Текст книги "Век кино. Дом с дракончиком"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)

10

В особняке-двойнике обстановка, естественно, на должном новобанкирском уровне, и ворс ковров, как писали в романах про высший свет, заглушает шаги. Илья Григорьевич, здоровяк с выпяченными губами и глазами навыкате, вел беседу с солидной обстоятельностью, восседая в кожаном кресле рядом с сейфом. Я – через массивный письменный стол напротив – чувствовал себя мелким клерком перед боссом.

– Я человек занятой и принял вас только потому, что имею сочувствие.

– Спасибо.

– Но не мыслю, чем могу поспособствовать.

– Видите ли, необходимо восстановить подоплеку происшедшего во всех подробностях. Случается, и незначительная на первый взгляд деталь сможет озарить «момент истины», как выражаются разведчики.

– Понимаю. Я не контактировал ни с кем из Любавских в субботу и в воскресенье – до семи вечера, когда вы меня видели.

– А когда вы их видели в последний раз?

– В среду. Полагаю, вам известно про гнусную сцену в гараже.

– Кто достал марихуану, знаете?

– Ну не Леля же! Более кроткого и послушного ребенка я не знаю.

Он что, серьезно? Я уставился в невозмутимые рачьи глаза и осознал, с каким сильным противником имею дело. Именно «противником» – такое возникло ощущение. И по причудливой ассоциации поинтересовался:

– Илья Григорьевич, у вас есть оружие?

– Пистолет Макарова, зарегистрированный где надо. У меня вредная работа. Вы имеете право на иронию: отработался, мол… Хотите пари: я еще поднимусь!

– Я и так верю.

Банкир совсем не производил впечатления человека раздавленного, а предложение насчет пари выдало вдруг натуру азартную и страстную.

– Верю. Когда вы познакомились с Любавскими?

– В апреле. Поехал осмотреть дачу к сезону и на въезде в Молчановку помог женщине справиться с зажиганием. У них такая таратайка, что…

– Виктории? – перебил я.

– Именно. Знакомство продолжилось семьями. Ее искренне жаль.

– А Ваню?

– Он пытался изнасиловать мою дочь. Не подоспей я вовремя, случилось бы непоправимое.

– Это вам Леля сказала?

– Призналась. У нее был шок.

М-да, и разоблачать бойкую лгунью перед таким папашей с пистолетом рискованно.

Он продолжал:

– Викторию Павловну, несмотря ни на что, я ценил за силу и крепость характера. Она была мне ровней.

– Вы ею увлеклись?

– Не имею такой привычки – увлекаться чужими женами.

– Но вы согласились дать немалые деньги на «Египетские ночи».

– Этим она меня увлекла – не развратом, а творчеством. Тут большая разница, если вы понимаете. – Банкир взял со стола белоснежный носовой платок, вытер лоб и мясистый, очень красный рот. – Я Пушкина не читал.

– Серьезно?

– Ну, в школе что-то там… – Банкир подумал. – «Я вас люблю, хоть я бешусь»! Так?

– «Хоть это труд и стыд напрасный», – машинально подхватил я. – Это не из школьной программы.

– Не помню, но красиво. Про Клеопатру не читал. Виктория Павловна разъяснила и предложила сотрудничество.

– И вы, деловой человек, согласились на такую авантюру?

– Сначала навел справки: их фильмы, как правило, окупались.

– Но в нынешней ситуации…

– А двухсотлетний юбилей? А эффектный замысел? А слава? Заграница бы купила.

– Пожалуй. И после скандала в среду не передумали?

– Эмоции эмоциями, а дела делами.

«А тщеславие тщеславием», – продолжил я мысленно.

– Я слышал, вы были в бешенстве.

– Николай Васильевич, у вас есть дети?

– Кажется… точно не знаю, – ляпнул я, не подумав.

– Вот что терпеть не могу в этой вашей богеме – бесконечный, бестолковый крутеж! Как по обязанности! Вот что ведет к катастрофе. Я, например, про своих детей все знаю, так как у меня и есть одно законное дитя.

