Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Встав, он отряхнул джинсы, с минуту подумал, но ничего не придумал и просто прижал Жанетку к животу.

– А может, они взяли его в заложники? – с неожиданной трезвостью спросила она вбок.

– Конечно... Сейчас это можно...

– А потом потребуют выкуп?

– Запросто.

– А ты дашь за него деньги?

– Да хоть миллион долларов...

В сумке, схороненной под кроватью, лежало не больше десяти тысяч "зеленых" – все, что уцелело после молочно-сывороточной аферы в Горняцке.

– Позвони им, – твердо потребовала она.

– Кому... им?

– Тем, кто взял его в заложники.

Она смотрела снизу вверх как ребенок, молящий о пощаде отца ,

возвышающегося над ним с ремнем в руках. В ее глазах стояла

смоченная в слезах вера всего человечества в то, что можно

выпросить у смерти бессмертие. У него не было полномочий сказать

"да" на эту вечную просьбу. Обманщик, выращенный им за эти годы

внутри себя, сказать бы мог, но Жора на такой шаг не решился бы. И, неожиданно ощутив, что он не един, что в нем рядом живут и плохой, и хороший Прокудин и даже не просто живут, а периодически ходят друг к другу в гости, но именно сейчас плохой куда-то ушел, на время покинул его, он обжал серое лицо Жанетки ладонями и зашептал ей, обдавая жаром дыхания:

– Если он жив, я сделаю все, чтобы его спасти... Я отдам жизнь, если потребуется... Толян – мой единственный настоящий друг. Он никогда не подводил меня. Другие подводили. Он – никогда. Он бывал злым, но это от жизни. Жизнь его так часто лупила...

– Нет... Он не злой, – опять не смогла она выжать слово "был".

– А я разве так сказал?.. Он не был злым. Он был добрым. Есть такие злые люди, что Толян рядом с ними – ангел. Ты помнишь, однажды мы его уже спасали? В Приморске. Помнишь?

– Да... Точно – спасали...

– И спасли?

– Спасли. Да – спасли...

– И сейчас спасем.

– И сейчас спасем, – попугаем повторила она, но веры в ее голосе

не было.

Вера, которая прозвучала у Жоры Прокудина, не смогла проникнуть в

нее. Что-то не пустило. То ли барьер из полумрака, царящий в осенней комнате, то ли унес веру воздух, высасываемый невидимым чудовищем.

– Мы спасли его тогда на машине, – вдобавок вспомнил Жора Прокудин, и в ноздри вместе с запахом бензина ударило ощущение, испытанное именно в той машине, и потом повторно пережитое в минуты, когда он увидел голую спину Жанетки.

Оно очень походило на жалость, а Жора еще никогда никого не жалел. Даже бабушку, дольше всего проживавшего рядом с ним человека. Он не знал, как нужно жалеть, но и не знал, как избавить себя от этого нового щекотного чувства.

Вплотную приблизив к себе лицо Жанетки, он неумело, по-детски начал его целовать. Щеки оказались солеными, а подбородок безвкусным, будто мука. Его удивило это открытие. Он поцеловал лоб и теперь уже ничего не ощутил. Лоб существовал как бы отдельно от лица и не хотел запоминаться. А потом он вспомнил, что в лоб целуют покойников и сел на корточки, чтобы он стал недоступен для его губ.

– Все будет хорошо? Правда? – явную глупость спросил он.

Сейчас уже ничего не могло быть хорошим.

– Ты веришь мне?

Она неожиданно кивнула, шмыгнув носом, и Жоре стало не по себе. Перед ним сидел очень красивый ребенок. И он больше всего в жизни хотел сейчас этого ребенка раздеть. Он помнил, что ей – двадцать, но не верил в это сейчас.

В жизни Жоры Прокудина было всего две женщины. Первая подарила ему новое ощущение, но совсем не запомнилась. Точнее, запомнилась как нечто похожее на резиновую куклу. Хотя она была живой, на двух ногах ходящей, иногда даже что-то говорящей. Но Жора так и не запомнил для себя, что для ощущения нужна именно женщина. Вторая преследовала его целый месяц. Она почему-то решила, что Прокудин в нее влюбился. Откуда появились подобные фантазии, он не мог даже представить. Постель после ресторана – это еще не повод подозревать в любви.

