Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Веревки были добротными. Как и все остальное в его сарае: верстак дубового дерева, мини-бетономешалка в углу, кадушка, инструменты, висящие на стене ровненько-ровненько, будто и не русским человеком был мужик, а немцем или шведом.

Он и не кричал, собственно, когда они вдвоем сорвали его с тепленькой постельки, не матюгался, а только угрожал милицией, точно не парни вязали его, а дети малые.

– Ладно, – согласился с юридической наивностью хозяина Жора Прокудин. – Сменим вопрос. Где остальные мешки?

– Я вас не знаю... Кто вы?..

– Народные мстители. Робин Гуды.

– В морской форме? – скосил глаза мужичок на жориков клеш.

– А что, у мстителей не может быть подразделение морских пехотинцев?

– Ты зря тронул меня, – с необычной злостью сказал мужичок.

Если бы на нем была одежда посерьезней, Жора Прокудин еще проникся бы тревогой, а на фоне застираной серой майки и трусов в алых маках – любая угроза воспринималась анекдотически.

– Так где мешки, хозяин? – заглянув в пустой барабан бетономешалки, поинтересовался Жора. – Говори сам, а то весь дом перероем.

– Ройте.

– Какой-то ты негостеприимный...

Милиция будет с вами гостеприимничать!

– Ты слышал? – спросил Прокудин сидящего на кадушке Топора. – Он меня уже заколебал своей милицией!.. Ты что, дядя, в органах служил?

Шея мужичка одеревенела, и он, расслабив ее, коснулся затылком верстака. На потолке полосами лежали тени от лампочки. Нестерпимо хотелось курить, но он посчитал бы позором для себя попросить сигарету у этих зверей. Моряка он почему-то не боялся. Болтуны не бывают злыми. Его тревожил урод с кривым носом. Он сидел на кадушке и пристально смотрел на ноги мужичка. Такого отечного и синюшного лица хозяин дома не видел еще ни разу. Человек, которого так обидели, не может быть милосердным.

– Значит, не скажешь, – подытожил Жора Прокудин.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите... Я – пенсионер. Сплю в собственном доме. Врагов не имею...

– Уже имеешь.

– Парни, вы меня с кем-то спутали, – снова напряг шею мужичок.

– Как тебя зовут-то?

– Вот видите! – обрадовался он. – Врываетесь в дом к незнакомому человеку, не разобравшись связываете его...

– Так как зовут?

– Поликарпом.

– Хорошее имя. Знаешь, что по-древнегречески означает?

– Не-ет.

– Поликарп – это "многоплодный"... Видно, много ты чего наплодил в жизни. Гвидонов – не твой сын?

– А кто это?

Мужика спас загар. И напряжение, с которым он отрывал голову от верстака. Они замаскировали красноту, ударившую по коже. Гвидонов был его племянником. Точнее, внучатым племянником. Но любил он его как сына. Наверное, потому что на самом деле Поликарп оказался вовсе не многоплодным. Три жены было у него. И ни от одной он не нажил ребенка. Когда ушла третья, он почувствовал, что норма выработана, что он устал от семейной жизни, что шестьдесят два года – не шутка и что пора наконец-то оставить память о себе.

Поликарп, бывший бухгалтер портовой таможни и бывший бессменный

секретарь партбюро этой же таможни, не знал, что на Земле

бессмертны вовсе не порты, таможни, деньги и вовсе не идеи, а

только две вещи – слова и цифры. Он решил, что его обессмертит

лишь памятник. И начал сооружать за сараем, в тени абрикосовых деревьев, монумент. Сейчас уже был возведен пьедестал – мрачный серый цилиндр двухметровой высоты.

Самой большой тайной Поликарп считал то, что он изваяет на памятник. Даже племяшу он не раскрыл тайну памятника.

Поликарп хотел увековечить... советский металлический рубль. С профилем Ленина на аверсе. Как бухгалтер и финансист с тридцатисемилетним стажем, Поликарп был твердо уверен в том, что все беды ринулись на нашу страну, когда исчез из оборота металлический рубль. Те желтые, плохого сплава таблетки выпуска девяносто второго года, на которых отчеканили номинал одного рубля, он за деньги не считал.

