешь, конечно, что я рассуждаю теоретически, – заметил этот монстр в быстрых осторожных скобках.) Словом, не проблема. Я справился за полчаса.

Разговор обретал все более сюрреалистический колорит, как в приемном покое сумасшедшего дома; тут в прихожей резко звякнул телефон.

22

Звонил Вольнов. Мне. В захватывающем нашем диалоге в автомобиле совсем упустил из виду… может, это пустяк и не имеет значения… Ну, ну? В Молчановку он приехал не на машине, вошел по-тихому в сад и увидел в кустах прячущегося чудака (того самого, что разбирается в компьютерах). «По-моему, он подслушивал вас с Танюшей, обернулся на мои шаги, выронил узелок свой камуфляжный…» – «Почему камуфляжный? В нем был хлеб». – «Ну, знаете, бизнесмен, который запросто располагает полутора миллионами долларов… Или это сказка?» – «Кажется, не сказка, не знаю. Во всяком случае, спасибо за сообщение».

Я стремительно вернулся в кабинет, опасаясь, не сбит ли настрой «исповеди мужа».

– Ты полагаешь, кто-то счел твой план с компьютера?

Самсон смотрел бессмысленно, пришлось повторить, он ответил вопросом:

– А ты допускаешь совпадение?

– У тебя везде странные совпадения: план, сценарий…

– Уверен! – взвизгнул Самсон.

– Ты стер план вечером той же среды после скандала с Ваней?

– Господи, я испугался! Я им верил… что хоть сюда, в мою виртуальную реальность никто не влезет, ведь должно быть у человека место…

Я подхватил:

– «Где оскорбленному есть чувству уголок». Почему сразу не стер?

– Я уже почти покончил с планом, вдруг чувствую прикосновение, ну, в шерстяном шлеме плохо слышно. Смотрю – Ваня, с вопросом каким-то…

– Он заметил изображение на экране?

– Я ж имен не обозначал! Ну, выключил компьютер… все, мол, завтра решим, а сейчас мне надо срочно в Москву. И уехал.

– Зачем?

– Да ни за чем! Ужаснулся на себя, увидев живого мальчика, которого мысленно уже угробил. Одно дело теория, а другое – преступление… Я увлекся, отвлекся абстрактной задачей – составлением алиби. Банда бандой, знаешь, а мужа все равно проверят.

– Какое ж ты придумал алиби?

– Многолюдный, многопьяный прием, на котором сначала закусывают, потом смотрят фильм и снова закусывают.

– Алиби Василевича! – вырвалось у меня. – Полный у вас с ним плагиат.

– А, второй гад выполз!

– Третий вместе с тобой!

Я пожалел, что раздражаю больного, однако Самсон не обиделся.

– Но ты не станешь отрицать, что все получилось не по плану!

– А если ты сам спутал карты, когда услышал от журналистки, что мы уехали из клуба с Викой?

– А соседский котик?

– Ладно, дальше. Ты ужаснулся на себя.

– Уехал, не мог их видеть.

– Ваня-то чем перед тобой виноват?

Третий гад ответил, не задумываясь:

– Самим фактом своего существования.

Серьезно ответил, решительно, без смягчающей тени привычной иронии. Вспомнились слова Танюши: «Между ними стоял страх». Как же разбить это «кошачье» алиби?

– Как же ты проболтался Кристине?

– Нечаянно, не в себе был, крепко приняли. Она рассказала о разводе, муж – ходок, нет больше сил терпеть и т. д. Ну и я высказался – по аналогии, – как бы поступил с предателем. Без деталей, конечно, но весьма прозрачно… По моему глубокому убеждению, нет ничего страшнее в жизни предательства.

– А в смерти?

– Я законченный литератор и играл в воображении. Первым моим порывом, когда она донесла о тебе с Викой (что вы вместе из клуба уехали), было припугнуть, встревожить…

– Самолюбиво продемонстрировать свою осведомленность, – подсказал я.

– Может быть… та роковая фраза о могиле – ее фраза перед зеркалом!.. кстати, еще одно доказательство моей невиновности: стал бы будущий убийца так себя раскрывать!

– Состояние аффекта, сам говорил. А потом опомнился.

– Не сразу. Сначала рванул к тебе. Уверен был, что она у тебя, ведь на Плющихе Ваня.

– Задушить нас обоих?

– Не держи меня за сумасшедшего. Избавиться от унижения. Я догадывался, много лет между нами стоял ты… но не о Ванюше, нет. Эта последняя рухнувшая иллюзия меня и погубила.