Мы свирепо смотрели друг на друга. Ну не объяснять же ему про Ваню! Время не пришло.

Насладившись меткой стрелой, банкир продолжал:

– Хотел, хотел я это дело похерить, но Виктория Павловна меня уговорила. Любавские дали слово проследить за сыночком.

– Так вы с ней после среды виделись?

– Общались по телефону, ну а потом мне было уже не до Клеопатры. Свое кино завертелось.

– Что вы делали в субботу?

– Работал в банке. Допоздна.

– Ночевали в Москве?

– Здесь. Нужно было кой-какие документы из личного сейфа забрать.

– Во сколько вы приехали в Молчановку?

– В районе двенадцать.

– До или после?

– После. Минуты не засекал.

– Мне известно, что в 23.40, – я сделал паузу, Илья Григорьевич схватился за платок, – кто-то побывал в кабинете Самсона.

– Кто?

– Там был Ваня.

– Ну и?..

– Его кто-то спугнул.

– В каком смысле спугнул?

Я молчал, мстя за «детей», чувствуя, как возрастает напряжение между нами. Илья Григорьевич не выдержал:

– «Спугнул» – в смысле задушил?

– Что-что?

– У нас тут промышляет банда.

– Они оставляют трупы.

Мы говорили почти разом, почти себя не контролируя.

– Вы знали, что Виктория собиралась в клуб «Артистико»?

– Я должен был пойти с нею, я – один из учредителей «Мефисто». – Банкир вытер губы, заговорил размеренно: – Но вам известны мои трагические обстоятельства. Угроза банкротства – это трагедия. С искусством покончено. И по телефону я известил Викторию Павловну, что не смогу сопровождать ее.

– Вы ей сообщили о банкротстве?

– Нет, еще лелеял иллюзии.

– Понятно. – Я вернулся к предыдущей, явно нервной теме: – Кто может подтвердить, во сколько вы приехали на дачу в ночь с субботы на воскресенье?

– Жена. Леля уже спала.

– Вы уверены?

– Абсолютно, потому что мы заглянули в ее комнату.

– Зачем?

– Попрощаться на ночь. Так принято, знаете, у любящих родителей.

– Да что говорите!.. – Я опять рассвирепел и нагло пошел напролом: – У детей в тот вечер было свидание. Потому Ваня и не уехал в Москву, как требовали Любавские.

– А где шлялся его отец?

– Какой отец?

– У него их несколько?

– Самсон отъезжал… по своим личным делам.

– Черт же меня дернул связаться с такими охальниками!.. Ириша! – рявкнул глава семейства в открытое окно. – Пошли ко мне Лелю!

Нимфочка явилась тотчас с банным полотенцем в руках, мокрая, в том же условном купальничке, точно вода и впрямь была ее природной стихией.

– Прикройся! – рявкнул законный отец на той же ноте; она завернулась в полотенце. – Вот человек утверждает, будто у тебя было свидание с тем порочным мальчишкой в субботу.

Девочка выдала с прелестным простодушием:

– Папа, я же дала тебе слово!

– Что скажете? – Тяжелый отцовский взгляд нацелился мне в лицо.

«Не уступай! – приказал я сам себе. – Ваня только из-за нее бы остался!» – и произнес небрежно:

– Их видели вдвоем.

– Противный карлик! – выпалила девчонка; слишком молода она была для столь изощренных игр, я правильно рассчитал.

Отец сориентировался в момент:

– Николай Васильевич, милости просим к нам в другой день.

– Но я…

– Нет, сначала я сам разберусь!

Эта перспектива напугала, должно быть, школьницу больше, чем допрос «сыщика» – она защебетала:

– Да папочка же! Я все объясню. Не было никакого свидания, что ты! Просто я вывела на прогулку Сатрапа и случайно встретила Ваньку, он перся на станцию. Да, он меня начал уговаривать, но я домой ушла. Мама подтвердит.