После второй Жора понял, что за все нужно платить. Плата за любовь

– несвобода. Он выбрал свободу и обходил девок десятой дорогой.

Жанетку он слишком долго воспринимал как друга. Как бесполое, хоть

и красивое существо.

И только сейчас, зачем-то сняв с нее блузку и лифчик, с удивлением ощутил, что она ему безумно нужна. Топор, если бы он

воскрес, стал бы теперь врагом. Он не хотел отдавать ее Топору. Даже мертвому.

Губы сам целовали плечи, ключицы, груди, розовые соски. Он не знал, что такое блаженство – целовать женские соски. У первых двух он их даже не помнил. У них словно и не было ничего на груди.

Губы не просто целовали, а пили. Как молоко в детстве. Как сок жизни, без которого все остальное – смерть.

Левый сосок неожиданно стал соленым. Он вскинул голову и горячечными глазами впился в ее залитые влагой глаза.

– Не плачь... Жанетка, милая, не плач. Ты...

И с яростью, всколыхнувшей его всего изнутри, понял, что ему мало сосков. Она должна была теперь принадлежать ему вся, абсолютно вся.

– Не надо, – прочтя его мысли, вяло произнесла она.

Ее руки на секунду посопротивлялись, но как-то лениво, нехотя. Руки словно перешли на его сторону. Вместо того, чтобы и дальше отталкивать его, они принялись стягивать с Жоры Прокудина рубашку.

Он сорвал с нее последнее, что было чужим, совсем не относящимся к ее телу, швырнул это к окну, и оно пыхнуло светом. Осень умерла, уступив место лету. Солнце прорвалось в комнату, желтым легко по телу Жанетки, и он чуть не задохнулся от восторга. Он никогда не думал, что женщина так восхитительна.

– Я... я... я люблю тебя, Жорик, – неожиданно выдохнула она. – Ты... ты не знаешь, а я всегда... Я бы уехала из Горняцка, если бы не любила. Ты... ты...

– Правда? – онемел он.

– Да... Толик... он был другом, – все-таки ворвалось в комнату странное и страшное "был".

Но это уже произошло не в той комнате. Той, осенней, уже не существовало. Солнце сожгло ее.

– Я его... как ребенка... любила как глупого ребенка... А ты...

ты... ты... такой умный... Тебя только подправить и ты...

– Како-о-ое у тебя те-е-ело!

– Оно твое...

– Все?

– Все...

– И эта кожа, – понюхал он живот у пупка.

– И кожа...

– И ножки.

– И ножки... И все, все, все... Все твое...

– И главное – мое?

– Все... Все до капельки – твое...

– Я... я хочу главное...

– Бери, – по-будничному сказала она, и Жора Прокудин на время перестал быть Жорой Прокудиным.

Так всегда происходит, когда боль переходит в радость, а радость – в наслаждение, а наслаждение – в усталость, а усталость – в новую жизнь...

Тишина.

Точки пыли в желтой полосе света. Сладкий запах пота.

Ощущение победы.

Нет, не над женщиной.

Над бессмертием...

Глава шестьдесят пятая

МУЗОН, ОМОН И РАЗДОЛБОН

Автомобиль "Москвич" ревел как танк. А полз по Ленинградке как черепаха.

– Быстрее нельзя? – укорил водителя Жора Прокудин.

– Уже нельзя, – исподлобья посмотрел шофер на затор.

– Мы на рейс опоздаем.

– Через сколько регистрация?

– Откуда я знаю?.. Рейс – через два пятнадцать...

– Успеем, – хмуро решил водитель. – После поворота на Волоколамку затор рассосется...

Хозяин "москвича" был похож на свою машину: такой же крупный, тяжелый и неповоротливый. Говорил он с каким-то странным гулом. У него в желудке вроде бы работал еще один движок, и его отдаленный гул иногда доносился до слуха.

– Успеем? – теперь уже испуганно спросила Жанетка.

Она сидела на заднем сиденье в обнимку с пухлой спортивной сумкой и смотрела на Жорика совершенно неописуемым взглядом. От него Прокудину было сладостно и страшно. Он будто завоевал красивую труднодоступную крепость и теперь не знал, что с ней делать.

– Хозяин говорит, успеем, – переложил он вину на возможное опоздание на водителя. – Крутая у тебя тачка. Можно с казать, зверь. А откуда на заднице у твоего монстра такая надпись?