На открытие памятника он предполагал созвать журналистов со всего мира. При этом само открытие должно было состоять не в сбрасывании белой материи, как это делается обычно, а в падении забора, ограждающего монумент. Пыль, поднятая досками, медленно и величественно осядет на ботинки журналистов, и они воочию увидят символ стабильного государства твердый рубль.

– А мофет он того... их шементом шалил? – подал голос из угла Топор.

– Цементом? – обернулся Жора Прокудин. – Ты про ту глыбу, что в огороде?

– Ага. Однофнашно...

– Пошли, проверим!.. Где у тебя кайло?

Поликарп опять вскинул голову. В глазах потемнело, и он еле выжал из себя:

Товарищи, умоляю, не трогайте постамент!

– Какой постамент? – не понял Жора Прокудин.

– Не ломайте бетонную отливку! Это так важно! Там такая сложная была опалубка!

– О-о! Я ф говогил! – радостно спрыгнул с бочки Топор. – Пошли шушить!

– Да нет у меня больше мешков! Нет! Нет! Нет! – остановил парочку в двери сарая Поликарп.

– А где они? – обернулся Жора.

Уплыли... Морем... Их больше нет у меня... Я не знаю тех, кто хранил их у меня, – попытался он спасти племяша. – Просто они как-то пришли, попросили посмотреть за грузом... А мне что? Трудно, что ли? Они же заплатили за хранение...

Про плату он соврал с трудом. Как истинный бухгалтер, он никогда не лгал, и ему потребовалось немало сил, чтобы придумать это предложение. Он не знал, что Жора Прокудин все равно не поверил. Жора слишком давно не верил никому, даже самым близким людям, чтобы поверить какому-то лысому аборигену Приморска.

– Сколько денег было в мешках? – напрямую спросил Прокудин. Полмиллиарда? Миллиард?

– Ка... как...кие деньги? – поморгал Поликарп. – Он сказал, что в мешках бумаги...

– Какие бумаги?

– Ба... банка.

Так и не смог второй раз за ночь соврать Поликарп. Сказав, он с размаху ударился затылком о верстак и закрыл глаза. Ему хотелось заплакать, и он бы, наверное, дал волю слезам, если бы не молчаливый урод, опять севший на кадушку в углу сарая. Он казался овеществившимися ночными кошмарами Поликарпа. У него даже было ощущение, что напарника у моряка вовсе нет, что он ему только мерещится. У живого человека не может быть такой жуткой рожи.

– Где ты хранил мешки? – зло спросил Жора Прокудин.

– Здесь, в сарае.

Врешь, козел!

– А зачем мне врать? – не открывая глаз, ответил в потолок Поликарп.

– Давай ему велосипед сделаем, – грустно предложил из угла Топор.

– Чего? – не понял Жора Прокудин.

– А вон тиски стоят... Давай ему пятку шашмем. Больно станет – все рашшкашет...

– А почему велосипед? – снова не понял Жора.

– Ну, типа лисапета... Для ног...

– Правда?.. Вообще-то "велосипед" – это когда бумажки между пальцев ног спящему вставляют и поджигают. Так?

– А у нас такой будет лисапет...

– Ладно... Прикручивай тиски и это...

Нюхом Жора Прокудин чуял, что где-то рядом, где-то совсем близко лежат если не деньги, то ключик к ним. По пути на корабле с бравыми морскими пограничниками он без устали умножал возможное число утопленных мешков на возможную сумму денег в каждом из них. Если там были рубли, а там, очевиднее всего, были рубли, то больше миллиарда "зеленых" ну никак не получалось. А если доллары, то выходило даже больше двух миллиардов. Цифры не стыковались. И лишь когда на бетонный причал упала сходня, и Жоре показали на спасительный берег, он вдруг догадался, что не мог Гвидонов сохранить все деньги банка "Чага". На что-то же он жил, содержал того же охранника, на что-то же нанял киллеров, в конце-то концов.

