Текст книги "Век кино. Дом с дракончиком"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Возлюбленный враг

Живые цветы на морозе кажутся хрупкими, как из стекла, и не пахнут. Серж, конечно, размахнулся (щедрость сердца? горя? или вины?). И румяный купец – так Валентин прозвал про себя Дмитрия Петровича – разорился на прекрасный венок из белых лилий.

В застывшем царстве тихо, пасмурно, редкие снежинки падают на вознесенное над толпой лицо – пронзительное в смертных тенях, детская лукавая улыбка чуть приподнимает уголки губ под впалыми щеками… Манон Леско унесла с собой тайну, и вот мы ее разгадываем. Убийца, самоубийца или жертва – наверное, каждый в небольшой толпе задавался вопросом, а один (как подозревал сыщик) знал наверняка. Знать бы – кто…

Расчищенная с утра аллея, гроб на плечах у тех же персонажей: Серж, Дмитрий Петрович, Борис… и старик костюмер (действительно, высокий, седой, сутулый) не уступил своей участи Валентину. Тот шел рядом с Дашей, она не плакала, никто не плакал – не от бесчувствия, нет, видать, не пришло еще время облегчающих душу слез, довлел страх.

Он увидел издалека разверстую яму в ограде, узорной, черно выкрашенной, возле памятника из замшелого, с прозеленью камня. Сакраментальный «зеленый камень»? Как укол в сердце… да ну, абсурд! Только тайные извращенцы способны устраивать любовные свидания у дорогих могил. Может, не любовные? «Мы там два раза встречались» – и «дракончику» надо напоминать? Ложь.

В жгучем недоумении смотрел он на темно-зеленую, якобы необработанную (в стиле модерн) глыбу. Выбито: «Возлюбленной Марии от безутешных близких». Этому памятнику тринадцать лет. А рядом в глинистой глубине (Валентин заглянул поверх ограды) виднеется еще одна гробовая крышка, краешек ее, уголок, они докопались до Алеши, до его праха – двое кладбищенских шаромыжников с замусоленными ремнями, стоящие наготове.

«Марина хотела взять обручальное кольцо на память… вскрыть крышку – и мы увидим – что? – почти нетронутый распадом труп…» «Господи, – испугался Валентин, – что за несуразные мысли приходят во время такого горького таинства – прощания!»

А гроб уже поставлен на две табуретки, и все смотрят на Дашу. Он подвел ее за руку (рука не дрогнула, не сжалась – смелая девочка… или совсем не в себе?). Она нагнулась, поцеловала пепельные губы, встала у изголовья. Серж припал к мертвой руке, его с трудом оторвал Борис, потянулись остальные; музейные дамы и соседки по дому наконец завсхлипывали, откровенно заплакал высокий старик костюмер… «Господи, за что?», «Господи, страшно!» – неслышные, но подразумеваемые вздохи-возгласы вознеслись ввысь, сливаясь, словно превращаясь в воронье карканье встревоженных, мечущихся кругами птиц.

Гроб рывками опускался в яму. Валентину все хотелось воскликнуть: «Погодите! Что-то не кончено, мы что-то упустили!..» «Что? Я с ума схожу!.. Вот что упустили – я не попрощался! Был отвлечен зеленым камнем, краешком крышки в глубине, Дашей…» Валентин окончательно очнулся, вплетаясь, образно говоря, в ткань повседневности, которая была не менее трагична, чем метафизическое ощущение ямы с тремя гробами. «Четвертому тут не бывать, – так бессмысленно-высокопарно он выразился, – пока я жив!»

Ее обнимал за плечи Борис. Дмитрий Петрович нагнулся, взял кусок глины и вложил ей в руку. Даша бросила, посыпались комья, шаромыжники заработали лопатами. Валентин (как обычно в момент сильнейшего напряжения) уже вполне овладел собой и хладнокровно наблюдал.

На Сержа было страшно смотреть, их взгляды встретились, актер-любовник отвернулся, опершись о зеленый камень. (Неужели с этим осколком и впрямь связана тайна погребения?.. Под ним теперь вечным сном спит адвокат в одиночестве.) Дмитрий Петрович стоит прочно, как памятник, склонив непокрытую кудрявую голову. Борис прижимает ее руки к своей груди, словно согревая; его тонкое юное лицо угрюмо затвердело.

