Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

– Вентилятор того... полетел, – сокрушенно развел руками

капитан. – А кондиционеры, как говорится, дорогая штука... Извините, вы сказали "Нам нужно отснять". "Нам" – это кто?

– Я и оператор, – кивнула она вправо.

Оттуда сделал шаг вперед и тут же шаг назад усатый парень с видеокамерой на плече.

– Я доложу начальнику? – попросил капитан у корреспондентки и только сейчас, пройдя к телефону и видя уже ее всю, ощутил огненную сухость во рту.

На девушке неощутимо, почти как воздух вечерних сумерек, висело на ниточках-бретельках платье из шифона. Лифчика не было и в помине, а беленькие плавочки на таких же ниточках ощущались всего лишь чуть более плотным сгустком воздуха.

– Конечно, доложите, – лениво согласилась она. – Так всегда делается...

Подполковник долго не мог понять, чего от него добивается дежурный, а когда разобрался, недовольно спросил:

– Чего им надо?

Около месяца назад его уже снимали для передачи "Человек и закон". В телевизоре он самому себе не понравился. Вместо солидного, заматерелого подполковника в "ящике" сидел сонный китайский божок с пухленькими ручками, не сходящимися на животе. К тому же наутро ему позвонил начальник городского УВД и выговорил подполковнику за то, что он лезет в камеру. Второй раз наступать на одни и те же грабли он не хотел.

– Им нужно снять репортаж, как говорится, о последних

задержанных, – после выяснения редакционного задания сообщил по телефону капитан. – Может, говорят, это поможет следствию.

– Ты думаешь? – удивился подполковник и тут же вспомнил избитого парня. – Одного точно надо на весь город показать. Может, кто узнает и сообщит его фамилию...

– Ясно. Разрешите выполнять?

– Погоди, – укоротил ретивого дежурного подполковник. – Ты это... предварительно шепни этому орлу на ушко, чтоб помалкивал. А то начнет орать, что его в отделении избили.

– Как начнет, так и закончит.

– И это... не больше пяти минут. А потом гони этих

телевизионщиков в шею!

– Есть!

Корреспондентка хрустнула блокнотиком, занесла над ним гелевую ручку и тоненьким голоском попросила:

– Нельзя ли побыстрее?.. Нам еще в ГАИ ехать.

– Начальник разрешил, – с радостным лицом выскользнул из дежурки капитан. – Но не более, как говорится, пяти минут.

– У нас и без вашего начальника времени нет. Идемте...

Безмолвный оператор потрогал усы и, взвалив видеокамеру на плечо, двинулся следом за парочкой. Капитан на ходу рассказывал об обитателях камеры предварительного заключения, стараясь как можно чаще коснуться своим локтем беленького локтя девушки. Говорил он сбивчиво. Аромат духов и близость женского тела пьянили его и путали мысли в голове. Капитану хотелось рассказать о том, что он тоже интересен как человек, но он не знал, как это сделать, и все время жаловался, что служить стало тяжело.

– Открывай! – приказал он второму помощнику дежурного, курившему до этого на пороге отделения.

– У нас есть один задержанный, – торопливо объяснял капитан. – Его нужно показать, как говорится, на весь город крупно. Это грабитель. Мы думаем, на его счету не одна обворованная квартира. Рожа исключительно страшная. Не человек, а вепрь...

– Кто? – остановилась девушка.

– Вепрь... Дикий кабан то есть...

– Неужели такой страшный?

– Мало того, что у него образина – ужас. Так он еще при задержании оказал сопротивление, пытался скрыться путем побега, но, как говорится, был задержан. Естественно, при задержании повторно оказал сопротивление...

– Его избили? – как-то уж слишком сочувственно спросила девушка.

– А что делать?.. Служба!

Под жуткий скрип двери, похожий на вой собаки и на треск раскалываемых орехов одновременно, открылся вид на обитателей камеры. Их было семеро. Сумасшедшего поэта отпустили вчера вечером. Остался Топор и двое бомжей, но зато добавились три кавказца и мальчишка.

– Пацан пытался угнать иномарку, – сразу отрубил лишние вопросы капитан. – А отснять нужно, как говорится, вот того...