– Твоя мама? Не сомневаюсь, – процедил банкир, он словно закоченел. – Кто такой карлик?

– Самсон. Мимо на машине промчался. Ведь он вам донес? – Девчонка с беспокойством взглянула на меня.

– Нет, Леля. Он и не подозревал, что Ваня вернулся поиграть на компьютере в ожидании тебя. Ты явилась в двадцать три сорок?

Банкир не сводил с дочери налитых кровью глаз. Вдруг очнулся.

– Кто ваш свидетель?

Я повторил криминальный штамп:

– Пока не могу раскрывать своих информаторов.

– Надеюсь, вы не думаете, что моя дочь убила этого… – Илья Григорьевич сделал над собой усилие, – этого юношу?

– Он после уехал в Москву.

– Кто?

– Ваня.

Хозяин истерически хохотнул.

– На сегодня достаточно… этих уловок, подвохов и лжи! – и величественно поднялся; белый лоскут в его руках не выглядел знаком капитуляции.

Пришлось откланяться, я ничего не понимал, но чувствовал… то же самое – уловки, подвохи и ложь. В этом респектабельном доме бродил страх, возможно, обусловленный позором банкротства.

За дверью задержался. Голоса: «Я лишаю тебя своего доверия навсегда!» – «Папочка!» – «Вон, потаскушка!» – «Смотри, пожалеешь!» Коричневый зверек пронесся мимо меня вниз по лестнице; в саду стояла мать, ломая в волнении пальцы; увидев меня, бросилась в дом; ротвейлер зарычал; меня, в свою очередь, ветром сдуло за калитку. А когда я уже проходил по улице, то услышал тихий зов из-за ограды: «Эй, сыщик!» – Леля притаилась в подстриженных кустах, я приник к железным прутьям.

– Все так и было, – зашептала жарко. – Ваня сидел перед компьютером. Было ужасно страшно.

– Почему?

– Он сидел неподвижно. Вдруг стало темно.

11

«Он сидел неподвижно»! Эта фраза заледенила меня. Слегка светлеющее окно в ночи… Я мысленно представил кабинет – кресло, шкаф, письменный стол… Ваня сидел спиной к двери и из сада был виден в профиль. Внезапно гаснет экран, однако не он выключил компьютер, «он сидел неподвижно». Но кто? Кто грубо, в спешке выдернул вилку из розетки? Зачем?.. Девчонка выдумывает или ошибается! А если нет? 23.40. Самсон уже у Каминской (в одиннадцать его якобы видела хозяйка котика). Мы с Вольновым и Василевичем в клубе… А ведь сценарист ушел после первой пляски чертей, то есть в одиннадцатом. Уверен, у него есть машина (и алиби есть – если виновен!). Раз. Два – Илья Григорьевич. Ну, стала бы дочь клепать на отца… Да может, она и вправду толком не рассмотрела… только момент – просверк света и тьмы. Значит, банкир и Василевич. И Савельич (у меня вырвался нервный смешок) – он будто бы ждал делового звонка у себя дома.

Успокойся. С компьютером ложная тревога. Виктория, живая и пленительная, сидела в это время рядом со мной за столиком в клубе, а Ванечка позвонил мне в 3.15. Все так. Но это вдруг погасшее окно… он сидел неподвижно. Жутью несет.

Прояснив эпизод с компьютером, я разгадаю и другие загадки. Их слишком много, подумалось в припадке уныния; спрессованные в ночи, они окружают плотной черной стеной… Э нет, в ней должны быть дыры! И из всей круговерти нынешнего дня всплыло претенциозное высказывание вездесущей журналистки: функционируют «творцы», преступление на «почве искусства». «Египетские ночи», тайна пленительной Клеопатры… – Кого я только что назвал про себя – нечаянно вырвалось! – «пленительной»? Не Риту – прообраз знойного обольщения. Не нимфочку (невправе повторить Набокова: «нимфетка» выросла, можно сказать, постарела в свои шестнадцать). Не изящную, женственно испуганную (то есть с собственной загадкой) жену банкира. Не Кристину (и имечко претенциозное) с ее ненасытной установкой на сенсацию. (Однако как много тут замешано женщин… вон еще убогая Татьяна.) На роль «Клеопатры» психологически могла претендовать только Виктория, по которой сходил я с ума лет эдак семнадцать назад. Цифра точная – 17, подтверждение ее точности – Ванечка, мой сын.

