Текст книги "Век кино. Дом с дракончиком"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Нет.

– Тогда вникни: здесь их не может быть. За пять-шесть минут – ты меня слышишь? – мертвых можно увезти, но не спрятать. Ты б давно почувствовала запах… дух разложения. Так?

– Так.

– Жара для июня стоит сверхъестественная. С воскресенья вы с Савельичем тут ночуете, припрятать мертвых, потом вернуться, забрать преступник бы не смог. Да и Самсон уверяет, что дом и участок тогда же на рассвете осмотрел… А вообще не понимаю, объясни, почему ты должна себя здесь истязать!

– Я дождусь погребения, а потом уйду.

Сказано нормально, без истерики, что ж, пусть ждет.

Хотя, строго говоря, погребение состоялось, ее близкие наверняка закопаны в землю, иначе давно бы обнаружились. Самсон скрывает что-то очень важное…

– О чем задумались, Николай?

– Как разрушить алиби мужа. Хозяйка котика подвернулась… И Кристина уверяет, будто звонила ему из клуба. Бармен подтвердил: звонила. Но может, не Самсону. Ведь по всем статьям – он убийца!

– Нет, он слабый.

– Может быть, вы знаете – кто?

– Человек сильный, очень умный и жестокий.

– Звучит слишком абстрактно.

24

Меня тянуло в столицу, но грех было не воспользоваться возможной близостью местного подозреваемого. Поместье разорившегося банкира предстало в своем цивилизованном блеске с достойным охранником, беснующимся за изящной садовой оградой. С появлением бледнолицей супруги проблема кое-как разрешилась, я был доставлен в кабинет главы двумя женщинами (мокрая нимфочка прямо из бассейна), которые перед элегантно блестящей дверью, однако, отступили. Светло-сиреневая эмаль, отметил я машинально, вдруг возгорелся и с этим открытием переступил порог, представ пред выпученные очи хозяина, восседавшего, как в прошлый раз (как с прошлого раза, почудилось, вечно), за массивным пустым столом… нет, лежала на нем раскрытая книжечка. С этого открытия (криминальня эмаль) я и начал напористый словесный торг:

– Виктория ведь бывала у вас здесь, наверху?

– А что?

– Ей чрезвычайно понравилась немецкая эмаль, которой покрашены ваши двери и притолоки.

– Ну и что?

– Она распорядилась и в своем доме ее использовать.

– Ну и что?

Да что он заладил, как дятел!

– Работу выполнили в субботу к вечеру, краска к полуночи еще не высохла, когда… – У него вдруг мигнули глаза и прикрылись тяжелыми веками, я закончил шепотом: – Вы помните?

В ответ шепот:

– Что?

– Когда вы ухватились рукой за притолоку в кабинете Любавского.

Я ляпнул просто так, сам не знаю как… интуитивно, под влиянием видимого совпадения; но какая-то новая реальность (или ирреальность) возникла меж нами, и он прошептал:

– Где доказательства?

– На лице вашей жены. – Опять я ляпнул, разумея: ее слезы, тревогу, страх… Неуклюжая моя метафора произвела странное действие: банкир потер всей пятерней щеку, которая внезапно вспыхнула предательским багрянцем.

– Да, да! – воскликнул я в упоении борьбы. – Она же видела!

– Ириша? – Он развернулся было к раскрытому настежь окну призвать к ответу и замер, очевидно потрясенный предательством.

Я не давал роздыху:

– Деспотизм порождает рабов, всегда готовых восстать.

– Да заткнитесь вы!.. Извиняюсь. – От его обратного движения со стола упала книжечка в дешевом бумажном переплете; я подобрал, глянув мельком: Моуди. «Жизнь после жизни»; Илья Григорьевич вырвал книжку и положил на стол, наконец вымолвил: – Если я ухватился рукой за свежепокрашенную притолоку, на ней должны были остаться мои отпечатки.

– Что ж вы тогда спрашиваете, где доказательства. На притолоке!

– Да ну? – Он ухмыльнулся.

Меня несло на крыльях вдохновения.

– Правильно, вы их соскоблили!

– Когда?