В направлении его пальца лежал в углу камеры Топор. Трудно было представить, что человек способен свернуться в подобный калачик. Топор смог. Он будто бы каждую минуту ждал, что в камеру ворвется двухметровый бугай и продолжит дело, начатое в комнате с занавешенными окнами.

– Разбуди его! – приказал сосед ближайшему к Топору кавказцу.

– Давайте лучше с мальчика начнем, – дрогнувшим голосом предложила корреспондентка.

– Здесь не получится, – простуженным горлом прохрипел видеооператор. Темно.

– Можно по одному во двор выводить, – нашелся капитан. – На

моем дежурстве, как говорится, уже раз так снимали. Только не

наши, местные, а москвичи, из НТВ. Кстати, мы с вами в городе

нигде не встречались? – елозя глазами сквозь шифон по телу девушки, спросил капитан.

– Вряд ли. Я до этого работала в редакции культуры...

– Самодеятельность, значит, театры?

– Скорее, цирк...

– А разве в Приморске есть цирк?

– Круглый год.

– А-а, точно!! – хлопнул себя по лбу капитан. – Шапито, как говорится, возле набережной...

– У нас мало времени, – прохрипел видеооператор.

– Ну, чего стоишь?! – прикрикнул капитан на мальчишку. – Иди во двор, как говорится, юный рецидивист! Будешь знать, как "мерсы" угонять! – И уже корреспондентке: – Вы с ним не церемоньтесь.

Ему пятнадцатый год пошел. Уголовная ответственность уже наступила. Впереди у парня – колония...

Через минуту журналисты и второй помощник дежурного, маленький, до негритянской черноты загоревший младший сержант, привели пацана. Тот как ушел безразличным ко всему, таким и вернулся. Чувствовалось, что в его положении он теперь со спокойствием воспримет не только видеосъемку, но и посылку его космонавтом на Луну.

Шум все-таки разбудил Топора. Стиснув зубы, он сумел выпрямиться и сесть спиной к стене. Впрочем, стену он не чувствовал. Просто что-то мешало ему упасть, но ему было все равно, отчего это происходит.

Открылся только левый глаз. С правой стороны лица казалось, что щека срослась с бровью. Единственным глазом Топор обвел уже опостылевший карцер. Он пытался отыскать место в камере, откуда струился знакомый сладкий запах духов. Аромат ощущался частью сна, из которого он только что с трудом выбрался, и если бы он его нашел в камере, он бы впервые в жизни увидел, как выглядит сон со стороны.

– Фа... Фа... Фа... – не сдержался он при виде прозрачного

платья из шифона.

Видеооператор громко прокашлялся, примял усы и старательно прохрипел:

– Заткнись, бандюга!

Гелиевая ручка в пальчиках девушки тыкалась в блокнот, оставляя на белой страничке что-то похожее на азбуку Морзе. Улыбкой капитан успокоил ее, а на словах добавил:

– Да вы не бойтесь его! Он сейчас даже, как говорится, руки поднять не сможет. Одна видимость. Снимайте его.

– Темно, – напомнил видеооператор. – Надо во двор.

Двое милиционеров из дежурной патрульно-постовой группы помогли Топору добрести до залитого солнцем двора отделения.

– Во-он туда, – показал на дощатый забор видеооператор. – На темном фон снимем...

– Может, лучше здесь, у порога, – робко предложил капитан.

– Солнце бъет в объектив. Блики.

– Ну, тогда, как говорится, снимайте у забора. Тащите его туда!

Милиционерам, прислонившим Топора к горячим зеленым доскам, корреспондентка канареечным голоском предложила:

– Отойдите, пожалуйста, на несколько метров. А то вы в кадр попадете.

Одному милиционеру хотелось попасть в кадр, а второму нет, и он утащил своего более честолюбивого коллегу на означенные несколько метров, а поскольку "несколько" по счету идет сразу после цифры "два", то ровно на три метра.

– Я прицеплю ему микрофончик, – громко сказала корреспондентка видеооператору, – а ты пока выбери точку.

– Хорошо.

Хрипел он как алкаш с навеки спаленой глоткой. Или болельщик, сорвавший горло на важном матче.