В начале аллеи вдруг показалась фигура в черном, медленно приближаясь. Постепенно на ней сосредоточились все взоры, только Даша осталась отрешенной. В длинной шубе и шляпе из каракуля подошла Жанна Леонидовна, спросила звонко:

– Все уже кончено? – и положила белые цветы на могилу. Будто знак подала: свежий холмик вмиг покрылся нежно-пестрым покровом. А женщина черной плакальщицей смерти опустилась на колени в снежную глину и склонила голову, наверное, в молитве.

Странная это была картина – не смиренная, а словно вызывающая… (да, вызывающая!). Бесповоротная пауза, воронье отпевание высоко над головами, нет надрывающего души (и уши) оркестра – траурные церемонии сведены к минимуму, как она пожелала, когда умер Алеша.

Жанна поклонилась до земли, перекрестилась, поднялась с колен и двинулась по аллее на выход, за ней потянулась публика, близкие и дальние… с чувством незавершенности, недосказанности, тайны запредельной. Незнакомая молодая дама нагнулась над могилой, протянула руки – наверное, поправить цветочный ковер – и так и застыла, пробормотав вслух:

– Тяжело как… жутко. – И обратилась к Валентину (они медленно пошли последними в печальной толпе): – Разве можно отпевать самоубийц?

– Что, простите?

– Меня поразило, как батюшка в церкви согласился.

– Я сказал ему, что это убийство.

– Правду сказали?

– Правду.

– Господи! Неужели? Кто ее мог так полюбить?

– Как?

– До ненависти.

– Оригинальная точка зрения, что-то в ней есть. Вы давно знали Марину?

– Давно, лет семь. Мы вместе работали. Весь их роман прошел на глазах. – Женщина улыбнулась восторженно-нежно сквозь набежавшие слезы. – Все проходит.

– Роман с Алешей?

– Да. Он пришел в музей просто так… театральный человек. И стал ходить почти каждый день. Как это было молодо и прекрасно! Потом они поженились, и она ушла от нас, но отношения поддерживала, звонила, заходила.

– Почему ушла?

– Она слишком нравилась мужчинам, знаете, экскурсовод, всегда на виду.

– Алеша ревновал ее?

– Естественно! Такая красавица. Не могу поверить, что ее нет.

– Красавица давала повод?

– А, глубокая истинная страсть не нуждается в каких-то поводах.

– Разве беспочвенные подозрения не обижают женщину?

– Нисколько, наоборот – это проявления любви. Но – мы все обеднели.

– Чувствами?

– Деньгами. Два года назад она вернулась в институт.

Занятный этот разговор (очень занятный!) продолжился в похоронном автобусе.

– А вы Мариночкин знакомый?

– За день до ее смерти познакомились.

– Господи Боже мой!

– Она скончалась при мне. – Дама непроизвольно отодвинулась на край сиденья, Валентин усмехнулся. – Меня-то не бойтесь, убийцу я прохлопал, но надеюсь все-таки найти.

– А, вы следователь.

– Следственная машина, говорят, перегружена. Я занимаюсь неофициально. Меня поразила гибель этой семьи.

– Да, ужас!

– Но я никак не могу уловить мотив. Вы говорите, мы обеднели…

– Нет, нет, тут дело не в деньгах.

– А в чем?

Молчание. Потом:

– Как я могу предать умершую?

– Сударыня, а вдруг наступит черед ее младшей сестры?

– О, как вы страшно говорите!

– А вы молчите!

– Да откуда я знаю, вдруг вы и есть ее возлюбленный.

– Вот как! У нее был…

– Хорошо, – решилась милая дама. – Если мой гнусный донос поможет предотвратить преступление…

– Да, да!

– В ноябре у Марины кто-то появился.

– Так я и думал!

– Он иногда звонил в музей, а два раза она просила меня оказать ей услугу. Я секретарша, сижу на телефоне.

– Что за услуга?

– Я сказала Алеше (он позвонил раз), ну… по ее просьбе: у нас сегодня вечер, выездной, в другом музее, Марина уехала.

– Как все сходится! Именно два раза, по ее словам, она встречалась с «дракончиком» возле «зеленого камня».

– С кем?

– Я просто прозвал…

– Ничего не понимаю!

