Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Топор как-то странно икнул и по-спринтерски, высоко вскидывая бедра, понесся через двор к парку. Жора Прокудин метнулся в другую сторону.

Еще один выстрел заставил его ссутулиться. Теперь он бежал, как солдат в атаку, – с наклоном.

– Не стреляйте, та-ащ майор! – заорал кто-то басом за его спиной. Тут люди!

– Гады! Уроды! Где они?! – выл майор. – Задержи их!

– Они сбегли, – посмотрев на уменьшающуюся буквально на глазах майку одного из них, ответил тем же басом, но чуть потише, чуть безразличнее рослый милиционер.

– Это ты виноват! Ты!

– Никак нет, та-ащ майор! Они еще до меня сбегли! Еще до того, как я появился туточки.

Ни Жора Прокудин, ни Топор этого диалога не слышали. Они не знали, что их или, по меньшей мере, одного из них спасла чистая случайность. Рослый милиционер еще вчера вечером набил кровавый мозоль на левой ноге и сейчас не испытывал никакого желания грузить больную пятку.

Он помог подняться с пола очнувшимся, но ничего не понимающим сослуживцам, заботливо, как лопаты, приставил их к стенке и невольно обернулся на голос майора.

– Все равно я этих жуликов поймаю! – размазывая слезы по щекам, пообещал он. – По мордам поймаю! Это не местные. Это – гастролеры!

– Га-стро-ле-ры, – по-детски, как бы заучивая впервые услышанное слово, повторил милиционер, первым испытавший на себе кулак бывшего кандидата в мастера спорта.

– Да!.. Гастролеры! – прохрипел майор. – У них рожи незагорелые...

Глава девятнадцатая

МОЙ АДРЕС – НЕ ДОМ И НЕ УЛИЦА...

В предыдущей жизни, если конечно верить буддийским канонам, частный сыщик Дегтярь был либо лисом, либо барсом. Слежка, растянувшаяся на несколько часов, вызывала у него вовсе не усталость. В душе что-то звенело на одной долгой приятной ноте, и это ощущение хотелось продлить до бесконечности. Сам факт, что его жертва даже не догадывается о слежке, доставлял ему несказанную радость. Иногда у него даже появлялось желание показать преследуемому, что его "ведут", потом вроде бы отстать, исчезнуть и вдруг возникнуть перед глазами в самом неожиданном месте. Но он всегда отметал это желание. В нем было что-то детское, что-то от игры в жмурки, а Дегтярь считал себя профессионалом.

Чернявого парня в немодных очках с розовой оправой он "пас" еще с Ленинского проспекта. Звали его Борисом, но Дегтярь про себя обращался к нему как к Бобу. Клички зря не даются. У парня действительно сквозило что-то американское в поведении: крупный размашистый шаг, нагловатость в лице, бесконечная жвачка, разминаемая могучими челюстями.

Из подъезда он вышел в третьем часу дня, долго возился со своим поддержанным девятисотым "саабом", а потом как-то слишком резко захлопнул капот, впрыгнул в машину и под визг шин вылетел на проспект. Дегтярь с такими штучками встречался уже не раз. Копировать манеру езды своей жертвы он не стал, а мягко тронул "жигули" в том же направлении, куда устремился "сааб". Московские заторы уже давно уравняли наши машины с иномарками. "Запорожец" в пробке почти не смотрится хуже "BMW" или "мерседеса". Они стоят рядом как братья по несчастью, и неподвижность делает иномарки такой же грудой металла, стекла и пластика, как и "запорожец" или "жигули"...

Зеленый "сааб" выписывал по Москве чрезвычайно сложный маршрут, перед которым померкли бы все самые изощренные морские узлы. Трижды Боб останавливался, исчезал в каких-то офисах, потом появлялся и каждый раз изображал с места старт в гонке "Формула-1". И все было напрасно. Если он действительно хотел оторваться от Дегтяря, то для этого ему нужен был бы вертолет.

