Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Да. Вы правы.

Описание получателя груза, сделанное директором московского магазина, совпадало с обликом сына президента.

– Он лысеет, – мрачно добавил Кузнецов-старший. – Видимо, не мои гены ему достались по части прически. А возможно, сказывается, что он два года отслужил офицером в радиолокационных частях ПВО...

– Извините, а ваш сын... Вы рассказывали, что он уехал в мебельный магазин. И что дальше?

– Он не приехал вечером домой, – дрогнув лицом, произнес Кузнецов-старший.

– Вы живете вместе?

– У меня шестикомнатная квартира в центре. Сережа с семьей жил у меня. Но, сами знаете, всем хочется иметь свое жилье. Сын купил квартиру, закончил евроремонт, вставил вакуумные окна. Осталась мебель...

– А он не мог заехать куда-нибудь? – не совсем понимал тревогу отца Дегтярь. – К другу, например.

– В нашей семье так было не принято... Но даже не в этом дело. Я пытался его вызвать на связь по мобильному телефону. Ноль!.. А утром... сегодня утром... мне позвонили из ГАИ и со... сообщили, что его "БМВ" найдена на том берегу... Она... стояла с открытыми дверцами на окраине Березовки, у леса...

– Березовка – это село?

– Вообще-то поселок... Но, прямо скажем, просто большая деревня.

Дегтярь кивком согласился с определением, хотя никогда в Березовке не был. Ему и сам Красноярск показался огромной деревней. Впрочем, после Москвы все ощущается провинцией.

– Я уже съездил туда, – со вздохом продолжил Кузнецов-старший. – Ума не могу приложить, зачем Сережа поехал в Березовку... Милиционеры тоже все осмотрели. Говорят, что следов... борьбы или там... насилия нет...

Голос подвел его. Пошарив по карманам, он торопливо извлек ровненько проглаженный платочек, но подносить его к глазам передумал. Сглотнув слезу, Кузнецов-старший продолжил:

– Сейчас они ведут работу в Березовке. Их старший, майор, уверял меня, что волноваться не нужно. Что... что... трупа нет, – еле выдавил он слово, которое даже в мыслях не подпускал к себе.

– Возможно, все обойдется, – попытался успокоить его Дегтярь. Все-таки ничего не ясно. Мало ли... Может, он у кого в гостях, а машину угнали.. Он не мо...

– Вы не разыщете его? – с интонацией ребенка попросил Кузнецов-старший. – Генерал сказал мне, что вы – гений...

– Я-а?

– Да. Он так и сказал... Я плохо верю нашей местной милиции. Они безупречно делают только две вещи: разгоняют бабок, торгующих у магазинов, и собирают дань с фирм и киосков...

– У меня сейчас дело в оперативной раскрутке, – устало ответил Дегтярь. – Какое – вы сами знаете. У меня практически нет времени...

– Михаил Денисович, миленький, – налег грудью на стол Кузнецов-старший, – разыщите Сережу! Я вас озолочу! Я сердцем чувствую, что он жив, но еще больше чувствую, что все это связано с той клятой оптовой закупкой в Москве! Ведь Сережа исчез сразу после того, как завертелось дело с кредитными карточками...

– Вы думаете?

Безусловно, Кузнецов-младший был свидетелем. Вполне возможно, единственным. Но по сюжету таких ограблений Дегтярь хорошо знал, что после факта никого такой свидетель не интересует. Деньги мошенниками получены, а сами они, как правило, после подобного крупного аншлага уходят со сцены и вновь появляются на ней только в одном случае – профуканы все денежки. Жулье на "мокрушку" не идет.

– Вы сказали, что Сергей был в офисе той фирмы, – вспомнил самое

важное из прозвучавшего Дегтярь. – У вас есть ее адрес?

– Безусловно. В бухгалтерии есть платежки. Если я не ошибаюсь, то

это на Хорошевском шоссе. Существует такое в Москве?

– Существует.

– Значит, я правильно запомнил.

– Сергей что-нибудь рассказывал об этом офисе? Он там был один?

– Рассказывал ли? – грустно посмотрел в окно Кузнецов-старший. – Так, по мелочи. Вроде бы первый этаж жилого дома. Какого-то высокого дома... Я дам команду. Оригинал платежки вам принесут...

За окном лил и лил скучный сибирский дождь. Он уже должен был насквозь протереть своими каплями стекло. Кузнецов-старший любил пасмурную погоду, но сегодня она ощущалась уж слишком пасмурной. Наверное, если бы блеснул солнечный луч, блеснул всего раз, всего на секунду, он бы воспрянул духом, но мутные обложные облака ничего не пропускали сквозь себя. Мокла земля, мокла вода Енисея, мок автомобиль "БМВ" с распахнутыми дверцами.

– Нет. Они захлопнули дверцы, – вслух подумал он.

– Я хотел бы побеседовать с теми, кто перевозил груз вместе с вашим сыном, – сухо попросил Дегтярь.

– Что?.. А-а, это можно... Они все здесь, в Красноярске. Я

распоряжусь... А как насчет моего предложения?

– Честно говоря, я не думал еще...

– Подумайте, Михаил Денисович. Я не обижу. Мне очень нужен хороший столичный следователь, а не наши недоумки. Вы поймите, в этом районе Красноярска я – хозяин... Вы видели людей в приемной?

– Да. Большая очередь.

– У префекта района такой нет. Потому что префект – король, но голый. А у меня – деньги. А сейчас деньги значат больше, чем власть. Сейчас, собственно говоря, деньги и являются властью...

– Не спорю.

– Помогите, Михаил Денисович...

– У меня всего пять суток командировки. Этот день уже можно не считать. Пока изучу бумаги, пока побеседую с вашими людьми...

– Я выделю вам машину с шофером... Джип "Гранд Чероки" вас устроит?

– Я могу потерять на этом много времени...

Рывком Кузнецов-старший вырвал что-то из ящика стола. Обычно так вытаскивают морковку из сухой, цепкой земли. Но на стол легла не морковка, а пачка стодолларовых купюр, перетянутая красной микстурной резинкой.

– Здесь – четыре тысячи. Ничего, что не рубли?

– Ничего, – ответило что-то за Дегтяря.

– Охрану вам выделить?

– Охрану?.. А сын... ваш сын, он имел телохранителя?

– Он – нет... Сто раз ему говорил. Как об стенку горохом. Я, говорит, криминала за собой не чую, чего мне бояться?.. Если б я знал...

Светло-зеленая пачка паровозиком подъехала к пальцам Дегтяря. Легкий толчок и отличная полировка стола приблизили к сыщику маленькую частичку счастья. Ничего не поделаешь: вид денег всегда пробуждал в душе Дегтяря что-то похожее на дрожание солнечного зайчика на стене. При этом стена была серая, унылая, в плохих дешевых обоях, а появлялся луч, и она вроде бы исчезала на время. Но луч всегда гас слишком быстро. У денег есть одна особенность: их всегда мало.

Вот и сейчас Дегтярь посмотрел на пачку и чуть было не попросил еще тысячу. Но Кузнецов-старший, тут же забыв об уже потраченных на сыск деньгах, вновь перевел взгляд на окно и грустно проговорил:

– Без машины сейчас по городу не проедешь...

– Да. Я промок, пока шел от остановки, – все-таки сунул Дегтярь серо-зеленую пачку в боковой карман ветровки и тоже посмотрел в окно, будто теперь, после получения денег, он обязан был делать то же, то и Кузнецов-старший.

А за стеклом темнели деревья, призраками скользили редкие машины и мокли люди на остановке с оторванной крышей.

– Автобусы редко ходят? – просто так спросил Дегтярь.

– В моем районе – хорошо.

– Правда?

Что-то знакомое привлекло внимание Дегтяря. Он чуть привстал, сдвинул этим движением вправо деревянную перегородку и с удивлением обнаружил на остановке деда, с которым так обстоятельно поговорил о природе.

– Извините, – напрягся Дегтярь. – У меня вопрос...

– Я слушаю.

– У входа в офис есть автобусная остановка. Верно?

– Да.

– А почему тогда эта остановка находится от нее так близко?

– Это одна и та же остановка, – раздраженно ответил Кузнецов-старший.

Он уже пожалел, что отдал деньги столь глупому и ненаблюдательному сыщику.

– Но меня так долго вели по коридорам, – посопротивлялся Дегтярь.

– Просто дом стоит буквой "П". А остановка – примерно посередине ножек буквы, то есть на одинаковом расстоянии и от двери офиса, и от окон моего кабинета...

– Автобусы, значит, ходят часто? – впившись взглядом в

сгорбленную, высушенную фигурку деда, спросил Дегтярь.

– Я уже говорил. Не то, чтобы часто, но, в целом, нормально. По

расписанию. В других районах – гораздо хуже...

В экран, образованный рамой окна, въехал чадящий "Икарус". На остановке сначала пропала чернота (все ожидавшие сложили зонты), потом все остальные цвета (люди залезли в автобус), кроме одного – серого. На скамейке остался сидеть на клеенке дед. Серая, не по времени года, фуфайка, серая кепка, серая седина.

Автобус окатил стойкого ветерана остановки едким выхлопом и покатил по улице с торжественным видом. В Москве автобусы не умеют отъезжать с такой помпой. Наверное, потому, что их слишком много.

– А сколько маршрутов здесь проходит? – присев, поинтересовался Дегтярь.

– Один.

– Серьезно?.. А какой интервал?

– Ну, сейчас, в обед, где-то минут семнадцать...

– Значит, уже два автобуса прошли, – самому себе ответил Дегтярь.

– Почему два? – пришел черед удивиться Кузнецову-старшему.

"Почему же дед не уезжает?" – мысленно спросил себя Дегтярь и ему на мгновение стало страшно, хотя какой вроде бы страх мог исходить от вида восьмидесятилетнего деда в серой фуфайке. Но он его все-таки испытал и оттого, что испытал, запомнил навеки.

– Вам вызвать джип? – раздраженно спросил Кузнецов-старший.

– Пока не нужно, – ответил Дегтярь. – У вас есть сотрудники маленького роста?

– Конечно, есть.

– Мне нужны двое таких.

– Прямо сейчас?

– Да. Как можно быстрее. Я должен их проинструктировать, пока не

пришел следующий автобус.

Глава двадцать седьмая

РАЗБОРКИ КОМНАТНОГО МАСШТАБА

Только через двое суток после побега Топор попытался произнести звук, не похожий на "Фа". Он по-старчески медленно приподнял правую руку, стянул с губ что-то мокрое, скользкое и похрустывающее, будто мороженый кальмар, и простонал:

– Фо-ора... Фа-анетка...

Сидящий на пороге комнаты лицом ко двору Жора Прокудин вскинул нечесаную голову, обернулся и только после повторных слов-стонов кликнул Жанетку, загорающую на раскладушке у стены:

– Он очухался... Зовет...

Хрустнули пружины раскладушки. Жанетка на цыпочках, как девочка-балеринка, пропорхала в комнату, склонилась над Топором и легонько сдвинула капустный лист с его правого глаза. На губах уже листа не было. Понизу, под капустными ошметками бугры и отеки от ушибов были еще и смазаны мелко протертой петрушкой. Человек, не знающий, что здесь происходит, был бы потрясен видом голого парня, выкрашенного чем-то ярко-зеленым да еще и наглухо укрытого капустными листьями. Но именно такой метод лечения помнила из детства Жанетка. В небольшом городишке на Волге, где она родилась, травы и растения всегда ценились дороже заморских лекарств. Таблетки, ничего не поделаешь, одно лечат, а другое калечат. Трава, если, конечно, это именно та трава, что нужна при данной болезни, вреда не приносила, но это уж как кому нравится.

– Он, наверно, пить хочет, – предположил Жора Прокудин. – Сейчас поищу минералку...

– Фа-анетка, – наконец-то разглядев невесту, взял ее за руку Топор.

– Все хорошо, миленький, – успокоила она его. – Все хорошо. Ни одного перелома. Только ушибы. Сильные, но они пройдут. Мы врача приглашали. Он кучу мазей выписал. Я в мази не верю, но, если ты хочешь, могу вместо листьев мазями полечить...

– Фа-анетка...

Топор произнес ее имя таким голосом, что стало ясно: если бы Жанетка сказала, что эти мази надо выпить, он бы выпил. Ударение он упрямо делал на первом слоге, точно иностранец.

– Минералка кончилась, – объявил Жора Прокудин. – Есть "фанта". На самом донышке...

– Давай, – протянула она руку.

Жанетка была не в силах оторвать взгляд от еле прорезавшегося правого глаза Топора. До этой минуты она очень боялась, что глаз вытек, и то, что он стал виден, обрадовало ее больше всего. Как будто бы вся жизнь Топора зависела именно от этого глаза. Хотя самые большие ушибы оказались вовсе не на лице, а на левой руке и бедре левой ноги. Особенно на бедре. Синяк на нем наползал на гематому, гематома на синяк и так далее. Нормальные цвет кожи начинался только ниже колена. До сих пор она не могла понять, как Топор сумел дохромать с ними до дома. Стерев зелень с посиневших, похожих на переваренные сосиски губ, она медленно сцедила в еле приоткрывшуюся щель остатки "фанты" и попросила:

– Ты больше не разговаривай. Ты молчи...

Севший у изголовья Топора Жора расценил ситуацию иначе:

– Пусть сначала расскажет, какого хрена он полез в квартиру.

– Не видишь, у него сил нет! – львицей набросилась Жанетка на Жору. Отойдет – расскажет...

– Тогда уже поздно будет.

– Много ты понимаешь!

Чуть приподнявшаяся рука Топора остановила перепалку. Он послушал отвоеванную им тишину и чуть слышно произнес:

– Фо-ора, я хотел как лучше... Шиво-о ево-о фда-ать, ефли денефки у ни-иво до-ома... Я и за-алеш-ш...

– Дурак ты, Топор! – не сдержался Жора Прокудин. – И логика у тебя дурацкая! Кто же такие деньги дома держит, да еще и уезжает от них на целую неделю! Ты банкиров не знаешь!

– Не ругай его, – опять стала на сторону Топора Жанетка. – А может, он и вправду хотел как лучше...

– А вышло как всегда! – огрызнулся Жора. – Никакого терпежа у вас нету. С вами вместе хорошо дерьмо есть!

Он вскочил и швырнул пустую пластиковую бутылку. Оранжевая этикетка "фанты" мелькнула в сумеречном воздухе комнаты, вылетела через дверь во двор, под солнце. И сразу стала еще ярче. Она будто бы впитала за время полета в себя солнечный свет.

– Нам до банкира осталось всего ничего прождать, – не в силах оторвать глаза от ярко-оранжевого, так похожего на золото, раздраженно произнес Жора Прокудин. – Тогда четверо суток оставалось. Сейчас вообще всего двое...

– Фо-ора, это... это не ба-анкил, – так и не смог Топор выжать

из себя "р".

Если учесть, что он картавых на дух не переносил, то понять его

состояние сейчас смог бы любой. Но только не Жора. Потому что он заметил не одну букву, а целое слово, точнее сразу два. И самое главное частичку "не".

– Ты что имеешь в виду? – снова сел он на стул.

– Та-ак... ну, на фа-атере, фивет не банкил, а кульел... ну, фто налкотики вофит...

– Возит? – не понял Жора Прокудин слово.

– Да... Вофит... И не Шергеев он, а... а Шинеблюхов...

– Чего он сказал?

Жанетка прикусила губку, горестно помолчала и все-таки произнесла именно то, что подумала:

– Топор сказал, что ты дурак, Жора... В чистом виде... В той квартире, которую мы пасли, жил не Сергеев, а некий Синебрюхов. Судя по всему, обычный наркокурьер...

– Не может быть! Сыщик в записной книжке... И потом это... мне соседи сказали, что он не местный, что он хазу снимает...

– А что, сыщики не ошибаются?

– Ну, вообще-то...

– Сыщики, что, не люди?

– Но там же адрес!... А с чего он взял, что этот... Синебрюхов?! С чего он это придумал?

Синие губы Топора, больше всего хотевшие покоя, опять были вынуждены задвигаться.

– Мент один длугому менту иво кшиву покафывал... Я видел... Не Шергеев он... А Шине... а-а, ладно... И фотку иво я видел... Он лышый, с годинкой на левой щеке...

– С чем? – снова не расслышал Жора.

– С родинкой, – перевела Жанетка.

– У Гвидонова нет родинки, – вспомнил фотографию Прокудин. – Ни одной... И он совсем не лысый...

– Дура!.. Какая я дура! – всплеснула она руками. Поверила в сказки про золотые горы! Кому поверила?! Прохиндею!

– Ну, ты это... не гони! – вскочил Жора Прокудин.

– Да если б я тогда Топора не уговорила...

– А ты, что ли, не прохиндейка?!

– Я – прохиндейка?!

Она вскочила и, стиснув кулачки, снизу вверх смотрела на наливающееся кровью лицо Прокудина.

– Я – прохиндейка?!

Сбрасывая движением капустные листья с левой, почти неощущаемой руки, Топор все-таки нащупал ее пальчики и попытался сжать. Жанетка удивленно дернулась, посмотрела на зеленую, будто облитую болотной жижей, руку, и жалость проколола ее сердце.

– Не гугайтесь, – тихо попросил Топор. – Не гу...

– Можешь валить отсюда вместе со своим хахалем! – по-итальянски широко взмахнул руками Жора Прокудин. – Я и без вас этого козла найду!

– А украденное ты нам вернешь? А, вернешь? – нервно задергала головой Жанетка.

– Какое украденное?!

– В поезде, миленький мой... В поезде...

– А мне кто мое вернет?!

– Так ты же был движком поездки! Тебе же в одном месте загорелось! Или мне?..

– А кто тебя просил все деньги, что мы наработали в первый день, вышвыривать за эту дерюгу из шифона?! А?!

Если бы не пальцы Топора, беззащитные мокрые пальцы, пытавшиеся ухватиться за ее ладонь, она бы наверняка врезала Жоре Прокудину по физиономии. Но она была левшой, а жених удерживал именно эту руку. Правая как бы и не существовала вовсе.

– Ну, ты и жлоб, Жорик! – сочно обсасывая каждое слово, произнесла она. – И падаль последняя!

– А то, что я утром на рынке наработал, кто мне вернет! По дури твоего дружка мы вынуждены были эту хренову видеокамеру покупать! Ты мне за нее деньги вернешь?.. И баллончик я еще покупал... газовый, – вспомнил он.

– В жопу себе засунь этот баллончик!

– А себе не хочешь?!

Чье-то покашливание испугало обоих. Жанетка, уже решившая вырвать пальцы и врезать Жоре по морде, обернулась к двери и непонимающе посмотрела на бледное долговязое создание с фингалом под глазом. На создании мешком висела изжеваная майка с дурацким гербом города Приморска и шорты размера на два больше необходимого. Фингал был зеленым, то есть уже застарелым. Светлая щетина делала лицо парня еще более беспомощным, чем фингал, майка и шорты вместе взятые.

– Чего тебе надо?! – рванул к нему навстречу Жора Прокудин и грудью вытолкнул его за порог. – Мы не сдаем комнату! Мы сами – курортники!

– Я – по адресу, видите ли, – смутившись, ответил гость.

– Чего – по адресу?.. Тут по адресу два взвода отдыхающих проживает. Кто тебе нужен?

– Фо-ога, – пропел из комнаты Топор. – Не гони его... Он холофий палень... Он меня спас...

– Когда это он тебя спас?

– Мы кантовались в одной камеле... У ментов... Он мне фосдь дал...

– Чего?

– Гвоздь, идиот! – выкрикнула Жанетка. – Пусти человека в комнату! Слышишь, это друг Топора!

– Пушти, – пропел страдалец голосом оперного трагика. – Он меня спас...

– Как это он тебя спас? – не понял Жора. – Всех твоих обидчиков, что ли, поколашматил?

– Не-ет... Ты фто не уфнал?! Это ф тот пасан, фто скажал, где я кантуюсь...

– Когда это он сказал? – теперь уже удивилась Жанетка. – Я ж сама по отделениям металась, пока не выяснила, что тебя именно в этом держат...

Гость смущенно, по-стариковски, прокашлялся и промямлил:

– Видите ли, я не смог по целому ряду причин сразу сообщить вам о местонахождении Анатолия. После освобождения из камеры временного задержания я пошел сначала к своей квартирной хозяйке, ну, к той, у которой я снимаю уголок, но она выкинула мои вещи, сказав, что с бандитом под одной крышей жить не будет. Видите ли, обо мне у нее уже поинтересовался участковый инспектор милиции. Она испугалась... Знаете, у нашего народа страх живет в подсознании. Это еще со времен сталинских репрессий...

– Ты речь закончил, депутат? – сплюнув прямо на сандалию парня, спросил Жора Прокудин. – Я отключаю микрофон...

– Я вынужден был отправиться на поиски нового жилья и совершенно неожиданно встретил однокашника. Вообще-то мы учились в параллельных классах, но друг друга знали. Я после школы поступил в Литинститут, а он в какое-то военное училище. Представляете, он, оказывается, уже лейтенант, техник самолета...

– Вечно грязный, вечно сонный техник авиационный, – добавил Жора Прокудин. – Чеши отсюда, отставной писатель!

– Не гони его, Фо-ола, – грустно попросил Топор. – Он ховофый...

– Может, его на полное довольствие поставить, а? – громко съехидничал Жора. – У тебя трудовая книжка есть, классик мировой литературы?

– Нет, – честно ответил парень. – Я как ушел из института по этическим соображениям, так и не работаю...

– Что значит, этическим? – удивился редкому словцу Прокудин.

– Видите ли, в институте главное – теория, а теория, как сказал классик, суха, а древо жизни вечно зеленеет...

– Решил свежих плодов посрывать побольше?

– Нет, что вы!.. Я решил изучить жизнь изнутри. Пропустить ее, так сказать, сквозь себя...

– Не надорвался? Я так понял, ты теперь бомжом работаешь?

– Я – представитель свободной профессии!

– Вор, что ли?

– Я – поэт!

Из комнаты нехотя вышла Жанетка. От вида ее изящной фигурки, еле прикрытой двумя лепестками лифчика и лепестком плавок, гость обомлел. А ей был совершенно безразличен небритый гость, но она так сильно сейчас ненавидела Прокудина, что готова была потребовать, чтобы и этого парня взяли в компанию. Хотя компании уже, вроде, и не существовало. Если бы не состояние Топора, она бы уже давно хлопнула дверью.

– Не издевайся над человеком, – потребовала она. – Может, ему и вправду негде жить... Пусть у нас поживет.

– Нет-нет! Я не нуждаюсь в этом! – густо покраснел гость. Щетина на его впалых щеках стала еще белее. – Однокашник поселил меня в их офицерском общежитии. Условия, конечно, в бытовом плане нелегкие, но мне даже интересно. Теперь наяву вижу будни морской авиации...

– Какой? – удивился Жора Прокудин.

– Морской.

– А такая еще есть?

– Видите ли, самолеты есть, но топлива нет. Они практически не летают. Один самолет-амфибия стоит на боевом дежурстве с полными баками – и все. А остальные...

– Старичок, мне лично твои самолеты до одного места! – похлопал себя по плавкам Жора.

– Да пусти ты его! – не сдержавшись, толкнула она Прокудина в

плечо. – Человек в гости пришел. Пусть с Топором поговорит.

– Да что хотите, то и делайте! – отмахнулся от них Жора. – Хоть

целуйтесь взасос! Я уже давно понял, что родился не на той

планете! На этой я никому не нужен!

Он с безразличным видом нырнул в комнату, вытащил из-под подушки карту Приморска и с нею под мышкой протопал к пустой раскладушке во дворе. На нее густо лились солнечные лучи, металлические трубы раскалились, а постеленная поверх простыня ощущалась поверхностью неплохо нагретой печки. Но Жора Прокудин лег на нее назло Жанетке. Почему именно назло он не мог понять, но казалось, что назло.

Карта прохрустела и развернулась над его головой в вытянутых руках. Тень от нее получилась кстати. Хотя Жоре нужна была вовсе не тень, а названия улиц Приморска. Он не верил, что сыщик мог ошибиться. Он лихорадочно искал в хитросплетениях южных улочек и переулков еще хотя бы одну начинающуюся на "Пр" и заканчивающуюся на "я". Искал и не находил. Похоже, что других улиц, не вошедших в его список, в бывшей советской, а ныне российской здравнице, не существовало.

Городские кварталы – ровненькие и прямоугольненькие в центре, корявые, похожие на бред абстракциониста на окраинах – то наплывали на него, растекаясь и превращаясь в растаявшее масло, то снова обретали прежние черты. Голоса из комнаты – звонкий и до тошноты пртивный Жанеткин, шипилявый Топора и певуче-нудный поэта-гостя – тоже то слышались, то, заглушаясь и истончаясь, пропадали. И когда карта города простыней укрыла голову и грудь Жоры Прокудина, кварталы и голоса исчезли окончательно.

Душа долго падала в кромешную тьму, падала совсем не боясь ее и даже не ощущая, но как только коснулась чего-то очень похожего на дно, темнота стала редеть, и Жора увидел себя в каком-то странном помещении. Его пол вибрировал точно ткань батута и шуршал словно опавшие листья. Только листья были вовсе не красными, желтыми и оранжевыми, как полагается осенью, а каких-то размытых цветов. Одни напоминали по краскам выцветшее осеннее небо, другие – недозревшую свеклу, третьи – попавшую под воду акварель. К тому же все они были до того грязными, словно о них вытирал ноги в течение года миллионный город.

Нагнувшись, Жора Прокудин поднял с пола один из этих листков,

самый размытый по цвету и самый грязный, и сразу узнал в нем

купюру, которую у него не взяли в магазине во время покупки

видеокамеры. Он еще долго скандалил потом с мокрогубым

парнем-продавцом, тыкал его носом в номер и серию, отчасти заметные сквозь копоть, но мокрогубый оказался неумолим. Банкнота так и осталсь в кармане у Жорика.

А пришла она к нему на рынке. Где-то от седьмого или восьмого торговца. Но именно на седьмом или восьмом торговце Жора Прокудин, с беспощадным лицом собирающий помянутые вчера настоящим базарным мытарем семьдесят тысяч за место, пришел к невероятному открытию: все поголовно давали дань исключительно грязными купюрами. Как будто для них они имели меньший номинал, чем тот, что красовался на бумаге.

К концу обхода, когда ощущение, что за тобой следят, стало уж вовсе нестерпимым, Жора Прокудин заскочил в туалет, пересчитал в кабинке за намертво исписанной матерными стишками дверью добычу и ужаснулся ее виду. В руках он держал не пачку хрустящих купюр, а нечто похожее на стопку грязных носков. Такое впечатление, что в Москве и провинции ходили совершенно разные деньги. Но это были все-таки деньги, и он, тяжко вздохнув, обмотал их мытарским синим халатом и выскользнул из туалета уже самым обыкновенным курортником.

И сейчас, на дне странной комнаты, он остался наедине с целым скопищем ветхих ветеранистых купюр. Наверное, так же выглядит пол в хранилище, где готовятся к уничтожению изъятые из оборота деньги.

– Значит, ты, грязнуля, тоже имеешь ценность? – спросил он старую знакомую. – Значит, ты тоже денежка?

Она промолчала. На ней не было ни одного живого существа, способного говорить. Двуглавый орел был расплющен, а из марсианских кустов виднелись лишь заячьи уши. На еле угадываемом рисунке был изображен кусок города. Кажется, Красноярска. Жора Прокудин никогда не был в Красноярске и не ощущал, что этот город хоть как-то приложится к его судьбе. Вот совершенно не ощущал. Для него, никогда не пересекавшего уральский хребет, Красноярск был городом на другой планете. Даже мост, нарисованный на купюре, выглядел каким-то нереальным, инопланетным. Из-под него выплывало судно, скорее похожее на космическую ракету, чем на судно, а вдали дымили падающими кометами две заводские трубы. На обороте была нарисована гидроэлектростанция. Березы на переднем плане делали ее уже более земной, но ощущение инопланетности так и не исчезло.

– А говорят, грязь к деньгам не липнет, – съехидничал Жора Прокудин.

– С чего ты взял? – ответил голос из вышины.

А может, и не из вышины. Купюры под ногами враз зашуршали, будто переговариваясь, и Жора догадался, что говорят именно они.

– Так вы же – грязные! – отпарировал он. – Хуже свиней!

– Это не та грязь, которой нужно брезговать. Это – трудовая грязь. Как на теле шахтера после смены...

– А есть другая?

– Еще как! Такая страшная, что и не представить! Она в основном липнет к душе. Вот ее отдраить трудно. А то и невозможно. Она, кстати, может оставить все купюры чистенькими. Но все равно ведь прилипнет.

– Раз вы такие умные, то разъясните: вот вы, деньги, – добро или зло?

Пол опять зашуршал, зашевелился шкурой огромного вздрогнувшего во сне существа и все-таки ответил:

– Смотря кому.

– То есть?

– Если на добро, то – добро, если на зло, то – зло.

– Чушь какая-то! А на чем написано, что оно добро, а не зло? Нету на вещах таких бирок!

– На всем написано. И на вещах, и на делах. Читать уметь нужно.

– А если от вас вообще избавиться. Ну вот нет в мире денег – и

все. Никаких проблем с деньгами!

– И как ты это себе представляешь?

– А взять и отменить вас указом. По всей планете!

– Эх-хе-хе, – тяжко, пережито вздохнули тысячи бумажек. – Уже было. Все было на земле. И отменяли, и карточками заменяли, и трудоднями. Никакого толку! Все равно потом оказывалось, что мы нужны. Всем нужны. Мы не бумажки. Мы – нечто большее. Мы – цифры, а мир держится именно на цифрах. Вот так-то!

– Как мне вас не хватает! – не сдержался Жора Прокудин. – Жуть как не хватает!

– А нас всегда мало.

– Да мне и надо-то для полного счастья всего чуток – где-то полмиллиарда долларов. Больше не надо. Два вроде как много...

– А нами, рублями, значит, брезгуешь?

– Ну что вы, миленькие! Если по курсу, то всегда пожалуйста!

– Так нас здесь и есть ровно полмиллиарда долларов.

– Серьезно?

– Пересчитай.

– И я могу вас забрать?.. Забрать туда, наверх?.. Забрать у сна?

– Если упрешь. Силенки-то есть?

– Да я... Да вас...

– Бери. Нам не жалко. Нам все равно, у кого мы в карманах и в бумажниках живем.

Упав ничком на дрогнувший матрас из денег, Жора Прокудин принялся сгребать их к себе. Сгребать руками и ногами. Он плыл среди денег, и они волнами накатывали на него. Приятными теплыми волнами. Он даже не замечал, что все купюры грязные, что от них дурно пахнет, что они скользят, будто смазанные жиром. Или кровью. Свежей кровью.

Он греб не только руками и ногами, но и головой. Бумага лезла в рот, щипала глаза, колола и щекотала кожу. А потом как-то резко, комками влезла сразу в обе ноздри, и Жора зашелся в одышке.

Вскинувшись на хрустнувшей раскладушке, он скинул с себя карту города и с удивлением обвел мутным взглядом двор, погружающийся в вечерние сумерки.

– Полная перестройка! – неприятно удивился он, увидев, а, точнее, сначала ощутив, что у него обгорели бедра. Особенно левое.

– Жанетка! – звериным голосом заорал он.

– Чего тебе? – лениво вытолкнула она себя на порожек.

Ее ладное тело пряталось за красный в белый горох халатик.

– Ты когда его купила?

– Ты за этим звал?

– У-уй, как больно!.. Ты почему меня не растолкала?! Я по твоей милости обгорел!

– А я у тебя нянькой не работаю! Это – твои проблемы!

– А-а! – вскрикнул он в попытке встать и доказать Жанетке где ее, а где его проблемы. – Неси кефир, дура! Меня как поджарили!

– Ну да! Прям разбежалась!

– Стой!.. А это... где деньги?

– Какие деньги?

– Грязные.

– Ты совсем со своими миллиардами чокнешься.

– А что... не было денег?

Фыркнув, она исчезла в комнатке. Там, внутри, нуднил своим канцелярским голосом приблудный поэт. Топора не было слышно.

Оглядев посеревший двор, Жора наконец-то протрезвел. Денег, которые он так старательно, так самозабвенно сгребал к себе, здесь не было и в помине. Сон не отдал их.

– Вот так всегда! – ругнулся Жора Прокудин. – Как что хорошее, так другим, а не мне!

Глава двадцать восьмая

СЕРЫЕ МЫШКИ ДЕГТЯРЯ

Самый тяжелый после переезда в другой район земного шарика – второй день. Считается, что в первый день организм еще ничего не понимает, а во второй, все уразумев, начинает привыкать или, говоря сухим научным языком, акклиматизироваться.

Для Сибири это правило, видимо, не годилось. Дегтярь уже к вечеру первого дня почувствовал себя разбитым. Скорее всего, над ним издевалось время, точнее, часовые пояса. Клетки, нервы, кости, волосы требовали сна, требовали ночи, потерянной во время перелета из Москвы. Он бодрствовал уже более тридцати часов подряд и вроде бы должен был радоваться, что ночь в Красноярске наступит на четыре часа раньше, чем в Москве, но, когда она все-таки наступила, и город зажег огни, он с раздражением понял, что доберется до гостиничной койки еще совсем не скоро.