А сейчас сильнее всего ему казалось, что не мог предусмотрительный

Гвидонов вывести все деньги в одно место. Не мог он их все

доверить одному катеру. Даже если куплены с потрохами и наши, и

турецкие пограничники.

На улице уже светало. Море медленно отделялось от неба, и в этом было что-то первозданное, что-то похожее на исчезающий хаос. Будто бы вновь отделялась вода от неба, а твердь от воды, и вот-вот должна была начаться жизнь.

– Ку-кар-реку! – начал ее, перепугав Жору Прокудина, петух в соседнем дворе.

"Вот сволочь!" – рухнулся он на первое живое существо новой эры и полез в подвал.

Через десять минут он вылез оттуда разочарованным и продрогшим. Рот был брезгливо поджат. Жора еще никогда в жизни не видел столько мокриц и сороконожек в одном месте. Стены подвала шевелились как бока живого существа, и к концу осмотра ему даже стало казаться, что это не бока, а стенки желудка этого же существа, и они сейчас сожмутся и переварят Жору Прокудина.

В доме, состоящем из четырех комнат, его удивила подчеркнутая опрятность во всем. Будто и не холостяк здесь жил, а женщина, помешанная на чистоте. Жора не знал, что Поликарп – бывший бухгалтер, а если бы узнал, то перестал бы удивляться.

Неужели они все мешки вывезли? – спросил у стен Жора Прокудин.

Стены ответили боем часов и вновь напугали его. После петуха это уже выглядело издевательством.

– Твар-рюга! – швырнул он в часы схваченный с этажерки будильник.

Под звон лопнувшего стекла и взвизг часовых пружин оба носителя времени упали на пол. Настенные ходики еще разок дернулись в предсмертной судороге и затихли.

– Должны еще быть мешки... Должны, – нагибался под все кровати, этажерки и шкафы Жора Прокудин.

Но мешки не хотели находиться. Шкаф, забитый ношеными, пропахшими нафталином тряпками, книжные полки, на которых не было ни одной художественной книги, но зато вдоволь хранилось книг по бухучету, экономике, финансам, праву.

"Наверное, юрист", – решил Жора Прокудин, вспомнив милицейские угрозы хозяина.

В письменном столе три ящика были забиты папками с однообразными вырезками. На каждой их них запечатлевался очередной памятник. Здесь была собрана, возможно, вся монументальная история человечества от египетских пирамид до московских монстров Церетели.

В четвертом, самом нижнем, в коробке из-под ботинок лежала папка писем. Алая ленточка, перехватившая ее и превращенная в элегантный бант, возмутила Жору. Он ненавидел все женское, проступающее в мужчине.

Швырнув пачку в ящик он ощутил бессилие. А может, всего лишь подкатил к вискам сон и сжал их своими липкими пальчиками. За окнами уже царствовал чистый дневной свет, и от этого почудилось, что теперь все в городе видят его забравшимся в чужой дом.

Вернувшись в сарай, он обнаружил Топора на той же кадушке.

– Я прикрутил тиски, – спрыгнул он со своего жесткого сидения. – И пятку того... туда...

– А чего она у него такая черная? – удивился Жора Прокудин.

Порядок в доме и пятка не совпадали. Они были из разных миров.

– Надо было меня по воздуху перенести, – подал голос Поликарп. – А вы тащили...

Миры совпали. И это разозлило Жору сильнее всего. Сам он в этот

мир порядка и чистоты никак не мог попасть. Ему там не было места.

– Сделай ему больно, – тихо приказал Прокудин.

Пальцами здоровой руки Топор обхватил рычаг тисков и подал его на пару сантиметров от себя.

– А-а!.. Больно же, граждане! – не сдержался Поликарп. – Пятке больно!

– Где Гвидонов?

– Не... не знаю я никакого Гвидонова. Отпустите меня!..

– Еще! – потребовал Жора Прокудин.

– А-а!.. Сво-олочи! – заплакал Поликарп. – За что ж вы меня так?.. Не знаю я никакого Гвидонова!.. Я... я... Отпустите, ради Бога...