– Какая? – поерзал шофер плотными окороками по сидению.

– Ну на машине сзади... Там лейбл – "Калека".

– А-а... Это сын подшутил. Он ее в ремонт ставил. И попросил мужиков, чтоб одну букву добавили, а последнюю изменили. А там вообще-то "Алеко"...

– Понятно. Наследие пролетарского писателя Горького...

Водитель не стал ничего комментировать. Он вообще не догадывался о связи цыганского имени Алеко с пролетарским классиком и только покосился на странного пассажира. Честно говоря, он никогда не подсаживал в машину двух человек сразу. Московский криминальный опыт подсказывал, что двое – это уже организация, а точнее, банда, и скорее произойдет что-нибудь плохое, чем что-нибудь обыденное. Но сегодня с пассажирами было неважно. Лучшие люди разъехались по курортам и увезли с собой деньги. Осталась беднота и кое-какая номенклатура. Номенклатуру возили на казенных "мерсах" и "волгах", беднота прела в метро и вонючих автобусах. Вскинутую над бордюром руку Жоры Прокудина водитель воспринял, как знак судьбы, которая сжалилась над безработным инженером.

– У тебя музон в машине есть? – спросил Жора. – А то скучища...

– Это есть...

Закрыв волосатой лапищей сразу весь радиоприемник, он включил его и бодрый голос ди-джея проорал из шелестящего эфира на всю машину:

– Крепче за шоферку держись, баран!

Улыбкой Жора ответил на каламбур далекого ди-джея и уже через минуту пожалел, что заказал музыку. Из динамиков у заднего стекла вытекал вялый блюз. В его медленной ритмике было что-то усыпляющее. А в машине жарко и душно. А ночи совсем не хватило для сна. Ночь оказалась копией предыдущего дня, точнее, окончания дня, но лишь с одной разницей: тело Жанетки, ее дурманящее восхитительное тело сменило цвет. Днем оно было солнечным. Ночью – лунным. И это выглядело особенно странно, поскольку стена в окне закрывала небо.

– Ко-озлы! – не сдержавшись, выкрикнул водитель.

– Что-о?! – вскинулся задремавший Жорик.

– Да вон автобус!.. Чуть не долбанул меня в борт! Вечно эти омоновцы куда-то спешат!

Огромные брови водителя шевелились и жались друг к дружке. Они будто бы обсуждали чуть не состоявшуюся аварию.

– А с чего ты взял, что омон? – пригнулся Жора, чтобы получше рассмотреть закопченый зад автобуса.

– Да вон, посмотри! У них на мордах маски. И стволы торчат. Сразу видно – на захват едут...

– А может, уже с захвата?

– Ну да!.. С захвата они уже без масок едут. А как на дело, так в масках. Чтоб не узнали...

Блюз медленно растаял в раскаленном воздухе салона, и на смену ему вытек еще более тягучий и нудный негритянский соул. Снотворное можно было не принимать.

– Конечно!.. У них мигалка! – позавидовал омоновцам водитель. – Была б у меня мигалка, мы б уже на кольцевой были...

Грязный автобусишко с торчащими на заднем стекле черными шарами-головами вильнул вправо, выскочил на тротуар, пронесся по нему, распугивая пешеходов и, вонзившись в трогающийся у светофора поток, поехал по Ленинградке.

– Куда это они? – сквозь пленку, плотно наматываемую на голову жарой и музыкой, спросил Жора Прокудин.

– Да судя по всему, туда же, куда и мы...

– В аэропорт? – встрепенулся он.

– Я думаю, да. Там частенько каких-нибудь ворюг берут. Они по заграницам разбегаются, да все через Шереметьево, все через Шереметьево. Их там тепленькими и берут...

– Стой! – окончательно проснулся Жора Прокудин.

– А я и так стою, – удивился водитель.

Затор гудел и парил выхлопными дымками. Затор выглядел рекой на рассвете. Реки тоже парят. Только не ядом.

– Я быстро! – выскочил Жора и слаломистом заскользил мимо капотов и багажников.

– А деньги?! – кинул ему в спину водитель и только теперь заметил пассажирку.

Она сидела на заднем сиденье заложницей, и волнение чуть ослабло в его груди.

А Жора Прокудин, добежав до первого же телефона-автомата, с отчаянием вспомнил, что ни жетонов, ни карточек у него нет, и бросился в дверь булочной.