– То есть?

– Ну… придавила. По дороге опомнился – действительно, что мне с вами, драться? – и черт меня понес в Молчановку… Некуда мне было деться, хотелось в нору заползти…

– И новый план составить?

– Николай, – произнес он сдержанно, – как бы тебе самому не пришлось мучиться над алиби.

– У меня его нет.

– Вот именно. Ты последний видел ее в живых.

– Нет, Самсон, не последний. Рассказывай.

– Уже в поселке, за два квартала от дачи, забарахлил мотор, постоянно с этой рухлядью… Пришлось переть за чемоданчиком с инструментом. Окна темные, тишина, гараж не заперт.

– Перед поездкой в Москву ты его запирал?

– После расчета с рабочими замок повесил.

– У кого еще был ключи?

– У Вики и у Вани по ключу. Вдруг – нет замка.

– Мягко выражаясь, это обстоятельство должно было тебя насторожить.

– Еще бы. Кто в такую рань… Тут я и посмотрел на часы – светящийся циферблат – запомни этот момент!

– Ну?

– 4.07. Время, время… вот что сводит меня с ума, вот что я не понимаю…

– И я не понимаю. По порядку!

– В гараже я увидел Викторию. Кажется, мертвую.

Последнее слово и меня заставило затрепетать, какое-то время мы молчали, вдруг я поразился:

– Что значит «кажется»?

– Не могу вспомнить, страшно, голова раскалывается, никогда в жизни ничего подобного не испытывал…

Я прервал бормотнье:

– Придется вспомнить. Она лежала на полу?

– На полу. Глаза выпучены, кончик языка торчит.

– Признаки удушения. На шее следы?

– Не рассмотрел, спичка погасла.

Еще один поразительный момент!

– Ты что, свет не включал?

– Нет.

– Но почему? Выключатель, помню, у входа.

– У входа я и наткнулся на что-то, нагнулся, запах мускуса – ее духи. Чиркнул спичкой, увидел и ушел.

– Испугался убийцы?

Он подтвердил деревянно:

– Испугался убийцы.

– Да ведь ты утверждаешь, что не был уверен, убита ли она!

– Не знаю.

Я пошел к машине.

Что-то тут не так! Темные провалы в показаниях, я чуял ложь – ладно, потом! – несла вперед стремительность схватки, словесного поединка.

– Ты захватил инструменты?

Сценарист нервно рассмеялся и слегка оттаял.

– Николай, ты в своем уме? До чемоданчика ли тут! Машина вдруг сама завелась.

– И куда ты двинулся?

– На дачу.

– Откуда только что сбежал, испугавшись убийцы?

– Сумел взять себя в руки, решил убедиться в ее смерти и сообщить в органы.

– И ничего этого не исполнил!

– Не гони лошадей, сыщик. Я поставил машину на место за гараж, но на дверях уже висел замок и трупа нигде не было.

– Кончай сочинять, сценарист.

– Клянусь!

– Время!

– Вот и я говорю: время. Сразу засек: 4.16.

– С твоего появления прошло девять минут. Кладем четыре на первый эпизод…

– Не больше! Три-четыре минуты.

– Остается пять – в общем, достаточно, чтоб вынести трупы.

– Но по моему плану… – Самсон осекся.

Неужели он не выдумывает? Да разве такое выдумаешь? Острый страх его передался мне, словно перенес в тот ночной гараж, словно я чиркнул спичкой и увидел…

– Значит, там был убийца?

– Где?

– В гараже, когда ты увидел мертвую Вику. Ну, вспомни! Ты уловил что-нибудь… движение, шорох, чужой ужас…

– Нет!

– Однако сбежал.

Самсон промолчал, опустив голову.

– Ну а потом? Все осмотрел?

– И дом, и участок, с фонариком. Кусок проводки лежал там же, на полке.

– А еще? Следы борьбы…

– Нигде никаких. Дом будто вымер, все на своих местах. – Он потер рукой лоб, лысину. – Все время болит голова, тогда еще началось… головокружение от запаха краски.

– Да, помню в воскресенье. – Наши взгляды встретились. – Это имеет значение?

– Немецкая эмаль, из-за нее и случилась задержка с расчетом. – Самсон глядел в какой-то странной нерешительности.

– Ну, договаривай.

– Двери и притолоки покрасили обычными белилами, а в среду, еще до скандала, Вика приказала переделать: аляповато, банально… В Москве в хозтоварах она видела эту эмаль, бледно-сиреневую, с муаровым отливом. Ваня за ней в четверг и ездил. Перекрасили в субботу.

– Это была последняя работа в доме?

– В доме – да. Один целый день красил, другой кончал цементировать яму в гараже. Эмаль к ночи не успела высохнуть, понимаешь?

– Понимаю. Чего тянешь?

– На дверном косяке в кабинете остались следы руки, кто-то ухватился… отпечатки пальцев.

Я изумленно воззрился на безумца.

– Чьи – твои?

– Нет.

– Так какого ж ты молчал? Возможно, именно это тебя реабилитирует!

– Меня уже ничто не реабилитирует, – констатировал Самсон сухо. – Войди в мое положение, раз уж взялся расследовать и судить. Во-первых, Кристина. Ведь про меня она тебе донесла? Ты меня и поймал. Женщина сочувствующая, но на костер ради меня не пойдет. Заметь, я пальцем ее не тронул, такого свидетеля не убрал… О чем я? Костер… – Самсон усмехнулся. – «Мой костер в тумане светит… ночью нас никто не встретит…» Бродяги бражничали у костра возле недостроенного дома напротив. Наверняка засекли, как я туда-сюда мотался.

– С трупами?

Он смотрел затравленно и молчал.

– Когда ты увидел бродяг?

– Уже когда обратно к машине пошел, до этого их не было. До утра горланили. Николай, моя песенка спета.

– Не ной. Во-первых, ты ж не возле дома застрял; за пять-шесть минут твоего отсутствия мертвых вынесли.

– Зачем? (Сакраментальный вопрос, который и меня мучил.) Кто? Вика сама себя вынесла? Ваня убил мать?

– Говори да не заговаривайся!

– Нет, про Ваню-то я думал: он в Москве. А про нее…

– Что?

– Не надо… вспомнить без содрогания не могу.

– Однако дивлюсь на твое хладнокровие в воскресенье, даже стол изысканный приготовил. Для кого?

Он сказал таинственно:

– Для них. Я их ждал. Явился ты. Странно.

– Ты же видел мертвую!

– А вдруг не добили, жива, ушла, сбежала… спичка вспыхнула на секунду… Другая идея: а вдруг розыгрыш, я вас по телефону, а вы меня…

– Не сходи с ума!

– А куда она делась? Куда они делись? – Он охватил руками голову, раскачиваясь в кресле… Кое-как справился, заговорил связно: – Если кто-то, ознакомившись с планом, и пошел мне, так сказать, навстречу – он же его не выполнил!

– Ты заметил, что компьютер некорректно выключен?

– Я к этому механизму с той ночи даже подойти боюсь, в Молчановку приехать боюсь – виртуальная реальность материализовалась в настоящую. Но в воскресенье я сумел настроить себя, надеялся и ждал.

– Помню, как ты убеждал, что исчезновение случилось на Плющихе.

– Инстинкт самосохранения, – пробормотал Самсон. – Записка меня потрясла, но особенно – ковер. Кто украл…

– Ты, чтоб сымитировать…

– Зачем, Господи Боже мой! Ведь говорю: по плану…

– План неизвестен, ты его стер.

– Но в 23.40 компьютер выключить не мог!

– Вот если б не эта железка, твоя песенка окончательно была бы спета.

После пауза он спросил непонятно:

– А во-вторых?

– Ты про что?

– Про действия убийцы. Ты сказал, что, во-первых, я не возле дома застрял, то есть не мог видеть, как он трупы тащит куда-то…

– Во-вторых, отпечатки пальцев на эмали.

– Боюсь, всего лишь Ванины. Он вполне мог хватануть, когда поиграть явился.

– Ваня недосягаем, но органы сличат отпечатки у подозреваемых…

– Николай, подожди! Сами разберемся.

– Ты в своем уме? Такая улика!

– Посадят меня.

– Не исключено, перестрадаешь, заслужил, сценарист, спец по планам! Зато если найдут те самые «пальчики»…

– Да не будут они ничего искать!

– Будут. Тогда кое-кому придется объяснить, что он делал той ночью на даче. Когда эмаль высохла?

– В воскресенье к утру, я проверил.

– Поехали? Только ты за руль сядешь.

– Хоть убей не могу, не вожу, дикие головокружения, аж тошнит.

– На сотрясение мозга похоже.

– Да ну, от шока. Я переживаю шок.

Третий час… Представилась ночная дорога… Нет, не выдюжу, безумный денек кружился в голове бесчисленными вспышками мгновенных кадров.

