Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Сейчас он сидел трезвее трезвого, вяло жевал жесткий помидор и думал, что они зря поехали на квартиру к Жанетке. Во-первых, здесь было так же убого и неуютно, как у Топора или у него самого в Измайлове, во-вторых, Босс вполне мог обнаружить их и здесь, а в-третьих... Да, как они ни старались, как ни брели по лестнице, прислушиваясь к шумам подъезда, а на площадки их все-таки встретила старушенция с пустым ведром.. А ведь явно видно было, что не от мусоропровода она шла с ним. Чистеньким, сухеньким оказалось ведро, когда мельком бросил он взгляд на донышко. Имитировала бабка вынос мусора. Явно имитировала.

Но и спускаться во двор смысла не было. Такси уехало. Старушенция их все равно засекла. И к тому же так после перелета ломило спину, и так муторно, зуболомно болела голова, точно чьи-то крепкие пальцы пытались ее открутить, но никак не могли пересилить шею.

И еще он уловил насмешливо-загадочный взгляд старушенции, брошенный из-под седеньких бровей. Жанетка, впрочем, ответила еще

более вызывающим взглядом и так хлопнула дверью, что штукатурка осыпалась на кафель лестничной площадки...

– Еще можно ей позвонить и, когда она откроет на цепочку, вбросить мышь, – придумала Жанетка. – А-а, каково?

– Далась тебе эта бабка! – не поддержал ее Жора Прокудин.

– Бабки, бабочки, бабулечки, – скорее о "бабках" как о деньгах, чем о бабках как людях, проскороговорил Топор. – Почему же приемник не врубился. Когда мы вошли и дверь того... захлопнули?

– Да ты его в спешке, как сваливали, не включил, – решила Жанетка.

– Нет, увк... увк... включил!

– Нет, не включил!

Звонок в дверь оборвал разгорающуюся перепалку.

– Я сама, – первой сорвалась с места Жанетка.

И уже от двери, от паршивого мутного глазка прокричала:

– Это Беник!

– Козел он, а не Беник, – громко отрыгнул Топор.

– Не суетись, – опустил ему ладонь на плечо Жора Прокудин. – Он все равно не в команде. Попользуемся и ноги об него вытрем...

– Вот это по-нашему, братан!

На кухню под экскортом раскрасневшейся Жанетки прошаркал долговязый бомж в дырявом клетчатом пиджаке и с намертво слипшимися, торчком стоящими волосами. Под левым глазом синел густой фингал, а шея была такой грязной, будто она состояла не из кожи, мяса и позвонков, а из подмосковной глинистой земли.

– Нашел! – гордо объявил бомж и улыбнулся.

Только после этого он превратился в поэта Бенедиктинова. В бледного измученного стихоплета с горящими глазами.

– Умойся, – предложила Жанетка. – Да хоть здесь, на кухне...

Властным нажатием ладонью на его затылок она заставила поэта согнуться над раковиной и как собственного ребенка стала его умывать. Бенедиктинов фыркал и стонал. Гуашь из как бы синяка стекала синими струйками, краска для волос с шеи смываться не хотела.

– Чего ты нашел-то? – первым не сдержался Топор.

Он не был инициатором этой маскировки под бомжа. Сделать из Бенедиктинова чучело и послать его в разведку мог только Жора Прокудин. Топору не терпелось самому вышибить двери сарая и вывезти мешки с деньгами. Правда, он плохо представлял на чем же он будет их вывозить и поэтому в его воображении мешки вывозились как бы сами собой. По воздуху. Они летели низенько-низенько, в полуметре над землей, и пачки денег внутри них поскрипывали, как кожаные сидения в "мерседесе".

– Слышь!.. Так чего нашел?!

– Ф-фух!.. Ф-фых! – ладошками попытался стереть с лица воду Бенедиктинов, но ладошки – не самый лучший предмет для этого. Впитывать капли они не умеют.

Оттого на лице выпрямившегося поэта лаком блеснула вода, а тонкие синие полосочки от гуаши на шее лежали героическими шрамами. Как у какого-нибудь жигана из колонии.

– Я нашел этот дом... Там от станции нужно проехать на автобусе восе... нет, девять остановок... Вот... А потом еще идти через лес. Так короче...

– Большой поселок? – не сдержался Топор.

– Типичный дачный поселок... Домов так э-э... на восемьдесят...