– Хозяйка, где у вас телефон?! – встряхнул он задремавшую кассиршу-матрешку.

– Что вам? За хлеб выбить? – первое попавшееся на язык произнесла она.

– А-а! – махнул он и бросился между прилавками в дверь подсобки.

– Куда-а?! – попытались его остановить одновременным вскриком кассирша и продавщица, тоже схожая розовыми щеками на матрешку.

В комнате заведующей его встретила еще одна тетка-матрешка. Только гораздо более крупная, чем две предыдущие. Наверное, именно поэтому она и стала заведующей.

– Капитан налоговой полиции Сидоров! – первое попавшееся на ум выкрикнул Жора и махнул в воздухе красной "корочкой" почетного донора.

Кровь он никогда в жизни не сдавал, но "корочку" иногда носил. В кармане еще лежало удостоверение "пенсионера". У него был зеленый ледерин. Жора предпочел этому цвету красный. Наши люди как-то особенно обостренно реагируют на красное.

– В чем дело? – густо покраснела матрешка.

Сразу поняв, что тетка приворовывает и ее можно раскрутить, Жора тут же эту мысль забыл. Ему сейчас нужна была не тетка, а ее телефон.

– Мы преследуем коммерсанта, уклонившегося от уплаты налогов, горячечно придумал Прокудин. – В схватке его телохранители уничтожили мою рацию. Нужен срочный звонок!

– По... пожалуйста, – подтолкнула "Панасоник" по столу заведующая.

– Босс!.. Босс! – заорал Жора Прокудин.

Его палец проскользнул по кнопкам со скоростью, которую не способен был повторить никто на земле. Телефон еще изображал вращение диска, пощелкивая в ухе, а он все орал, будто его могли услышать до первых гудков.

– Босс! Босс!

– Слушаю, – как всегда неожиданно ответил знакомый голос.

– Босс, к Шереметьево едет автобус с омоновцами! Это засада!

– Чего ты кричишь! Если он еще едет, то какая это засада...

– Они проскочили мимо нас пять минут назад. С мигалкой! Они уже где-то возле аэропорта!

– Целый автобус?

– Да. Со стволами. В масках.

– Ты где сейчас находишься?

– В булочной!.. То есть не в булочной. Я – на Лениградке. Поймал "Москвич". Стоим в заторе...

– Значит, так... Подъедешь к аэровокзалу, машину не отпускай. Жди меня внизу, перед пандусом. Понял?

– Да.

– За сообщение спасибо.

Он выключил телефон, и Жорик впервые заметил недоверчивые взгляды матрешек. Самым недоверчивым был взгляд у заведующей. Наверное, так было положено по штату.

Прокудин не стал ждать, когда взгляды обретут осмысленность. Выкрикнув что-то бодрое и бессвязное, он вылетел из булочной и с раздражением увидел, что голова затора зашевелилась, словно голова огромного змея, и начала медленно двигаться.

Наступив ногой на зеленую стальную трубу ограждения, Жора Прокудин запрыгнул на крышу ближайшего "жигуленка", с нее перелетел на крохотный взлобок "оки", с "оки" на "сааб", с "сааба" – на "фольсваген-пассат" и уже со старичка "пассата", урчащего еще покруче "москвича", спрыгнул в ложбину между машинами.

– Идиот! – заорали Жоре в спину.

Всем сразу он показал выставленный указательный палец правой руки и под падение на жесткое сидение "москвича" заорал:

– Гони, хозяин! Пронырни их всех! Я плачу!

Стоящий справа "пассат" опоздал со стартом, видимо, не в силах перенести позор грязных прокудинских подошв, и водитель "москвича" вдавил попрочнее зад в кресло и швырнул свой танк в правый ряд.

– Еще правее! – заорал превратившийся в штурмана Жора Прокудин.

"Калека", раскачиваясь шлюпкой на штормовой волне, преодолел бордюр, выскочил на тротуар, у которого почему-то не было в этом месте ограждения, и понесся мимо затора.

– Ну ты Шумахер! – похвалил его Жора. – Да ты ж себе цену не знаешь, дядя!

"Москвич" нырнул с тротуара на пустой кусок шоссе и поехал по нему с таким видом, будто он никогда в жизни не нарушал правил дорожного движения.

