Текст книги "Век кино. Дом с дракончиком"

Автор книги: Инна Булгакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

Рождественская пещерка

Она очнулась вечером. Он сидел возле дивана в темноте, вслушиваясь в ровное тихое дыхание. «Непосредственной опасности нет, – сказал старичок доктор. – Но лучше бы в больницу». Завтра. Завтра начнется борьба, суета, начнутся следствие, допросы… Надо быть готовым ко всему и все обдумать. Однако не думалось, голова пуста, устал – азарт стремительной схватки не ослабевал, но поутих. Тишина в городской глуби, где три высоких окна эркера слегка светятся сквозь легкие гардины и елку. И в этих пленительных потемках (она жива, и он ее охраняет) раздался голос:

– Вы сказали Бориной бабушке?

Валентин бросился к выключателю, зажег рождественские огоньки, заструился серебряный дождь, засверкали игрушечки, ало вспыхнула вифлеемская пещерка с младенцем, пастухами и магами и золотой звездой. Сегодня ночью наступил православный Новый год.

– Даша, ты говоришь! Слава Богу.

Она лежала, до подбородка укрытая коричнево-красным пледом; лицо бледное, белое по контрасту с ржаво-рыжими кудрями, но взор синих глаз осмысленный и напряженный. Он сел на ковер возле дивана.

– Еще утром, прямо из Зеленого Камня я заехал в Измайлово.

– Как она?

– Ну как… понятно. Вообще старуха суровая и мужественная. Поехала в дом с дракончиком.

– Там очень страшно.

– Страшно.

– Что с ним?

Валентин понял и ответил кратко:

– Застрелился.

Наступила тревожная пауза (вдруг рецидив?), но она сказала без истерики, враждебно и как-то по-детски:

– Так ему и надо.

– Я догадываюсь о твоих чувствах…

– Они скончались. Валентин Николаевич, объясните: как он мог?

– Психический сдвиг на почве…

– Нет, помните, вы говорили про настоящий мотив преступления? Деньги.

– Пожалуй. Им двигало чувство, по-человечески понятное, в какой-то степени в падшем нашем мире оправданное: ревность. Ну, двое мужчин подрались бы, дело житейское. И вдруг в темном переулке возле «Страстоцвета» расцвели, так сказать, «зелененькие». И вот – иной поворот, жестокий, безумный.

– Значит, в Алеше была жестокость?

– В каждом из нас таится ущерб и изъян, воли им давать нельзя. Конечно, была, он же сказал: «У меня есть враг». Сам себе враг, понимаешь? Он предчувствовал, но если б не тот соблазн…

– Алеша не был жадным, наоборот! И Боря не был.

– В нынешней адской круговерти они ощущали себя неудачниками – сильнейший комплекс неполноценности. И вдруг блеснула возможность взять реванш. Однако всякая жизнь драгоценна, даже Марка, и не дай Бог переступить ее – не остановишься. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Хорошо, что все кончилось.

Он вгляделся в юное измученное лицо, и у него вырвалось:

– Как ты могла пойти с ним! – И тут же испугался: – Не отвечай, забудем… хоть на время.

– Разве я смогу?.. А вчера ночью… наверное, я думала, он все объяснит – и ужас этот кончится. А он молчал.

– Ты знала, что убийца – Алеша?

– Нет! Я не смотрела на труп. И видела только обручальное кольцо.

– Оно тебе всегда нравилось?

– Нет, наоборот. Этот брак… Они не подходили друг другу.

– Ну, понятно, Алеша был для тебя совершенством… Однако как подошли в конце-то концов! На погребении Марка она увидела старика.

– А я его не узнала. Не узнала его!

– Он отлично сменил личину, должно быть, и вправду превосходный гример – художником назвал его Серж. Никто, кроме жены, не узнал, но все «подозреваемые» почувствовали нечто – дуновение «миров иных», волны бешеной энергии, исходящей от высокого старика в долгополом пальто. Все, даже прагматичный Дмитрий Петрович.

– Нет, я не… но вот голос, он сводил меня с ума. Когда у папы началась агония, этот голос позвал из кухонного окна, искаженный от волнения, «подземный». И тогда в метель – помните метель? – я его узнала.

– Как же ты могла промолчать?!

– Нет, не Алешу узнала – ведь мертвые не возвращаются – старика с кладбища, под звуки Альбинони в чужой толпе.

– Но все равно – промолчать в такой момент, в такой… – Валентин не находил слов.

– В какой?

– Когда я жизнь готов был за тебя отдать.

– Ты мне ее отдал – мою жизнь, там, в погребе. И если желаешь – возьми.

Странная фраза, удивительная, он ощутил в ней глубочайший смысл, вдруг встрепенувшись, загоревшись… И все-таки уточнил недоверчиво:

– Ты снисходишь ко мне из благодарности?

– Когда ты поцеловал меня в губы, я ожила.

– Да ну, ты была без сознания!

– Мне лучше знать! Я ожила и тебя полюбила.

Больше они об этом не говорили, он ходил взад-вперед по комнате в нервном возбуждении. Новая жизнь, все новое, все! Прежде всего освободиться от прекрасного, но трагического рождественского дерева.

– Вы ведь елку после старого Нового года выбрасываете?

– Обычно да.

– Жаль только разноцветных огоньков и пещерки, они теперь навсегда связаны для меня… – Он не договорил, она уточнила:

– С убийством?

– Нет, с тобой.

Валентин подошел к елочке, дотронулся до ветвей, погладил – и она вдруг осыпалась вся разом. Они смотрели на древесный скелет с каким-то таинственным сожалением.