Опять вопрос не из внешнего, а из какого-то внутреннего диалога между нами. Я выдержал паузу будто бы с дьявольской усмешкой, лихорадочно соображая: убийца медлить бы не стал, но Самсон с рассвета воскресенья торчал на даче, а вечером я впервые увидел этого деятеля…

– В воскресенье вечером, – наконец ответил тихо-тихо; Илья Григорьевич напрягся, навалившись на стол. – В восьмом часу вы вошли в дом Любавских…

– Что за бред!

– Илья Григорьевич, – протянул я с ласковым садизмом, – мы заседали на лужайке за сорокаградусной трапезой, а вы явились отказаться от финансирования «Египетских ночей», вошли в дом – ведь так? вы ж не знали, где хозяин, входная дверь открыта – и никого там не застали. – Я помолчал и нагло вбил последний гвоздь: – Якобы никого.

– Что значит «якобы»? – На мясистом лице напротив – завороженная тревога; я не отвечал, и он был вынужден подтвердить: – Припоминаю. Я постучался, вошел, позвал.

– Наверх поднимались?

– Ну да, искал хозяев. Из окна увидел вашу компанию под липой.

– Из окна кабинета?

– Кажется… И меня кто-то в окне увидел, да?

Я коварно молчал, не совсем понимая, почему он так быстро сдает тылы: уперся бы – и все! Ну конечно – его потрясло «предательство» близких. Банкир вполголоса выругался.

– Вас видели.

– Как я эмаль соскабливал? – Тяжеловесная ирония не удалась, реплика прозвучала жалко. – Николай Васильевич, побойтесь Бога!

– А вы Его боитесь?

– Боюсь.

– Неужели вы верующий?

– Я – незнающий, потому, на всякий случай, весной крестился.

– Ладно, это проблемы вашей совести.

– Совесть моя спокойна.

Не выношу самодовольства, я поинтересовался с усмешкой:

– Надеетесь на «светящееся существо»?

Банкир откинулся в кресле, ловя ртом воздух в удушье. Я вскочил в испуге: «Что с вами? Воды?» Он энергично махнул рукой – обойдется, мол! – и впрямь вскоре задышал ровнее, проглотил какую-то таблетку из нагрудного кармана (да, он восседал в кашемировом халате)… Словно какая-то инфекция носится в воздухе; все, связанные с этим патологическим преступлением, заболевают.

После выразительной паузы Илья Григорьевич спросил:

– Вы его видели?

– Кого?

– Существо.

И у этого крыша поехала!

– Илья Григорьевич, я тоже читал Моуди. – Я кивнул на распяленную, обложкой кверху, книжечку на столе… и, показалось, совершил промах: банкир перевел дух с облегчением.

– И ваше мнение?

– Новая загробная американская мечта.

Он кивнул.

– Взгляд здорового человека. И я б посмеялся, кабы зимой не прошел через клиническую смерть.

– Вы больны?

– Был инфаркт, теперь в норме. – Он погладил рябенький переплет. – Тут все верно.

– Я не в фактах сомневаюсь – свидетельства больных, побывавших за чертой жизни, потрясающи и правдивы, – в их интерпретации.

Он не слушал.

– Все верно. Я видел собственное безжизненное тело, суету в палате, плавно попал в тоннель, надо сказать, жуткий, черный, там мама и бабушка, умершие. То ли плачут, то ли улыбаются. А между мной и ними – вот это самое.

– «Светящееся существо»? – Я был захвачен (интеллигенция в свое время на эту книжечку молилась), а вот живого свидетеля увидел впервые.

– Оно. От него шел свет, слабый… как бы это выразиться – мерцание, смотреть невозможно – живому не вообразить этот страх – и тянет, и жуть берет. Я еще подумал: может, выкручусь. Но тут как будто голос сказал: «Рано». И я очнулся в палате, приняв все это за галлюцинацию. Я человек практический, нормальный, верите?

– Вполне.

– Но вот жена подсунула книжонку. Давно приставала, я отмахивался, а сейчас на досуге… точь-в-точь мои похождения. И говорится, – добавил банкир недоверчиво, – мне встретился Ангел или Христос. Ваше мнение?

Я засмеялся: «Мое мнение!»

– Вы слишком много от меня хотите… По православной вере – это бесы, с которыми умерший ведет борьбу за свое спасение. А уж какую личину они принимают… по преданию, любую.

– Это точно?

– Господи, тут такая тайна, такой трепет, а вы…

– Я трепещу, – прервал банкир с сарказмом. – Как крестился – моментом после этого разорился, близкие меня предали. – Он погрозил кулаком в окно.