Капитан смотрел на него снисходительно. Он все профессии делил на мужские и хлипкие. Журналистику, а тем более тележурналистику он относил ко второму разряду. Себя, естественно, к первому. Впрочем на усатого парня он взглянул мельком. Ему не хотелось терять драгоценные секунды. Солнце угодливо лило свои наглые лучи на девушку, шифон как бы испарился, исчез, и капитан с внимательностью художника, готовящегося рисовать натурщицу, изучал каждый изгиб, каждую черточку в безупречной фигурке. Особенно оценил он ноги. Загар лишь слегка коснулся их, но сделал это так умело, что капитан ощутил густой комок слюны во рту от вида скульптурного совершенства икр и бедер. А когда девушка привстала на цыпочки, прикрепляя микрофон к воротнику майки Топора, и розовая пяточка посветлела, он уж точно решил, что с корреспонденткой нужно познакомиться поближе.

А девушка именно в тот момент, когда ее пяточки посветлели, защелкнула микрофончик и прошептала на ухо Топору:

– Сзади тебя три доски висят на верхних гвоздях. Уходить будем после того, как Жора крикнет: "Внимание, съемка!" Понял?

– Фа... Фа...

– Молчи... Понял?

Медленно закрывший и открывшийся левый глаз ответил за Топора.

– Ты можешь идти сам? – сделал она вид, что микрофончик отцепился.

Глаз повторил свой ответ. Казалось, что во всей фигуре Топора только и остался от живого этот глаз.

– Поехали! – обернувшись, крикнула Жанетка. – Он готов!

Капитан с порога заботливо напомнил:

– Ты спроси, как его звать! Может, как говорится, хоть тебе признается...

– Вни-и-имание! – некрасиво и почему-то совсем не хрипло выкрикнул видеооператор. – Съе-о-омка!

Ладони Жанетки слиплись и, превратившись в нечто острое и целеустремленное, вонзились в щель между досками, и те безмолвно, будто они сильнее милиционеров удивлены странным поведением корреспондентки, разошлись в стороны.

– Сюда! Согнись! – крикнула она Топору.

Боль на мгновение ушла из его тела, словно там, за забором, она уже не имела над ним такой власти, как во дворе отделения милиции. Топор сумел согнуться, сумел перешагнуть брус, скрепляющий понизу доски забора, и тут же ощутил, как руки Жанетки подхватили его под мышку, заставили пробежать пять метров и втолкнули в "жигули", стоящие в тени под деревом с распахнутыми дверцами.

А в эти же секунды во дворе Жора Прокудин, не сбрасывая с плеча видеокамеру, развернулся к двум милиционерам, оказавшимся ближе всех к беглецам, и надавил пальцем на спусковой крючок. Мощный газовый баллончик, вмонтированный в камеру чуть ниже объектива, с шипением готовой вот-вот взорваться бутылки шампанского выхлестнул в лица милиционеров широкую струю.

– Ты что, ид-диот! – запнувшись на букве "д", вскочил со ступенек капитан.

Струя, по-змеиному изогнувшись в раскаленном воздухе, метнулась к нему, но не достала. Пальцами капитан нашарил на боку кобуру и, больно сломав ноготь, отщелкнул кнопку.

– Кино закончено! – на прощание крикнул плачущим милиционерам Жора Прокудин. – Кинщик заболел, – и вышиб плечом еле висящие на гвоздях доски.

– Быстрее! – взвизгнула из машины Жанетка. – Жо-орик!

А пистолет все-таки выпростался из тесной кобуры капитана. Щелкнул предохранитель, и пуля, выброшенная в воздух торопливым нажатием на спусковой крючок, проткнула желтое приморское небо.

– Тр-ревога! – не собираясь никуда бежать, прокричал капитан. – Всем постам – тр-ревога! Догнать их! Быстро! Вишневые "жигули", ноль семь шестнадцать!

Номер – это последнее, что он успел заметить через щель, образовавшуюся в заборе после Жоры Прокудина.

– Идиот, – совсем тихо произнес он и как-то сразу непонятно зачем вспомнил, что есть у писателя Достоевского роман с именно таким названием. – Ид-диот.

Глава двадцать пятая

ДАВИ НА ГАЗ!