И самое таинственное (с мистическим оттенком) – его зов ко мне: «Не ищите мою могилу…» Тут я опомнился, осознав себя в реальности обезображенного домами-мухоморами леса, оглянулся – некто, просверкнув в вечереющем воздухе, свернул за угол предыдущего «проспекта». Проделки «подсознания» не вычислишь – я ринулся за ним, «аки лев». Тоже свернул, он оглянулся – давно чаямый Василевич, «упакованный» в серебристый спортивный костюм, нечто «авангардное», из космических триллеров, облик «пришельца» колоритно оттеняется рыжими волосами и усами. Он подошел, скупо улыбаясь.

– Вы как тут, Лев… – взглянул с вопросительной любезностью.

– Эдуардович. Но милее без отчества.

Х-м, милее. В подростковом американском стиле («отличные ребята – плохие парни»), все похотливо жаждут быть молодыми хоть в девяносто. Впрочем, Василевичу где-то за тридцать.

– Встретил в «Артистико» Борю Вольнова, он сообщил, что вы меня срочно разыскиваете.

– В Молчановке? – словно бы простодушно удивился я; быть мудрым, как змея, – отныне мой девиз.

– Он сказал, что вы к Любавским отбыли, но так бестолково объяснил дорогу, что вот хожу, ищу…

– Дорогу вы ему сами в воскресенье объяснили.

– Я только теоретически знал, от Виктории Павловны.

– А машину где оставили? Вы ведь на машине?

– Да вон она, я уж собирался восвояси.

– Рядом с моей, почти у их дома.

– Надо же, какое совпадение.

Сценарист поддерживал пустой диалог отстраненно, едва цедя слова (и впрямь гундося в нос), будто бы не пустился в незнакомую даль на мои поиски, не рыскал тут по сельской местности.

– Вы всегда так поспешно-учтиво откликаетесь на приглашения?

– Никогда. Но то, что Боб рассказал… невероятно!

Боб и Вася – охотники за женскими скальпами.

– И не говорите! – подхватил я словоохотливо. – Столько невероятного, что я теряюсь. Представьте, в воскресенье вечером с супругом Виктории обыскиваем их квартиру, и в самый кульминационный момент – телефонный звонок.

– И… что?

– А ничего. Некто швыряет трубку.

– Самсон Дмитриевич меня узнал?

– Разумеется. Перезвонил вам, проверил. У вас весьма своеобразный носовой выговор.

– А что за кульминационный момент?

– Обнаружили пропажу ковра.

– Ковра? Очень ценный?

– Дешевка. Но в него можно завернуть трупы.

Василевич быстро, исподлобья взглянул на меня, такой хищный интеллектуал, заматеревший уже в рыночной толкучке.

– Они действительно убиты?

– Мертвые пока не найдены.

– Изощренное преступление.

По приглашению сценариста мы уединились в его «шестерке» – поприличнее, чем у нас с Самсоном, поновее.

– Какой на вас костюмчик своеобразный.

– Что?.. А! Клубный, мы с Бобом занимаемся восточной борьбой.

– Теперь моя очередь задавать вопросы. Согласны?

– Я готов.

– Прекрасно. Какие отношения связывали вас с Любавской?

– Ничего меня не связывало. Я любил ее фильмы – не гениальные, но эффектные, нервные. В том смысле, что некий нерв нашего безумного времени она умела затронуть. Ненавязчиво, без «чернухи». Лет пять назад мельком познакомились в Доме кино, с тех пор я с ней здороваюсь.

– А она?