И до самого Шереметьево-2 водитель бросал испуганные взгляды в зеркало заднего вида и думал, что его остановят гаишники. Не остановили.

Остановил сам водитель. Когда увидел настоящего гаишника. Но это было уже у пандуса аэровокзала.

Метрах в двухстах впереди чернел автобус омоновцев и все окрест было так буднично и несуетно, что Жора Прокудин чуть не нарушил инструкцию Босса и не вышел из машины.

Он даже открыл дверцу. Но тут у стекляшки аэровокзала, ломая общий идиллический порядок, вывалила толпа в черных масках, а в самой ее середине, возвышаясь над масками на целую голову, белела перепуганная физиономия, Лица с такого расстояния было не разглядеть. Но рост, костюмчик и плечи принадлежали явно Боссу.

– Все-таки взяли, – еле слышно произнес Жора Прокудин.

– Что взяли? – не поняла Жанетка.

– Босса.

– Где?

– Вон, – показал он на белую физиономию , которую безлицые омоновцы старательно заталкивали в черную "Волгу" с мигалкой. – Это он. Они его все-таки арестовали... Ко-озел... Я же предупреждал. Я же просил...

– Надо бежать, – первое, что пришло в голову, ляпнула Жанетка и щелкнула замком задней дверцы.

– Куда?!

– Побежали! – потребовала она.

– Сиди...Они нашей машины не знают. Проедут – потом свалим...

Водитель слушал и ничего не понимал. Во всем, что обычно происходило в его машине с пассажирами, он искал самое худшее для себя – отказ от платы за проезд. Намеков на это вроде бы не было, но неприятное "бежим" прозвучало дважды, и он, на всякий случай, тоже щелкнул замком дверцы.

– Сиди! – прошипел Жора Прокудин. – Едут.

Он закрыл нос и рот ладонью и, вдыхая в нее едкий, пахнущий горелыми пирожками, пот, расширенными глазами проводил проехавшую "Волгу" с затемненными стеклами, грязный омоновский автобус и поневоле вздрогнул от крика ди-джея из радио:

– Счастливые ментов не замечают!

Грянул бесшабашный джаз, и Жора, задохнувшись не к месту веселой мелодийкой, заорал:

– Выруби свой музон! Слышишь?!

Волосатая лапища мышкой бросилась к черной щели радиоприемника, уничтожила завизжавший поросенком саксофон.

– Что он вякнул? – ошалело спросил Жора Прокудин у всех сразу.

– Кто? – не поняла Жанетка. – Шофер ничего не говорил...

– Нет!.. Что по радио тот трепло сказал?

– Счастливые трусов не надевают, – нехотя продублировал водитель. – А что?

– Ничего! – огрызнулся Жора Прокудин и враз стал мокрым.

Его будто бы за секунду опустили в ванну с соленой водой. Или в огуречный рассол. Он ни разу не окунался в огуречный рассол и потому не знал, насколько он соленый. И соленый ли он вообще.

Справа от стеклянных дверей аэропорта стоял в стильном синем костюмчике Босс и пальчиком манил к себе.

– Шизуха косит наши ряды, – тихо, но четко произнес Жора Прокудин и распахнул дверцу. – Если он не виртуальный, значит, я совсем нюх потерял...

– Ты чего бормочешь? – испугалась Жанетка.

– А деньги? – совсем другим вопросом попытался сдержать его водитель.

– Гусары денег не берут.

Он выбрался на солнцепек и почувствовал себя еще хуже. Пот жег не хуже соляной кислоты. Возможно, лучи солнца порождали внутри пота дикую химическую реакцию. Или кожа стала слишком чувствительной после нервотрепки последних суток.

Не отрывая взгляда от пальчика, крючком качающегося в воздухе, Жора Прокудин пересек отделяющие его от пальчика двести – двести пятьдесят метров и где-то шагах в трех от Босса понял, что никакой шизухи нет, что в психбольницу ему сдаваться рано, а зрение, как было, так и осталось по единице на каждом глазу.

– Здо... до... дор-рова, – переиграв со спокойствием в голосе, поприветствовал он Босса.

– Здравствуй, красавчик, – ответил Барташевский и с размаху влепил Жоре Прокудину пощечину.

– За что? – попытался он остудить боль на щеке мокрой ладошкой.