(Интересно, они подслушивают?)

– Иов многострадальный и тюрьму испытал.

– Не усмехайтесь, не дождетесь.

– Илья Григорьевич, я серьезно: облегчите душу. Лучше здесь, чем в отделении, там из ваших близких все вытрясут.

– Вы уже вытрясли.

– Однако у нас с вами есть шанс разобраться в этой невероятной истории.

Банкир долго молчал, выпучив очи, потом кивнул:

– Невероятной. Я его видел.

– Убийцу?

– Существо, которое светилось.

– В тоннеле?

– В углублении между столом и шкафом.

Совсем спятил или надо мной издевается?

– Даже вы мне не верите, – заметил Илья Григорьевич трезво и горько. – Кто ж поверит в отделении?

– Рассказывайте!

– Когда я проезжал мимо дома Любавских, то увидел обычную картину: в светлеющем окне сценарист перед компьютером.

– Издалека вы ошиблись.

– Из-за вязаного шлема.

– Что?

– Какой-то дурак посоветовал гуманитарию работать в шапочке… детская, Ванина, что ли… чистая шерсть, якобы смягчает облучение. Я посмеялся…

– Позвольте! – Меня поразили открывающиеся перспективы. – Самсон ведь говорил мне: чистая шерсть, покрыть голову… Я забыл!

– Забудьте навсегда про эту чушь!

– Но получается: Ваня подражал отцу!

– Ну и что?

– Их перепутали! Вы же перепутали?

– Не понимаю!

– Погодите, Илья Григорьевич, дайте сообразить…

Вот он – мотив! Нацелились на Самсона… Да, Вика ознакомилась с планом и перевернула ситуацию. Но зачем, в чем смысл? Она же могла освободиться от мужа законно… Ладно, потом, эта версия требует серьезной разработки…

– Что было дальше? – Я с великим трудом сосредоточился на текущем диалоге.

– Черт меня понес объясниться по поводу несбывшихся «Египетских ночей».

– Вы оттягивали объяснение с женою?

– Пожалуй… привык их лелеять. Подошел к дому, дверь не заперта. И сразу поднялся наверх, поскольку везде было темно, Самсон Дмитриевич в своей ушанке ничего не слышит.

– Поднялись в темноте?

– Включил в коридоре свет.

– Да что ж вы замолчали!

Банкир навалился на стол и зашептал:

– В кресле возле стола сидел в необычной позе Ваня – уже без шлема, свесивши голову набок.

– Вы бросились к нему?

– Почти одновременно я заметил слева от стола серебряный силуэт. Мое состояние сможет понять лишь тот, кто пережил клиническую смерть в тоннеле. В шоке, видимо, я и схватился за притолоку, этот момент очень смутно помню. И тут экран сам собой погас.

– Фигура светилась в темноте?

– Не знаю. Я закрыл глаза и сказал: «Меня здесь нет и не было. Но у меня есть пистолет». Повернулся и ушел. Свет внизу выключил, чтоб затруднить преследование. Вот так: нет меня и не было.

– Однако вы не потеряли хладнокровия.

– В жизни не имел такого обыкновения… в смерти – другое дело.

– Вы поняли, что Ваня мертв?

– Язык свесился изо рта… он умер от ужаса.

– Его, вероятно, задушили. У вас был при себе пистолет?

– Да ну, в бардачке. Просто припугнул.

– Значит, вы не поверили в Ангела из посмертия?

– В ту минуту, наверное, поверил, но на всякий случай подстраховался.

– Если все это правда, то вы видели убийцу.

– Мне почти нечего сказать. Было темно, и лица как будто не было. В памяти сохранился только светящийся силуэт.

– С чем он для вас ассоциируется?

– Господи, да с тоннелем же!

– Нет, в нашей земной реальности. Ведь вы недаром упомянули про пистолет, на самом деле вы поняли.

– Что?

– Что Ваня убит.

– Может быть, – уступил банкир. – Не знаю. До сих пор ничего не знаю.

– Вы там видели дочь?

– Нет.

– А почему пошли проверять, спит ли она?

После паузы он ответил тихо, почти отвернувшись от меня к окну:

– Кто-то пробежал, согнувшись, по улице.

– Когда?

– Когда я уже вышел на веранду.

