Текст книги "Век кино. Дом с дракончиком"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Смерть на Рождество

Игра только-только разгоралась, но Валентин ушел рано, превозмогая зуд в крови – ущерб в душе. «Эк меня бес оседлал», – думал угрюмо, надевая с помощью швейцара кожанку. И даже не на Рождество торопился он – эти люди не стали еще близкими – из последних сил старался не поддаваться иссушающей страсти к игре, не догадываясь, что этот день – поворотный, другая страсть увлечет его к разгадке тайны мрачной, посмертной, чужой, которая вдруг станет его собственной.

Чтобы не опоздать, взял такси. В старинном дворике под желто-тусклым фонарем – редкие колкие снежинки начали падать из мутно-темного небесного пространства – взглянул на наручные часы. Без пяти семь. В точку!

Дверь на площадке, к его удивлению, была приоткрыта и чуть постанывала на петлях, подрагивала, вибрировала… точно вихрь пронесся, затихая внизу. Прямо из освещенной прихожей был виден накрытый нарядный стол, за ним блистала огоньками елка и как будто шевелилась, еле слышно позванивая бусами и игрушками, а дождь извивался серебряными струйками. Ну конечно, сквозняк, у Марины мания.

Тем не менее Валентин достал пистолет из кармана куртки (было не по себе, как во сне, в мире «ином», ирреальном) и вошел в гостиную; в разноцветном полумраке уловилось шевеление в углу. Он обернулся – Даша стоит в зеленом коротком платьице; лицо по контрасту с ярким лоском волос совсем белое, будто безумное. Он сунул пистолет в карман.

– Что тут происходит?

Губы ее беззвучно зашевелились, поднялась и упала дрожащая рука. Не донеслось ни слова.

– Во-первых, окно надо закрыть, – сказал Валентин наставительно, стремясь разрушить эту зачарованную холодом атмосферу, в которой мороз вдруг по коже продрал.

Обогнув елку, он подошел к открытому центральному окну эркера (какой-то хруст под ногами), взялся за створки… и словно сила извне властно потянула к зияющему провалу… перегнулся через карниз (бесснежный, кстати) и не поверил глазам своим! На снегу под фонарем лежала Марина в черных мехах, неестественно подогнув ноги.

Валентин бросился в прихожую, в подъезд… «скоро меня поминать будете…», «скоро меня поминать…», «скоро меня…», плюнув на лифт, промчался по лестницам во двор, на улицу, обогнул дом и очутился в переулке наедине с мертвой.

Нет, она еще была жива, когда он, встав на колени, склонился над ее лицом, синие глаза стекленели, из уголка рта вытекла струйка крови, вдруг хлынула потоком вместе со словами:

– …убил Алешу…

– Кто? Кто его убил?

В последней судороге прошелестела тайна… ни с чем не сообразная:

– Святой Грааль.

Бредит. Надвинулась тень. Валентин вздрогнул, поднял голову. Метра два ледяного пространства отделяли его от Сержа.

– Вы… как тут?

Он, не отвечая, глядел на мертвую, показалось, безучастно, как в беспамятстве.

– Скончалась, – сказал Валентин хрипло. – Надо звонить.

Серж с видимым усилием разжал губы:

– Боря.

– Что Боря?

– Пошел.

«И Боря тут? – подумалось в смятении. – Да мы же собрались праздновать Рождество!.. Что происходит? Господи?!»

– Где Даша?.. Да очнитесь же!

Однако коммерсант стоял столбняком, словно боясь шевельнуться, закричать, может быть, забиться… Валентин и сам чувствовал себя на пределе… а вот она, застывая на снегу, уже перешла предел и страх человеческий… да как же так, черт возьми! Вдруг он испугался, обернулся: из окна эркера кто-то смотрит… Даша.