– Я тоже. Так Марина сказала сестре, не углубляясь в объяснения. Как вы думаете, она полюбила его?

– Откуда мне…

– Ну, ваше ощущение.

– Нет, тот молодой роман был иным… мы же постарели: больше нервов, экзальтации, даже страха.

– Страха? Она боялась мужа?

– Нет, не столько мужа, а… какая-то тайна там была, пожалуй, страшная тайна. Иногда казалось, она прощается с этой жизнью.

– В чем это выражалось?

– Марина однажды сказала, глядя в окно, на обнаженный садик: «Последняя моя осень здесь». Я спросила: «С работы собираешься уходить?» Она: «Вообще собираюсь уходить». – «Как это?» – «Шутка». Но она не шутила.

Богатое погребение плавно перешло (через паузу – проезд по Москве) в богатые поминки: стол накрыли лакеи из близлежащего ресторана под присмотром соседок. Ежели актер-коммерсант совершает преступления по страсти (размышлял Валентин после первой стопки), то обходятся они ему недешево. Сыщик выбрал удобную позицию в конце стола (точнее, двух составляющих столов) прямо против елки (странно-неуместным выглядело рождественское дерево в свете событий убийственных), чтоб не терять из поля зрения главных действующих лиц и провести беседу с Никитой Всеволодовичем – костюмером, пристроившимся на стуле возле двери. Даша по приезде заперлась в своей комнате, а Жанна исчезла бесследно, еще с кладбища.

Валентин закурил и сказал:

– Потрясающие события, правда?

– Потрясают! – Старик покивал. – Не укладываются в голове.

– Я хочу их распутать.

– Вы? Вам передали «дело»?

– Нет, я не следователь, просто знакомый Пчелкиных.

– Кого?

– Марина и Даша – урожденные Пчелкины.

– По-моему, на похоронах Алеши вас не было, – проявил неожиданную наблюдательность расстроенный свидетель, поспешно выпил стопку и будто украдкой закусил селедочкой.

– Я недавний знакомый и не имел удовольствия знать Алексея Васильевича.

– Человек сильного душевного обаяния, но по сути нервный и слабый. Действительно жертва.

Характеристика покойного Валентина заинтересовала.

– Слаб физически?

– О нет. Гневливый, но отходчивый. Знаете, современные симптомы интеллигента… – Старик подумал, мимолетом прожевав кусочек сыра. – А может, вечные: подвержен порывам и неудачлив в их исполнении. Неудачлив до конца, до трагической своей смерти.

– Какой же порыв увлек его из театра двадцать восьмого ноября? Ссора с постановщиком спектакля?

– Да ну. Скандал был уже следствием, а вывели Алешу из равновесия до этого.

– Кто вывел?

– Его враг – «дракончик».

– Расскажите! – Валентин прямо обомлел… значит, Даша не сошла с ума, не выдумывает, не шутит кощунственно…

Они переговаривались тихо-тихо, впрочем, никто на них не обращал внимания: тон за столом задавали музейные дамы, со скорбным умилением воспевающие покойницу; тройка «подозреваемых» помалкивала и попивала. Вдруг Борис поднялся и вышел, должно быть, к Даше.

– Где-то в четвертом часу, в перерыве между репетициями, мы на сцене обсуждали детали с Алешей и режиссером. Из кулис позвали: «Алексей Васильевич, к телефону!» Он вернулся скоро… какой-то другой, словно чем-то пораженный до предела, до неистовства. Я-то сразу почувствовал, я-то его знал, а постановщик – не наш, приглашен со стороны на «Бешеные деньги» – высказался, как нарочно… грим, мол, вульгарен и т. д. Алеша так и взвился, слово за слово. Поорали, покуда Гаврила, режиссер то есть, не взял себя в руки, отдаю должное. Говорит: «До полшестого вы свободны, давайте остынем, я пока второй акт прогоню». – Костюмер принял «Абсолют» и проглотил кусок ветчины. – Но Алеша не остыл, отнюдь. В половине шестого является на сцену…

– А где до этого был?

– У себя в закутке, в гримерной.

– Театр не покидал?

Старик подумал.

– Нет. Когда он на сцене заявил, что в такой оскорбительной обстановке работать больше не будет, я за ним поспешил в гардеробную, уговаривал: «Ну что ты, из-за пустяков…» А гардеробщик наш, Степаныч, говорит: «Алексей Васильевич, у вас на куртке утром вешалка оборвалась». Значит, не выходил. – Старик вытер ладонью слезящиеся глаза. – Больше я его не видел.