Когда по Ленинградке он выскочил за кольцевую, сыщик нутром почувствовал Шереметьево-2. Вот что-то было в этом сплаве американского чернявого парня и зеленого шведского автомобиля, что не могло не примагнититься к международному аэропорту. Боб не стал разочаровывать его. Он на самом деле доехал до стекляшки Шереметьево-2, поставил у пандуса машину и с усталым видом поплелся вовнутрь здания. Точненько рядом с "саабом" оказался грозный знак, запрещающий стоянку более чем на десять минут. Дегтярь выждал именно столько и в тот момент, когда у зеленой машины Боба появился парень из службы охраны аэропорта, парень, который и жил-то как раз со штрафов за превышение скупердяйской нормы в десять минут, он понял, что Боб появится совсем не скоро. Либо то, за чем он ушел, перевешивает жалкие восемьдесят тысяч штрафа.

– Вставайте, граф. Вас ждут великие дела, – приободрил самого себя Дегтярь и выбрался на жару из машины.

На пандус он въехал на две минуты позже, и мог пока не замечать парня в черном комбинезоне, хотя тот явно его уже заметил, но не подходил. У каждого свои маленькие радости. У парня они начинались после десяти минут терпеливого ожидания.

В гулком зале аэропорта Дегтярю даже не пришлось разыскивать Боба. Он стоял у табло прилета, и голова у него была задрана так сильно, словно он полоскал горло, а не читал строчки. Его явно интересовали те рейсы, что высвечивались почти под потолком.

"Варшава... Манила", – прочел главное в них Дегтярь и ему захотелось в Варшаву. По прогнозу погоды там шел дождь, было холодно, сыро и ветрено. А в столице России, прожженной каким-то странным, скорее всего перепутавшим Москву именно с Манилой солнцем, как раз и не хватало холода, дождя и сырости.

Приторный женский голосочек объявил о прилете и одного, и другого самолета. На Боба это не подействовало. Он все стоял и стоял с запрокинутой головой. Теперь уже почудилось, что он вовсе не горло полощет, а пытается остановить кровь из носу.

Неожиданно повернувшись, Боб обвел пристальным взглядом всех стоящих и сидящих людей, киоски, черные тумбочки телевизоров, регистрационные стойки и вроде бы ни за кого и ни за что не зацепился. Дегтярь, правда, успел шагнуть за гору чемоданов какого-то турка, но вряд ли без этого он привлек бы внимание Боба. В зале было много иностранцев. Намного больше наших. А иностранцы, особенно западники, страсть как любят носить бороды "усталого" двух-трехнедельного вида.

После многообещающего взгляда Боб пересек зал, покружился у регистрационных стоек среди гор чемоданов и сумок, плачущих детей и раздраженных иноземцев и как-то слишком целеустремленно двинулся в сторону туалета. У его правой ноги яростно раскачивался черный полиэтиленовый пакет, а то, что позволяло ему раскачиваться, напоминало батон.

Азарт охотника, так долго согревавший душу Дегтяря, резко ослаб. Туалет мог оказаться ловушкой, где жертва в два счета вычислила бы его. Но и не идти туда было нельзя. На секунду Дегтярь ощутил уже себя жертвой, но то крепкое и непробиваемое, что было взращено всей предыдущей милицейской службой в душе, отшвырнуло новое чувство, как ракетка отшвыривает теннисный мяч.

Он сунул правую руку в карман пиджака и последовал по маршруту Боба. У стекол умывальника он его не обнаружил. В туалетной комнате – тоже. Пришлось уронить на кафельный пол платок и нагнуться.

Двери у кабинок отставали от пола сантиметров на десять, и этой прихоти дизайнера Дегтярю хватило на то, чтобы отыскать во второй кабинке слева рыжие туфли Боба. Радостно пошевелив усами, Дегтярь выпрямился, встал у писсуара между двумя неграми и свел руки на ширинке. Сосед справа облегченно вздохнул, жикнул замком-молнией джинсов и странно посмотрел на пальцы Дегтяря, замершие на пуговицах.

– Хау а ю? – с добротным акцентом спросил он.

Дегтярь вложил всю свою природную ненависть во взгляд. Мало того, что негр, отклонившись, закрыл ему обзор двери в зеркале, так он еще и лез с дурацкими вопросами.

– Экскьюз ми, – проглотил житель африканского континента молчание белого человека и враскачку двинулся к раковинам.

Дверца в зеркале распахнулась, и в зеркале же из кабинки устало выбрался Боб. Черный пакет у его ноги висел отощавшим. Если в нем скрывался рулон туалетной бумаги, то Бобу можно было ставить памятник как сверхчистюле. Если батон, то сверхобжоре.