– Ого! – за всех удивилась Жанетка.

– Тот номер... ну, что надо, он как бы с левого краю поселка. У него и с фасада, и с тыла – улицы. Дом хороший, хотя там есть и получше... Вот... Я, как и говорили, – испуганно посмотрел он на мрачного Жору Прокудина, во все дворы подряд стучался... ну, и где открывали, спрашивал, не требуется ли чего по хозяйству сделать... В том дворе... ну, нужном для нас, калитку открыл пенсионного возраста мужчина... Такой, знаете, по внешнему виду из отставников: ровная причесочка, выправка, грудь колесом...

– Дед, что ли? – только сейчас понял Топор.

– Да... Седой такой мужчина. Очень благородное лицо... Лет... ну, лет ему примерно шестьдесят пять... Да, где-то шестьдесят пять, не больше... На мой вопрос он ответил так же, как и большинство других жителей поселка: "Не нуждаюсь..." В работе, в смысле...

– Ну, понятно, – нервно дернул головой Жора Прокудин. – Что – двор?

– Я успел его осмотреть... Мужчина-то на голову пониже меня. Я рассмотрел... Дом, два сарая...

– Два? – почему-то удивился Топор.

– Да-да, именно два...

– Во дела!

Мешки с деньгами в придуманной Топором картинке вылетали из одного-единственного сарая. Второго на этой картинке не было. И это отличие реального пейзажа от придуманного как-то враз ударило по мешкам. Они испарились, И Топор испуганно заерзал по стулу, будто это пропали настоящие деньги и пропали именно из-за него.

– Вот... Два сарая, – сбился Бенедиктинов. – Точно – два... Справа будка, но собаку я не увидел.

– А цепь была? – тихо спросил Жора Прокудин.

– Кажется, была...

– Когда кажется, креститься надо! – осадил поэта Топор.

– На фасаде дома – три окна. Два внизу и одно, видимо, мансардное... Так вот... Когда я разговаривал с мужчиной в верхнем из них, то есть мансардном, появилась фигура... Мужская... Судя по тому , что голова у фигуры была вровень с верхним срезом окна, рост у человека довольно большой...

– Лица не разглядел? – выставляя рюмки на столе паровозиком, друг за дружкой, спросил Жора Прокудин.

– Далеко... Нет, не разглядел... Но вроде крупное...

– Еще что-нибудь во дворе есть?

– Качелька детская... Такая, знаете, туда-сюда...

– А зачем деду качелька? – возмутился Топор.

– Не перебивай! – приказал Жора Прокудин. – Что еще?

– Ну, деревья во дворе... Разные... Яблони там, калина, рябина...

– А это не одно и то же? – удивился Топор.

– Я сказал, не перебивай! – врезал кулаком по столу Жора.

Рюмочный паровозик подпрыгнул и развалился. Одна рюмка осталась стоять. Две других раскатились в разные углы стола. Одна добралась до бутылки и звонко чокнулась с ней.

Стало до тошноты тихо. Топор сидел красным, как помидор, Прокудин еще краснее, лицо Бенедиктинова из бледного медленно превращалось в бумажное.

– Извините, – еле слышно сказал он. – Можно я схему на листочке нарисую?

– У тебя есть бумага? – отрывисто спросил Жора Прокудин временную хозяйку квартиры.

– Где-то есть, – сделала она удивленное лицо.

– Дай поэту... И ручку тоже... И это... чтоб схему в точном соответствии с размерами. Короче, чтоб масштаб был соблюден. И это... отдельно – схему поселка и как ты к нему добирался... Врубился?

– Однозначно! – ответил за поэта Топор.

Его лицо уже приобрело привычный оттенок. Ну, может, было лишь чуть-чуть пунцовее, чем обычно. Все-таки они пили не минеральную воду.

Пытаясь на ходу пригладить напомаженные под бомжа волосенки на голове, Бенедиктинов поплелся вслед за Жанеткой в гостиную, а Жора Прокудин вернул обе упавшие рюмки в исходное, наполнил их до выгнутой пленки водкой и предложил Топору:

– Еще по этой выпьем – и все.

– И все?

– Ночью на дело идти. До этого еще выспаться нужно. В здоровом теле здоровый нюх. Усек?

– Однозначно, – чокнулся Топор, расплескав треть своей рюмки. – Поэта берем?

– А кто ж еще дорогу покажет!