В зеркало заднего вида всплыл капот милицейского "уазика". Жора Прокудин испуганно обернулся. Он не хотел верить зеркалу. Машина была чужой, угнанной часа полтора назад со стоянки у пляжа, зеркало, соответственно, тоже чужое. А от чужого хорошего не жди.

– Не может быть, – теперь уже не поверил он глазам.

Но глаза были свои, родные. Врать они еще не научились. Ни

близорукостью, ни дальнозоркостью они не страдали.

– Мусора, – заметила "уазик" и Жанетка. – Жорик, рви!

– Не может быть, – повторил он. – У них не было во дворе "уазика"...

Откуда было знать Жоре, что водитель патрульно-постовой машины просто-напросто отъехал на десять минут за куревом. А под выстрел капитана въехал во двор и чуть не забыл про тормоза. Пострадавшие от газовой атаки, на ходу подхватив автоматы, впрыгнули в машину, и милицейский "уазик", больше известный в народе по кличке "козел", рванул за беглецами. Через пять кварталов от двора отделения он их почти настиг.

– Фа... Фа... – попытались выдавить что-то похожее на слово губы-сливы Топора.

Его голова лежала на коленях у Жанетки, а Топору чудилось – на пилораме. Каждый поворот "жигулей", каждый рывок ощущались движениями пилы, перерезающей шею. Он хотел сказать именно об этом, хорошо понимая, что сейчас его стоны никого не интересуют, и чем больше он хотел, тем чаще и чаще пила хрустела по позвоночнику и мышцам.

– Вправо будет переулок! – крикнула глазастая Жанетка. – Давай туда!

– Вижу! – не отрывая ноги от педали газа, ответил Жора. – Там "кирпич"!

– Фа... Фа...

– Гони на "кирпич"! – взвизгнула она.

– Давай, родная, не подведи, – налег грудью на баранку Жора Прокудин и на ходу бросил "жигуль" вправо.

Перепуганный автомобиль встал на левые колеса и по-цирковому описал дугу. Колдобина встряхнула "жигуль", он на секунду вообще оторвался от асфальта, и у Жоры Прокудина потемнело в глазах. Рассвет вернулся в них только после удара о землю всеми четырьмя колесами. На Жору с сумасшедшей скоростью несся "КАМАЗ". Ощущение собственного движения исчезло, и только вскрик Жанетки: "Тормози-и!" вернул его к реальности. Не отрывая прилипшую к педали газа подошву, он бросил машину влево, и огромная серая скала "КАМАЗа" с грохотом горного обвала пронеслась в паре сантиметров от багажника.

Секунда показалась Жоре Прокудину вечностью. Он никогда не думал, что время на земле может течь настолько по-разному. Теория относительности учила, что такой фокус способен произойти только в дальних глубинах космоса, в "черных дырах". Проскочив "черную дыру" на земле, Жора по инерции еще пронесся метров двести по двору детского садика, умудрившись не сшибить ни одной качельки и избушки, и только после этого затормозил.

Руки трусило на баранке, будто у алкаша с двадцатилетним стажем. Он хотел что-то сказать, но не был уверен в том, что помнит хоть одно слово на русском языке. Впрочем, других языков он вообще не знал.

– Что? Бензин? – как-то совершенно спокойно спросила Жанетка, и руки у водителя перестали дрожать.

Жора Прокудин обернулся и с ненавистью, сменившей в душе страх, разглядел между деревьями выбирающийся с шоссе на тротуар "уазик". Его синева почему-то вызывала брезгливость и ожидание боли. "Уазик" не должен был коснуться "жигулей". Иначе он бы заразил их обитателей смертельной болезнью.

– Что, правда, бензин? – уже глуше спросила Жанетка и щелкнула дверцей.

– Закрой, твою мать! – гаркнул Жора Прокудин, завел машину и бросил ее по колдобинам серой, ссохшейся земли к виднеющемуся между домами асфальту.

– Фа... Фа...

– Молчи, Толюньчик, – назвала Топора по имени Жанетка и погладила пальчиками его распухшую правую бровь. – Молчи. Мы еще не это... не оторвались...

– Что за менты у них! – ругнулся Жора Прокудин. – Они точно уже весь город по тревоге подняли! Надо линять из машины...

– Не сейчас. Топор того...