23

Сна не запомнил, очнулся как от обморока – от посмертного зова: «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти». Господи, только седьмой час! И уже не заснуть, они меня зовут, дай же силы найти могилу, иначе, вдруг выговорилось, быть беде, она уже случилась; однако ощущение опасности неведомой пронзило, не отпускало. Откуда оно… Из прошедшего дня. Я замер, пытаясь припомнить, вырвать из многоликого хоровода маску потаенную, высечь из искры подсознания пламя…

Из незашторенных окон уже сияло, сверкало, подступала ранняя жара. Леденящий душ и жгучий кофе подстегнули физически, но искра не высекалась. Какое слово, чей взгляд, нечаянный жест, подспудный испуг пробудили опасность?.. (Между тем я правильно рулил через распаляющуюся столицу к месту преступления.) Опасность какого рода? Как будто наугад задел кончик паутины, прилипчивая сеть задрожала, и в глубине, в черной щели, дернулся в ответ паучок и подползает по-тихому, а я не вижу прозрачных паутинок-следов. Четкий рисунок насекомого в записке… изображение округлое, продолговатое. Или это скорпион? В отличие от паука ядовит. Зодиакальное созвездие с красной звездой Антаресом… издательство русских символистов начала века; кажется, супруги Мережковские – оба скорпиончики, умерли своей смертью. Позволь, да ведь Любавские родились тоже в ноябре, тоже скорпионы… Ну и что? Может, Вика занялась гороскопами. «Приди ко мне тот, кто под землей». Не похоже на гороскоп; я, конечно, ничего не смыслю в черной магии (да и в астрологии), но даже на взгляд профана – это классический зов к преисподнему духу. К скорпиону? Тьфу, черт! Я сплюнул, но некую «потустороннюю» струнку даже в трезвомыслящем задевает сбывшееся заклинание, наверное, последняя ее запись, потом пришла смерть.

Давай все-таки исходить из реалий. Записка, сложенная вчетверо, валялась в вычищенной, выметенной прихожей за тумбочкой. Согласен с Танюшей – бумажку обронили. Вероятно, сама Виктория, торопилась в клуб, наводя красоту перед зеркалом (мгновенный промельк – по ассоциации – отражение обнаженной в зеркальном гардеробе, разноцветный укус, зверское лицо мужа). Записка выпала из сумочки. Зачем она носила ее с собой… Зачем написала – вот вопрос! Или обронил тот, кто украл ковер… тоже вопросик! Переключить внимание следователя с Молчановки на Плющиху – чересчур замысловатый ход, неоправданный риск (соседи, та же старушка с молоком, например). Или он залез в чужую квартиру за обличающей его уликой (стереть отпечатки пальцев, забрать записку…) и по ходу дела прихватил ковер… это более логично. Но на чей след может навести ритуальный текст, написанный рукой Виктории? Обронил, выронил, выпал… Преступник стремительно пересекает прихожую, вчетверо сложенная бумажка выпадает… из ковра? Да ну. Из книги, например, своеобразная закладка. Пусть-ка Самсон проверит свою библиотеку, не пропало ли… нет, не то! За душой два трупа, а убийце чужие книги приспичило воровать. Если за своей приходил? Досужие домыслы, нет данных, «путь реалий» пока ничего не дает. Скорпион. Паук. Замкнутый круг.

Отпечатка роковой руки на дверной притолоке в кабинете не было. Уже не было: кто-то успел соскоблить, грубо расцарапав серебристо-сиреневую «муаровую» поверхность. Меня аж затрясло, я набросился на Танюшу, которая наконец медленно «подползла».

– Где вы сегодня ночевали?

– На кухне.

– А старик?

– Тут на диване.

– Ничего подозрительного не слышали?

Глупый вопрос: стали б при свидетеле поднимать возню! Следы уничтожены, конечно, раньше, убийца вспомнил и сообразил, какой опасности подвергается, улучил момент… Я вкратце ввел Танюшу в суть дел.

– Савельич в кабинете каждую ночь спит?

– Да, за меня боится.

– Стало быть, тот проник сюда днем, пока вы на лужайке прохлаждались. Не говоря уже о Савельиче, Борис тут каждый день болтается. Банкир рядом… и Василевич имел возможность. Проклятье! Кабы этот гаденыш не трясся так за свою шкуру, отпечатки в воскресенье могли быть зафиксированы.

– Самсон?

Я кивнул, усадил ее на диван, сам сел рядом и, уже спокойнее и подробнее, пересказал ночной диалог. Под конец я заявил, что у меня вызывает сомнение эпизод в гараже.