– Да мы их там, коз-злов! – занес он над столом кулак бывшего боксера.

– Рожа в окне и будка мне не нравятся, – грустными словами остановил разбег кулака в воздухе Жора Прокудин. – Оч-чень не нравятся. А действовать надо быстро. Пока наши пленники не сбежали...

– Да ты что! Я их намертво прикрутил к рельсе в том сарае!

– А если орать начнут?

– Слабо им... Я сарай сам подобрал. Там заброшенная шахта. Ни один пес не забегает...

– Нет, все равно надо сегодня брать кассу, – вздохнул Жора Прокудин. Не верю я в рельсы.

– А чего им дергаться! Хлеба и воды мы им оставили. Жирным банкирам полезно на диете посидеть!

– Ты даже такое слово знаешь? – удивился Прокудин услышанной "диете", и тут же они оба повернулись на зазвонивший телефон.

Он был едко-лимонного цвета. Телефоны такого цвета не могут сообщать хорошие новости.

– Жане-ет, – позвал Жора. – Кто это?

– Откуда я знаю! – вернулась она на кухню. – Могут квартирной хозяйке звонить. Так часто бывало... Алкаш какой-нибудь... Или ошиблись...

А телефон звонил и звонил, словно ему было все равно, на третьем гудке снимут трубку или на сорок пятом.

– Так не ошибаются, – помрачнел Прокудин.

– А ты сними и скажи чего-нибудь измененным голосом, – предложил Топор. Ты ж умеешь.

– Ну ладно!

Оторвав трубку от лежбища и тем самым вернув тишину в квартиру, Жора Прокудин поднес ее к уху и голосом осипшего мужика спросил:

– Кха– а.. Кха... Але?

– Здравствуй, Жаиризиньо, – уверенно ответила трубка. – С приездом...

Переврать его имя в кличку-фамилию знаменитого бразильского футболиста времен Пеле мог только один человек на огромном земном шаре.

– Здра... равствуй, Босс, – уже своим голосом ответил Прокудин и остановил тем самым в воздухе кусок вареной колбасы.

Он висел над столом в пальцах Топора и не хотел никуда двигаться. Ни в его рот, ни обратно на стол.

– Как съездил на похороны? – безразлично спросил Босс.

– Но... нормально.

– Сколько бабке-то было?

Жора Прокудин сразу вспотел. Всех усилий его молодого организма не хватило на то, чтобы вспомнить, что же он говорил Боссу о своей мифической бабуле. В голове барахтались названия деревень. То ли Сидоровка, то ли Петровка.

– Восемьдесят... шесть, – остановился на такой цифре Жора.

– У тебя хорошая наследственность. Долго проживешь.

– Если менты дадут...

Босс заразительно громко рассмеялся. Он всегда это умел делать. Жора представил его белые изысканные зубы, розовую кожу лица и ему захотелось положить трубку. Но это было бы похоже на вызов.

– А почему не звонил? – очистив горло смехом, спросил Босс.

– Там такая глушь... Можно сказать, Африка...

– Ну да, Кузбасс.

– Алтай, – с удовольствием произнес Жора.

Хорошо хоть это не забылось. А вот село все равно не вспомнилось. То ли Сергеевка, то ли Софроновка...

– И это... у меня к тому же "мобилу" украли, – с облегчением сказал правду Прокудин. – Вместе со всеми вещами. В поезде.

– Ты же говорил, что летишь самолетом!

– До Барнаула – да. А дальше нужно еще немного поездом...

– И тебя обчистили?

– К сожалению, да.

– У меня, честно говоря, в голове не укладывается, что тебя

кто-то мог обуть... ну вот не вижу я в тебе лоха, Жапризиньо...

– Я тоже не видел. Пока не обчистили... Ночью дело было. В купе.

Нас, видно, газом усыпили, а потом...

– Нас – Это ты, Топор и Жанетка?

Босс просвечивал сильнее рентгена. Можно было соврать про случайных соседей по купе, попутчиках, ставших вместе с ним жертвами ограбления, но из трубки струилось нечто такое мощное, действительно похожее на радиоактивные лучи, что Жора Прокудин не стал сопротивляться.

– Да. Они со мной ездили. Друзья все-таки...

– А тебя не смутило, что своим отъездом вы сорвали все наши планы? Не смутило?

– Босс, но ведь похороны! Святое дело! Если бы...