Магическая чаша

Доктор «скорой помощи», приехавший одновременно с милицией, объяснил: сильнейший шок, она не может говорить и категорически запретил допрашивать. Следователь настаивал: в письменной форме, мол. Ни в письменной, ни в устной! Ее насильно свели вниз и увезли.

После привычной страшной своей работы отбыла следственная группа, забрав тело на вскрытие (сломаны шейные позвонки, позвоночник, вероятно, кровоизлияние в мозг). И они остались втроем за праздничным столом в гостиной.

Наступила святая ночь.

Торопливо приняли по полной рюмке (ни черта не действует!). Валентин закрыл наконец окно, пробормотав:

– На глазок отпечатки на рамах и подоконнике мои и Марины. В квартире плюс еще Дашины.

Он говорил в пустоту – «поклонники» пребывали в прострации (но не уходили почему-то); такое ощущение, словно все замурованы в своих пещерках-нишах – в стрессе, по-нынешнему. Однако Валентина уже начал разбирать азарт, и он продолжал упорно:

– «Посторонних» следов нигде не обнаружено, ваших – тоже… ну, хотя бы вчерашних. Значит, сестры прибирались к Рождеству.

– Вот так праздник! – Студент наконец подал голос и рассмеялся странно, неуместно. – Рождество! Есть в этом вызов сверхчеловеческий.

Бизнесмен отрубил, выйдя из оцепенения:

– В чем?

– Следователь склоняется к самоубийству.

– Пусть склоняется и убивается.

– Вы не верите?

– А ты?

– По ведь она вчера сказала: «Скоро меня поминать…»

– Историк! – перебил Серж, не слушая, и улыбнулся жутковато. – Признайтесь: кто вас сюда послал?

– Не иначе как черт! – Валентин вгляделся в черные тусклые глаза.

– У этого «черта» есть кличка?

На секунду Валентину почудилось, что он имеет дело с двумя сумасшедшими.

– Сергей Александрович, я пришел после Даши.

– Она умерла после знакомства с вами.

– Алеша умер в ноябре.

– Вы знали Куркова?

– Кого?

– Не знаете, у кого живете?

– Я никого из них раньше…

– Почему вы ушли из института?.. А впрочем, извините мое праздное любопытство.

– Серж, – заговорил Боря с сочувствием, – я понимаю, как вам сейчас…

– Этого никто никогда не поймет.

– Да поймите же! Внезапный психический сдвиг… из любви к мужу. Образно выражаясь, он ее позвал.

– Заткнись! Если они не желают заниматься «делом» Куркова – несомненным! – то здесь и подавно пальцем не шевельнут. А ты, как попка, повторяешь: самоубийство! А, да что я тут перед вами распинаюсь! – Серж небрежно отмахнулся, но остался сидеть как прикованный.

– После того, как она попала в больницу…

– Не в сумасшедший же дом! С сотрясением мозга.

– С таким сотрясением, что чуть не умерла! С тех пор в ней что-то сдвинулось.

– Как это случилось? – вмешался Валентин; Серж отвернулся, бессмысленно глядя на елку; Боря отвечал вполголоса:

– Поскользнулась на ступеньках у входа в подъезд, они обледенели.

– Когда?

– Двадцать восьмого ноября.

– В тот день, как муж погиб? Странное совпадение.

– В общем, к ночи она слегла, бредила, Даша вызвала «скорую».

– И до самых похорон в больнице пролежала?

– Да ну, больше месяца, на днях выписалась, На похороны просто отпустили. Так ведь, Серж?

Бизнесмен кивнул, и Валентин заметил, что он отнюдь не бессмысленно глядит на елку, а очень внимательно слушает. Вдруг поинтересовался почти любезно:

– Валентин Николаевич, вас ведь следователь допрашивал?

– Естественно.

– И остался удовлетворен?

– Я неудовлетворен.

– Да ну?

– Мне мало что известно, но… по-моему, в подъезде кто-то был сегодня. Я пришел без пяти семь, поднялся на лифте и услышал… то есть вообразилось мне: пронесся вихрь и затихает вдали… внизу.