Его усталое лицо в дурацких очках-колесах мгновенно закрыла спина в вареной джинсовой куртке. Дверца закрылась так, будто ее всосало мощнейшим вакуумом. Слишком торопящийся всегда вызывает подозрение, и Дегтярь, уловив, что Боб не видит его или, по крайней мере, не увидит еще пару секунд, развернулся и вошел в соседнюю кабинку.

Шум воды, сливающейся из бачка, перекрыл все звуки, замаскировал их, но лисьим слухом Дегтярь уловил что-то похожее на шелест газетной бумаги. Туалетная таких звуков не издает.

Щелкнул шпингалет. Сквозь щель между дверкой и стенкой кабинки Дегтярь высмотрел джинсовую спину и с хищной радостью увидел мелькнувшие очки Боба. Любитель жвачки и шведских машин вернулся в ту же кабинку. Что делать дальше, Дегтярь не знал. По правилам охоты ему требовалось выйти из туалета и ожидать жертву в машине, но возвращение Боба, отнюдь не выглядевшего хроническим поносником, озадачило его. Он спустил воду, по инерции выбрался из кабинки, чтобы все-таки выполнить навеки вызубренную инструкцию службы наружного наблюдения, но отсутствие парня в джинсовой куртке в умывальнике остановило его. В этой торопливости скрывалась тайна, а охотник не любит, когда жертва или друг жертвы преподносят ее.

В умывальнике задорно плескался знакомый негр. Видимо, в его родном государстве с водой была немалая напряженка, раз он с такой истовостью промывал уши.

Удерживая взглядом дверцу в кабинку Боба, Дегтярь упал на выставленные у груди ладони, перенес вес на левую руку, вырвал из кармана пиджака пистолет электрошока и с яростью воткнул его в щиколотку жертве. Под вскрик и грохот сыщик подбросил себя с пола, плечом вышиб хиленькую дверку и с радостью, приятно лизнувшей душу, увидел скрюченного между унитазом и стенкой бледного парня. Даже бессознательным его лицо выглядело чересчур наглым и презрительным. Даже бессознательным он ненавидел Дегтяря, но это только развеселило его. Ненависть побежденного – это последняя льгота, которую может ему на время предоставить победитель.

На холодном кафельном полу возле рыжих ботинок Боба лежал крафтовый пакет. Тугая пленка скотча оплетала его крест накрест. Кто-то ошибся с символикой. Крест не смотрится символом победы.

– Йиму пльохо?! – перепугал Дегтяря негр.

С его угольного лица испуганно опадали капли воды, но он почему-то казался не просто негром, а баскетболистом, отыгравшим трудный матч. Наверное, потому, что негров Дегтярь видел только в трансляциях НБА, а там они были исключительно потными.

– Йиму пльохо? – уже тише спросил негр.

Отвернувшись от него, Дегтярь зубами разодрал угол пакета, потянул за скотч, но тот лишь истончился до нитки, но не лопнул.

– Вот сволочи! – ругнулся Дегтярь на производителей липкой ленты.

Пальцы отодрали еще один кусок крафтовой бумаги и теперь уже нащупали картон. Перочинным ножом Дегтярь вспорол его на глазах у обалдевшего негра, и из коробки на кафель дождем сыпанули яркие пластиковые прямоугольнички.

– Виса! – с радостью выкрикнул негр и, присев, потянулся к упавшей у его ног кредитной карточке.

– Не трожь! – оттолкнул его Дегтярь. – Айм полисмен!

Знакомое слово перепугало негра и как-то сразу успокоило.

– Оу, полисмен! – пояснил он подошедшим к кабинке индусам.

Те что-то ответили, хмуро покачав чернявыми головками, но Дегтярь этого не видел. Произнесенным словом он воздвиг между собой и негром невидимую стену, а негр уже достраивал ее для других.

Опустившись на колено, Дегтярь сгреб обратно в коробку пластиковые кредитные карты. Мелькающие на них фамилии были в основном английскими и немецкими. Зеленые "American Express", похожие на перевернутый бывший флаг Южно-Африканской Республики карточки "Visa", сливающиеся в едином любовном порыве красные и оранжевые кружочки "Master Card" и языкатая буква "E" в "Eurocard", – все это, промелькнув перед глазами Дегтяря, запахло сотнями тысяч долларов. На дне коробки, в еще нераспоротой левой части наощупь ощущались паспорта.