– Но Гаврила его не оскорбил?

– По-честному, нет. Обстановка была обычная, стервозная, но средней ядовитости, как я называю. Нет, нет, другое вывело Алешу из себя. «Я безумно боюсь, – вдруг заявляет. – Безумно». Я сам испугался, хотя из пуганых, чего ни испытал, но… такая обреченность в глазах, в голосе, такая мука. «Чего ты боишься, кого?..» Пошутил было: «Гаврилу, что ль?» – «У меня есть враг. Он вдруг рассмеялся, нехороший смех, неестественный. – Дракончик! Мне с ним не справиться». Я, конечно, обомлел, а он повторил трезво, без истерики: «Не справиться». Уверен, Алеша знал: приближается смерть, но… он был человек слабый. И от всякой помощи отказался.

– Почему же он, чувствуя гибель, не назвал имени своего врага, ну, хотя бы вам, на всякий случай?

– Ума не приложу.

– Не хотел выдавать близкого человека? – Валентин помолчал. – Кого-то из сестер?

– Смелое предположение. Жутковатое.

– Обо всем этом вы рассказали следователю?

– Естественно. И потом звонил, осведомлялся – без толку. Завалены трупами, так сказать, не подошла еще Алешина очередь. Наверное, и не подойдет, бедный человек.

– Подошла.

– А Мариночка? – Костюмер взглянул слезно-скорбно. – Упокой, Господь, ее душу. – Выпил. – Извините, я поем, голова кружится. – И со старческой жадностью принялся жевать осетрину.

«Старик голодный, – дошло до Валентина, – проклятая бедность!» Он навалил на тарелку соседа изысканных закусок и закурил. – А вы тогда в театре остались?

– Меня проверяете? Правильно. Почти до девяти с репетицией задержались. Сигаретку не дадите?

– Да пожалуйста, берите пачку, у меня тут запас.

Вспомнилось, как он шарил в сумке и нашел удавку из собственного шарфа. Да уж, дракончик! Неужели мне с ним не справиться?

– Ишь, американские, крепкие.

– Никита Всеволодович, – заговорил Валентин уж совсем тихо, благо старик не глух, – ведь Серж в вашем театре работал? Что вы можете о нем сказать?

– Мы почти не общались, он у нас был звезда, прима. С гонором, но кажется, не злой человек. Не вынес конкуренции.

– То есть?

– Соперник в театр пришел, также претендующий на первые роли… Однако молодой. Сергей Александрович поинтриговал по-тихому и уступил сцену.

– Поинтриговал?

– По слухам, доносик сочинил, в устной форме. Коллектив, знаете, клоака.

– Он много лет был влюблен в Марину.

– Этой стороны жизни Алеша в общении со мной не касался. Темперамента ему было не занимать, и если они дружить продолжали, то… по меньшей мере, жену и приятеля он не подозревал.

– Не подозревал до двадцать восьмого ноября, пока ему кто-то не донес. По телефончику, а?

– Может быть, может быть.

Валентин задумался. Дракончик, с которым не справиться. Кто ж это такой? Он посмотрел (через стол наискосок) на «подозреваемых» – замкнутые «траурные» лица. Люди азартные, рисковые, ведут большую игру. Двести тысяч долларов – откуда, черт подери, такие деньги?! И почему Марину в бреду волновал курс доллара? А что, если – явилась фантастическая мысль – Марк Казанский этот капиталец до Эквадора не довез, Боря его грабанул? Да ну, неблагородные, мелкие чувства тебя теребят (они вдвоем там!..), у мальчишки кишка тонка, хотя юноша он серьезный, ученый, спортивный. Однако сообщение Казанского по факсу сдержанно-деловое, без паники. А главное – Алеша не имел никакого отношения к фирме… Сказано же тебе: не в деньгах тут дело, а в чувствах; «враг» – бешеная ревность, состояние аффекта.

Валентин встал, вышел в прихожую. Голос юного «поклонника» из-за Дашиной двери: «Черт с ней, с сессией! Вообще с институтом! Завтра же уедем, хочешь? Вдвоем. Хочешь, девочка моя?.. Отлично, я счастлив!»

Валентин постучался. Студент на пороге, взгляд тяжелый, угрюмый.

– Что надо?

– Даша! – позвал Валентин; студент нехотя посторонился: она лежит на кровати, огненноволосая, вся в черном. – Марина в бреду произносила цифры: три тысячи девяносто пять. У нее были в больнице при себе доллары?

Она взяла тетрадь и ручку. Валентин оглянулся: в прихожей оба бизнесмена – и у него невольно вырвалось:

– Вы что, все в заговоре?

Оказывается, поминки кончились, в гостиной загремели стулья, в прихожую повалил народ. Валентин удивился, что вместе со всеми ускользнул Борис.

Даша написала:

«Никаких долларов у нас никогда не было».

Странное исчезновение

На другой день, в среду утром, позвонила Борина бабушка Варвара Григорьевна: внук вчера не вернулся домой. (Новое беспокойство, новый ход «врага» – так он ощутил в мгновенной паузе телефонного пространства.) Он ушел со всеми, часу в восьмом. «Возможно, у друзей заночевал?» – «Не имеет такого обыкновения, всегда ночует дома. Но я нашла его старую записную книжку, недавно сменил, и обзваниваю всех». – «Хорошо, о результатах сообщите, пожалуйста, мне».

Бабушка согласилась, а Валентин засомневался вдруг: может, Боря и впрямь к возлюбленной своей ночью прокрался?.. Постучал в дверь, она открыла, уже одетая, на столе дорожная сумка, собирает вещи.

– Доброе утро. Боря у тебя ночевал?

Покачала головой, в глазах – тревога.

– Он вчера домой не вернулся. Вы собирались куда-то ехать?

Она метнулась к столу, быстро записала в коричневой тетради:

«В Питер. Он должен был взять билеты».

– Это похоже на трусливое бегство. Во-первых! – отчеканил Валентин. – Во-вторых: на какие деньги?

Он смотрел, как она лихорадочно пишет, и корил себя: «Что ж я цепляюсь к больному ребенку! Совсем озверел… А отчего она так больна? От кого?..»

«Боря заработал в „Страстоцвете“».

– За что это ему отвалили, а? – Нет, не мог он избавиться от раздражения. – Большие деньги?

Пожала плечами.

– Что он тебе сказал на прощание? Куда пошел?

«Возникло одно дело. Вернусь к ночи».

– Он здесь собирался ночевать?.. Ладно, дождемся известий от Варвары Григорьевны.

Дождались (каждый в своей комнате, разделенные безмолвием) к полудню: никто из знакомых, до которых дозвонилась бабушка, вот уже несколько дней Борю не видел; а научный руководитель его сообщил, что и на экзамен сегодня студент не явился.

– Мой мальчик в беде, я чувствую несомненно, – говорила старуха суховато, без истерики. – И задаю себе вопрос: не вы ли, Валентин Николаевич, втянули его в эту круговерть?

– Хотел бы я знать, кто втянул меня…

– Вы человек взрослый и, надеюсь, отвечаете за свои действия. Милости прошу ко мне, я должна все знать.

И они с Дашей поехали – молча, привычно, словно узники, скованные цепью болезни, так странно и таинственно поразившей девушку. С неба падал густой белоснежный покров, обращаясь в мутно-рыжую жижу под колесами (наступала краткая оттепель), но в уснувших измайловских садах властвовала суровая, чистая госпожа Зима. И показалось Валентину (в низкую теплую горницу прошли они – с огромным киотом в углу и пестрым разбросом карт на круглом столике), показалось вдруг, ни с того ни с сего, что и внук погиб. Именно так – следующая жертва.

– Знаю, что грех, и ему потворствую. – Старуха разом собрала глянцевитые картонки. – Нехорошо выходит, кругом пики. И в прошлом, и в настоящем.

– А в будущем?

– Про то не надо, еще хуже. Деточку на диван… вот сюда. Все молчит?.. Да, вижу. Что вы мне скажете?

– Утешить пока нечем…

– Давайте без смягчающих предисловий. О происходящем я знаю смутно, всего ничего. Но заметила: с месяц, даже больше – с ноября, Борю словно подменили.

– То есть? Его напугали?

– Моего внука? – Она глянула пренебрежительно. – Плохо вы его знаете.

– Плохо. Хотелось бы получше.

– Я могу быть пристрастна, но… юноша уединенный, сдержанный, глубокий. С детства увлечен историей, раскопками – теоретически, конечно – древними цивилизациями… Египет, Майя, Атлантида, марки собирал. Таких называют: кабинетный человек. Но он готовился всерьез к экспедициям – закалялся, занимался спортом. Вдруг стал порывистый, нервный, семь пятниц на неделе, горячечные мечты…

– О чем?

– Все о том же: путешествия, раскопки. Но как-то болезненно, будто в горячке… Или первая любовь сообщает человеку какие-то черты безумства? – Бабушка выразительно взглянула на Дашу.

– Но ведь они уже три года знакомы. Почему безумство?

– Не так чтобы… Ну, всегда над книгой, а тут… вроде все на ходу, вроде устремлен в бездну. Я его и раньше предупреждала про все эти саркофаги, мавзолеи и мумии: «Бездна бездну призывает» – так в Писании.

– А в последнее время вы не пытались его разговорить?

– Без толку. Как ее сестру убили, он все дома сидел, просил по телефону говорить: нет его. Я с вами откровенна, надеясь, что вы не истолкуете моих слов превратно, не заподозрите в нем убийцу.

– Кто ему звонил?

– Не знаю, мужской голос. Несколько раз.

– Варвара Григорьевна, я перед вами раскрою карты.

– Да уж сделайте милость.

Старуха, в длинном черном одеянии, но в белоснежном кружевном воротничке, худая и бледная, за круглым столиком, покрытом плюшевой скатертью, раскладывала пасьянс. И только легкое дрожание пальцев выдавало волнение ее, любовь и муку. А он рассказывал не только ей – не столько ей – молоденькой женщине, и тоже в трауре, которая сидела, поджав ноги, не шевелясь, в не меньшем напряжении.

– Даша, извини, я буду откровенен и, возможно, несправедлив. Если что, подай знак. В ноябре у Марины появился мужчина, с которым она встречалась тайком, обманывая мужа.

– А вам откуда известно? – громогласно перебила Варвара Григорьевна.

– По разным намекам и, наконец, прямое свидетельство музейной секретарши: Марина ее просила соврать по телефону Алеше. Об этой секретной связи узнал кто-то… а может, сама секретарша расстаралась из женской, так сказать, «солидарности»… хотя нет, не похоже. В общем, двадцать восьмого ноября позвонили в театр мужу и доложили про обман. У него вдруг появился враг: «дракончик», назвал его Алеша. Да, Дашенька, тот самый дракончик, которого он почему-то безумно боялся.

– Вот уж действительно… – пробормотала Варвара Григорьевна. – Он был такой трус?

Они посмотрели на Дашу: она медленно и значительно качала головой: нет, нет и нет!

– Как бы там ни было, – продолжал Валентин, – в половине шестого Алеша покинул театр навсегда. Как он очутился на набережной? Вероятно, встреча была назначена. С кем – с доносчиком или любовником – вот в чем вопрос. События в тот роковой понедельник развиваются все более стремительно и лихо. Покуда Алеша переживает скандал в театре, некто на квартире Пчелкиных объясняется с его женой: исчезла фаянсовая ваза, Марина получила тяжелое сотрясение мозга. Возможно, она теряет сознание (как чуть позже при Даше), преступник думает, что убил ее, и мчится на набережную расправиться с мужем.

– Какие болезненные страсти, – заметила Варвара Григорьевна. – Он сумасшедший? Вон и Алеша его боялся.

– Этот сумасшедший процветает в фирме «Страстоцвет».

– Боря уверял, приличные люди. Хотя… – Бабушка задумалась, держа в пальцах веером четырех аляповатых королей. – Откуда такие деньги?.. Впрочем, грех считать чужое добро. Стало быть, вы подозреваете Сержа или Дмитрия Петровича? Кого из них?

– Пока не знаю. У Сержа в кабинете висит фотография: презентация фирмы, состоявшаяся третьего ноября, дамы и любовники.

– Что за дамы?

– Жена Сержа Жанна, которая вчера устроила шоу на кладбище: встала на колени у могилы Марины. Многолетнее и как будто безответное влечение мужа к прекрасной даме для жены не было секретом.

– Как все переплелось… ну, точно пауки в банке, прости Господи!