– Кивала в ответ. Ну, известная иерархия: знаменитый режиссер – пробивающийся сценарист. В прошлую субботу (я получил приглашение на вручение «Мефисто») заехал на минуту в клуб «Артистико». Выхожу из машины – Любавская, в смелом вечернем туалете, направляется туда же. И в ответ на мое почтительное приветствие вдруг говорит: «Приглашена на прием, а мой спутник отказался сопровождать меня». Натурально, я выразил готовность.

– Вы же заехали на минуту.

– Ну и что? Элементарная любезность требовала предложить даме услугу. Вскоре и уехал, если вы помните.

– Куда?

– В «Художественный», на премьеру фильма «Страсти по доллару», режиссера вы, конечно, знаете. – Василевич назвал известнейшее в киномире имя, да и про ленту я слыхал. – Вас, должно быть, заботит мое алиби: там меня видели и смогут мое присутствие удостоверить.

– Сколько шел фильм?

– С одиннадцати до двух. Две серии.

– Ночная премьера?

– Для рекламы. Для столичного бомонда в пользу бедных. Режиссер занимается благотворительностью.

«За три часа, – размышлял я, – можно смотаться в Молчановку и обратно и еще время останется. Только зачем? Чтобы компьютер выключить?..»

– Вы позвонили Любавским в воскресенье вечером.

– В клубе Виктория Павловна дала мне домашний телефон и попросила позвонить: у нее ко мне есть дело.

– Именно седьмого позвонить?

– Да нет, вообще… Глупо получилось: я услышал мужской голос… какой-то истеричный, и положил трубку.

– Почему?

– Как-то импульсивно.

– Решили, что не туда попали?

– Наверное… Неудобно признаваться, но я ощутил страх, точнее, мне передался чужой ужас и трансформировался в неопределенное, но сильное чувство тревоги. Следом раздался звонок, я схватил трубку – молчание в ответ.

– Вы догадались, что это Любавский?

– Я не узнал его голос, хотя мы слегка знакомы по Союзу кинематографистов, но он кричал так истошно, странно.

– Больше вы Любавским не звонили?

– Нет.

– Лев Эдуардович… то бишь, Лев. По вашим словам, вы не имели никаких особых отношений ни с Викой, ни с Самсоном, по сути, вообще никаких.

– Верно.

– Однако впечатление складывается иное. Откуда столько эмоций? Страх, тревога, любопытство… меня вы у черта на куличках разыскали.

– Рассказ Бориса… Он потрясен, как ребенок сказкой, но и меня пробрало.

С чего бы так? История, конечно, захватывающая, но для меня, для меня (словно некто встряхнул и откупорил склянку со старинным настоем «любовного напитка»), а для постороннего… Я искоса посмотрел на сценариста за рулем, то есть обеими руками держался он за руль, так что костяшки пальцев побелели; квадратный подбородок целеустремленно выдвинут вперед. Я пробормотал, проверяя его реакцию:

– Два сценариста и режиссер.

– Что? – Он шевельнулся, руки соскользнули с руля.

– Виктория ничего не делает просто так. Она увлекла вас в клуб, попросила позвонить… Вы ей понравились как мужчина.

– Нашелся получше, – он усмехнулся, – ведь почти сразу она переключилась на вас.

– Это да. А что, если вы понадобились ей в качестве профессионального литератора?

– При живом-то муже?

Он опять усмехнулся, но в зеркальце я поймал его глаза – холодный зоркий блеск, беспощадный… Внимание, крутой поворот!

– За воскресным ужином ваш друг проговорился: прошел слушок, идеи носятся в воздухе… Вы задумали экранизацию «Египетских ночей»?

– Толку-то! Кому из режиссеров ни предлагал – все отказались. Денег нет.

– Действие происходит в наши дни?

– Да, да, задумал! Именно в том аспекте, о котором рассказал мне сегодня Боб… Точнее, Рита, ей безумно понравилось.

– Плагиат?

– Исключено! О моих планах никто не знал.

– А Боря с Ритой?

– Никто!

– Вы удивились, когда в клубе Виктория заговорила с вами о пушкинской экранизации?

– Да нет, идеи действительно носятся в воздухе… Но вот их конкретизация: перенос основного действия, чередование «древних» сцен с современными, наконец – «душа поэта», осуществляющая связь времен… Уникальное совпадение.

– А что Любавская сказала вам в клубе?

– Я поинтересовался: над чем сейчас работаете? Она улыбнулась: «Под большим секретом: замахнулись на „Египетские ночи“». Я воспринял нормально: что ж, опередили. Даже, помните, познакомил ее с Вольновым, он бы справился.

– Помню.

– А когда пошел на выход, она тоже поднялась, говорит: «Пообщаться, что ли, с вашим Борисом…»

– Вы, однако, великодушны.

– В работе я жесток, как волк, но умею вовремя отступиться. Все было нормально, покуда я не узнал подробностей…

– Не совсем нормально, Лев. Вернувшись через минуту к столику, Вика сказала, что пригласила Вольнова на дачу. Но, по его словам, она не подходила к нему, они не виделись. Как вы думаете, кто соврал?

– Борьке-то зачем? Наоборот, он в воскресенье попросту навязался… Впрочем, а ей зачем?

– Например, скрыть прощание с вами, какой-то общий ваш секрет.

– Никаких секретов! Когда мы проходили между столиками, я, в продолжении разговора о Вольнове, назвал его «гением перевоплощений». Она говорит: «У меня уже есть кое-кто на примете, надо сравнить, подумать, позвоните мне на днях».

– Она назвала другую кандидатуру?

– Нет.

– У вас уже готовый сценарий?

– Готовый! – проговорил он с едва сдерживаемой яростью, глубоко задето, видать, болезненное самолюбие. – Держа в уме грядущее двухсотлетие, я почитывал Пушкина. В марте вдруг пришла идея, заложил ее в компьютер. Ну, стал работать и искать режиссера.

– Но если вы искали, то раскрывали замысел.

– Э нет, шалишь! В нашем обезьяннике только так: самое время экранизировать «Египетские ночи», никаких подробностей. Об этом и Боб слышал: «прошел слушок».

– Кто-нибудь имел доступ к вашему компьютеру?

– Боже упаси, нет! Я живу один.

– В состоянии развода?

Василевич рассмеялся, почти беззвучно – гримаса смеха.

– Семейная жизнь мне противопоказана.

– Извините за нескромность – почему?

– А вы женаты?

– Разведен. Давно.

– Так чего спрашиваете? Знамо дело, надоело.

– Ладно. Вы будете выдвигать против Любавского обвинение в плагиате?

– Что теперь докажешь? Вам же сказано было: идеи носятся в воздухе.

12

На лужайке ее не оказалось, я подошел к дому. Едва слышное монотонное бормотанье откуда-то изнутри, из открытого окна, наверное… Я постоял в нерешительности, зачем-то отворил незапертые железные дверцы гаража. Никого в полумраке, бормотанье усилилось… Ага, из кухни, дверь чуть приоткрыта, падает узкий луч света и доносится негромкий голос: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных…» Она все повторяла одну и ту же молитву, а я все стоял, словно застигнутый врасплох, словно боясь себя выдать.

Наконец – почудилось, через вечность – голос смолк, а впечатление осталось – узкого скудного света не от мира сего… Я осмотрелся рассеянно: обширное пространство с автомобильной ямой посередине, будто бы с отверстой могилой (ассоциация, явно навеянная скорбным «молитвенным» голосом), вниз ведут шесть ступенек, бетон (потрогал) застыл прочно. Я машинально спустился (яма неглубока, впрочем, Самсон, в отличие от меня, коротышка), озирая из «бездны» просторный закуток с полками по стенам, на которых инструменты; свежесколоченная лавка у входа, деревянные ящики, ведра, железную бадью, водопроводную раковину… Здесь курили ребята, с веранды раздался стук во входную дверь, Ваня бросился к одежде, задел ведро, с грохотом ударившее по железу… – возник благородный «законный» отец!