– Не мешайт! Зис из зэ полисмэн! – заботливо укреплял невидимую стену негр.

– На, – не сдержавшись, дал ему десять долларов Дегтярь, посмотрел в перепуганные смоляные глаза и сменил в правой руке перочинный нож на телефон сотовой связи.

– Иван, здравствуй, – заставил он в ответ поздороваться милицейского генерал-майора. – У меня есть для тебя улов. По делу того парня, что ты мне подарил в супермаркете... Какой улов? Хороший. Для тебя на премию тянет. Может, даже на орден. А мне... Мне мало нужно. Дашь потом протокол обыска почитать – и все... Что?.. Думаю, что моего клиента здесь нет... Где нет? На карточках. Я взял его в Шереметьего-два при получении партии поддельных карточек и паспортов. Откуда груз? Скорее всего, из Польши... Что?.. Нет, я не многостаночник. Поляка лови сам. Для тебя это – семечки. Что?.. Как я его взял?.. Шерше ля фам...

Самая избитая французская фраза неожиданно бросила Дегтяря в испарину. Он повернулся к негру и посмотрел как бы сквозь него. На мгновение перед глазами возникло пунцовое лицо Лялечки. Шерше ля фам. Ищите женщину. Но не Лялечку и не Верочку, о которой она мышиным шепотком рассказала ему. Искать нужно в том магазине, откуда вывозили аппаратуру красноярцы.

– Знаешь, Иван, – назвал он генерала по имени, – я тебе, пожалуй, еще одного их сообщника сдам. Точнее, сообщницу. Зовут ее Верой. Работает она в том же магазине, где брали Кирилла. Через нее они снимали номера и коды кредитных карточек. А поляки подделывали. Так что, Иван, за Верочку с тебя должок... Что?.. Сочтемся славой?.. Не те времена. Ну ладно, пора заканчивать. Мой подопечный начал подавать признаки жизни. Ко мне в туалет аэропорта пришли своих ребят... Что?.. Нет, я не шучу. В туалет. Вторая кабинка слева. Кстати, тут мне один парень помогал, наш африканский друг. Премируешь его. Он потом внукам будет рассказывать, что чуть не погиб в схватке с русской мафией...

Глава двадцатая

РЫНОЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Жора Прокудин с детства любил базары. Для него они были чем-то вроде ресторанов на открытом воздухе. Бывало как пройдут они с бабушкой ряд солений да так напробуются капусты, черемши и огурцов, что уже и завтракать не нужно. Ради того, чтобы не примелькаться, бабушка планомерно посещала все московские рынки по очереди. В родной Электростали ее уже знали и гнали, не стесняясь в выражениях. Спасала Москва-кормилица. И ее, и Жорика.

В курортном городе Приморске ряд солений на центральном рынке оказался до неприличия скуп. Три кореянки сидели краснощекими купчихами за бетонным прилавком и отгоняли жирных южных мух от ванночек, доверху наполненных тертой острой морковью, баклажанами, капустой, сладким перцем и смесями самых невероятных комбинаций. Первая же щепоть, отправленная Жорой Прокудиным в рот, обожгла с яростью спирта.

– Хо-о!.. Хо-о!.. О-хо-о! – выдохами попытался он спастись от пожара.

– Ты не пробуй. Ты покупай, – предложила ему самая круглолицая и самая румяная из кореянок.

– А это... сколько... того? – смущенно спросил Топор.

– Недорого. Пятьдесят тысяч за сто граммов.

– Ого! – не согласился Жора Прокудин с таксой. – За сто граммов?

– А ты больше не съешь.

– Я...

Договорить Жора не успел. Его бесцеремонно оттер от прилавка мужичок в замызганом синем халате. Над его головой, над отполированной лысиной вьющиеся в немыслимом узоре рыжие волосы образовывали шатер. Под него хотелось засунуть пальцы и провести ладонью по голой пупыристой коже.

– Держите, бабаньки, – выставил он перед собой по-карточному сложенные три квитанции.

– Как обычно? – спросила все та же круглолицая.

– Сегодня – да. По шестьдесят с носа. А завтра уже будет по семьдесят.

– А что так?

– Хозяин хочет подъезд к рынку заасфальтировать. Сейчас еще

ничего, а зимой грязь такая, что не подойти и не подъехать...

– Лучше бы с кавказцев больше брал. Сколько мы тут за день на

солениях наторгуем!

– Это уже не мои проблемы, – радостно сообщил мужичок и приложил грязные купюры кореянок к толстенной пачке, зажатой в левой руке. – Я с завтрашнего дня в отпуске. Собирать налоги другой будет.

Судя по выражениям лиц кореянок, им было все равно, кто сдерет с них на десять тысяч больше, чем обычно.

Рыжий шатер над головой мужика колыхнулся, будто желе, и он с резвостью мальчика понесся дальше, к мясным рядам.

– Будете брать? – напомнила о себе торговка.

– Мы посовещаемся, – уклонился от прямого ответа Жора Прокудин.

Отведя за локоть Топора в угол павильона, он посмотрел на часы и вслух подумал:

– Девять одиннадцать... Скорее всего, у этого мытаря рабочий день – с девяти. А рынок открывается в шесть...

– Ну и что? – ничего не понял Топор.

После бега под пулями у него стала дергаться щека под левым глазом, и он теперь беспрерывно подмигивал. Это совершенно не шло к его покореженному носу и рыжей щетине. От дурацкого подмигивания казалось, что Топор знает нечто такое, что никогда не дано узнать Жоре, и постоянно напоминает об этом.

– Ну и что? – повторно дернув щекой, спросил он.

– А то, что мне надоело служить милиционером. Я подаю в отставку!

– Так мы ж это... Еле-еле отработали покупку формы...

– Фуражку они, гад, отвоевали. Какой я теперь мент без фуражки?

– Украдем, – подмигнул Топор.

– Красть грешно, – голосом телепроповедника пояснил Жора Прокудин. Статья сто пятьдесят восьмая Уголовного кодекса Российской Федерации. Надо, чтоб сами люди нам отдавали. И радовались. Как мы когда-то...

– Это когда же?

– А как эмэмэму за их цветные бумажки наши кровные отстегивали...

– Ну ты вспомнил! Это ж сто лет назад было!

– Правда, есть статья следующая, сто пятьдесят девятая, – сокрушенно сплюнул на цементный пол Жора Прокудин.

– А что это? – напрягся, но все же подмигнул Топор.

– Короче, твоя задача: добыть халат этого мужика.

– Какого?

Топор до того запутался, что умудрился теперь подмигнуть обеими глазами. Вышло похоже на испуг.

– Не бойся. Это не воровство, – обнял его за плечо Жора. – Мы возьмем в долг. Потом вернем.

– А-а!.. Ты про сборщика дани?! – догадался Топор.

– Про него, родного!.. А что? Симпатичный малый. Одна прическа чего стоит! Его бы в Париж отвезти, на конкурс парикмахеров! Гран-при и пожизненная слава обеспечены! Может, отвезем?

Топор вообще перестал подмигивать. В голове было еще хуже, чем в те редкие минуты, когда мячик на подиуме все-таки пробивал пластиковую маску.

– Куда повезем? – насупился он.

Жора Прокудин тяжко вздохнул, только теперь вспомнив, что город Париж не входит в список городов, известных Топору. Вспомнил он и недовольное лицо Жанетки, узнавшей, что после ее модницких растрат он все деньги забирает в свое распоряжение.

– Завтра утречком налог на торговое место буду собирать я, – открыл замысел Жора.

– А не заловят?

– Ты же сам слышал, это дитя колхозного рынка с завтрашнего дня – в отпуске. Кому-то же надо дань собирать...

– А эти... квитанции?

– Надо украсть из его комнаты вместе с халатом. Если не получится, то... то пойдут гаишные...

– А схавают?

– Братан, ты даже не представляешь, какой хороший народ живет в данной стране! Не только отдадут, но еще и угостят дарами садов и огородов! Ты учти, у нас денег – кот наплакал. А этого хрена Гвидонова еще пять дней ждать! Я не могу так бесцеремонно тратить драгоценное время! И вообще... Не делай из меня электорат, а то я пойду к урне...

– А тот мент... ну, с пистолетом... Вдруг он сюда заявится...

– Ты имеешь в виду товарища майора милиции? – с отеческой

нежностью ведя Топора за плечо, спросил Жора Прокудин.

– Однозначно... Он же нас запомнил... Мы его тоже запомнили.

Правильно?

– Ну, это... однозначно...

– Значит, если что, тоже опознаем. Ноги у нас, сам знаешь, получше, чем у него развиты. Про твои кулаки я и не говорю. Мне б хоть один такой, я бы всю жизнь не работал...

– Жор, – остановил общее движение к выходу с рынка Топор, – а может, не будем эту... ну, дань собирать? Может, мы на пляже аттракцион с мячиками соорудим? Как в Москве?

– А вот это как раз и не нужно!

– Почему?

– Пляж – людное место. Там нас заложить могут. Сексотов на земле хватает. Тогда уж точно товарищ майор обнимет нас своей мозолистой рукой и...

– Ладно. Не надо мячики, – сдался Топор.

– Вот и хороший мальчик! Пойди возьми пирожок на полочке...

– Страшно мне, Жор, – с какой-то неожиданной грустью сказал Топор. Бзик у меня, что этого банкира нам впарили. Не может сходу обломиться два арбуза, да еще и "зеленых". Мне – так точно...

– А ты считай, что не тебе, а мне.

– Серьезно?

– Век воли не видать!

– Чего ты гонишь? Ты ж ни одного дня не сидел. Даже в сизушке...

– Топор, я тебе уже говорил, я своим временем дорожу. А дни в колонии, в армии, в больнице и любом другом казенном учреждении – это навеки потерянные дни. Они лишают меня творчества. Я ведь в душе поэт. Типа Пушкина. Все, что я делаю, – это чистое творчество. Вот спорим, что мне поставят памятник? При жизни...

Задрав подбородок, Жора Прокудин устремил вдаль, на мясников в окровавленных передниках, свой орлиный взор и по-вождистски вскинул правую руку. Знойный ветер шевелил его перепутавшиеся чернявые волосы, губы с усилием сдавливали невысказанную великую мысль, а на подгоревшем за вчерашнюю милицейскую службу пятнистом лице совсем не к месту для гения сидел нос-картошка.

– Впечатляет? – спросил он Топора.

– Жора, у меня такое чувство, что Босс где-то рядом...

Он уже не просто подмигнул, а сузил левый глаз дернувшейся и замершей в верхней точке щекой, и указующая светлый путь рука Жоры Прокудина поневоле опустилась.

– Ты что-то знаешь? – с неприятным холодком в душе спросил он.

– Ничего я не знаю! Я чувствую...

– Чувствуют бабы! А ты – мужик! Ты соображать должен!

– А у меня такое чув... ну, такой бзик, что он за нами сечет. Босс голова. Он все равно врубится, куда мы срыгнули...

– Ты ему ничего не говорил?

– Зачем ты так?! – натурально обиделся Топор.

Даже щека оплыла вниз, освободив глаз от тисков.

– Ты же знаешь, за мной – могила... Хотя я и не хотел в эти разборки ввязываться.

– А Жанетка не могла?

– Она с ним последние дни вообще не базарила.

– Так чего же ты волнуешься?

– Босс – это сатана...

Они стояли лицом друг к другу, стояли так близко, что Жора Прокудин до рези в зрачках видел испуганные серые глаза друга. Обычную свирепость в выражении лица Топора не спасала даже двухсуточная щетина. Он выглядел мальчиком, которому вот только что, вот минуту назад лихим ударом свернули нос. Его хотелось пожалеть. Но Жора Прокудин не помнил, чтобы он на кого-то, кроме себя, тратил это драгоценное чувство.

– Может, вернемся в Москву? – попросил Топор. – Купим билеты в Нью-Йорк и...

– Ты про халат понял?

– Что?

– В двадцать два ноль-ноль по московскому времени дерюга этого монаха-схимника с колхозного рынка города-героя Приморска должна лежать на твоих вытянутых руках. Как боевое знамя крестоносцев...

– Кого? – не успел мигнуть Топор.

– А сверху – книжка с квитанциями. Как фолиант с песнями Нибелунгов...

– Ко... кого?.. Гобеленов?

– Ганнибалов!

– Кого-кого?

Новая острота застыла на обгоревших губах Жоры Прокудина. Справа от уха Топора, в дальнем, фруктовом ряду, он зацепился взглядом за ровненько подстриженный чернявый затылок. Так чистенько, так безупречно мог содержать затылок только Босс.

Никогда прежде не испытанная Жорой сила заставила его по-детски приподняться на цыпочки. Фигура незнакомца теперь стала видна вся: от бугристых пяток, вдавивших в бетон кожаные шлепки, до округлой макушки. Рост, ширина плеч, волосатость ног, открытых шортами, северная белизна кожи – все это было боссовским. Даже уши с провисшими сосульками мочек.

– Ты чего? – обернулся Топор и тоже онемел.

От пистолета они смогли убежать. От Босса не получилось бы. Даже если бы у него не было оружия.

Ровненький затылок качнулся, мужчина повернулся к ним лицом, и оба парня одновременно выдохнули:

– Не он...

– Знаешь что? – первым очнулся Жора Прокудин. – Будешь и дальше Боссом бредить, выгоню из фирмы!

– Какой фирмы? – радостно подмигнул Топор.

– Нашей. "Два арбуза" называется...

– А почему два? А Жанетка?

– Знаешь, Топор, не делай из меня неврастеника. Я тебе на вечер задание Родины дал. А ты уж соображай, как его выполнить. И про Босса не думай. А то его призраки на каждом углу будут мерещиться. Пошли отсюда!

– Жор, а мы ж это... за жрачкой сюда приходили... Скупиться на день, значит... Мы ж ничего не купили...

– Знаешь, Топор, тебя точно лечить надо, – сделал злое лицо Жора Прокудин. – Ты как себе ситуацию представляешь? Сегодня я, значит, у торгашей покупаю жрачку, а завтра с них же дань собирать буду? Думаешь, меня хоть один да не запомнит?

– Однозначно запомнит...

– Я уже точно знаю, что к кореянкам не пойду, а ты – покупки...

– Ну, извини, – надулся Топор. – Жанетка же сказала, что надо еды купить...

– Купим, братан, купим, но на другом рынке. Этот должен остаться стерильным.

Глава двадцать первая

ПЕЙТЕ ПИВО ПЕННОЕ...

Рыков не очень жаловал пиво. Он мог выхлестать бочку и ничего, кроме изжоги, не почувствовать. Он не знал, любит ли пиво сыщик, но когда тот попросил его о свидании, а Рыков сказал, что дома он его принять не может, на что Дегтярь тут же отреагировал встречным предложением о пивбаре, он вяло согласился.

Швейцар оказался жаднее, чем сто швейцарских банкиров, вместе взятых. Сначала он попросил всего сто долларов за молчание, а утром, отыскав каким-то образом его по телефону, попросил еще тысячу. После того, как Рыков, переборов себя, все-таки согласился, швейцар вдруг тут же изменил мнение и сказал, что угон "мерса" видел еще один официант, и ему, чтобы молчал, тоже неплохо бы заткнуть пасть тысячедолларовой пачкой. Рыков ответил: "Хорошо. Получишь и ты, и он", швырнул сотовый "Эрикссон" в свое новое кожаное кресло, и оно в ответ выплюнуло телефонную трубку к его ногам. Эта брезгливость кресла не понравилась Рыкову, хотя в целом Барташевский ему угодил. Ручки уже не сдавливали бока, как обручи на бочке, кожа почти не скрипела, а высота спинки позволяла даже прижаться к ней затылком...

– Хорошее пиво, – оценил "Гиннесс" Дегтярь. – Хотя, я думаю, наш темный "Афанасий" не хуже.

– Зачем позвал? – не в силах забыть "Эрикссон" и своенравное кресло спросил Рыков.

– Мне необходимы средства для трехдневной командировки в Красноярск.

– Я же дал тебе аванс!

– Аванс – это часть платы за раскрытие преступления. Командировочные в него не входят.

– Тому – тысячу, этому – тысячу, тебе...

Дегтярь пропустил мимо ушей размышления Рыкова вслух. Он не знал да и не мог ничего знать об угоне и о швейцаре-свидетеле. Он просто ощущал душевные муки по лицу собеседника. Сегодня бойцовские усы Рыкова висели будто намокшие, а на подглазьях стыла зимняя синева.

– Через три дня дам, – вспомнив об отъехавшем в тот же Красноярск Барташевском, решил Рыков. – На дорогу дам...

– А суточные?

– Что суточные?

– Двадцать долларов в сутки.