– Алеша говорил, – внезапно вспомнилось, – он спрятался в эркере, вошла его Манон Леско, не раздевшись, прошла к деревцу и встала на колени.

– Она заметила мужа, да?

– Он так понял и сказал (тем самым, наверное, «подземным» голосом): «Буратино, где ты прячешь свои денежки?»

– Он давно с ума сошел, еще с набережной.

– Ну, в своем роде… Однако очень трезвое замечание я от него услышал: Марина спрятала бы свою добычу в «заветное местечко», куда сестра не залезет.

– В своей комнате?

– Помнишь, Пчелка…

– Как?

Валентин засмеялся.

– Нечаянно вырвалось. Тебя ведь наверняка в школе Пчелкой звали?

– Ага.

– Помнишь сороковины Алеши?

– Это мы Марка поминали.

– Да. Меня поразила вифлеемская пещерка. «Откуда у вас такая дорогая игрушка?» Марина усмехнулась (помню усмешечку – торжествующую и горькую одновременно) и сказала многозначительно: «Вы не представляете, какая дорогая!»

– Ну и что?

– А ты пояснила: «Мы ее так храним! В специальном сундучке у Марины под кроватью, она даже мне не разрешает касаться». И очень не хотела, чтоб я ночевал в гостиной, все предлагала свою комнату.

– Как же можно спрятать массу долларов…

– А мы сейчас поглядим.

Валентин встал на колени у крестовины (как Марина в предсмертную минуту), осторожно взял в руки евангельский вертеп: звезда, пастухи, маги, ясли и под восковым тельцем младенца, с надеждой протягивающего крошечные руки в мир, под алым покрывальцем прощупалось нечто… еще более крошечная бумажка, которую он и извлек на свет Божий.

Алая чаша с изумрудным вином.

– Чаша святого Грааля! – воскликнул Валентин в загадочном каком-то волнении. – Смотри! – Поднес марку к ярко-синим глазам. – Но должно быть наоборот: красное ритуальное вино (символ священной жизни) в изумрудной чаше. – Задумался на мгновение. – Уточним у бывшего владельца.

– У кого? – удивилась Даша.

– Почему вдруг Боря говорил с ним о марках?

– Да с кем?

– Двадцать восьмого ноября вечером он привез Дмитрию Петровичу машину, и, по его словам, они говорили о Южной Америке, о марках, о «мерседесе»… Марк, марка, Марочка.

Серж, сдержав обещание, беспрекословно выдал «купеческие координаты»; «сыщик» связался с Ригой, «уточнил», посулив на прощание: «За утайку сведений и лжесвидетельство ответите перед законом». – «Какие у нас теперь законы! Разве что на том свете…»

Даша встретила его нетерпеливым взглядом.

– У Марка действительно земля горела под ногами, две группировки охотились. Он был вынужден уезжать срочно и не мог использовать старые связи. Тогда филателист предложил своему старому приятелю уже испытанный способ перевозки валюты за рубеж: доллары вкладываются в ценную марку, которая там продается. Страдая подагрой, он ждал Казанского, но тот не приехал. Приехал охранник, сообщил: «Мы с боссом расстались в Шереметьево». Стало быть, приятель нашел более приемлемый вариант, решил купец и успокоился. Ненадолго. Потрясенный погребением «Алеши», он испытал еще большее, когда вдова на поминках потребовала продать ей раритет из коллекции (он не догадывался об их связи): «Деньги в сундучке под моей кроватью. Марку привезете мне в больницу – настоящую, полноценную. Не вздумайте хитрить, Марк в курсе».

– Марк в курсе! – Даша рассмеялась нервно. – В маминой могиле!

– Дашуня, милая моя…

– Ладно. И из-за этого клочка…

– Шотландская марка, довольно редкая, так как имеет оригинальный дефект (что так ценится коллекционерами) при штамповке цвета перепутаны. Изумрудный и красный – кровавая, так сказать, чаша с зеленым зельем. Неожиданная интерпретация средневековой легенды о короне Люцифера.

– Да что ж он про это-то скрывал!

– Дмитрий Петрович, крайне осторожный и завороженный угрозой «Марк в курсе», раскололся только после моего сообщения: «дракончик» на кладбище. В отличие от нынешних судебных, там, в подполье, законы жестокие. Словом, купец готов выложить за марку искомую сумму.

– Какую?

– Сто тысяч долларов. Даша, тебе решать, ты наследница.

– Это жуткие деньги, отдадим следователю.

– Чтоб они бесследно сгинули в недрах правосудия?

– А что сказала Борина бабушка?

– Она все отдает в свой храм.

– А мы в свою богадельню, а? Может быть тайный вклад?

– Наверное. Вообще, ты угадала мою мысль.

– Я всегда буду угадывать, как ты думаешь?

– Идеал недостижимый, но так хотелось бы надеяться.

– У меня никого нет, кроме тебя, я совсем одна, – выговорила она и заплакала.

Он осторожно сел на краешек дивана, поцеловал тонкую горячую руку, коснулся огненных волос с нежной жалостью и беспощадным желанием. «У нее жар, у меня тоже…»

– Умирая, твоя сестра пыталась предупредить о тайне святого Грааля.

– Я ее любила и люблю, пусть никто не наговаривает! И все же как она могла… в рождественскую пещерку, в самую любимую нашу игрушку…

– Знаешь, про них про всех… про нас про всех уже сказано две тыщи лет назад: «Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше».