Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

– А кто отпускал?

– Мой зам. Это было на той неделе. Я как раз...

– Извините, – все-таки присел на краешек стула Барташевский, – но я вас не понимаю. Идет вывоз такой большой партии товара, а вас нет на работе...

– Почему это большой? – не теряя счастья с лица, удивился коммерческий директор. – Оптовики из провинции вывозят и гораздо большие партии...

– А эти... жулики... откуда?

– Сейчас посмотрю... А-а, вот!.. Из Красноярска...

– Я так и знал! – закачался на краешке стула Барташевский. Красноярск! Тьмутаракань! Полдня на самолете лететь... А они во что грузили?

– В каком смысле?

– В машины или в железнодорожные контейнеры?

Повторное нажатие на кнопку возродило в дверях отягощенную бронежилетом фигуру охранника. Впрочем, службистской прыти на его рябом лице уже не было. На нервно раскачивавшегося Барташевского он уже смотрел как на старого знакомого.

– Вызови Олега! – приказал коммерческий директор. – Он на складе...

– Я так и думал – гастролеры, – себе под нос пробубнил Барташевский. Надо же! Красноярск!

– А вы в милицию заявили?

– Нет! – нервно дернувшись, перестал раскачиваться Барташевский. Сегодня заявим.

Уверенности в его голосе не было. Рыков упрямо не хотел связываться с милицией. Менты, конечно, не парни из налоговой полиции, но могли начаться глупые вопросы о происхождении столь крупных сумм, отыскалось бы несовпадение с отчетной документацией фирмы, потом бы кому-нибудь хватило ума поинтересоваться, откуда у Рыкова такая могучая семикомнатная квартира в центре, какое волшебство расставило по ней мебель иноземно-крутого производства. Барташевский был совсем не уверен в своих словах. Рыков упрямо боялся любых людей в форме.

– Олег, заходи, – позвал коммерческий директор, и в кабинет, пыхтя и постанывая, вкатился настоящий пивной бочонок: метра полтора в талии, метра полтора ростом, детские розовые щеки, три подбородка, волнами стекающие к груди и... лысина.

Барташевский поневоле встал. Ему захотелось побыстрее уйти отсюда. В царстве лысых он ощущал себя волком, обвешкованным умелыми охотниками.

– Олег, тут вот товарищ интересуется партией товара, которую ты в среду на той неделе отпускал покупателям, – не вставая, объяснил коммерческий директор.

– А в чем дело? – попытался он сложить ручки на животе, но не смог. Все отпущено точно по накладной. Если...

– Они грузили в машины или в контейнеры?

– В машины. В трейлеры. Там еще что-то лежало. Я так понял, они еще какой-то товар в Москве закупили.

– Значит, еще кого-нибудь обокрали, – кинул Барташевский.

– Что? – напрягся Олег.

Розовыми стали не только щечки, но и лоб, нос и верхний из бесчисленных подбородков.

– Кого обокрали? Нас? – не унимался он.

– Ты их сможешь описать? – заботливо спросил коммерческий директор.

– Ну, вообще-то я не особо того... запоминал...

– А сколько их было?

– Четверо. Старшенький такой щупленький. Молодой, но уже с лысиной...

Барташевский, не стесняясь, громко застонал. Союз лысых уничтожал его по частям.

– Значит, трейлеры, – вслух подумал он, стараясь забыть лысого красноярца. – А номера вы записали?

– А как же! – гордо сообщил Олег. – У нас все как положено!..

По номерах их и найдете.

Глава восьмая

НЕ ИМЕЙ СТО РУБЛЕЙ

Вдоль убогих пятиэтажек Измайлова рывками, будто надышавшийся травилкой таракан, двигалась "восьмерка". Маслянистый свет фонарей испуганно подрагивал от вида этих судорог и стал литься ровнее и без миганий только тогда, когда машина погрузилась в темноту. Но именно здесь, у двух крайних подъездов дома, где уже три месяца не горели фонари, "восьмерка" пошла ровнее и легче. Темнота словно придавила ее, и машине под такой неимоверной тяжестью уже не хватало сил на рывки.

– Пр-риехали! – объявил остановку Жора Прокудин, нащупал в кармане "мобилу" и попытался достать его наружу.

Трубка не поддавалась. Под пальцами она ощущалась мокрым куском мыла. Тогда он ухватил ее за усик антеннки и все-таки вытащил.

– Что, братан, не хо-очешь мне слу-ужить? – спросил Жора у трубки.

Она не ответила.

– Ща мы тебя раз... заз... раз-с-збудим, – пообещал он ей, повернулся к еле ощутимому справа свету лужи и начал тыкать в клавиши.

Предательский палец бил по тройке вместо четверки и по двойке вместо единицы. Включить свет в салоне Жора Прокудин не догадался. Впрочем, здесь, на крошечном черном пятачке залитой светом ночной Москвы, он никогда не делал этого. В это время он всегда берег ночь внутри машины. На всякий случай.

– Ну, ни-ичего! Дома ты у меня проснешься, зар-раза! – пообещал он трубке и выскребся из машины.

Мир качался, но еще не падал. Мир еще казался неплохим местом для жизни.

Спотыкаясь и оцарапывая левую ладонь о стену подъезда, оцарапывая, но ничего не чувствуя, он все-таки поднялся на третий этаж, довольно быстро, всего за десять минут с небольшим, открыл дверь, втолкнул себя в вонючую квартиру и каблуком, по-лошадиному, захлопнул дверь.

Щелчок выключателя залил узкий коридор ровным светом. Вусмерть пьяный мужик никогда не смог бы упасть в этом коридоре. Стены не дали бы. Квартира была однокомнатной, а значит, унылой и убогой, но у нее имелась масса преимуществ, самым большим из которых было не то, что прописанный в ней хроник-пьяница сдал ее за пятьдесят долларов в месяц, а то, что Босс не знал о ее существовании. Впрочем, о ней не знал даже Топор. Не существуют на свете такие друзья, от которых нет секретов.

Все богатство квартиры составлял вечно разложенный диван-полуторка и телевизор "Электроника" с крошечным черно-белым экранчиком на подоконнике. Отклеившиеся по периметру комнаты зеленые обои висели пальмовыми листьями. Казалось, что под ними есть бананы. Нужно только залезть на стул и приподнять поникшую зеленую полосу. Но в квартире не было ни одного стула. Даже на кухне. Жора Прокудин ни на йоту не изменил дизайн, доставшийся ему от хозяина квартиры. Нельзя сказать, чтобы он всей душой проникся его философским отношением к жизни, где все временно и всякое богатство имеет лишь иллюзорную ценность, поскольку на небеса его с собой не взять. Просто Жора всегда находился в готовности к бегству. И этот день все-таки наступил.

– За-автра... За-автра, – под пение упал он спиной на диван.

Диван огрызнулся острыми шипами пружин. Диван не знал, что сегодня Жорик не чувствует ничего.

А временно ничего не чувствующий Прокудин невидяще посмотрел на серый, в струпьях старой эмульсионки потолок и только сейчас заметил, что держит нечто чужое в правой руке.

Он поднес руку к лицу и с удивлением обнаружил в ней телефон. Звонков вроде не было, а пальцы упрямо сжимали трубку. Жора Прокудин с усилием сел, от головы сразу отхлынуло, и память вернула ему ощущение машины, тьмы, ночи.

– А-а, я ж обещал тебя ре... ре... реанимировать, – все-таки выговорил он. – Точно?.. Точно!

При свете указательный палец левой руки оказался побойчее. Он воткнулся во все нужные кнопки без сбоя.

– Але, – по-дурацки ответил Топор.

Он всегда начинал с этого бабьего словечка. Кто его научил подобной гадости, Жора Прокудин не мог представить. Наверное, это было первое телефонное слово, которое Топор услышал дважды.

– Вот скотство! – ругнулся Жора. – Где я руку ободрал?!

– Чего?

– Руку, грю, где ободрал?

Красные полоски на ладони левой руки лежали крест накрест, будто хотели сложиться в геометрическую фигуру, но так и не смогли.

– Кто это? – испуганно спросил Топор.

– Это я – Жорик. Руку, понимаешь...

– Босс опять звонил.

– Переживет. Я уже, считай, на Алтае. В этой... как ее...

Второй раз вспомнить название придуманного села он уже не мог. В голове Жоры Прокудина не было того механизма, которым обладал Топор.

– А что он сказал? – все-таки Босс был злым мужиком.

– То же, что и утром, – вяло ответил Топор.

– А что утром?.. А-а, ладно! К хренам! Слушай боевой приказ: канаты рубить, мачты ломать, матросов на рею!

– Каких матросов?

Чувствовалось, что Топор просто не знал значения слова "рея". Жора Прокудин не стал делать друга чуть умнее. Слово он не повторил. Перед глазами плавно раскачивались обвислые зеленые обои. Теперь они уже казались не пальмовыми листьями, а волнами, готовыми захлестнуть его.

– Знач... та-ак, – протянул Жора. – Выезжаем завтра вечером... Поездом... Билеты на троих я взял... У меня как раз три фа... фальши... шишивых паспорта. Два – мужских. Один – бабский.

Сойдет за третий сорт! Проводницы один хрен близорукие!

– Завтра? – озабоченно переспросил Топор. – Ты бы хоть с Жанеткой...

– Если ей не нужны "бабки", пусть отваливает!

Ногой Жора Прокудин швырнул туфлю. Слетев со ступни, она два раза красиво провернулась в воздухе, ударилась о стену и упала на бок. Так она была похожа на лодку, лежащую на песке. Шнурки чернели как весла.

– Ты умеешь грести на лодке? – глядя на шнурки, спросил Жора Прокудин.

– А кто не умеет?!

– Не скажи!.. Один всю жизнь на пианино играет, а никто ему не скажет, что он не умеет...

– Ты бы с Жанеткой...

– Она не верит в мои моз... зги?! Не верит?! Дай ей трубу!

– Может, не сейчас...

– Дай!

– Здравствуй, Жо-орик, – пропела она с истомой.

Прокудин на мгновение протрезвел. Женщины говорят таким голосом только в минуты крайнего удовлетворения. Значит, он застал их своим звонком на самом интересном месте.

– Ты меня любишь, Жан? – игриво спросил он.

– Как сына.

– Лучше как любовника.

– Топор не разрешит.

– Короче, кручу динамо... Есть дело на пару арбузов. В "зеленых". Дело – верняк. Ты меня знаешь. Я пустые фишки не таскаю!

– Да уж! – согласилась она.

Трезвость ушла. Обойная волна вздымалась уже бешеным цунами. В такие минуты хочется женской ласки, но у Жоры Прокудина никогда не было подруги. Топор нашел то, что он, возможно, искал. Он, правда, не знал наверняка то ли это, но что очень близкое к тому – так точно.

– Я хочу, чтобы в деле ты была с нами. Топор качается. То "за",

то "против". А я говорю, верняк! Я сегодня весь день рыл землю по Москве. Чистый верняк! Надо завтра ехать в Приморск. Поездом.

– А почему не самолетом?

– В Приморске аэропорт бастует.

– Что-то мне, Жорик, не верится...

– Ты про заб... бастовку?

– Я про два арбуза. Топор мне уже рассказал про сыщика. Такие "бабки" не могут до сих пор уцелеть. Даже в самой крутой схроне...

– А ты думаешь, из-за чего убили сыщика? За красивые глазки? "Бабки" существуют! И он вышел на них. А банкиры вышли на него. И на всякий случай замочили. Я ж не знаю подробностей! Может, они его на стрелку вызвали, а сами продырявили...

Говорить складно, пока качается мир, а волна наплывает все ближе, труднее и труднее. А до упаковки баночного пива, стоящей на полу в кухне, ну просто жуткая даль.

– Скажи Топору, что я сегодня вырыл траншею на всю глубину. Пахал со ксивой журналиста. Клевали по-черному. Жена сыскаря про его дела – ни сном, ни духом. Он с ней был в ссоре, хотел развестись. Уроды, которые сыскаря наняли, тормозят и вихляют, но тоже это... не секут. Прикидываешь?.. На верняк идем!.. Это не по сорок кусков вжи... вжи... вшивых, а по... по...

– Ты того... Жорик... не это, – неожиданно объявился в трубке Топор. Я тебя того... люблю и, как братана, уважаю, но я это... Короче, не еду... Не лезь, Жанка!.. Чего тебе надо?!

– Ты не едешь?! – опешил Жора Прокудин.

– Короче, это... однозначно...

– Ты не едешь?!

– Понимаешь, Босс базарил, что у него уже в Нью-Йорке там

зацепки, и это...

– Да пошел ты со своим Боссом!

Черный-черный телефон, на время ставший предателем Топором, взлетел в разъяренной руке, раз десять перекувыркнулся в горячем воздухе комнаты, хряснулся о стену, упал рядом с ботинком, и сразу стало так тихо, будто весь мир погиб. И мерзкий Топор вместе с ним. Правда, внутри погибшего мира находилась и Жанетка, и Жора Прокудин ощутил нечто похожее на угрызение совести.

– Ур-роды!.. Я и без вас "бабки" вырою!.. Загрызу банкира, а "бабки" будут моими!.. Моими!..

В одном ботинке он прохромал вдоль стены на кухню, нашел упаковку пива на штатном месте, в углу, по-турецки сел, подобрав под себя ноги и с радостной злостью разорвал полиэтилен. Первая банка ушла залпом. Второй пришлось потруднее. На третьей мир начал крениться влево, хотя до этого пытался упасть вправо. Видимо, водка больше тянет к северу, а пиво – к югу.

– Ро-одная моя! Счастье мое до-олгожданное! – достал он из кармана записную книжку сыщика. – То-олько раз быв-вает в жи-изни встреча!.. То-олько р-раз судь... А что это?

На линолеум, на желтый истертый линолеум кухни, упала стотысячная купюра. Бережно положив записную книжку на непочатую банку пива, Жора подобрал "стольник" с пола, развернул его. На левом нижнем уголке банкноты темнело пятно крови.

– Ко... когда ж это я успел?

Он не помнил за собой, что подобрал хоть одну купюру из тех, что высыпались из бардачка в машине сыскаря. А ведь тогда он был трезвее ребенка. Нет, не помнил. Но пятно действительно было кровавым, грозно-красным, и он спросил у банкноты:

– Ты мой "стольник" или это... сыщицкий?

– Конечно, его, – мягким грустным голосом ответила купюра.

– Чего-чего?!

Пальцы сами поднесли "стольник" вплотную к глазам. На секунду рисунок стал мутным. Он будто смотрел на него сквозь залитое дождем оконное стекло. И вдруг резко, точно окно распахнули, рисунок обрел контуры.

Коричневый мироносец, гордо стоящий в двухколесной повозке времен Римской империи, повернул маленькую головку и, чуть шевеля ртом-полоской, спросил:

– Неужели ты не заметил, что поднял меня с коврика у ног Протасова?

– А кто... это... Про... та...

– Вот видишь, ты запомнил почти все, кроме одного. Ты не запомнил фамилию сыщика, подарившего тебе шанс разбогатеть.

– А зачем мне... его это... фамилия?

– Для истории, Жора. Для истории. Ведь станешь Ротшильдом, будешь в ванне шампанского купаться, на голых девках по вилле ездить, день рождения по месяцу отмечать в запойной гульбе, интервью дуракам-журналистам давать, а о Протасове ни словом не обмолвишься...

– Ну ты это... не воспитывай. И без тебя умных хватает!

– А я и не воспитываю. Если хочешь знать, я даже рад, что к тебе попал. Протасов был фанатиком. Он сатанел от самого поиска, а не от того, что ищет деньги. Протасов их, собственно, не любил. А ты... Ты любишь безумно! И мне приятно это. Ведь ты любишь и меня лично...

– Я люблю? – скривил лицо в улыбке Жора Прокудин. – Да я еще в пацанах мог советской десяткой прикурить!

– Ну и что! Прикуривал, форсил, а червонец жалел. Ведь честно скажи, жалел?.. А копейки в детстве копил?

– Это я так... Ради коллекции. Отец свинью глиняную подарил. С щелью в спине. Я, как он учил, любую копейку туда кидал.

– А потом разбил?

– А как же! Рублей одиннадцать там было. Одними копейками. Я их потом по годам разложил. Почти без перерыва были: года с двадцать седьмого и по девяносто первый...

– Ты их нищим роздал?

– Смеешься, что ли? Нищие копейки не берут. Даже тогда не брали.

– А куда ж ты их дел?

– Обменял в магазине на бумажные деньги. Потом "баксы" купил, потом прокрутил их, потом опять купил...

– Значит, с копейки ввысь поднимался?

– В какую высь?! – дернулся Жора Прокудин. – Того, что мы

нарыли за последние дела, мне лично еле на вшивую квартиру в

Штатах хватает. Да и то – однокомнатную! А ты – ввысь!..

Лошади, упрямо стоящие на задних копытах, косили глазами и вовсю

стригли ими странно одетого человека. Во времена Римской империи

этого плебея казнили бы только за ношение брюк, а уж такой

короткий синий плащ до пояса не надевали даже рабы. Словно поняв этот упрек, Жора Прокудин расстегнул пояс, выпростал джинсовую рубашку и спросил у хозяина квадриги Большого театра:

– А ты откуда по-русски-то научился? Ты ж римлянин!..

– Да уж кой годок в центре Москвы стою! Такого наслушался! Вот повезло теперь – на "стольник" попал. Не все ж одному Ленину было на деньгах красоваться!

– А мне новые купюры не нравятся, – огрызнулся Жора Прокудин. – То Соловки, то бабы толстые. Доллар красивее!

– Значит, ты меня на него обменяешь?

– А что делать? В этой стране, братан, с мил... лиардом долларов делать абсолютно нечего. Сходу пристрелят! А делиться не хочется! Чего это я обязан со всякими чмуриками делиться?!

– А Гвидонов, значит, с тобой должен делиться? – огрызнулся теперь уже мироносец.

Музыкальный инструмент в его руках смотрелся бухгалтерскими счетами. И он щелкал костяшками, будто все время проверял, не утратил ли он номинальную стоимость в сто тысяч рублей. Хотя, возможно, это щелкал линейкой по батарее отопления мальчишка из квартиры этажом выше. Пацан любил таким нехитрым способом изводить весь стояк пятиэтажки.

– А ты это... откуда про Гвидонова знаешь? – с неприятным

осадком в душе спросил Жора Прокудин.

– Ты что, забыл? Я у Протасова в штанах три месяца пролежал. Я ж из того аванса, что мужики из Союза обманутых вкладчиков "Чаги" дали Протасову. Я все его разговоры слышал. И что по телефону, и что так, без него...

– Значит, Протасов был уверен, что деньги в мешках существуют?

– В этом были уверены мужики из Союза обманутых вкладчиков. Между прочим, они мне не нравились. Типичные халявщики. А как их нагрели, начали управу во всех прокуратурах искать. Голову надо было иметь на плечах, а не капусту!

– Ну ты это!.. Тоже не умничай! Я, между прочим, сам погорел в свое время. И в "МММ", и во "Властилине", и в "Л.Е.Н.И.Н.е"...

– Никогда бы не подумал! С твоей любовью к деньгам – и отдавать их в обмен на какие-то сомнительные бумажки!

– Да пошел ты!

Жора швырнул "стольник" в сторону. Но бумажка – не ботинок.

Далеко не улетит. Банкнота с темным углом по-пропеллерному повращалась в горячем воздухе кухни и упала на банки пива. Ногой, обутой в ботинок, Жора Прокудин ударил по банкам, приютившим "стольник". Для этого пришлось лечь на левый бок.

Банки с грохотом разлетелись по кухне, а одна из них, угодившая в батарею отопления, треснула по боку, и из щели с шипением забил гейзер пива. Он был столь силен, что достал своей мокрой лапищей до лица Жоры. Да еще к тому же достал в тот момент, когда он вдыхал хоть и вонючий, но так нужный ему для жизни воздух.

– А-ах!.. Б-а-ах!.. – зашелся он в кашле, но левая рука, странно утратив прежнюю силу, не хотела его поднимать, и он так и остался на полу в позе римского патриция на пиру.

Пиво хлестало по лицу, слепило глаза, мешало отдышаться, и у Жоры Прокудина на мгновение мелькнула мысль, что это – все, что смерть решила утопить его, но утопить не в реке, не в море, не в озере, а в пиве. И в тот момент, когда он уже поверил в это окончательно, фонтан опал и превратился в жалкую струйку, стекающую из банки на пол.

– Ста-арость меня дома не заста-анет, – словами песни еще успел простонать Жора Прокудин, но сил после борьбы со стихией уже не осталось.

Он упал на спину и тут же забыл обо всем. Он даже не увидел, как намокали в пивном озере странички драгоценной записной книжки, а рядом с нею на единственном уцелевшем сухом клочке линолеума лежал "стольник" с почерневшим углом.

Глава девятая

БЕГ ПО СЛИШКОМ ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ

На Новом Арбате вдоль зданий машин в несколько раз больше, чем на шоссе. Такое впечатление, что здесь стихийно возник гараж, и только неразумные пешеходы, все еще шастающие вдоль домов-книжек, не понимают этого.

– А если он сегодня не объявится, ты и завтра с нами торчать будешь? безо всякой злости спросил сидящего сзади в салоне "восьмерки" Дегтяря пухленький мужичок, с трудом уместившийся на месте водителя. – Мне-то что! Я сутки через сутки тут сижу, а ты, говорят, уже четвертую смену без роздыха пашешь...

Он старательно разжевывал пирожок с курагой, купленный в "Русском бистро", а валяющаяся на кресле пассажира рация простуженно хрипела и даже иногда говорила что-то членораздельное, но совершенно не касающееся того, чего так терпеливо ожидал Дегтярь.

– Я так думаю, Миш, – чавкая, продолжил толстяк, – что раз ты сидишь, значит, неплохо зарабатываешь на новом месте. А?

– Не жалуюсь, – скупо ответил Дегтярь.

Парней из этого отдела, в том числе и толстяка, он знал плохо, ни в одном оперативном закруте с ними раньше, еще во время службы, не был, и не очень понимал панибратское отношение к нему соседа по машине. Впрочем, есть разряд людей, которые уже через минуту после знакомства ведут себя как будто они прожили рядом с тобой полжизни.

– Я тоже, Миш, подумываю в частный сыск свалить. У нас – тоска. Платят, конечно, без сбоев, не то, что армейским, но такие гроши!.. Триста "зеленых" в месяц – это что, деньги?! А потом хотят, чтоб мы за эти деньги под пули лезли. Платили бы как в Штатах по три-четыре тыщи в месяц, да я бы спал в форме и бандитов голыми руками душил... А вот у тебя по сколько выходит?

– Когда густо, когда пусто, – неохотно ответил Дегтярь.

– А чаще – густо?

– Чаще – пусто. Даже слишком часто.

– Зато, небось, потом сразу ка-ак привалят "бабки"! Точно?

Усталость и раздражение не дали Дегтярю ответить. Только по старой дружбе генерал из управления разрешил ему побыть рядом с группой захвата, и вот теперь оказывалось, что за эту возможность необходимо расплачиваться бесконечной болтовней. Ну почему все толстяки так говорливы! Посадили бы в машину с каким-нибудь майором-скелетом, и то было бы лучше. Он бы мрачно молчал часами напролет, а Дегтярь мог обдумать все обстоятельно, тем более что обдумывать было много чего. А теперь приходилось бесконечно отвечать на вопросы, будто он не частный сыскарь, а мальчишка на экзамене, который никак не ответит на один-единственный билет.

– Америкашку они здорово накрыли? – сам того не желая, спросил Дегтярь.

Иногда и мальчишке хочется задать вопрос нудному экзаменатору.

– Тыщ на сто! – оторвавшись от бутылки "Фанты", радостно сообщил толстяк. – Он только в Штатах это обнаружил.

– Подозреваете кого-то из его компаньонов по фирме?

– Зачем тебе это?

– Так, на всякий пожарный...

Толстяк оказался не так прост, как выглядел. Не все болтуны бывают дураками. Из соседа по машине Дегтярь вряд ли вытянул бы что-то важное. Хорошо еще, что генерал показал ему фотороботы возможных шулеров по кредитным карточкам. Один из них – щупленький и лысый – очень уж смахивал на парня, приехавшего на трейлере для получения грузы якобы купленного Рыковым и Барташевским. Его-то они и ожидали в засаде у супермаркета уже второй день. На третий, как ни хорохорился Дегтярь, у генерала могло кончиться терпение, и засаду бы сняли...

– Всем постам, – хрипло вздохнула рация на сиденьи, – готовность номер один. Объект на кассе номер три в продовольственном отделе супермаркета. Карточка предъявлена к оплате. Приметы: рост чуть выше среднего, телосложение крепкое, шатен, над левой бровью бородавка, других особых примет нет, одет в...

Дегтярь перестал слушать. Он вскинул глаза к стеклянным стенам второго этажа. Где-то там расплачивался по поддельной кредитной карточке американца парень с бородавкой над левой бровью. В описании, данном ему в магазине чрезвычайно толстым лысым парнем Олегом, бородавка на лице получателя товара отсутствовала.

– Все, взяли, – вывел Дегтяря из задумчивости милиционер. – Пошли посмотришь, раз тебе интересно.

Он допил "фанту" и только после этого выбрался на горячий вонючий асфальт. Дегтярь вылез из машины и поплелся за ним. В знойном мареве перед глазами бронзовым миражом возникло тело жены Рыкова. Как он ее называл? Лялечка? Хорошее имя. Не имя, а игрушка. И тело – игрушка. Его бы не издалека рассматривать. С ним бы поиграть вживую.

– Симпатичный малый, – повторно вывел его из задумчивости толстяк.

Дегтярь и не заметил, что поднялся по лестнице на второй этаж и оказался в полукольце людей, окруживших действительно крепкого, слегка нагловатого парня. Он стоял, уперевшись спиной в прилавок камеры хранения, и на его светлой рубашке медленно проступала чернота под мышками. А в супермаркете было до пронзительности холодно.

– Внеси в опись, – приказал милицейский подполковник в штатском, и милицейский же старлей в таком же штатском стал некрасивым почерком переписывать вынутое на прилавок содержимое задержанного.

– Я посмотрю? – попросил подполковника Дегтярь.

– Давай.

Стараясь не мешать старлею, Дегтярь по очереди рассмотрел уже описанные кредитные карточки. Большая часть из них принадлежала иностранцам.

– Меня попросили отоварить эту карточку, – заметил парень кредитку американца в пальцах Дегтяря.

– Кто попросил? – выстрелил вопросом подполковник.

– Один парень на улице.

– Давно дал?

– Десять минут назад.

– И твое фото в паспорт американца он успел вклеить?

– Какое фото?

– Думаешь, мы не знаем, что ты уже тут мелькал? Думаешь, этот паспорт у тебя в квартире не найдем?

– Я по-онял! – обрадовался парень. – Вы его подкинете! Вам нужна раскрываемость! Вам нужен козел отпущения!

– А чем ты объяснишь столь богатую коллекцию кредиток? – кивнул он на цветную россыпь по прилавку.

– Это не мои.

– А чьи?

– Того парня.

– За идиотов нас держит! – ухмыльнулся подполковник, и в этот момент Дегтярь заметил на одной из кредиток фамилию "RIKOV".

– Можно эту проверить? – попросил он подполковника.

– На подлинность?

– Да. Мне интересно, есть ли хоть что-то на этом счету...

– Давай. Только быстро.

Дрожащие пальчики кассирши только со второй попытки вставили кредитку в щель. Девушка испуганно, будто на дисплее появится ее приговор, посмотрела на него и прочла сухими губами:

– Нет подтверждения.

– Значит, денег на счету нет?

– Не знаю.

– А я знаю.

Он старательно переписал цифры с кредитной карточки и тут же вздрогнул от вскрика: "Стоять!"

– Что?! – обернулся он и с неприятным удивлением увидел, что парень с бородавкой над бровью бежит точно на него.

– Стоять! – еще раз выкрикнул подполковник, и грохот подошв перекрыл звук его голоса.

Дегтярь вскинул кулаки, но парень вдруг свернул влево и нырком бросил себя через металлический турникет у соседней кассы. Толпа милиционеров в штатском за секунду смела бы с ног Дегтяря, и он поневоле отпрыгнул в торговый зал, обернулся и с холодным безразличием внутри увидел, что парень не просто убегает вдоль длинного ряда прилавков, а сбрасывает с них пакеты, банки и бутылки на пол. Минное заграждение оказалось не таким уж смешным. Самые шустрые бегуны из преследователей в манере пацанов, впервые ставших на коньки, стали врезаться в стеллажи и падать, а через них, тоже спотыкаясь и падая, полетели чуть менее шустрые.

– У вас везде на выходах охрана? – спросил Дегтярь продавщицу таким тоном, будто в торговом зале вообще ничего не происходило.

– Что?.. Да, везде... Боже, что же они делают! Это столько стоит!

– А в подсобку вход охраняется?

– Куда?

– Ну, туда, где ваши начальники сидят...

– Служебный вход?.. Его это... оперативники закрыли... Сразу, как этот парень отоварился...

– Понятно.

Ухмыльнувшись, Дегтярь сунул в карман брюк кредитку некоего "RIKOVа" и пошел прочь из супермаркета.

А парень, пробежав длинный ряд до конца, заметил справа дверь, метнулся к ней, но ручка не поддалась ему. Он взвыл от злости, пнул ногой дверь и тут же еле увернулся от чьего-то разъяренного потного тела.

– Па-адла! – пропев, грохнулся на ящики с вином оперативник, первым добежавший до парня.

Под грохот и звон бьющихся бутылок по ковровому покрытию пола потекли ручьи красного бургундского, белого шабли и розового мозельского. Пытающийся встать оперативник бодро шевелил руками и ногами, тщательно смешивая никогда прежде не смешиваемые сорта вин. Но любитель чужих кредитных карточек уже не видел этого заплыва на полу. Он добежал до перегородки между продовольственным отделом супермаркета и его промтоварным отделом, с резвостью скалолаза одолел ее и спланировал на витрину женского белья.

– Обходи! – впопыхах приказал кто-то за переборкой в продовольственном отделе. Видимо, он не был уверен в альпинистских способностях своих подчиненных.

– Стоять! – испуганно крикнул парню охранник супермаркета.

Черный комбинезон, из нагрудного кармана которого робко выглядывал усик рации, делал охранника похожим на грузчика-тупицу из фильмов Чарли Чаплина. Перепрыгнув через прилавок, парень оттолкнул его, и охранник безропотно, как манекен, нырнул в белую чащобу ночнушек и комбинаций.

– Де... держите его! – переложил охранник ответственность за захват на других.

А слева, метрах в пятидесяти от парня, все-таки вынырнули из-за турникета оперативники. И у одного из них в руках темнело что-то страшное. Так темнеть может только пистолет.

– Не стрелять! – словно уловив тревогу парня, выкрикнул подполковник, но на душе у беглеца не стало лучше.

Ему нестерпимо не хватало воздуха, и он вдруг понял, что и воздух, и спасительный выход находятся в одном и том же месте, за стеклом витрины, и он, на ходу схватив с полки электромясорубку, толкнул ее от груди, толкнул к свету, к воздуху, и белоснежный аппарат, рожденный для приготовления котлет и тефтелей, на время стал артиллерийским снарядом.

Брызнуло и резко, потоком водопада, осыпалось на пол стекло. Держась рукой за металлический уголок, парень выглянул наружу. Там было шумно и нестерпимо жарко. Воздуха не оказалось и здесь. Город, будто войдя в сговор с оперативниками, выкачал воздух и отсюда, заменив его чем-то раскаленным и вонючим.

Асфальт зловеще серел внизу метрах в пяти-шести. Красные и желтые

крыши легковушек могли сократить это расстояние на метр, синяя

крыша будки МАЗа – на целых два метра. И парень прыгнул на

синее. Ноги удержали его, и только теперь он ощутил, что воздух

спасения где-то совсем близко. Он спрыгнул на крышу кабины, с нее – на капот, с капота – на землю, радостно набрал долгожданного воздуха в легкие, и тут же был сбит мощнейшей подсечкой.

Сознание на мгновение ушло и тут же вернулось. В голове было мутно и тошнотно. Он будто бы глотнул не обычного воздуха, а отравленного, с ядом. Над ним стоял мужчина с красивой, в серебре проседи, бородкой, и смотрел так, как охотник смотрит на глупую жертву, возомнившую себя умнее охотника.

– Как видишь, я угадал, – со сладкой улыбкой произнес Дегтярь.

– Х... х... кто ты? – еле выжевал парень и выплюнул в кровавой пене три передних зуба.

Видимо, после подсечки он ударился лицом о бампер ЗИЛа. Но еще невыносимее, чем лицо, болел бок. Так невыносимо могут ныть только сломанные ребра. Тело бывшего гимнаста еще помнило эту боль из детства.

– Как тебя зовут? – наклонившись над ним, спросил Дегтярь.

– Ты – не мент... Ты разговаривал с их старшим как посторонний человек... Ты – репортер?

– Я – охотник, – безо всякой рисовки ответил Дегтярь. – За такими, как ты...

– Па... падла. Ты мне... не дал уйти... Ты... мне лицо... теперь инвалид я...

– От меня еще никто не ушел. Понял?

Большой и средний палец Дегтяря держали у самого лица парня пластиковую карточку с фамилией "RIKOV". Но парень не видел этой карточки. Он мутно, с ужасом пытался понять, куда же делся у этого охотника указательный палец.