– Да ты что!.. Такие деньги платят только за поездки в страны этого... как его... эсэнгэ! Красноярск – это Россия.

– И еще за гостиницу, – добавил Дегтярь. – Люкс мне не нужен, да его в Красноярске, скорее всего, и нет. Это не Париж и не Мюнхен. Но приличный номер в бывшей крайкомовской гостинице – это обязательное условие.

– А не много ли условий?!

– Я – профессионал. И вы – профессионал. В своей области. И вы знаете, что контракт подписан. Вы можете отказаться от услуг нашего сыскного агентства, и я в ту же секунду перестану копаться в этом дерьме. Но аванс обратно вы уже не получите, а, кроме того, вам придется выплатить неустойку. Ведь вы отвлекли меня от других дел. Думаете, у нас больше нет заказов?

– А что, есть? – напрягся Рыков.

– Выше крыши. Особенно по розыску должников. Как правило от банкиров...

В судорожном, еще не выпарившем из себя алкоголь мозгу Рыкова туманным пятном мелькнули лица банкиров. Вчера у них были такие выражения, будто они уже предварительно заказали какой-то шерлокхолмсовской конторе его розыск на случай бегства от долгов.

– Ладно. Дам я тебе эти вонючие "баксы", – сдался Рыков. – А ты скоро мои "бабки" разыщешь?

– Через неделю.

– Без "бэ"?! – выпрямившись на стуле, набычился Рыков.

Рыжие усы сотнями антенн взмыли вверх, будто мощнейшая радиостанция приготовилась принять важный сигнал.

– И без "бэ", и без "хэ", – вяло ответил Дегтярь и с наслаждением отхлебнул темного, как кофе "Гиннесса".

– Неужели через неделю?! Ты что-то знаешь?

– Преступники всегда оставляют следы. Еще не было ни одного, кто бы не оставил. Просто не все оперативники умеют выстраивать эти следы в логическую цепочку...

– Так знаешь или нет?!

– Это тайна следствия.

– Даже от меня?

– Вы можете проговориться...

– Да кому!.. Я ни с кем, даже с женой...

Как назло вспомнился мрачный милицейский подполковник с его намеками на Лялечку. Ну не могла она украсть эту клятую карточку! Не могла! Он всегда прятал ее в сейфе в офисе. А если не всегда?

Поморщившись, Рыков так и не вспомнил, брал он ее когда-нибудь домой или не брал. В последнее время столько всего случилось, что он уже начинал путаться в мелочах. Его словно бы заставляли тренировать память, а он упрямо не поддавался.

– Вы не знаете мою Лялечку, – зачем-то защитил он ее. – У нее, конечно, характер бесенка, но она чиста душой. Я сделал ее счастливой, я дал ей все, что она хотела: хороший дом, прислугу, досуг, турпоездки. И она платит мне любовью и верностью...

Глоток пива чуть не вылетел из горла Дегтяря на белоснежную скатерть. Невероятным усилием он все-таки вогнал горькую, превратившуюся в вату жидкость в желудок и только потом прокашлялся в кулак.

– Я долго скрывал от нее факт кражи, но потом все же посвятил и ее в эту тайну. Сначала она была вне себя, но вчера после обеда она вернулась от подруги и долго жалела меня. Так может жалеть только Лялечка...

Между Рыковым и женой лежала дистанция в двадцать шесть лет. По идее он должен был ощущать ее дочкой, тем более, что где-то в бесконечной муравьиной Москве жила и его настоящая дочь, ровесница Лялечки, и Дегтярь на какое-то время понял собеседника. Понял и тут же забыл это чувство. Для него лично Лялечка была прокомпостированным автобусным билетом. Он выжал из нее все что мог. И даже больше. Впрочем, оставался еще видеодиск в сейфе генерала, и этим диском, как доильным аппаратом из коровки, он мог еще немало надоить денежного молочка из Лялечки.

– Неужели у тебя так строго в конторе? – не мог успокоиться Рыков. Ну, хоть что-то ты можешь мне сказать? Пропали мои денежки. И я сильнее других заинтересован...

– Я боюсь вашей реакции, – вяло ответил Дегтярь.

– В каком смысле?

– В таком же, в каком предчувствовал ее Барташевский, когда уговорил вас не ехать в магазин электроники, через который ушли деньги...