Раздался глухой вскрик, от неожиданности я взметнулся и вознесся. Скрюченная Танюша в светлеющем проеме кухонной двери, руки прижаты к горлу.

– Что вы делаете?

– Осматриваюсь. А вы?

– Я иногда тут… сижу. В прохладе. Вдруг вижу голову на полу в темноте, как будто отрубленную!

– В том-то и дело, – заговорил я ворчливо-назидательно, отгоняя, так сказать, «демонов» гаража, – что нигде нет следов насилия, борьбы, крови, наконец!.. Ни в квартире, ни на даче.

– Они мертвые, – завела свою упрямую песнь Танюша, которую я тут же и оборвал:

– Можно чаю? С утра ничего не ел, выполняя ваши инструкции.

– Есть чай и хлеб.

Мы прошли на кухню.

– Здесь вы и спите? – Я кивнул на распяленную раскладушку с «думочкой» и тонким одеялом. – А Савельич?

– В кабинете Самсона.

– Небось допоздна балуется с компьютером. Ложитесь, я сам заварю.

Она послушалась, свернулась в комок, морщась, видимо, от боли. Стало мне ее жалко. Узкое бледное лицо, недлинная косица, красно-зеленый наряд «из вторых рук» своей вызывающей яркостью наводит на сравнение с ряженой на карнавале… нет, на простецких крестьянских святках. «Ряженая», потому что богатый друг у нее есть, могла бы и приодеться.

– Он несчастный, – заявила Танюша.

– Кто?

– Никита Савельевич. В прошлом году у него погибли жена и сын, а других близких нет.

– Убийство? – Устал я дико, а все-таки встрепенулся, как загнанный конь, услышавший зов заветной трубы… Ну, однако, вошел во вкус «криминала»!

– В катастрофе: автобус, на котором ехали они, разбился. А что Самсон? Так и скрывается в Москве?

– Да не скрывается, пьет на Плющихе. Значит, пока вырисовывается такая картина. – Я жадно хлебнул крепчайшего чая, приходя в себя. – События начали стремительно раскручиваться в среду, третьего июня. Утром сюда приехала Вика: был назначен расчет с рабочими, но они еще не покончили с гаражом (расчет отложился на субботу). Она решила побыть со своими и переодевалась в дачные тряпки в спальне, где ее застал Самсон.

– Как застал?

– Полуголую. И засек острым взглядом мужа разноцветный синяк – след от укуса – у нее под грудью, прямо где сердце.

Больная отчего-то испугалась, глядела на меня, затаив дыхание.

– Господи, да пошлейшее обстоятельство…

– Нет, Николай Васильевич, жутко.

Я тоже вдруг заволновался: эта убогая постоянно втягивала в некую «иную» сферу бытия, а я желал оставаться «на земле».

– Словом, он засек синяк, и начался, естественно, скандал.

– Да, Ванечка в четверг упомянул.

– Без подробностей?

– Просто упомянул: сумасшедший денек начался и кончился скандалами.

– Самсон не признался, но возникло подозрение – уж больно негативные эмоции я у него вызываю, – что она упомянула и про меня (в связи с Ваней). В общем, оскорбленный муж пригрозил разводом.

– Вика согласилась?

– По его словам – да.

– Как же вы его разговорили?

– Сумел спровоцировать на откровенность. Он решил, что Вика мне доверилась в клубе – вот еще один штришок: наверное, он знает о нашем с ней прошлом. Потом Вика спустилась вниз к рабочим, Самсон, чтобы успокоиться, сел за компьютер. Работа отвлекла, но не совсем, в общем, он помчался в Москву и в клубе «Артистико» встретил журналистку Кристину Каминскую, которая в тот ж день стала его любовницей. Две, понимаете ли, одиноких падших души… и т. д. Вечером Самсон нарывается здесь в гараже на еще одну сцену и обещает банкиру, что в субботу, с окончанием строительства, Ваня уедет от греха подальше.

– Он был нужен на стройке.