– Потом узнаешь. Это в совокупности. По семи статьям.

– Каким статьям?.. Босс, я видел, как омоновцы загребли какого-то деловара... Я думал, это ты... Поверь, Босс, я не лапшу на уши вешал. Ведь скажи, были же омоновцы?..

– Были, красавчик, были...

– Я же не фуфло гнал... Я типа того, что спасти тебя хотел, Босс...

– Не Босс, а мистер Барташевский... Запомнил? Про себя потренируйся. Мысленно. Мы с тобой теперь будем гражданами великой Америки. Въехал?

– Йес, мистер Барташевский!

– Еще раз по роже впаяю!

– Не надо, – отступил на шаг Жора Прокудин и ощутил себя чуть безопаснее.

С людьми, выше тебя ростом почти на голову, лучше всего держать дистанцию. Вблизи чувствуешь себя как-то ущербно. А уж рядом с красавчиком Барташевским, выряженным в тряпки от Кардена, – тем более.

– Жанетка в машине? – бросил Барташевский ленивый взгляд на "москвич".

– Да... С вещами...

– Тащи ее сюда... С вещами...

– А кого это... омоновцы взяли-то?

– Да лоха одного, – поморщился Барташевский. – А ты думал, меня?

– Никогда, Бо... мистер Барташевский!

– Вот это верно... Пошли. Нас ждет сладкий воздух свободы...

Глава шестьдесят шестая

ДОСЬЕ ВЕЛИКОГО БОССА

В салоне "боинга" было так тихо, будто они не летели над Атлантикой, а висели.

Жанетка спала, обжав своими тоненькими пальчиками жорину пятерню, и каждые пять минут вздрагивала. И всегда после такого толчка она что-то беззвучно шептала накрашенными губками. Возможно, она разговаривала с Топором. Жора тоже любил разговаривать с Топором. Есть какое-то тайное наслаждение в беседе с человеком глупее тебя. Хотя вряд ли для Жанетки это чувство было главным.

– Не хочешь посмотреть? – покачал в воздухе небольшим фотоальбомчиком Барташевский.

– А зачем?

– Для развития интеллекта.

– Я и так вроде не жалуюсь...

– Странно... А мне казалось, что все слишком запущено.

Прикольные интонации Босса-Барташевского всегда вызывали внутренний протест у Жоры Прокудина. Умом-то он понимал, что из всех дел, которые они вместе наворочали, самыми удачными, самыми прибыльными получались именно те, что придумал Барташевский. Вся же его самодеятельность по большей мере заканчивалась плачевно. Но он упрямо не соглашался с этим. Примерно, как все футбольные болельщики не хотят согласиться с тем, что наша сборная никогда и нигде ничего не завоюет. И чем дольше они не хотят согласиться, тем яснее становится, что футболисты и вправду ничего не завоюют.

– Посмотри, красавчик. Тебе это действительно полезно, – положил Барташевский фотоальбомчик со скользкой, как лед, и холодной, как лед, обложкой на колено Жоре Прокудину.

Тот нехотя раскрыл его, но то, что он увидел на первой же страничке, заставило его высвободить правую кисть из объятий жанеткиных пальчиков.

Под прозрачной полиэтиленовой пленкой лежала листовка с его фотороботом. Над родным лицом, чуть изувеченным зауженным лбом и чересчур мясистым носом, висела зловещая надпись "Разыскивается преступник".

– Что это? – с холодком в груди спросил Жора Прокудин.

– Работа Винсента Ван-Гога. Называется "За секунду до того, как я отрежу себе ухо". Некоторые эксперты путают это произведение искусства с поздним автопортретом Рембрандта ван Рейна...

– Откуда это? – задал Жора уточняющий вопрос.

– На каждой бумажке, выпускаемой отечественными типографиями, стоят выходные данные. Поищи. У тебя глазки хорошие.

"Прим. тип. им. XXV с. КПСС", – нашел Жора Прокудин точечные буковки в правом нижнем углу бумажки. Там же стояло – "тир. 500 экз.".

– Пятьсот штук? – скорее удивление, чем испуг ощутил он.

– Да, Жорик. Сумасшедший тираж. Ты – практически живой классик. Теперь о тебе вся страна узнала. Можно налево и направо интервью давать...

– Значит, ты...

Только теперь он понял, что Жанетка не ошиблась, признав в человеке, бросившем свою машину поперек дороги милицейского "уазика", Барташевского.

– Значит, я, – не стал отказываться бывший коммерческий директор и ослабил узел на галстуке. – Листай дальше, мой юный читатель. Эта вещь будет посильнее "Фауста" Гете.

Палец неохотно выполнил то ли просьбу, то ли приказ. С левой странички сквозь полиэтилен смотрел на Жору бешеным взглядом Топор. Его объемный фоторобот получился еще лживее. Во всяком случае, нос у бывшего боксера имел гораздо меньшую кривизну, а губы ну уж совсем получились какими-то негритянскими. Впрочем, в горячечной памяти милиционеров он остался с разбитыми губами, и их единодушие в составлении фоторобота можно было оправдать.

На правой страничке краснел чуть смазанный движением багажник "жигулей".

– А это чего? – не сразу догадался Жора Прокудин.

– "Жигули".

– Я и сам вижу.

– Правда? А я, грешным делом, решил, что ты его с "роллс-ройсом" спутал.

– Это...

Вспомнил. И неприятно ощутил, как почернело все внутри.

Точно – именно Барташевский спас их в Приморске от погони.

– Стильные у вас были похороны, – приколол он. – Это же надо так промахнуться с местом. Ехали на Алтай к милой бабушке, а попали в Приморск. Могу сказать только одно: тебе, Жорик, ни в коем случае нельзя работать штурманом. Ни летным, ни морским. Сходу железо загубишь!

– Мы туда потом заехали, – придумал Жора. – Отдохнуть после похорон. Надо же было расслабиться...

– Самолетом летели?

– Самолетом.

– А как так получилось, что Топор, царство ему небесное, и Жанетка сразу из Москвы рванули в Приморск поездом?

– Они... они не были на похоронах. Они сразу туда. А я – на Алтай. А потом уже к ним...

Жора Прокудин с жалостью вспомнил три "левых" паспорта, исчезнувших вместе с вещами из поезда. По одному из них, на имя некоего Григоряна, он и взял билет. У Жанетки и Топора такой маскировки не было. Барташевский вычислил их через желдоркассы. Билеты же на поезда сейчас только по паспортам продают. И в кассе – все данные: фамилия, имя, отчество, номер и серия паспорта. Полицейщина чистой воды!

– Ну, листай, листай... Не робей, – предложил Барташевский. – Прошлое уже не повторить. Оно состоялось. Таким, как есть... Помнишь, как поет Пугачева, "Фарш невозможно повернуть назад и миксер языком не остановишь..." Я ничего не напутал?

– Нет, – бесстрастно ответил Жора Прокудин и безо всякого желания перевернул твердую страничку.

В обеих полиэтиленовых кармашках на этот раз скрывались газетные вырезки. Левая была совсем крохотной. Заметка называлась "Авария гидросамолета". Не слишком въедливый приморский журналист сообщал, что во время плановых учений гидросамолета воинской части, дислоцирующейся в их городе, совершил посадку на воду, но не смог самостоятельно вернуться на базу. Его буксировали флотским тральщиком.

– И все? – вслух удивился Жора Прокудин.

– Военные умеют хранить свои тайны...

– Какие... тайны?

– А ты не в курсе, почему этот доблестный гидросамолет типа "бэ-двенадцать", то есть самый облетанный и надежный гидросамолет, не смог взлететь после приводнения?

– Откуда я знаю, почему!

– Ну ладно... Читай дальше.

Заметка на правой страничке была уже явно не провинциальной. В губерниях нет таких красивых заголовочных шрифтов. А может, и есть, но они их не применяют, чтобы уж совсем не обидеть столицу.

Заголовок сразу понравился Жоре Прокудину.

– Во брехуны! – обиделся он. – Это же надо так переврать! Софрон, а не Степан! И не...

– Чего замолчал?.. Давай-давай! Долби журналистскую братию! Врут без остановки, а мы глотаем и даже не травимся... Или травимся?

– А что я такого сказал?

– Практически ничего... Кроме более точных данных об авторитетах славного города Горняцка. Так каким ветром вашу кашелку туда занесло?

– Точно кто-то стучал! – не сдержался Жорики повернул к Барташевскому разгоряченное лицо. – Топор?

– Людям надо доверять, – манерно поставил он ударение на второй слог. – Никто не стучал, красавчик. Мне стоило немалых трудов засечь, куда вы рванули с песчаных пляжей Черного моря. Вы же, шустряки, билеты купили не в Приморске, а на третьей станции от него,, в горах. Что так?

Жора Прокудин молчал, не в силах вспомнить, почему же они выписали такой зигзаг. Кажется, Топор сказал, что оскорбленные менты будут пасти их на вокзале, и тогда Жанетка предложила ехать в горы на автобусе, а уже оттуда до Горняцка – поездом.

Не отвечая, Жора перевернул еще одну страничку и теперь уже не сдержал улыбки. На плохом газетном фотоснимке шел митинг. Над головами граждан, лица которых были намертво сгублены ретушью, висели лозунги "Верните деньги вкладчиков!", "Директора "Резиновых гвоздей – к ответу!", "Требуем вмешательства мэра города!" Знакомый фасад дворца культуры шахты имени Пролетариата Донбасса нависал над толпой и выглядел умело сделанной декорацией.

– Нехорошо, Жорик, – укорил Барташевский. – Нельзя отбирать деньги у электората. Они же потом не пойдут к урнам.

В правый кармашек была вбита непомерная газетная вырезка. Заботливые руки Барташевского сложили ее не менее шести раз. Развернув ее и развернув, между прочим, с неохотой, а только потому, что Босс бы все равно потребовал это сделать, Жора Прокудин с удивлением прочел заголовок "Дело Кузнецова" и уже с радостью – авторскую подпись с пометкой под фамилией – "г. Красноярск".

– Я никогда не был в Красноярске, – отрапортовал он голосом победителя.

– Естественно. Это же дальше Алтая...

– Нет, Босс... Но я действительно ни разу не был в Красноярске...

– А фамилия тебе ни о чем не говорит?

– Кузнецов?.. Ну, обычная фамилия... Можно сказать, затертая...

– Это память у тебя затертая! Кузнецов – коммерческий директор из Красноярска , которому мы толкнули технику. Вспомнил?

– Мне это читать? – поинтересовался Жора, есть ли подобная пытка в планах Барташевского.

– Не нужно. Там слишком много трупов. Я лично не люблю такие тексты... Из-за того, что вы затянули отъезд в Америку, сыщик Рыкова по фамилии Дегтярь безо всякого труда вышел на ложный след. Но его свидание с Кузнецовым могло подарить ему и ниточку верного следа. Я не позволил Кузнецову совершить такую пакость. Правда, боюсь, именно там человек без пальца Дегтярь почувствовал азарт охотника... Да, наверное, именно там. Иначе бы он так не бесился в последние дни...

Следующий разворот фотоальбомчика тоже состоял из газетных вырезок. Небольших, но колких. Заголовок над левой испугал Жору Прокудина.

"Органами правопорядка задержан бывший президент правления банка "Чага". У вкладчиков появилась надежда, что им возвратят украденное".

Странная манера последних лет пересказывать в заголовках содержание текстов могла появиться только от ожидания, что никто больше не будет читать эти тексты. Жора – прочел. И узнал, что бывший шахтер, случайно проходивший мимо сарая заброшенного угольного склада заброшенной же шахты, услышал странные звуки за стеной и вызвал наряд милиции. Доблестные стражи порядка взломали дверь с помощью все того же шахтера и обнаружили прикованных к стальной балке двух небритых исхудавших людей. Один из них, судя по документам, оказался находящийся во всероссийском розыске бывший президент правления банка "Чага" Эдуард Гвидонов. Задержанный уже доставлен в Москву.

А на правой заметке, точнее, сводке о преступности за неделю в Московской области красным фломастером были подчеркнуты две строчки. В них сухо сообщалось о нападении с целью ограбления на дачу. Событие попало в сводку благодаря убитому охраннику. О связанном ими седом ничего не говорилось. И спрашивать об этом Барташевского не хотелось. Он, конечно же, знал, развязался ли язык у деда, но Жоре Прокудину был неприятен уже сам факт разговора.

Фотоальбом выглядел рентгеном, просветившим его насквозь, до последней косточки. Казалось, что на следующих страничках будет уже не прошлое, а будущее. Барташевский ощущался колдуном-предсказателем, перед которым нет никаких преград. В душе стало черным-черно. Ее будто бы измазали краской с газетных заметок.