– Но почему вы решили, что Леля…

– Ничего я не решил… не рассмотрел. Но с места не смог сдвинуться, ко всем этим… – он пошевелил огромными заскорузлыми пальцами, ища слово, – страстям прибавился новый страх.

– За дочь?

– Нет… Я сначала дверь наружную распахнул, а потом спохватился и выключил свет в коридоре. В этом секундном промежутке меня могли видеть и узнать.

– Видимо, так оно и было. Вы до сих пор не объяснились с дочерью?

Он процедил угрюмо:

– Теперь я понимаю изречение: главные враги человека – домашние его.

– Ладно, не будем отвлекаться.

– Ну, приехал сюда, сказал Ирише о банке, она заплакала, я погладил ее по щеке, запачкав чем-то… Гляжу – вся правая рука в краске, а на ее вопрос ответил: не помню, где замарался.

– Соврали?

– Действительно не вдруг сообразил. Но тут все минувшее чуть с ног не сбило. Кто тот свидетель, кто пробежал, согнувшись, в сторону нашего дома? Проверил: дочь спит.

– Когда ваша жена поняла про краску?

– А она что говорит?

– Ничего. Они вас не выдали – ни жена, ни дочь.

– Однако ловкий вы провокатор!

– Сейчас я сыщик со всеми вытекающими отсюда последствиями. Успокойтесь, вы же умеете проигрывать. Почему тогда ночью вы не уничтожили такую опасную улику?

– Не имел возможности. Лег в кабинете, ждал, пока Ириша заснет.

– Что замолчали?

– Вот думаю: кроткая женщина, я, знаете, ее не стою.

– Знаю. Дальше.

– Она внизу все ходила по комнатам. Потом я потихоньку выскользнул: у Любавских дом был уже заперт, и ничего нет под рукой замок вскрыть. Вернулся – Ириша на веранде ждет, говорю: не спится, мысли, бродил… Тогда она поверила, несколько дней жили в ожидании краха.

Я вставил:

– А когда узнала про исчезновение Вики с сыном, что-то заподозрила. Краска, ваши ночные прогулки…

Он кивнул.

– Наверное, видела, как я и на рассвете улучил момент, гвоздь взял, нож… Напротив их дома какие-то пьяные бродяги горланили, окна горят, Самсон Дмитриевич на участке ошивается… Я решил, что он дожидается милицию, – банкир усмехнулся язвительно, – до сих пор дожидается.

– Он заявил, но трупов нет, Вика с сыном пока в розыске. И вы ушли безрезультатно?

– Естественно. Сидел на даче и ждал следователя. Улика смертельная! Плюс скандал в среду. «Я тебя своими руками задушу!» – При свидетелях я погорячился. В семь часов, как и договаривались, пошел в гости… До остального вы, к изумлению моему, своим умом дошли.

– Своим, своим. Еще раз повторю: ваши домашние – не враги.

– Очень хорошо. И я вам ничего не рассказывал, доказательств нет и не будет.

Передо мной сидел железный делец, теребя в ручищах (которые только и выдавали волнение, страх, тревогу) тоненькую книжицу про «светящееся существо». Неужто, загнанный в угол мнимым предательством родных, банкир выложил столь причудливые фантазии?

Зазвонил телефон. Меня. Самсон. Прерывающимся хриплым голосом он поведал:

– Записка пропала!

– Какая?..

– Я ее при себе носил, в кармане, а сегодня ночью выложил в верхний ящик письменного стола. Она пропала, Николай!

– Та самая записка?

– Та самая! С пауком или скорпионом… «Приди ко мне тот, кто под землей».

25

На углу под тополем меня догнала Леля с удивительной просьбой: отобрать у отца пистолет или хотя бы разузнать, где он его прячет. Банкир-банкрот полностью уединился, не желает разговаривать с ними, видеть их не желает! Боитесь, перестреляет вас? Сам застрелится, тупой вы человек! Раньше не могла намекнуть, когда я к нему поднимался? Не могла при маме. Твой папаша жаждет борьбы, а не смерти. Мама говорит, это видимость… если уж он до «Жизни после жизни» докатился, не отрывается! Сейчас мне страшно некогда, но я вернусь сегодня же, пока его караульте. (Я честно решил к вечеру подъехать, хотя ни на грош не верил в самоубийство прожженного дельца, однако сердце у него больное и он видел светящегося демона…)

Я стоял в раздумье, а нимфочка, как в прошлый раз, беспокойно ловила тополиный пух в отзвуках далекой грозы.