– Расплетем. Словом, Марина страстно, тревожно увлеклась… Дашенька, не отрицай! Вспомни, как она повторяла в бреду: «Алеша, прости!» Она-то знала свою вину.

– Значит, она обманывала мужа с его другом.

– Что ж, случается, и давнее дружеское знакомство вдруг взорвется неожиданной вспышкой, но редко… инерция отношений вырабатывает иммунитет. В данной же ситуации Серж вполне мог сыграть и роль осведомителя. Он любил, но явно не смел дать волю ревности. Эту версию развить несложно, будет ли она верна…

– Ну а все-таки?

– Например, наблюдательная Жанна не преминула донести мужу о своих наблюдениях. Двадцать восьмого ноября в порыве (а Серж – человек потаенных порывов и ждал шесть лет) он едет объясниться с Мариной. Своеобразный шантаж. Она не подчиняется – он звонит Алеше в театр. Четвертый час – в четыре должна состояться сделка, какая-то перекличка часов… Сцена достигает накала, и первый театральный любовник покушается на убийство. А при нем деньги, много денег…

– Сколько? – не удержалась бабушка.

– Двести тысяч долларов.

– Проклятое богатство!

– Пусть так. Потом в бреду Марина повторяет сумму – три тысячи девяносто пять – тогдашний официальный курс доллара в рублях.

– Он ее деньгами, что ль, соблазнял?

– Возможно. Но это курс не на двадцать восьмое ноября, а на пятое декабря. В общем, Серж едет в «Страстоцвет» при деньгах.

– Ну а второй начальник?

– Дмитрий Петрович якобы почивает дома с подагрой, которая поразила его накануне – внезапно, как любовь.

– Вы не верите?

– Никому из них… и вашему внуку тоже, простите. Я чую запах лжи, как смертоносный душок.

– Прощаю, – сказала старуха сурово. – Воспрянувшая истина всех расставит по своим местам. Итак, вы считаете Сержа доносчиком, а второго компаньона любовником. Кто ж из них убийца?

– Если б я знал… Даша слышала его голос.

– Господи! Когда?

– После первого преступления и после второго. Он сказал: «Дракончик!»

– Точно сумасшедший! Деточка, чей голос?

Прелестное подвижное лицо страдальчески сморщилось.

– Она не может вспомнить, она больна из-за этого.

– Да что она делала вечером на набережной?

– Нет, нет, ее там не было, все гораздо сложнее…

– Непонятно, почему преступник и жертва встретились именно там.

– Непонятно. Правда, местечко укромное и близость «Страстоцвета» как-то располагает…

– Да зачем им вообще встречаться?

– Допустим, их свел доносчик, позвонив тому и другому. И если даже драку затеял несчастный муж, победил другой.

– Зачем добивать-то? Ну, подрались… постыдно, но бывает. Но чтоб до смерти!

– Все время задаю себе этот вопрос. С первого взгляда история мрачная, конечно, но реальная, по грехам нашим объяснимая (как говорится, кипение страстей), кабы не дальнейшие действия убийцы. Его безумные (или очень хитроумные) поступки переводят житейский секрет – любовный треугольник – в план тайны, мне пока недоступной… какой-то загробной, извините за мелодраматизм, запредельной.

– Вы имеете в виду смерть Марины и исчезновение моего внука?

– Да, конечно. Но не только. Зачем после убийства мужа звонить жене и встречаться с нею на «Арбатской»?

Старуха ахнула. Даша протянула руки протестующе.

– Может быть, я ошибаюсь, но почему она все скрыла от тебя? Нет, я не думаю, что твоя сестра напрямую участвовала в преступлении или тогда же узнала про убийство по телефону. Не так она себя вела и в тот вечер, и в дальнейшем… Но косвенно была замешана. Может быть, ее осенило только на кладбище, когда гроб опускали в могилу. Она вдруг поняла потаенный ход событий, испугалась кого-то в толпе, но по какой-то причине скрыла имя убийцы («Алеша, прости!» – ее слова) и заплатила за это жизнью. Итак, вторая загадка – смерть Марины. Третья: отношение «дракончика», Алешиного врага (которого и он, и жена безумно боялись), к младшей сестре…

– Деточка! – воскликнула Варвара Григорьевна властно. – Расскажи нам все, что ты знаешь, может быть, дорога каждая минута!