– Фа... Фа...

– На себе попру!

– Да гони ты! – неожиданно всплакнула она.

Ее слезы резанули Жору по сердцу. Он впервые видел Жанетку плачущей. И эта перемена вдруг резко, под мелькание проносящихся мимо машины столбов, сделала Жанетку, ту Жанетку, что существовала в его душе, совсем иной. Он неожиданно ощутил ее женщиной, а не просто подельником в юбке. Это не была любовь. Скорее это походило на удивление. Но его вполне хватило, чтобы вдруг понять, что спасает он не Топора и не всех троих пассажиров "жигулей", а Жанетку и только ее.

Руки стали сильнее и увереннее. В них влилось что-то новое, еще ни разу не испытанное. Жора Прокудин бросил машину в обгон с правой стороны хлебного автофургона и зло пожелал "уазику":

– Поцелуй меня в одно место! Тормоза придумали для трусов!

"Уазик", впрочем, тоже не собирался соблюдать правила дорожного движения. Вслед за вертким "жигуленком" он делал обгоны с правой стороны, двойные обгоны, подрезал, вылетал на встречную полосу, проскакивал дворы насквозь. В "уазике" уже давно решили, что бандиты – местные, раз они так хорошо ориентировались в городе. Милиционеры не знали, что после Москвы, забитой, утрамбованной машинами, как бочка сельдью, провинциальный Приморск да еще и в пекловое время выглядел для Жоры Прокудина пустым треком для гонок.

– Слева еще один! – первой заметила вынырнувший из переулка второй милицейский "уазик" Жанетка.

– Вижу! – зло отозвался Жора Прокудин.

Ему не хотелось, чтобы та, которую он спасал, хоть что-то говорила. Сейчас не могло быть успокаивающих слов. И хотя он проскочил перед носом у второго "уазика", оставив его в хвосте, предчувствие, что капкан защелкнулся, стало еще сильнее. Где-нибудь впереди "жигули" с беглецами уже наверняка ожидали не "уазики", а "шевроле" или "форды" с мигалками.

Свернув вправо, Жора Прокудин вогнал "жигули" на самую широкую из тех улиц Приморска, по которым он сегодня ехал. Но и машин здесь оказалось больше, чем где-либо. Вдоль тротуара тянулся полуметровый металлический заборчик, и машина поневоле уперлась в борт грузовика. Левее все было забито автомобилями, будто сейчас здесь снимали фильм о Москве.

– Ну, давай, давай! – умолял грязный борт "ЗИЛа" Жора, но огромные цифры на этом борту никак не хотели ни уменьшаться, ни отъезжать в сторону.

– Это конец, Жора, – со вздохом сдалась Жанетка. – Они от нас в трех машинах. Они разгонят их мигалкой. Или выскочат пешком...

– Вижу! – бросил он быстрый взгляд в зеркало заднего вида. – А что я сделаю?!

– Фа... Фа...

– Молчи, миленький, молчи, – закрыла она ладошкой губы Топора и заплакала как ребенок – искренне, громко, без малейшей надежды на лучшее.

Металлический забор оборвался как-то неожиданно. Поворота вправо не было. Просто кому-то на дачу понадобилась металлическая труба, и он ее вырезал прямо из заборчика в центре города.

Цифры на борту "ЗИЛа" дернулись вперед, щель между его колесами и краем целого забора стала увеличиваться, и Жора Прокудин не раздумывая бросил "жигули" вправо. Машина вразвалочку, будто пьяный матрос, взобралась на бордюр и рванула по тротуару.

Перепуганная влюбленная парочка еле успела отпрыгнуть от вылетевшего на тротуар вишневого капота.

– Козел! – крикнул побелевший парень. – Ты...

И замер от еще более неожиданной сцены. На пустое место, оставшееся в правом ряду, нырнул из соседнего визжащий милицейский "уазик", но его на секунду опередил маленький кругленький "опель-астра". Звон и хряск на секунду перекрыли все другие звуки шоссе. Даже истеричный вой мигалки.

– Засранец, ты не пропустил нас! – заорал вылетевший из "уазика" сержант.