Собеседники слушали зачарованно; Боря пробормотал:

– Шестиэтажный дом, мало ли кто прошел.

– Оставив дверь у сестер приоткрытой, а? Или они не имели привычки запираться?.. Впрочем, что гадать – Даша вот-вот сама расскажет.

– Будем надеяться, – обронил Серж холодно; он словно опять заледенел, а Валентин продолжал:

– У вас нет ощущения, что некто стремится уничтожить эту семью? (Собеседники промолчали.) Убийца Алеши на свободе.

Серж опрокинул в рот рюмку водки, остальные поддержали, причем Валентин отметил, как у студента дрожит рука, он произнес:

– Вы намекаете, что теперь очередь Даши?

– Если Марина тоже убита… не знаю. Если мотивы не лежат на поверхности, значит, они очень глубокие, необычные.

– Под какими вы подразумеваете обычные?

– Деньги подразумеваю, господа. Денежки.

– Деньги? – переспросил Серж презрительно. – Зачем она сдала комнату первому встречному?

– Вот именно – первому встречному, – согласился Валентин. – Мне кажется, ее кто-то преследовал. – Он вдруг почувствовал, почти физически, жадное движение к себе, к своим словам, с двух сторон. – Когда она заговорила со мной – кстати, первая, – я подумал… – Он усмехнулся. – Ну, могу я женщине просто понравиться? Дело житейское…

– Не считайте себя таким уж неотразимым. Совершенно не в ее стиле приставать к незнакомцу.

– Я понял, понял. В течение вечера. Марина чего-то жутко испугалась там, на бульваре. Я даже помню ее взгляд, как она озирается по сторонам… И вдруг предлагает проводить ее.

– Вы кого-нибудь видели? – быстро спросил Боря.

– Да нет… я на нее смотрел.

Вспомнилось, представилось: огонь заката, обугленные стволы, снежный покров – как аксессуары, тревожный фон для тонкого прелестного лица Манон Леско, рыжие кудри завиваются кольцами из-под черной шляпы… пунцовые губы, подбородок, все лицо, нетронутый снег заливается кровью…

– Я на нее смотрел, – повторил Валентин. – Вы не замечали, как тревожно на душе становится в сумерки?

Никто не ответил. Валентин чувствовал, что «поклонники» на пределе. Ну, Сергей Александрович – понятно… а вот чего боится студент? Безумно боится.

Валентин заговорил сдержанно, «по делу»:

– Полагаю, вы оба заинтересованы в раскрытии преступления… двух преступлений.

– Хотите выступить в роли сыщика? – пробормотал Серж с ироническим безучастием.

– Не претендую. Но разобраться тянет. Боря, в котором часу вы сегодня сюда явились?

– Ровно в семь. Меня уже допрашивали.

– Подтверждаю. – Бизнесмен кивнул; он как будто оживал. – Я завел во двор машину, вижу: Боря входит в подъезд.

– Во дворе, на улице кого-нибудь заметили?

– Нет… Да! По улице шел старик. Борь, ты видел?

– Не обратил внимания.

– Что за старик?

– Ну, брел понуро, согнувшись. Высокий, в долгополом пальто, без шапки, волосы седые, длинные.

– А лицо?

– Не рассмотрел… Да при чем тут старик! – сорвался Сергей Александрович и поспешно выпил водки.

– А кто? Кто при чем?

Но бизнесмен уже взял себя в руки, расслабился, глядя в потолок, процедил:

– Все безнадежно, безнадежно, безнадежно…

– И все же я попросил бы вас продолжить, если, конечно, вы в силах.

– Что, совсем меня уже списываете со счетов?.. Что ж, может, вы и правы. Дальше я плохо помню. – На красивом смуглом лице выразилось напряжение. – Поднялись на лифте с Борей, все настежь… даже Дашу не заметил: окно, провал в ночь, она на снегу, кто-то стоит на коленях над нею. Пусто в переулке, один фонарь. Я б вас, наверное, убил… а может, нет. Боря помешал.

– Вы вдвоем спустились в переулок?

– Вдвоем. Увидели ее, он крикнул что-то…

– Я крикнул: «Иду звонить!» Думал, еще не поздно, еще можно спасти. И побежал.

– А я никого, ничего не заметил, – признался Валентин. – Боря, Даша сказала что-нибудь?

– Она не может. Надеюсь, вы Дашу не подозреваете?

– Мне непонятна ее роль. Если произошло убийство, то как она не слышала?

– Может, и слышала, но у нее шок.

– Но ведь не вмешалась, иначе преступник убрал бы свидетельницу.

– Не вмешалась, – повторил Серж неожиданно и задумчиво. – Она не любила сестру.

– Я вам прощаю, потому что вы…

– Между ними стоял Алеша. Нет, пусть все ответят.

– Не впутывайте ее! Это самоубийство.

– Да, Борь, извини, чего-то я не то буровлю.

– Оставим пока эмоции, – предложил Валентин, весьма заинтригованный. – В сумке Марины обнаружено только что купленное, с этикеткой платье – голубое, не траур. Она собиралась праздновать Рождество.

– Интересно, Боря, – заговорил бизнесмен бесстрастно, – почему ты так прикипел к версии «самоубийство»?

– После смерти Алеши она находилась в состоянии неустойчивом, вы не будете отрицать?

Серж промолчал, небрежно отмахнувшись холеной рукой. Впрочем, жест этот выглядел, скорее, бессильным, жалким.

Валентин продолжал настойчиво:

– Но зачем она купила замок?

Подозреваемые собеседники вновь жадно прильнули к «сыщику» взглядами: черный и серый.

– В сумке, если помните, оказался новый дверной замок, хотя старый вроде прилично служит.

После паузы Боря пояснил как-то вяло:

– Наверное, купила для своей комнаты, ведь в доме появился посторонний мужчина. Вы долго собираетесь здесь оставаться?

– На месяц я имею законное право. Итак, два обстоятельства, противоречащих как будто версии «самоубийство»: платье, замок. И последнее – предсмертные слова Марины.

Словно метафизический сквознячок прокрался по комнате, приоткрывая оконце в ледяную вечность – три взгляда, три воли скрестились в уютном пространстве.

– Что такое? – пробормотал студент, а Серж закричал:

– Какого черта вы молчали?

– Приберег напоследок. Не волнуйтесь, она никого не выдала. То есть… вы давеча загадочно выразились, Сергей Александрович: «У этого „черта“ есть кличка?»

– О чем вы?

– Она сказала: «…убил Алешу»…

– Кто?

– Вот я и спросил: «Кто?» – «Святой Грааль», – был ответ.

– Что за бред? – вскрикнул Боря.

– Самый «потусторонний» бред имеет завязку в нашем мире. Что вы знаете об этом сюжете? Сергей Александрович!

– Словосочетание «святой Грааль» вроде слышал, но что оно значит – не представляю, – отвечал малообразованный бизнесмен, но и студент дал ответ маловразумительный:

– Какая-то западноевропейская легенда, какую-то чашу они должны добыть, но так и не сподобились.

– Даю справку. Евангельский Иосиф Аримафейский, на кладбищенской земле которого, в пещере, был похоронен Иисус Христос, якобы заимел чашу с его священной кровью. Ее называют святой Грааль.

– Чашу?

– Чашу.

– Но Христос воскрес.

– Да Господи! Должны же вы помнить, как римский легионер пронзил Иисуса на кресте, пролилась кровь…

– Но ни про какую чашу…

– То истина, а то легенда. После разных перипетий святой Грааль попал в Британию, в некое Аббатство – волшебный замок Камелот. Начиная с рыцарей Круглого стола, европейское человечество на протяжении веков пытается завладеть таинственной чашей с кровью (последние известные попытки у нацистов в гитлеровской Германии), но не может.