Топор громко высморкался на пол и предложил:

– Давай вымем гучку тисков и газвяфем ему гуки...

– Это еще зачем? – удивился Жора Прокудин.

– Отпустите, ми-иленькие... Бо-ольно же!

– И нофык дадим.

– Нож?!

– Ага, – кивнул Топор.

В желтом свете электролампочки его лицо выглядело фреской с храма индейцев майя. Один ее вид вызывал душевный трепет и желание пасть на колени перед всесильным и свирепым божеством.

– А зачем нож-то? Чтоб он нас перерезал?

– Так у него ш нога зафата! Намегтво!

– И что из этого? – Жора Прокудин впервые ощутил себя тупее Топора.

– А потом сагай подошшем!

– В смысле, подпалим?

– Ага!.. Одношнацыно!.. И он, чтоб спастись, себе ступню отгефет!

– Что-что?

– Ну, отпиляет!.. Нофом!

– Ах, ножом! – догадался Жора Прокудин.

– Не сделайте этого! – взмолился Поликарп. – Не губите свои души! Это грех смертоубийства!

– Какой грех? – удивился Жора. – Ты спасешься. Только ногу отрежешь. Чтоб навеки о нас помнить...

– Звери вы!.. Звери!

– Заткнись! – гаркнул Прокудин. – Где Гвидонов, твою мать?! Если не скажешь, я тебе вместо ноги в тиски все твое мужское хозяйство зажму! И сарай подожгу, твою мать!.. Где Гвидонов?!

– По-оликарп, ты игде? – долетел с улицы прокуренный голос и сразу сменился на раздиристый кашель.

– Зде-есь!!! – взревел всем своим животным нутром хозяин дома. – В сара-а-ае!!!

– Заткнись! – бросился к тискам Жора Прокудин и подал от себя ручку, как только позволяла оставшаяся после ночи сила.

– А-а-а!.. У-убива-ают!

– Итить твою мать! – ругнулся возникший на пороге сарая гость и заорал: – Держися, Поликарпыч! Я за двухстволкой!

– Этот тот, – догадался Жора Прокудин, вспомнив небритого мужика

в черных семейных трусах. – Он, гад... Срыгиваем отсюда!

Он первым вылетел из сарая и увидел во дворе напротив уже знакомую

коренастую фигуру. Мужик нырнул за дверь, и ничего хорошего от его

повторного появления не могло произойти.

– Туда! – показал Топор на калитку, хотя Жора и без этих жестов знал, где находится путь к спасению.

Он добежал с Топором до калитки, и тут его как ожгло.

– Подожди! s – мигом! – бросился он назад, в дом.

Подбежав к письменному столу, он схватил пачку с алым бантиком поверху и в окно вновь увидел небритого мужика. Он бежал к забору с двухстволкой, кутаясь в трусах.

Окно было ближе, чем дверь, к свободе. Жора выпрыгнул из него и поневоле упал на корточки от грохота выстрела. Сосед Поликарпа, видимо, не имел привычки задумываться перед тем, как нажать на спусковой крючок.

Сверху сигануло разлетевшееся оконное стекло, сухая штукатурка, осколки кирпича.

– Шо-орик! – завопил от калитки Топор. – Сю-у-уда! Бегмя беги...

– А тут иначе и не пробежишь, кроме как бегмя, – самого себя взбодрил Жора Прокудин и вылетел со двора, будто пробка из бутылки шампанского.

Сзади хлопнул второй выстрел. Вышло похоже на звук, все-таки изданный, хоть и с запозданием пробкой.

– Не попал? – спросил Топор.

– Не попал, – ответил Жора Прокудин.

– Бежим! А то еще пристрелит!

С этой секунды Топор больше не шепелявил и не картавил. Никогда ведь не знаешь, где найдешь, а где потеряешь...

Глава тридцать седьмая

ЛОВЛЯ ЗОЛОТОЙ РЫБКИ В МУТНОЙ ВОДЕ

Рейдовый буксир в открытом море смотрится смешно. Похожесть на галошу и черепаший ход делают его жалким и беспомощным. Но другого плавсредства в порту Жора Прокудин не нашел. Только капитан буксира, седой, усталый мужичонка с орлиным носом позарился на миллион рублей.

Сейчас капитан стоял в ходовой рубке за спиной худенького матросика-рулевого и курил трубку, прищуривая левый глаз. Трубка и нос казались истинно пиратскими атрибутами. Жора сидел в углу рубки на раскладном стульчике и терпеливо ждал.

– Тебе эта точка тютелька в тютельку нужна или это так, примерный ориентир? – пыхнув дымом, спросил капитан.

– Точно надо, – недовольно ответил Жора Прокудин.

Из всей команды капитан ему не нравился больше всего. Он выглядел каким-то невезучим. А идти с невезучим капитаном на такое дело...

– Ты знаешь, со стопроцентной точностью все равно не получится, сообщил уже от штурманской карты капитан. – Все равно невязка будет. Надо по береговым ориентирам определяться. А их отсюда не видно. Или по солнцу. А у меня секстанта нет...

– Секс... чего?

– Секстанта... Это прибор для определения места судна по солнцу, луне и звездам. Лучше всего по звездам...

– Ты ж сам говорил, что по карте можно точку найти...

– Это так... Но все равно погрешность будет...

Жора чуть не ругнулся вслух. Он за одну только карту, которую капитан взял на время в лоцманской службе порта, заплатил лишние сто тыщ. А теперь оказывалось, что еще нужен был какой-то секстант.

– Стой, машина! – приказал в переговорную трубу капитан и выбил пепел из трубки на ладонь. – Все, хозяин, пришли. Плюс-минус кабельтов от твоего места...

– Какой кобель? – не понял Прокудин. – Чего ты мне лапшу на уши вешаешь! То какой-то порносекстан, то кобель!.. А сучки на твоей лоханке нету?

– Не кобель и не кабель, а кабельтов, то бишь одна десятая морской мили... Сто восемьдесят метров с копейками...

– Ладно. Становись на якорь!

– А вот это не получится, – радостно сообщил капитан. – Глубины не позволяют... К тому же ветра все равно практически нет. Подрейфуем с местным течением. Оно здесь слабенькое...

– А твою лоханку не отнесет далеко, если я нырну?

– Не отнесет. Штиль.

На юте Жору Прокудина ждала в полном сборе вся компания. Топор спал, закрыв лицо водолазной маской, Жанетка загорала, выставив для созерцания чайкам и матросику рулевому свое модельное тело, условно прикрытое лифчиком и плавочками-ниточками, поэт Бенедиктинов испуганно осматривал пустой морской горизонт и наизусть пересказывал Жанетке произведение Шекспира "Ромео и Джульетта". Когда он дошел до сцены с отравлением влюбленных, его единственная слушательница подвинула к кончику носа очки и прорецензировала факт двойного суицида:

– Ну и придурки! У моей подруги предки тоже не хотели, чтоб она за одного парня выходила, так она им такую истерику устроила, что сразу согласились. К тому же она беременная была. А эта, Джульетта, тоже забеременела?

– Не знаю, – покраснел бледный поэт Бенедиктинов. Он почему-то совершенно не загорал. – В тексте об этом ничего не говорится. Во времена Уильяма Шекспира о факте, так сказать, некоторой, значит, беременности не принято было писать...

Оттолкнув Бенедиктинова, Жора вытащил из холщевого мешка баллоны и приказал:

– Помоги одеться. Языком все трепаться могут. И твой Шекспир тоже типичное трепло.

Бенедиктинова на борту он терпел только потому, что тот смог через дружка-техника узнать координаты гидросамолета Волынского в момент, когда их нашли в море. Конечно, это были далеко не координаты погибшего катера, но, как говорил капитан буксира, плюс-минус кабельтов большой роли не играл.

– Топор, не спи, – потребовал Жора и забрал у него маску. – Как бы сам Гвидонов тут не появился...