Его глаза уже не слезились, но у него было такое лицо, будто он собирался заплакать. Еще десять минут назад он хотел попасть в телепередачу об отделении милиции, но ему не дал напарник, сказавший: "Давай не будем девчонке мешать". Теперь ему не дали получить премию за поимку преступников.

А из "опеля" совершенно спокойно выбрался высокий черноволосый мужчина в невероятном для тридцатиградусного Приморска двубортном английском костюме из темно-зеленой шерсти, провел ладонью по затылку, приглаживая его, и холодным голосом ответил:

– За засранца получишь. На всю катушку.

Эту эпохальную сцену Жора Прокудин не видел. Он выписал зигзаг по дворам среди красивых многоэтажных домов-"кирпичей", трижды проверил тылы в зеркале заднего вида и только тогда остановил машину.

– Харэ, уходим! – принял он решение.

– Помоги, – жалобно попросила Жанетка. – Он тяжелый...

– Ну, давай.

Только сейчас Жора Прокудин вспомнил, что спасал не одну лишь Жанетку, а еще и Топора. Даже, точнее, больше всего спасал именно Топора. Самым беспомощным в салоне был он, бывший боксер и метатель резиновых мячиков.

– Фа... Фа...

– Не бормочи! – оборвал его Жора.

Вдвоем они помогли Топору доковылять до скамейки у берега какой-то канавы, видимо, считавшейся в Приморске рекой.

– Посиди с ним, – приказал Жора Прокудин. – Я отпечатки пальцев сотру. Ты где бралась?

– За дверцу... И за твое сиденье...

Он вернулся быстро, менее чем за минуту. По пунцовому лицу Жоры островами были разбросаны мелкие белые пятна. Они выглядели льдинами, которые еще не успели растаять в горячей воде океана.

– Надо быстрее сваливать, – озираясь, сказал он. – У нас Топор на километр виден. Как светофор...

– Жора, я видела его, – какую-то чушь испуганно произнесла Жанетка.

– Кого? – похолодел Жора Прокудин.

– Там?

– Где там?! Кого там?! Ты нормально разговаривать можешь? Кого ты видела?

– Босса... Это он вылез из машины, которая того... перегородила мусорам дорогу...

– Ты в своем уме?!

Льдинки на лице Жоры Прокудина слились в сплошной ледник. Они победили теплые воды океана. Только глаза горели прежним огнем.

– Ну, я не знаю, – сбилась Жанетка. – Ну, может, мне, конечно, показалось, но тот мужик... он... Чисто Босс... Если б еще раз того... взглянуть...

– Иди, – спокойно ответил Жора. – Сделаешь репортаж для могучего местного ОРТ! На, – протянул он вытащенную из машины видеокамеру.

– Зачем ты ее взял? – удивилась она.

– А зачем лишние улики оставлять? И потом... Я за нее две штуки баксов отдал. Почти все, что заработал на славном рынке города Приморска. Почапали, а то мне так пить хочется, что прям бы сейчас пожрал, но спать негде...

– Ага, – впервые сказал что-то новое Топор и улыбнулся одним левым глазом.

Глава двадцать шестая

СЛИШКОМ ПЛОХАЯ ПОГОДА

Красноярск встретил Дегтяря нудным серым дождем. Лето забыло эти края, увлекшись южными пляжами, длинноногими красавицами и красным вином. На домах, деревьях, машинах, на рябом полотне Енисея, на окрестных горах дремала глубокая осень. Даже зелень листвы не спасала от странного ощущения предзимья.

Только на третьи сутки после разговора в пивбаре Рыков выдал Дегтярю все, что обещал: и дорожные, и суточные, и за гостиницу. За погоду он не доплатил. Если бы Дегтярь знал, что придется так мокнуть, он бы потребовал полуторные суточные.

– Давно у вас так? – грустно спросил он дедка, безуспешно ожидающего автобус на остановке без крыши.

– Чего давно? – не понял дед.

– Дождь идет.

– А почитай неделю... Вот... А в году так в двадцать девятом, помню, лило без продыху три месяца и...

Отвернувшись, Дегтярь пошел к бронированной двери офиса. Он не верил, что дед мог запомнить то, что случилось почти семьдесят лет назад. Дегтярь вообще был безразличен к мемуарам. Лучше людей никто не умеет врать. Точнее, никто, кроме людей, не умеет врать. Но особенно врут столетние деды и историки.