– Зачем она им так сдалась? – с отсутствующим видом уточнил Сергей Александрович.

– Священная кровь? Созерцание чаши, по легенде, дает бессмертие, в поисках святого Грааля обретается и земная власть – обладание золотом. Словом, сказка, символ, до сих пор используемый в тайных обществах. Меня интересует, в какой связи Марина, умирая, употребила этот символ.

– Бред, – повторил Борис ничего не объясняющее слово.

– Но почему именно этот бред? Она была специалистом по европейскому средневековью?

– Экскурсоводом в театральном музее – там с Алешей и познакомилась. Валентин Николаевич, вы нас не разыгрываете?

– Я, конечно, игрок, но не до такой же степени: переврать слова умирающей. Ладно, дождемся, когда Даша заговорит.

Студент гибким, пружинистым движением поднялся на ноги, прошелся по комнате, вышел в прихожую; вдруг громко щелкнул дверной замок. Студент сбежал? Серж вскочил – и его будто ветром сдуло. Занятные люди, занятные (непонятные) отношения. Да мне-то какое дело до местных страстей?.. Однако подспудно его волновала загадка святого Грааля, как будто умирающая задала задачу и требует разрешения.

Из прихожей донесся благородный бас бизнесмена с ноткой бешенства:

– Разве этого спортсмена догонишь!

Валентин вышел. Серж держал в руках кашемировое пальто на меху.

– Боря – спортсмен?

Он не слышал, глаза изумленные – и сверкнул в них мрачный огонек.

– Сергей Александрович!

– А?

– Что с вами?

– Почему ее выбросили из окна, а не застрелили, а? Выстрел вернее.

– Да о чем вы? Кто б стрелял?

– Я ничего не знаю, Валентин Николаевич. Вы про Борю? Да, он спортсмен, с детства занимается легкой атлетикой и фехтованием на шпагах.

– Шикарно. (Меньше всего Валентина занимал сейчас Боря.) Мне хотелось бы поговорить с вами. Или вы торопитесь?

– Допрос под пытками?

– Да что с вами со всеми…

– Вы ж не отвяжетесь? С другой стороны, и торопиться мне некуда. – Небрежным и вместе с тем отчаянным жестом он швырнул пальто на подзеркальную тумбочку. – Готов к допросу в ночь Рождества.

Чреда катастроф

Пчелкины, по словам старинного друга (пытающегося сейчас словоохотливостью заглушить отчаяние), были вполне благополучной семьей. Марина с Алешей поженились шесть лет назад; он, милый, прекраснодушный провинциал, устроился в театр, где подвизался Сергей Александрович. «Да разве вы актер?» – «Бывший». Провинциал ничего не принес в дом, как говаривал тесть, но и не унес, слава Богу. «Он принес счастье», – проговорилась как-то Даша. Как вдруг счастливая эта семья внезапно порушилась. Павел Михайлович, опытный крючкотвор советской формации, не вынес чреды катастроф на заре капитализма («безвременная», как бессмысленно пишут в некрологах, кончина всегда вызывает трепет перед непостижимым роком).

Воскресным летним утром 93-го года адвокат прошел пройтись («на уголок» попить пивка, по обыкновению). Дома осталась одна Даша – ждала отца, чтобы идти в тир пострелять: их любимое занятие. Из кухонного окна она видела, как он вошел во двор, помахал ей рукою, и выскочила к лифту встречать. Кабина поднялась с поверженным телом. Инсульт. Через два дня Павел Михайлович скончался, не приходя в сознание.

– Он точно умер своей смертью?

– Точно. Страдал тяжелой гипертонией.

– А дочки… Вы сказали любопытную фразу: «Между ними стоял Алеша».