– Спички? – тотчас уловила она смысл.

– Это первое. Представьте, вы входите, уже насторожены, обеспокоены – гараж почему-то не заперт! – спотыкаетесь обо что-то… Самый необходимый автоматический жест: протянуть руку к выключателю, тут же у входа. Нет, он шарит по карманам в поисках спичек и при столь скудном свете даже не убеждается толком, мертвая перед ним или живая.

– И убегает!

– Это второе: куда? Естественно, звать на помощь, ведь убийца, возможно, еще в доме. Напротив пируют бродяги, поблизости ночует семейство банкира… Он же прется к машине, которая вдруг заводится, и возвращается к дому один.

– А как Самсон объясняет?

– Действовал в растерянности, в страхе, себя не помнил… вообще у него что-то с головой. Шок, говорит.

Глаза Танюши, как вчера, наполнились слезами, которые она не замечала.

– Мы праздновали Троицу в саду, когда сестра была уже мертва. И он знал.

– Психологический кунштюк… или психический: Самсону якобы удалось убедить себя, что Вика ночью ожила и убежала.

– Господи! – прошептала убогая (сегодня она в своей ало-зеленой юродивой униформе, не женщина как бы, а некое бестелесное существо). – Версия такая нескладная и неправдоподобная, что невольно начинаешь ему верить.

– Вы верите, что ваша сестра жива?

– Их надо похоронить, – отвечала она лихорадочно, на свои какие-то мысли. – Заказать Сорокауст, уже пятый день, я одна не справлюсь.

– Вы не одна.

– Никита Савельевич тоже молится, но мы так ничтожны, так слабы. – Она глядела на меня, явно меня не видя.

– Ну, тут я вам не помощник.

– Вы не верите в посмертные муки? – спросила отстраненно, словно из вежливости поддерживая разговор.

– Верю! – гаркнул я, чтоб привести ее в чувство – сюда привести, ко мне, и она несколько ожила. – Кое-что нас там, наверное, поджидает, иначе человек так не боялся бы смерти. Но это такая тайна, такой запредельный ужас, что вообразить, будто я, московский кинооператор, смогу молитвой как-то смягчить эти самые мытарства…

Танюша перебила:

– Откуда вы знаете, что можете, а что нет? Просто верьте, как дети верят.

– Как вы?

– Мне до этого еще далеко.

– А мне еще дальше.

– Но идти-то надо, умирать придется.

– Рано вам еще об этом думать.

– Думается.

– Идите-ка лучше в паломничество. Вон и целитель ваш готов присоединиться… Кстати, – я вспомнил, – Савельич вас ревнует, что ли?

– О чем вы?

– Вчера Вольнов пронаблюдал, как водочный промышленник наш с вами разговор подслушивает.

– Возможно. – Она кивнула. – В том смысле, что Никита Савельевич безумно боится остаться один, без поддержки. С бизнесом он почти покончил, закругляется, к компьютеру возвращаться не хочет…

Мы одновременно уставились на умную «железку» с экраном – «свидетель обвинения», так сказать. А что, благодаря этому мудреному механизму начала раскручиваться ой какая тайна… но до конца далеко.

Танюша спросила отрывисто:

– Самсон точно не видел Ваню?

– Уверяет, что нет, думал, мальчик в Москве.

– Как же сюда попала Вика?

– Вариантов несколько. Приехала сама, забеспокоившись, что сына нет на Плющихе (но это вряд ли, дождалась бы утра). Привез муж. Позвал по телефону банкир (или сам за ней съездил, больно уж жена его напугана). Наконец – киношная публика: Василевич, Вольнов, Гофман. Правда, у актеров и у мужа алиби на 23.40.

– Остаются сценарист и банкир, – подытожила Танюша. – Вы проводили ее до подъезда?

– Расстались во дворе.

Темное каменное ущелье с зеленым огоньком – фонарем в листве, частый стук каблучков, она не обернулась на мой последний взгляд, но, взойдя на три ступеньки подъезда, медленным жестом (каким-то томно-восточным) подняла обнаженные руки над головой, скрестила кисти, скрючила пальцы наподобие листков лотоса (или паучьих лапок – это уже позднейшая поправка памяти). Своеобразный прощальный знак, который ярко запомнился – одновременно возгорелась неисправная лампочка в сетке под козырьком. На мгновенье, потом – мрак, и я побрел к машине. И вот подумалось: а мне ли предназначался тот изнеженный жест, изысканный знак?