– Вы к кому? – спросили серые соты переговорного устройства после звонка Дегтяря.

– К президенту фирмы.

– По какому поводу?

– Прокурорско-следственному.

Соты онемели. Казалось, что от удивления закоротили даже провода.

– А вам это... назначено? – все-таки спросили, собравшись с духом, соты.

– Да. Я звонил с утра. Моя фамилия – Дегтярь...

Через тягучую, как жевательная резинка, минуту соты ожили вновь.

– Проходите.

Дверь недовольно щелкнула. Чувствовалось, что она не очень согласна с сотами переговорного устройства, но привыкла им подчиняться.

Сразу за порогом Дегтяря встретил хмурый охранник в серо-мышином комбинезоне и повел по лабиринтам коридоров в такую несусветную даль здания, будто это и не здание было вовсе, а упавший набок небоскреб, и кабинет президента фирмы при этом находился на верхних этажах данного небоскреба.

Охранник не проронил ни единого слова, и Дегтярь так и не узнал, чьим голосом разговаривали соты. Серая спина наконец-то остановилась, открыла белоснежную дверь и сыщик с неприятным чувством в душе увидел, что перед ним – приемная, а в ней сидят рядком на стульях какие-то клерки с дипломатами, женщины бальзаковского возраста, ветеран с пестрой нашивкой орденских лент, девушка с диктофоном на коленях и сигаретой в зубах, старательно изображающая из себя матерую журналистку.

– Мне что же, в очереди сидеть? – попытался Дегтярь разглядеть лицо охранника.

– Проходите. Президент вас ждет, – вместо провожатого ответила ему из дальнего угла приемной секретарша.

– Мне без очереди, – напомнил о себе ветеран.

Его узловатые, будто из пеньковой веревки скрученные, пальцы приподняли с колен густо исписанную бумажку.

– Идите, господин Дегтярь, – уверенно сказала секретарша, предпенсионного возраста женщина с величественным лицом бывшей работницы горкома партии. – Вы ему нужны.

Вот это предложение уже не понравилось Дегтярю. Под тихие шаги по ковру он попытался найти фразе хоть какое-то объяснение и не нашел. Озадачила его и внешность секретарши. За последние годы он побывал в десятках офисов по стране. И всюду у двери президента (директора, менеджера, председателя и т.д.) сидели девочки с кукольными личиками. Они с трудом могли связать пару слов, но зато обладали массой других достоинств, особенно тех, без которых нелегко вытерпеть день в офисе нормальному здоровому мужику, скрывающемуся за вывеской президента (директора, менеджера, председателя и т.д.).

– Здравствуйте, Михаил Денисович! – слишком подобострастно встретил Дегтяря президент.

На вид ему было непривычно много лет для современного коммерсанта – не менее шестидесяти. Он умело сохранил волосы, тронутые на висках благородной сединой, почти сберег фигуру и довел до совершенства зубы. Впрочем, при нынешних достижениях мировой стоматологии да при его деньгах это было совсем несложно сделать.

Несмотря на шикарный внешний вид и костюмчик не из самого дешевого парижского бутика президент смотрелся каким-то посеревшим. Ему будто бы за минуту до появления Дегтяря сказали по телефону, что он смертельно болен.

– Присаживайтесь, – предложил он после влажного рукопожатия.

Дегтярь медленно опустился в розовое бархатное кресло, предварительно успев отереть о его поверхность пот президента со своей ладони.

– Вы вкратце знаете характер дела, – напомнил сыщик утренний разговор. – Представители вашей фирмы, скажем так, вывезли со склада другой фирмы, московской, крупную партию электронной техники...

– Я в курсе, – оборвал его президент. – Я уже разговаривал по телефону с...

Набросив на нос очки с узкими линзами, он отыскал на перекидном календаре нужную запись.

– Да... Вот... Мне звонил некий Рыков. Это раз. Два дня назад на вашем месте сидел... сидел... а-а, вот его фамилия – Бардашевский...

"Барташевский", – мысленно поправил его Дегтярь.

– Сначала я подумал, что это все – недоразумение, – нервно сбросил очки на стол президент. – Кредитные карточки. Двести тысяч долларов с лишним. Трейлер с моими номерами... Вы меня понимаете?