– А, какое это теперь имеет значение! Ну, погорячился с горя.

– Вы любили Марину.

– Я не признаю за вами права копаться в моих переживаниях.

– Вы предоставили мне это право, согласившись на допрос.

– Куда ж деваться! – огрызнулся актер-бизнесмен.

– А что, у вас безвыходное положение? Я вас под дулом пистолета допрашиваю?

– Пока нет.

– Ладно, продолжайте.

Наследственные двести тысяч (еще тех, старорежимных) прожили, дачу продали, и трое оставшихся еще теснее сплотились в борьбе за выживание, как вдруг настиг их второй удар: гибель Алеши, который был сердцем их союза.

Удар последний – третья смерть.

И вполне возможно (мрачно предчувствовалось) – не последний, возможно, предопределена смерть четвертая, коль некто задался целью истребить семью на корню. Но из-за чего, черт подери?! Квартира приватизирована? Нет, Павел Михайлович не успел. А если успел обратить остатки состояния в золотую «вечную» ценность? «Господи, да разве это состояние!» Нет, обнищал человек прошлой простодушной эпохи, не трясущийся за завтрашний день.

Стало быть, мотив кроется в «бремени страстей человеческих». «Мне дело – измена, мне имя – Марина, я – бренная пена морская».

На третий день – утром первого декабря – всплыл труп. Вздутый, обезображенный, страшный. В кожаном бумажнике – тронутые водной стихией водительские права. Алексей Васильевич Курков. Машину покойного адвоката (кстати, права имелись и у сестер) нашли на набережной под тяжкими сводами Большого Устьинского моста километрах в двух от места обретения тела. На сиденьях и на руле – кровь утопленника. То есть его сначала зверски избили, а потом сбросили в воду. Четких отпечатков пальцев в салоне почти не обнаружили, все смазанные, кроме двух, принадлежавших Алеше.

28 ноября он покинул театр, разругавшись вдрызг с постановщиком спектакля (незабвенный в русском репертуаре, а нынче особенно злободневный Островский – «Бешеные деньги»). «Я весьма вежливо попросил Алексея Васильевича поправить кое у кого из персонажей грим», – оправдывался слабонервный режиссер перед органами после находки трупа. Приговор вечно недовольной труппы (к которому с усмешечкой присоединился Серж) был единодушен: затравил талант. Однако доведение до самоубийства исключалось, и весь тот день (и полночи в одной престижной тусовке) этот «сукин сын» был на глазах.

В половине шестого Алеша взял из гардероба свою зимнюю куртку, сел в машину и куда-то укатил. Больше его никто из допрошенных свидетелей не видел. И дома он не появлялся: у Марины в музее понедельник – «библиотечный» день, она выходила только в булочную и на обратном пути поскользнулась на обледенелых ступеньках.

По состоянию тела точное время смерти определить было затруднительно (где-то с шести вечера до пяти утра). Однако в восьмом часу, дал позже показания проходивший по набережной милиционер, он видел запертую пустую «волгу» – ту самую, с пятнами на передних сиденьях – тогда в темноте он не отдал себе отчета, что это кровь.

Именно в то время, с четырех до девяти, Серж стал компаньоном (купил часть пая) в фирме «Страстоцвет» – импорт кофе, фруктов и т. д. Где находится контора? Неподалеку от Таганки (то есть, отметил Валентин, неподалеку от «Иллюзиона» и Большого Устьинского моста).

Хоронили Алешу на седьмой день: вынос тела из морга. Договорились было (вконец измученные Даша с Борей обивали казенно-кладбищенские пороги) поместить урну с прахом в могилу матери Пчелкиных, скончавшейся тринадцать лет назад. «Только через мой труп!» – заявил Серж и накануне погребения явился с благой вестью: разрешили захоронить по-христиански. Понятно, что стоило это разрешение недешево.