– А за вами хвоста оттуда нет?

– Да ты что, Босс! Мы в шесть глаз секли! Все путем!

Колесо колбасы наконец-то опустилось в рот Топору, и он принялся его жевать так медленно, будто оно было раскаленным.

– Ладно. Это не телефонный разговор, – решил Босс. – Никто из вас мне звонить не должен. Запомнил?

– Ну, это и так ясно...

– Не умничай!.. Я вас сам найду. Понял?

– Да.

– Заграничные паспорта у вас тоже украли?

– Я же говорил, все вещи. А в чемоданах в том числе были и паспорта...

– Ладно. Я новые сделаю...

Голос Босса начинал звенеть. В нем все сильнее звучал командный металл. Кажется, еще немного – и он станет кричать по-военному рубленными словами: "Молчать! Стоять! Выполнять!" А Жора наконец-то вспомнил: Ивановка. Вспомнил и будто свалил с плеч самого Босса. Даже шея радостно заныла.

– Из квартиры не высовывайтесь, – продолжал командовать Босс. – Я имею в виду сегодня. Ночью переедите к Топору...

– А почему не ко мне?

– Я сказал, к Топору!.. Но только ночью. В пути пару раз смените машины. Понял?

– Ну это ясно.

– Когда приехали ничего подозрительного не заметили?

В голосе Босса впервые прозвучала тревога. До этой минуты он вообще представлялся Жоре Прокудину чем-то похожим на

непробиваемый сейф.

– Нет, ничего не заметили, – соврал Жора, хотя перед глазами диском вращалось дно из ведра бабульки.

– К окнам не подходите. Свет не зажигайте, – продолжал инструктировать Босс.

– А чего так? Что-то случилось?

– Боюсь, что вас уже засекли.

– Кто?! – дернулся на стуле Прокудин и тем самым остановил процесс разжевывания колбасы кривыми зубами Топора.

– Если уцелеете, объясню.

И положил трубку.

– Ты чего так вскрикнул? – первой уловила гудки в трубке Жанетка.

– Случайно.

– А если честно?

– Я же сказал, случайно!

– Босс не знает о банке?

– Нет... Вроде бы нет...

Применительно к Боссу Жора ничего не мог сказать наверняка. Разговор до того взбодрил его, что ни о каком сне не могло быть и речи, но он все-таки скомандовал:

– Кончаем базар! Всем – спать! Ночью будет работенка!

Глава пятьдесят четвертая

КАРАКУРТ – ВЕСТНИК СМЕРТИ

С первого взгляда на шофера Дегтярь понял, что ошибся. От дверей школы к машине шел... негр. Пестрая рубашка на его груди смотрелась вызывающе, хотя негру, скорее всего, так не казалось. Африканские гены в человеке с русской фамилией делали свое неторопливое дело, и он не мог так уж разительно отличаться по привычкам в одежде от своих далеких соплеменников.

"Дитя фестиваля молодежи и студентов пятьдесят седьмого года", – решил про себя Дегтярь и встал на пути негра.

– Гражданин Иванов? – с чрезмерной вежливостью спросил он его.

– А в чем дело? – с такой же вежливостью на чистейшем русском языке поинтересовался негр.

– Я – майор милиции, – развернул Дегтярь просроченное удостоверение. Я отвлеку вас на десять минут. Не больше.

– У меня вообще-то контрольная. Через семь минут с половиной, продемонстрировал дешевые часики на запястье негр Иванов.

– Тогда всего пять.

– Слушаю вас. Я только сумку с тетрадями из машины заберу. Надо же предыдущие контрольные раздать.

– Алгебра? – показав недюжинные математические познания, спросил Дегтярь.

– Геометрия.

– Хорошая наука. Синус. Косинус. Тангенс. Котангенс... А скажите, какая может быть контрольная в школе в конце августа?

Негр снисходительно улыбнулся. При этом его крупные губы стали еще крупнее.

– Ну, во-первых, это не школа, а лицей. А во-вторых, у нас именно сейчас идет отбор учеников из других школ в класс с углубленным изучением математики...

– Понятно.

Последний элемент подозрительности исчез, и Дегтярь почувствовал, что нужно говорить правду. Тем более, что до начала контрольной осталось уже не семь с половиной, а четыре минуты ровно.

– Вчера была взорвана машина во дворе дома...