– Вы не ощутили что-то необычное… чье-то присутствие?

Я в который раз подивился на интуитивную проницательность убогой… Зачем я называю ее убогой? Она живее меня!

– Я, видите ли, полночи работал, переутомлен был и перевозбужден.

– Встречей с сестрой?

– Может быть. Помню ее силуэт на ступеньках подъезда. Двор был, кажется, пуст. В переулке припарковано с десяток автомобилей, в том числе и мой.

– Кусты сирени, – обронила она.

– Он мог прятаться там или ждать ее в подъезде. Или, наконец, позвонить на Плющиху: случилось несчастье, срочно выезжайте в Молчановку. То есть, по плану, трупы в загородном доме спишутся на банду.

– Но кто бы в порыве бешенства ни расправился с Ваней…

Я перебил:

– Это хладнокровно рассчитанное убийство, не забудьте.

– Рассчитал Самсон, а исполнил другой и по-другому, так получается?

– Если у Самсона стопроцентное алиби… – Я призвал на помощь ангела логики. – Когда я поймал его в ловушку, соврав, что знаю про план от Виктории, он ужаснулся: «Значит, она владеет компьютером?» Вспомните события прошлой среды, скандал, чуть не стоивший ей жизни. Она видела лицо и взгляд мужа в зеркале. Самсон бросается к компьютеру, Вика, переодевшись в спальне, проходит мимо и – вдруг! – что-то на экране мельком задевает ее, какое-то слово, знак возбуждают тревогу. Он писал без имен, но она была уже настроена на экстремальную волну. После его бегства в Москву включает компьютер…

– Не забывайте про сына! – возразила Танюша. – В таком плане мать участвовать не могла.

– Однако в гневе могла рассказать о нем своему другу. Например, банкиру. Тот расправляется с «порочным мальчишкой» и заманивает мать в Молчановку.

– Положим, он проверил: машины Самсона на месте за гаражом нет. Но убийце ведь неизвестно, где хозяин… который может появиться каждую минуту!

– Идет на риск… В крайнем случае, расправиться со всей семьей – еще правдоподобнее.

– Он не ищет правдоподобия, не подстраивается ни под какой план.

Я сразу сник, констатировав:

– Стало быть, эта версия неверна.

В упавшей паузе как будто прогрохотал дальний гром (уже с неделю гроза подступала к истомленной Москве, но никак не разражалась), может, гром, а может, автомобильный выхлоп… Я подошел к окну, где сквозь листву плиты дорожки в солнечных пятнах, ажурная ограда из кирпичей, асфальт, заброшенная стройка напротив… Нет, там не могут быть спрятаны мертвые, там пировали бродяги.

– Не понимаю! – С досады я стукнул кулаком по подоконнику. – Тащить куда-то трупы (сначала один, потом другой) в присутствии пирующих нищих… Что скажете? – Обернулся: взгляд невидящий, внутренний, так сказать; сейчас пойдет «прозорливое» бормотанье:

– Это главная загадка, иррациональная. (Так и есть!) Мимо невменяемых поющих можно хоть рояль пронести, не поймут, не запомнят…

– Слышу разумную речь.

– Опасность в другом.

– В чем?

– В самих мертвых. Их надо спрятать, чтоб никто никогда не нашел.

– Ага, средневековая байка, – усмехнулся я, с усилием сбивая сюрреалистический настрой, – в зрачках жертвы отражается лик убийцы.

– Что-то в этом роде, но абсолютно реальное.

– Необычный способ убийства, следы на теле, – вспомнилось предположение Василевича. – И у всех подозреваемых есть машины.

Она с трудом, но самостоятельно подошла, облокотилась рядом на подоконник; изможденное лицо, почти красивое в «трансе».

– Где-то здесь, – забормотала, – здесь тяжело, не дается молитва…

Испугавшись за нее, я примитивно пошутил:

– Привидения являются?

– Он не дает молиться, забываю слова, скоро «Отче наш» забуду.

Меня пробрала дрожь.

– Кто – он?

– Он. Бес.

– Танюша! – Стало жаль больную, так мучительно жаль, что мука эта – на миг почудилось – перешла в любовь; я обнял ее за худые плечи, прижал к себе. – Переселяйся… хоть ко мне, а я его тут посторожу.

– Кого? – От моей ласки (я осторожно поглаживал шею, плечи) она опомнилась, отшатнулась.

– Ну, того, «кто из-под земли».

– Не смейся.

– Не до смеха, дорогая. Так поедем?