«Где ж теперь будет лежать бедная Марина? – мелькнула сакраментальная мысль. – Третий гроб в одну яму? Не позволят. В отцовскую?..» Коммерсант, угадав мысль, пояснил с болезненным сарказмом, что прежнее захоронение по закону нельзя тревожить восемь лет. Почему именно восемь? В какой преисподней пишутся такие законы? Возможно, это срок полного распада тканей, а сейчас, по слухам, его собираются уменьшить до трех. Распад? Срок.

На поминках народу было много, из театра, из музея, соседи, друзья… Дорого, но надо. К вечеру их осталось четверо: сестры и «поклонники» – это кокетливое, старосветское определение приобрело в глазах Валентина какой-то сардонический, чуть не патологический привкус: не исключено, что один из этих поклонников… Криминальное римское правило: cui bono? – кому это выгодно? Сержу? И он прикончил женщину, которую любил? Абсурд! А студенту с какой стати истреблять эту семью?..

На прощание, уже в прихожей, Валентин поинтересовался:

– О чем вы хотели сейчас спросить у Бориса?

Бизнесмен с явным усилием сосредоточился, оторвал взгляд от вешалки с одеждой.

– Не помню. – Пожал плечами. – Я еще оглушен, туго соображаю.

– Сергей Александрович, у вас есть семья?

Он встрепенулся, черные глаза ожили острым блеском.

– Что вам до моей семьи?

– Ну… хотелось бы знать побольше о действующих лицах этой трагической истории.

– У меня все как у людей: жена, наследник. Реальная жизнь. А здесь… – Широкий красивый жест рукой, как бы охватывающий праздничное пространство там, в гостиной… место преступления. – Здесь… так, мечта. Иллюзии и слезы, как говорится. Человеку необходимо отдохновение от бешеной гонки.

– Гонки за чем?

– Азарт, деньги. – Серж усмехнулся. – Поиски святого Грааля, как вы верно заметили. Вы-то меня понимаете, сам такой, а?

– Понимаю.

– Так вот. Эта женщина была слишком хороша для здешней жизни. Довольно сволочной. Ладно, пошел в семейную камеру. – С небрежной грацией актер набросил кашемировое пальто на плечи; Валентин уловил в зеркале взгляд – растерянный и злобный одновременно, странно не вязавшийся со снисходительным, даже любезным обхождением.

– Можно завтра продолжить наш диалог?

– Вы знаете, где я живу?

– Нет, откуда?

– Что ж, по воскресеньям я дома. Это… так необходимо?

– Ну, если для вас слишком больно…

– Записывайте адрес.

– Я запомню.

– Надо же. Другой бы с такой памятью дня не прожил. Шутка.

Неуютно было ему в новом жилище, неприкаянно. И все словно знобко, словно обжигал тот сквознячок в момент убийства, из сопредельных (запредельных) сфер. Он принялся убирать со стола, со скатерти, вышитой лиловыми колокольчиками (сестры вышивали?.. На миг милая картинка промелькнула… «иллюзии и слезы»). Тяжелый хрусталь и голубой фарфор. Осетрина, ветчина, цыплята, свежие огурцы и помидоры… Как-то вдруг в разгар глубокой зимы пахнуло летом, разогретыми на солнце грядками. Бедная Манон Леско готовилась к своему последнему Рождеству.

А елка сияла так стройно, кротко, по-детски, освещая колыбель в вертепе, поклонение пастухов и магов. Дорогая игрушка, по словам сестер, еще царских и царственных времен; с нею обращались бережно и осторожно, храня в специальном сундучке, где она в течение будничного года дожидалась праздника, чтоб напомнить детям и взрослым о великой тайне.

Серж сказал, что сестры из-за траура праздника не хотели, но он привез пахучее деревце, и пещерка открыла алое нутро с младенцем, синюю сферу и золотую звезду.

Тут из прихожей раздался отрывистый перезвон.