– А-а!.. Знаю – знаю! – перебил негр Иванов. – Но, к сожалению, я не видел момента взрыва. Я как раз пытался завести свой могучий "Запорожец". Я очень спешил по делу, поэтому не стал вылезать из машины. А потом я по складу характера не люблю все чрезвычайное: взрывы, перестрелки, ограбления...

– Вы ничего подозрительного не заметили? Бегущих или просто идущих людей... Я имею в виду момент до взрыва. Или кто-то слишком быстро отъехал из припаркованных машин сразу после взрыва...

– Бегущих? – сжал негр Иванов белые морщины на черном лбу. – Нет, не видел... А идущих... Ну, там много кто шел... Москва все-таки. Людей много.

– А машины?

– Кто-то впереди меня отъехал. Вроде даже шины взвизгнули. Но я как-то... Знаете, когда твоя колымага не заводится, а ты спешишь, а слева горит взорванная машина и к ней бегут люди, а на душе ото всего так тошно...

– Марку машины не заметили?

– Взорванной?

– Нет. Отъехавшей, – еле сдержался Дегтярь.

– Что-то импортное... Угловатое... Типа "вольво"...

– "Вольво"?

Почему-то сразу вспомнилась Лялечка. Неужели это была она?

Ладонью Дегтярь провел по бороде, будто бы стирая наваждение. Он не верил, что Лялечка была способна на теракт. Но она могла заказать Дегтяря. Тому же лысенькому с бабочкой. А тот, в свою очередь, мог нанять хорошего подрывника. А женское любопытство толкнуло Лялечку на просмотр документального фильма ужасов.

Додумав весь сюжет до конца, сыщик вспомнил, что в Москве не одна тысяча машин марки "вольво", и ненависть к Лялечке чуть поослабла.

– Скажите, гражданин Иванов, а номер модели вы не запомнили? – уже без надежды спросил Дегтярь.

– Вы имеете в виду регистрационный номер? Нет. Вроде семьдесят семь было – и все...

– Ну, это понятно. В Москве у всех – семьдесят семь... А номер модели? Ну, там семьсот сороковая или девятьсот шестидесятая...

– Я в этом вообще не понимаю. Так, в общих чертах... Вроде было слева на багажнике написано по-английски "вольво" – и все...

– Не густо.

– Извините, уже минуту назад началась контрольная, а я тут с вами...

Сыщик без радости пожал руку негру Иванову и под рукопожатие почувствовал, что домой возвращаться нельзя. Вечером ему по горло хватило слез вдовы соседа, которая в истерике орала: "Это ты, сыскарь, убил его своей машиной! Ты! Ты! Ты!" А он и не спорил. Следователи, приехавшие на час позже "скорой", вяло допросили Дегтяря и растворились в толпе, даже не опросив свидетелей.

И раньше никто никому не был нужен, а сейчас не стал нужен вообще. Сыщик не спал до утра, а сейчас, глядя на эфиопские курчавинки на затылке удаляющегося Иванова, понял, что не сможет

заснуть и следующую ночь. Взорваться теперь могла уже квартира.

Оттого он на метро пересек Москву в противоположном направлении, вышел у станции "Планерная", посмотрел на почти забытые окна и с тяжким вздохом пошел к дому.

На звонок открыл худющий парень с коротко остриженой головой. Его расширенные до предела синие зрачки лежали в глазах кусочками льда. Из одежды на парне были только трусы – такие же синие, как зрачки. На чем они держались, трудно было сказать. Скелеты в учебных классах по анатомии смотрятся упитаннее хозяина квартиры.

Не проронив ни слова, Дегтярь прошел мимо парня в прихожую, через нее – в единственную комнату.

В углу, на куче вонючего тряпья лежал еще один скелет. Только женский. В отличие от парня одежды на скелете не было, и тощие оладики на месте грудей намекали на то, что когда-то они

принадлежали особе женского пола.

– Убери свою подстилку из хазы! – приказал сыщик.

– Она это... не местная, – сипло промямлил парень. – Ей итить некуды...

– Я сказал, убери! – отвернулся от девицы Дегтярь и стал изучать через окно площадь перед домом.

За спиной долго шушукались, барахтались. Иногда девица что-то выкрикивала вялым голоском, но по большей части молчала. Когда дверь захлопнулась и по ленолеуму очень похоже на пощечины прошлепали босые ступни, Дегтярь разрешил себе обернуться.