– Он думает, что вы с матерью его предали, то есть рассказали мне все.

– Что «все»?

– Что в момент убийства Вани он был в доме Любавских. Ты же его видела.

– Никого я не видела!

– А он полагает…

– Да вы просто провокатор!

Вот уж действительно дочка в папочку.

– Я заверил его, что вы перед ним не виноваты (в плане предательства), думаю, на вас он уже не сердится. Иди объяснись с отцом начистоту.

– Но вы приедете?

– Постараюсь. (Она умоляющим жестом протянула руки.) Приеду. Кстати, а где в тот момент стояла отцовская машина? Если у ворот, ты не рискнула бы войти. А если он ее где-то припрятал, то его показаниям верить…

– Не видела я никакой машины! – Она с силой толкнула меня вытянутыми руками (умоляющий жест преобразовался в угрожающий), сверкнула птичьими очами и унеслась с легким ветерком. Может, и впрямь грянет гроза…

А между тем я зря так торопился: Самсона дома не оказалось, во всяком случае, на мои звонки и стуки он не открыл. Наконец из соседской щели высунулась бабушка – та, что ходит на уголок за дешевым молоком! – и прошамкала:

– Чего трезвоните? Самсон, должно быть, за город к своим укатил.

– Его обокрали, – сообщил я сурово.

– Батюшки мои! То-то, гляжу, он как угорелый бегает, здороваться забывает… Что взяли?

– Ковер. В воскресенье еще.

– Так я ж видала! – клюнула бабушка и выкатилась на площадку. – Часов в девять ктой-то с большой синей сумкой из подъезда шмыг в кусты. А когда я было сунулась, так меня послал!

– Как он выглядел?

– Мужчина…

– Высокий?

– А вот не могу сказать, пробежал съежившись… Я потому и заинтересовалась. Голова в кепке, очки черные в пол-лица, не разглядишь, даже если б у меня глаза прежние были. А голос такой жуткий, прям из преисподней: «Катись отсюда, бабка, покуда жива!»

– Бас, баритон, фальцет?

– Одно слово: нечеловеческий. И пальцами так щелкнул, ручища черная, волосатая…

Неужто банкир? Пальцы волосатые, толстые, но выразительные… по описанию бабушки не некое эфемерное «светящееся существо», а откровенный черт.

– А вы следователь? Помню, как в кустах сидели.

Что ж, старушка в памяти, не в маразме.

– Частный сыщик.

– А Виктория совсем за город переехала?

– Совсем.

– Врозь живут, муж – сюда, жена – туда… А Ванюша?

Тут я поблагодарил бабушку и ретировался в район кинотеатра «Ударник»: покуда напуганный муж в бегах, ударим по свидетелям. Женщина Кристининых неопределенных лет и облика: платиновые вихри-рожки торчком. Нас разделяла дверная цепочка. Я представился.

– Извините за беспокойство, у меня к вам очень деликатное дело…

– Кинооператор Смолин? Валентина. – Энергичное рукопожатие. – Я в курсе, проходите.

И стиль разговора – задорный, с придыханием, как у журналистки, небось подружки. Разве при таких условиях можно добиться объективных данных?

Я уныло проследовал за хозяйкой в комнату с мягкой мебелью, утонул в кресле, тотчас на колени пружинисто прыгнул роковой котик, серенький, полосатенький Васька – главный свидетель защиты.

Валентина закурила и защебетала:

– Жуткая трагедия! Я смотрела триллер по первой программе…

– А название? – Я решил проверить ее памятливость.

– Не помню. Мура. Гениальный режиссер в Голливуде находит в подземелье труп самого себя.

– Как это?

– Наверно, двойник. Знаете, я задремала, что со мной редко случается. Очнулась от входного звонка, душераздирающие вопли с экрана… Кто в такой час?

– В какой час?

– Я понимаю, что именно это вас интересует, но хочу передать свое состояние прострации…

– Выкладывайте все подробности.