– Да. Самсон осуществлял стратегический надзор за рабочими, а Ваня был на подхвате, например, в четверг ездил в Москву за какой-то особой эмалью.

– И в последний раз побывал у нас в ночлежке.

Я внезапно взорвался:

– Черт! Кто мог убить его? – Татьяна перекрестилась, и я, под влиянием ее жеста, закончил: – Главное – за что, Господи?

После паузы она спросила:

– Самсон в ту субботнюю ночь ездил к журналистке?

– Ага, даже алиби подгадал: ее соседка видела его в одиннадцать. Выходит, не он некорректно выключил компьютер.

– Ваня?

– Нет. Мне удалось сегодня подловить его девчонку на вранье. И вот что она рассказала. Они будто бы случайно (или не случайно – не суть важно) встретились на улице около десяти, когда Ваня направлялся на станцию. И увидели промчавшегося на машине Самсона. Леля отправилась домой отвести собаку и улучить момент, когда можно будет улизнуть на свидание. Ваня – к себе – и в ожидании принялся играть в «преферанс».

– Как он мог быть уверен, что Самсон вскоре не вернется? Или, наоборот, не подъедет на московскую квартиру, где не застанет Ваню?

Переходы Танюши от «экстаза» к «трезвомыслию» не в первый раз удивляли меня.

– Самсон уже в пятницу мотался к «одинокой душе» (точнее, к телу), неуклюже соврав, будто всю ночь работал над сценарием. Ваня наверняка сделал соответствующие выводы, сам был одержим.

– Как можно их равнять в грехе?

– Я не равняю, но подоплека одна: Виктория превращала близких в рабов, всегда готовых уйти из-под власти. – Я усмехнулся. – Тяжелая тень «Клеопатры». Танечка, не возражайте, я сам едва спасся.

– Не возражаю, я тоже в конце концов сумела уйти.

– Так вот, без двадцати двенадцать девочка из сада увидела Ваню при свете экрана. Вдруг – кто-то выключил компьютер.

– Она не рассмотрела?

– Якобы нет. Просто экран погас, а розетка под столом, надо нагнуться. Однако Ваня сидел неподвижно.

– «Сидел неподвижно», – повторила она, откинулась плашмя на раскладушку, заметная дрожь – все сильнее – сотрясала тело. Припадок? Я, не зная, что делать, бросился на колени, схватился руками за шею ее и ноги, рванул; она замерла и ослабела, прошептав:

– Боль в позвоночнике прошла.

– Тебя же шикарный экстрасенс обслуживает.

– Не экстрасенс. Вдруг сейчас прошла.

Я благоразумно отдалился от больной на табуретку; такие, знаете, встряски в вялой нашей жизни влекут к обладанию. Закурил. Она выговорила:

– Он был мертв.

– Мертвые не звонят по телефону.

– А вы уверены, что то был реальный звонок, что…

– Я не страдаю мистической манией: была произнесена фраза из вашего, так сказать, «предания» о святом и императоре.

– Но Ваня мог рассказать кому угодно, вон с Никитой Савельевичем они горячо обсуждали…

– Стало быть, это Савельич меня попугал?

Она промолчала, задумавшись.

– Этот ночной звонок – такой несуразный, абсурдный.

– А вдруг Ваня подслушал сцену в среду и узнал, что я его отец?

– Возможно, но загадка остается. Если он хотел предупредить о грозящей ему смертельной опасности, то почему не сказал прямо?

– «Меня хочет убить неуловимый Джо», – вспомнил я вслух Лелину фразу.

– Ну да, назвать имя, а не кощунствовать, не ерничать в такое мгновенье! Юноша был потрясен моим рассказом, а тут… искусственность, игра.

– Да, но зачем убийце, например, драматизировать ситуацию, привлекать мое внимание к чему-то… сверхъестественному?

– Чтобы набросить покров на «естественное».

– Слишком изощренно.

– Это изощренное преступление… и впрямь «пляска чертей». «Приди ко мне тот, кто под землей».