– Каракурт, – властно обратился он к парню, – я поживу у тебя. Пока одну падлу не притопчу...

– Я вообще-то Виталий, гражданин майор, а не Кара...

– И еще, Каракурт... Мочалок сюда больше не води. Думаешь, омон не пасет твой притон?

– Сдался я им!.. Я – нищий!.. Менты на крутых наезжать любят. Там навар хоть какой есть...

– И это... Шириво свое прекрати, – посмотрел он сначала на льдистые зрачки, потом на исколотую в синяк вену на руке Каракурта. Ты мне трезвяком нужен будешь.

– Вам легко говорить, гражданин майор, а я без ширива уже не кантуюсь. Если с утра не раскумарюсь, то хоть на стенку лезь. Так что...

– Каратэ не забыл еще?

– Как можно, гражданин майор! Черный пояс когда-то имел, по заграницам гонял...

"Сотовик", запиликавший в нагрудном кармане куртки Дегтяря, прервал речь бывшего чемпиона страны по каратэ-до. Лет пять назад сыщик спас его от "десятки" строгого режима. Тогда Каракурт даже не понял, зачем Дегтярь это сделал. Он уже стал забывать лицо майора, и когда он появился, у Каракурта стало муторно на душе. Всем своим видом сыщик как бы говорил, что пора возвращать старый должок, и парень не мог даже представить, сколько стоят в действительности десять лет строгого режима.

– Слушаю, – прогудел в трубку, отвернувшись от парня Дегтярь.

– Это ты, милой? – с диковинным ударением спросила старушенция.

– А кто это?

– Я по поводу соседки... По поводу шлюхи, извиняюсь... Она севодни приехала. С двумя кобелями сразу... Ты скажи, милой, а втроем живут сейчас?

– Живут. Только не у нас. Называется "шведская семья"... Впрочем, сейчас и у нас все это есть... Они сейчас в квартире?

– Да, милой...

– Что делают, не знаете?

– Как же я узнаю! У них дверь закрыта! Вы их севодни арестуете?

На вопросы, заданные таким тоном, нужно отвечать только утвердительно. И сыщик ответил:

– Обязательно.

– Только это... вы омоновцев побольше присылайте. К ним еще один парень приехал. Грязный – ну просто ужас! Бродяга прямо. После гражданской беспризорники такими грязными шлялись...

– То есть их уже там четверо? – удивился Дегтярь.

– Я и говорю!.. Заарестуйте их?

– Обязательно, зло ответил сыщик и отключил "сотовик".

Каракурт уже, оказывается, сел в угол на остывшее после дамы тряпье и кунял. Уши на его стриженой голове выглядели ручками ночного горшка. Хотелось взяться за них и унести горшок подальше от глаз. Но еще сильнее хотелось уйти из грязной вонючей берлоги.

– Ты когда в норме будешь? – пнул Каракурта в бок ногой Дегтярь.

– Что?.. Ты не ушла! Пальмы, ли...я, перед глазами... Ты видела пальмы в натуре? Они по... похожи на сосны... Ствол голый, а наверху – Зе... зеленое... По-олный умат!..

– Вот сучара!.. Как специально!

Отодрав кусок простыни, сыщик собрал в него шприцы и ампулы не касаясь их пальцами. Огляделся и, не найдя мусорного ведра, вышел на балкон и швырнул поклажу. Шприцы и ампулы осыпались на клумбу, и дешевенькие цветки календулы сразу скрыли их от глаз.

Глава пятьдесят пятая

Сначала был человеческий запах. Свежий. Незнакомый. И неприятный.

Ральф вскинул крупную седую морду и повел ушами. Появился новый запах. Уже не человеческий. Ненавистнее этого запаха, точнее, этой вони Ральф не знал ничего.

Он вынырнул из будки и просто захмелел от едкой нашатырной вони. Из горла лаем и пеной поперла ярость. Он в два прыжка долетел до черного комка, издававшего противную вонь, но комок почему-то даже не думал убегать.

Ральф уперся во все свои четыре собачьи ноги, еще трижды ругнулся на извивающегося кота и сцепил на его хребте челюсти.

Через двор от двери легла желтая полоса. У ее истока стоял маленький седой человечек с армейской выправкой и пытался из-под ладони рассмотреть купающуюся в пыли собаку.

– Ты чего, Ральф?!

Рот у собаки был намертво забит вонючей кровавой шерстью, и пес не ответил. Хотя обычно взбрехивал на свое имя.

– Взбесился? – выросла за спиной человечка огромная фигура.

В ней было что-то медвежье. Или буйволиное. Во всяком случае, Жоре Прокудину показалось первое, Топору – второе. Поэт

Бенедиктинов о фигуре не подумал. Он расширенными глазами смотрел на мертвого черного кота в зубах пса и старался не касаться плечом Прокудина. Именно Жорик связал пойманному еще в Москве коту ноги и перебросил через забор. В голове у поэта без остановки вертелась фраза из песенки "Только черному коту и не везет", и он не знал, как остановить это вращение. Другие слова он будто бы позабыл напрочь.

– Он кота укокошил! – первой поняла фигура и радостно рассмеялась. Хор-роший у тебя пес! Прямо охотничий!.

– Надо же... Кота... А если соседский? – так тихо произнес седенький, что его слова еле долетели до забора.

Прошаркав галошами, одетыми на босу ногу, он склонился над мертвым котом, изучил его раздавленную челюстями Ральфа голову и тихо обрадовался:

– Не-ет... Не соседский...

– Бросай пса! – прикрикнула фигура. – Иди. Тебе сдавать. У меня буро!

– С чего это? – недовольно обернулся седенький.

– А как ты к двери рванул, так и сложилось буро... Не веришь?

– Нет, конечно! Надо переиграть!

– Я не согласен!

Седенький заботливо, как ребенка, погладил по голове Ральфа, пса-дворянина, вымахавшего размером с теленка, что-то шепнул ему на ушко и прошаркал назад к двери.

Желтая полоса исчезла, и Жора Прокудин зло прошипел:

– Бе-еник, не лезь туда. Попадешь под ветер. Пес учует...

– Нормалек, – обрадовался Топор. – Все-таки двое. Амбал – мой. Седой твой. Беник на стреме...

– С него стрема, как со свиньи балерина... Ладно. Почапали.

Согнувшись, как солдаты, идущие в атаку под пулями, они вслед за Жорой Прокудиным перебежали вдоль забора к дереву, ветви которого нависали над досками, послушали полуночную тишину поселка. Внутри нее взбрехивали собаки, далекой пчелой жужжал какой-то механизм – то ли пилорама, то ли циклевальная машина, шумели сонной листвой деревья.

– В темпе вальса, – скомандовал Жора Прокудин и первым подтолкнул в поясницу Топора.

Вторым перелез Бенедиктинов, за ним – Жора – руководитель.

Приземлился он громче других, и Ральф, уползший в будку обдумывать свои собачьи мысли про тупого кота, не пожелавшего убежать, вновь вскочил на ноги. Огромный мокрый нос всосал в себя, наверное, два кубометра воздуха, но ничего не уловил, кроме запаха горячих досок будки и медленно оседающей кошачье й вони. Сторожевой долг все-таки вытолкнул пса наружу, и вот теперь он точно уловил хруст веточки. Повернул туда морду, и ярость кровью ударила в голову. Запах! Там все-таки был запах! Ветер-помощник юркнул по двору и донес его до мокрого собачьего носа.

– Ну что у тебя опять! – повторно уложил через двор желтую

полосу седенький человечек. – Я из-за тебя комаров в дом напу...

Вопреки уже уточненной диспозиции Топор кинулся именно на деда.

Сбив его вбок, он пролетел еще метра два в воздухе и мешком

шмякнулся на хилое, вовсе не сопротивляющееся тело.

– Не надо! – неожиданно шагнул в желтую полосу Бенедиктинов и вновь выкрикнул: – Не убивай его! Он такой старе...

И тоже не успел договорить.

Ночь грохнула залпом карабина, и поэт как-то странно, нелепо подпрыгнул на месте, одновременно сгорбившись, и тут же осел на траву. Неимоверным усилием подняв голову, он немо, одними губами что-то еще сказал и завалился на бок.

– А-а! – с ревом вскинулся Топор.

Под бешеный, уже перешедший в хрип лай Ральфа, он перепрыгнул порог, схватил табуретку и швырнул ею в здоровяка, перезаряжающего карабин. Углом сидения табуретка угодила в голову парню, и он, пытаясь удержать равновесие, выронил карабин и по-кошачьи стал хвататься за воздух. Теперь зверьком кинулся на падающегог и с запаху ткнул ему ноги в грудь. Парень захрипел и все-таки уцепился пальцами левой руки за палочку. С нее с жестяным грохотом посыпались кружки, ложки, вилки.

– Ха-а! – Кулаком нанес удар Топор снизу, под челюсть, и с удивлением обнаружил у себя на шее чьи-то холодные слабенькие пальчики.

Почему-то подумалось, что это – смерть, и он, двумя локтями махнув себе за спину, ожидал наткнуться на что-то костистое и твердое, а на самом деле локти вмялись будто бы в пух. И пальчики сползли с шеи.

Обернувшись, он увидел скорчившегося седого старикашку. А увидев, тут же забыл. Самым страшным был все-таки не он.

– Потанцуем! – по привычке, привитой в зоне, выкрикнул Топор вызов здоровяку и замер статуей со сжатыми у груди кулаками.

Прислонившийся спиной к стене дома парень смотрел на него остывающими глазами. Из-под ножа черно стекала кровь, и в этом единстве глаз и крови было что-то зловещее.

– Бе... Бе... Беник того... наповал, – шатаясь, вошел в дом Жора Прокудин.

– Ты где был, падла! – обернувшись, брызнул кровавой слюной Топор.

Из разбитых непонятно обо что губ стекала по шее струйка, а лицо было таким страшным, что даже осатанелый лай собаки выглядел писком мыши.

– В кустах сидел, да?! В кустах?!

– Я... я споткнулся, – еле слышно ответил сухими губами Жора Прокудин. – А ты сам тоже... того... Зачем на деда? Дед был это... мой...

Он со страхом посмотрел на рукоятку ножа в груди парня, на его бледнеющее лицо, потом на драный галош, валяющийся у ноги старикашки, и, чуть не плача, спросил:

– То... Толян... чего ж теперь делать, а? Это же мо... мокруха...

– Да заткни ей глотку! – взревел Топор, схватил с полки кухонный хозяйский нож и вылетел во двор.

Качающимся взглядом Жора Прокудин проводил его спину, шагнул правее и его глаза теперь уже остекленели. Топор подбежал к псу, в порыве вставшего на задние лапы, и странно затанцевал перед ним. Ральф хрипел и пытался порвать цепь, но даже его мускулистое тело не могло совладать с металлом.

– Х-хэк! – выкрикнул Топор и махнул рукой справа налево.

Таким движением дирижер заставляет умолкнуть оркестр.

Цепь звякнула, и хрипение пса перешло в странное бульканье. Ральф будто бы прополаскивал горло.

А стоящий спиной к Жоре Топор взмахнул руками теперь уже вверх и с прежним хыканьем опустил ее. Так закрывают капот машины, которую уже невозможно отремонтировать.

Спотыкаясь и держась рукой за стены, Прокудин выбрался из дома, с минуту постоял на качающейся земле и только потом добрел до детской качельки. Прямо под нею лежал на боку поэт Бенедиктинов, и у него было такое лицо, будто он теперь наперед знал, что произойдет с Жорой и Топором, но еще не решил, стоит ли им об этом рассказывать.

Прокудина мутило. Согнувшись, он по-рыбьи хватал ртом сухой теплый воздух, глоток за глотком вбивал в горло кадык и никак не мог вбить его на прежнее место.

– Чего стал! – одернул его Топор. – Пошли мешки искать!

– Ка... как... кие мешки?

Сначала Жора увидел пса, лежащего на боку с перерезанной глоткой. Он еще дергался, и нож в его спине раскачивался, словно Ральф пытался вытолкнуть его из себя. Потом Жора увидел Топора. Точнее, его спину. Она удалялась в сторону левого сарая, но удалялась как-то странно, вроде бы совсем не уменьшаясь в размерах.

– Ме... ме... ах да!.. Мешки, – вспомнил Прокудин, оторвал руки от шершавой трубы качельки, и муть снова вернулась в голову.

Обжав виски ладонями, он со стоном пересек двор, перешагнул порожек сарая и чуть не умер со страху от радостного вскрика Топора:

– Вот они, ро-одные! За поленицей!

Голову будто сменили. За секунду. Или того быстрее. Прежнюю, замутненную и ничего не соображавшую, выкинули во двор, а взамен привинтили другую – чистую и прозрачную.

– Деньги?! – метнулся к поленице Жора Прокудин. – На месте?!