– Так вот, открыла дверь на цепочку, Васятка прошмыгнул в прихожую. Передо мной – незнакомец лет под пятьдесят. Говорит: ваш котик так жалобно просился домой, что у меня сердце не выдержало. Ну, я поблагодарила за любезность…

– Вы сказали, что все знаете. В свете происшедшего вам не кажется эта любезность неуместной? Человек в расстроенных чувствах отвлекается на такие пустяки.

Компанейский котик вонзил когти в мое бедро, а хозяйка возмутилась:

– Помощь нашим «братьям меньшим» вы называете…

– Простите, я знаю Самсона – холодного, тяжелого эгоиста, у которого кошачьих «братьев» сроду не водилось.

– А бедная Кристина на что-то еще надеется, – отметила подружка с удовлетворением. – А вам не кажется, что вы предубеждены против человека неприятного, но невинного?

– Возможно, вы правы.

– Видите! С другой стороны: люди в стрессе способны на необычные поступки. Как сказал классик: «И милосердие порою стучится в их сердца».

– Это сказал дьявол. Еще раз повторю: возможно, вы правы. А дальше?

– Я объяснила незнакомцу, что потеряла чувство времени, а он сказал, взглянув на наручные часы, что уже одиннадцать.

– Он сказал?

– Внимание! – Валентина назидательно подняла палец. – Я машинально взглянула на свою «кукушку» – видели в прихожей? – Да, одиннадцать. Ручаюсь.

Я вышел в узкую, в тенях от кружевного абажурчика прихожую, сверил свои часы с этой самой «кукушкой» над зеркалом: минута в минуту. Итак, Самсон чист?

– После этого вы расстались с Любавским?

– Да.

– Фильм по телевизору еще шел?

– Кажется. Я не досмотрела, легла спать. Вообще я «сова», но тот день был для меня очень утомительный… – Валентина пустилась в пространное описание своих неврозов; я почти не слушал, выжидая удобный момент уйти… Куда? На Плющиху.

– Можно позвонить?

– Пожалуйста.

Безрезультатно. Как же пропала та чертова записка?

Наконец я вырвался на площадку, на которой в полной боевой готовности (бусы, браслеты, раскрашенное лицо) стояла Каминская. Взглянула изумленно, воскликнула как будто с раздражением:

– О, великий сыщик тут как тут!

Соседки расцеловались, точно год не виделись, причем Валентина назвала журналистку Клавой (уязвила – понятно, Кристина Каминская – шикарный псевдоним). Мы с ней уехали вместе на «перепутье дорог» – в «Артистико», где пасутся мои «клиенты» и даже «связной» к моим услугам.

– Никак не могу поймать Самсона, – завел я разговор в машине; она, против обыкновения, молчала; потом откликнулась сухо:

– Мы с ним больше не виделись.

– С каких пор?

– С понедельника, – последовал краткий, опять-таки сухой ответ. – А я еще жива.

– Думаю, нет причин для беспокойства. Во-первых, свидетельство вашей соседки исключает участие Самсона в убийстве Вани.

– Исключает? – переспросила она, взглянув искоса.

– А то нет?

– А во-вторых? – увернулась она от ответа.

– Трогать вас вообще нет смысла – Самсону уже известно о ваших показаниях.

– Да уж, вы постарались! – прошипела она с яростью, и мне стало ее жаль: неужели женщина всерьез надеялась завлечь Самсона в новые семейные сети?

– Кристина, я все устрою, скажу, что подловил вас, взял на-понт, сам догадался, вы почти ни при чем…

Она перебила столь же яростно:

– Он сказал, что возненавидел женщин, что я такая же стерва, как его жена, и также достойна смерти.

– Ничего себе! Когда сказал?

– Вчера по телефону.

– Ну, совсем одурел.

– Я ради него пошла… Остановите машину!

– На что пошли?

– Остановите машину!

– Да не впадайте вы в истерику.

– Никакой истерики, – сказал она спокойно. – На время скроюсь, подожду.

Я, как под гипнозом, притормозил (Манежная площадь, провинциальная публика дружно прет в модернизированное подземелье).

– Кого, чего подождете?

Журналистка выскочила и прошептала, нагнувшись к окошку:

– Пока вы не разоблачите убийцу.

И сгинула. Лишь чужой страх остался слабым, сквозь горючую гарь, ароматом дешевых духов. «Я ради него пошла…» – уговорила соседку подтвердить алиби с «кукушкой»? Как же они мне все надоели своей крутней и враньем!