– Да.

– Я думал, что какие-то мошенники берут меня на пушку. Но вчера вечером я... я...

Его властный голос дрогнул. Дегтярь просто так, для себя, вспомнил, что вчерашний вечер он провел в аэропорту Домодедово, и не нашел никакой связи между стрессом президента фирмы и собой.

– Вчера... В общем, я понял, что это не мошенники и не юмор. Это серьезно. Очень серьезно.

Дегтярь упрямо молчал. Во-первых, он хорошо знал, что люди в расстроенных чувствах должны вволю выговориться, а, во-вторых, он просто не знал, чем отвечать. Общие фразы неплохо смотрелись бы в накрашеных устах журналистки, курящей в приемной, но не от имени коммерсанта, побывавшего, судя по внешнему виду и манере держаться, и в шкуре директора советского завода и в сладкой должности секретаря горкома партии.

– Мой сын в опасности! – словно прочтя мысли Дегтяря, выпалил президент.

– В каком смысле?

– О вас мне звонил генерал, зам начальника городского УВД. Значит, вы, Михаил Денисович, не просто частный сыщик, и еще и бывший оперативник. Из тех еще, про которых снимали "Следствие ведут знатоки..."

– Это вряд ли.

– Нет-нет, именно из той когорты!

Губы Дегтяря упрямо сжались. Президент относился к разряду людей, с которыми невозможно спорить. Даже по мелочам. И он не стал этого делать. Из когорты так из когорты. Слово, конечно, помпезное, древнеримское, но его из словарного запаса президента не вытравишь ничем. Когорта, борьба, пролетариат – это навеки зазубренный ряд бывшего пламенного партработника.

– Почему вы считаете, что ваш сын в опасности? – мягко спросил Дегтярь, одновременно подумав, что зря просил московского генерала-однокашника звонить в красноярское УВД. Помощь пахла обузой.

– Он пропал! – выпалил после паузы президент.

– Давно?

– Вчера вечером.

– Вы имеете в виду, что сегодня утром вы его уже не видели? – не понял озабоченности президента Дегтярь.

– Не сегодня, а вчера вечером, Михаил Денисович!.. На вчерашний день я дал ему отгул. Сережа недавно купил квартиру в центре, но еще не обставил. С утра поехал в мебельный решить вопрос с приобретением спального гарнитура и кухни...

– Он работает в вашей фирме? – не смог Дегтярь пропустить мимо уха слово "отгул".

– А что тут такого? У меня частная фирма. Я мог бы ее вообще набрать только из родственников. Но я не кавказец. У меня столько родни нет. Зато есть близкие люди. Они – ядро моей фирмы...

Кивком Дегтярь согласился с самой расхожей философией раннего российского капитализма. Прибыль удобнее всего делить с родственниками. Случайные компаньоны могут и пристрелить за денежки.

Кивнул он еще и потому, что только теперь понял: Кузнецов С.В., коммерческий директор фирмы, и Кузнецов В.С., президент этой же фирмы, наиближайшие родственники. Вся и разница, что старшего зовут Владимир Сергеевич, а младшего – Сергей Владимирович.

– Сережа был у меня коммерческим директором, – продолжил Кузнецов-старший. – Именно ему позвонили какое-то время назад из Москвы с выгодным предложением о закупке крупной оптовой партии телевизоров, музцентров, ну и так далее. Сначала мы решили, что это подвох, но продавец сумел доказать нам, что он находится в трудном материальном положении, ему нужны наличные, и он готов немного проиграть, но зато отбиться от кредиторов...

– А как... этот продавец смог это доказать?

– Он прислал нам по факсу банковские документы о просроченном кредите. И что важно, он предлагал нам наичестнейший вариант: мы приезжаем за уже купленной аппаратурой, загружаем ее и только потом, приехав в его офис, расплачиваемся...

– Значит, вы были в их офисе? – напрягся Дегтярь.

– Не я. Сережа. Он сам ездил за грузом. Ребята гнали трейлер в Москву, а он прилетел бортом...

– Извините, он такой невысокий, с глубокими залысинами, – коснулся пальцами своего лба Дегтярь.