Лицо Даши вновь исказила болезненная гримаса.

– Она мне все написала, – вмешался Валентин в сильнейшем внутреннем сомнении, – все. Но дела это пока что особо не проясняет. Наконец, четвертый пункт, последний: убийца проникает в квартиру Пчелкиных и после смерти Марины – зачем?

– Проникает? Каким образом?

– Подозреваю, у него Алешин ключ, будто бы затонувший в реке.

– Так смените замок.

– Марина в день смерти купила новый, понимаете? Косвенное подтверждение, что это место убийцу притягивает.

– Вы его вставили?

– В дверь Дашиной комнаты. Мы ждем гостя.

– Опасно.

– Пожалуй… Но как иначе его поймать? Позавчера… если это не школьные (шкодные) проделки вашего внука, извините… Позавчера кто-то в гостиной завязал удавкой мой шарф, длинный, узкий…

– Господи, помилуй! Боря – мальчик серьезный, не думаю…

– Я тоже не думаю.

– Ну почему Марина его не выдала, не назвала имя!

– Назвала, умирая, уже в агонии, но я услышал обрывки…

– Кто?

– Святой Грааль.

Наступила пауза, в которой, показалось, тихим «потусторонним» эхом продолжали звенеть странные, ни с чем несообразные слова.

– Страшно, – нарушила молчание старуха.

– Да, жутковато, – согласился Валентин. – Этот образ – как загадочный символ ряда преступлений… и боюсь, этот ряд еще не завершен.

Варвара Григорьевна резко сбросила карты на стол, и они рассыпались яркими магическими пятнами по темно-красному плюшу.

– Про такого святого я не слыхала. Католический?

– Он вообще не существовал. В европейском средневековье святым Граалем называли чашу из цельного изумруда, наполненную священной кровью Христа.

– Ересь!

– Еще какая. По легенде, этот изумруд выпал из короны Люцифера в битве с Михаилом Архангелом.

– В сатанинской чаше кровь Христа? Извращение.

– Да уж, в поисках святого Грааля – золота и бессмертия – человечество пыталось соединить несоединимое: абсолютный свет и абсолютную тьму. Интересно, что ищет наш убийца?

– Ищет?

– Ну, зачем-то он проникает в чужую квартиру. Обозначить бы этот искомый предмет – дело продвинулось бы. Вы позволите мне осмотреть письменный стол Бориса?

– Пожалуйста. Но с какой целью?

– Просто мне померещилось, будто он там что-то прячет. У вас ключи есть?

– Сроду там ничего не запиралось, мы не привыкли друг у друга в столах шарить. Это недостойно.

Запирать ящики было вроде бы и незачем; тетради с конспектами, альбом с марками, географические карты, старые письма, документы (все разложено в безукоризненном порядке). Дашина фотокарточка в верхнем ящике: еще почти подросток, улыбается радостно от полноты жизни. Он даже не вдруг и узнал, отметив с мгновенной болью, как переменилась она и все больше, с каждым днем все больше, походит на сестру… впалые щеки, ускользающий взгляд, обжигающий, словно она прошла испытание огнем.

– Какую же роль вы отводите Боре в этих умопомрачающих событиях?

– Пока она мне не ясна, но, по-моему, он знает больше, чем говорит.

– Это его всегдашняя манера… но не убийца же он! Что вы собираетесь делать?

– Съезжу к фирмачам. Вчера с поминок все ушли разом, гурьбой, может, кто что заметил… Они ведь собирались с Дашей в Питер, вы в курсе?

– В первый раз слышу. А сессия? Странно. Зачем, деточка? – вопросила Варвара Григорьевна, входя в свою комнату; Даша так и продолжала сидеть, поджав ноги, на диване. – Зачем вам Петербург?

Она старательно записала в тетради:

«Боря предложил, он хотел меня отвлечь».

– Это прекрасно, конечно, но на какие деньги? – Мысли бабушки работали в том же направлении, что и у сыщика. – И потом, убегать от врага? На Бориса не похоже. – Она стояла в дверном проеме, стройно вытянувшись, – настенные часы пробили три удара, – вдруг на глазах одряхлела, растерянно озираясь. – Кто меня позвал?

Валентин и Даша, также подошедшая к двери, глядели непонимающе.