– Ага, – сонно пробормотал он и сел.

– Короче, я пошел, – прошлепал Жора Прокудин ластами к высокому борту и вставил в рот загубник.

– С Богом! – проводила его Жанетка.

Он отмахнулся от ее пожеланий и спиной плюхнулся в теплую воду.

Лет десять назад Прокудин выезжал вместе с классом в Крым. Там впервые ему дали погрузиться в легководолазке метров на десять. Глубина так потрясла его красотой, что он вырвал загубник и попытался прямо в воде рассказать инструктору о своих впечатлениях. Жору еле откачали. С той минуты он понял, что свои чувства нужно сдерживать. Тем более, что они, по большей мере, никому, кроме тебя, не нужны.

Погружался он слишком долго. В какой-то момент показалось, что дна здесь вообще нет, но внизу взбила ил перепуганная рыбешка, и он машинально надавил на кнопку фонарика.

На этом дне, в отличие от дна его первого погружения, радоваться было нечему. Мелкая морская живность, уцелевшая в вечной борьбе человека с природой, копошилась, как и положено было проигравшей в битве стороне, робко и скованно. Исключение составлял краб, который, возможно. О борьбе не знал. Он пер боком на фонарик с явным желанием хряснуть по нему клешней. Жора Прокудин впервые в жизни видел краба не в виде белой мякоти из консервной банки. На мякоть он был непохож. Отодвинув фонарик, Жора пропустил ветерана морских глубин. Скорее всего, краб знал, где лежат мешки, но еще неизвестно сказал бы он об этом, если бы научился говорить человеческим голосом.

"Как же тут уныло!" – оценил пейзаж дна Прокудин, и ему сразу стало зябко от мысли, что среди этого унылого пейзажа, прямо в сером блевотном иле мог лежать не человечек, стоящий на руле катера, а он сам. Жора передернул плечами, но холод с себя не сбросил. "Глубина", – догадался он. – Мало солнечного тепла".

Фонарик, впрочем, больше похожий не на фонарик, а на театральный прожектор, с усилием начал проталкивать свой желтый свет в провалы между холмами, в расщелины камней, сквозь ветви кустов-водорослей. Фонарик искал то, что требовалось Жоре Прокудину, но именно это не находил.

А на юте буксира ослепительная Жанетка легла на животик, и главные зрители эротического шоу – поэт Бенедиктинов и матросик-рулевой – еле смогли сглотнуть. Сзади было еще меньше препятствий для глаза, чем спереди, и они в четыре глаза поедали вкусное тело. А Жанетка, достав из сумки стопку писем Поликарпа, двумя пальчиками распустила алый бант и приступила к чтению.

Когда Топор и Жорик приперлись в их временное жилище с почерневшими рожами, она по-бабьи ощутила угрозу не только им, но и себе. Допрос Прокудина она провела один на один. Жора пал от невиданного штурма, как Измаил перед Суворовым. История с угоном гидросамолета до того возвысила Прокудина в ее глазах, что она перестала сомневаться в его провидческих способностях.

– Деньги – в мешках на дне, – сразу решила она. – Пусть не все. Пусть не больше десяти миллионов "Зеленых". Но нам хватит. Точно – хватит?..

– Нет, – хмуро ответил Жора. – Мне нужны все!

Она хотела огреть его пощечиной, но вместо этого поцеловала. В душе Прокудина шевельнулось что-то странное. Он вроде бы уже где-то испытывал это чувство. А может, и не испытывал. Чувства – не рубашки. Пальцами их не ощупаешь, те или не те.

– А как мы мешки поднимем? – спросил сквозь дымку Жора. – Я не запомнил то место. Да и как его запомнить! Там кругом – вода!

– Бенедиктинов поможет, – додумалась она. – У военных все точно. Он узнает координаты через дружка...

– У военных – бардак, – не согласился он. – Зачем им координаты?

– Дурачок, это же авария!.. Такое не скроешь!.. К тому же они наверняка доложили в ФСБ, и тебя давно ищут... По всему городу...

– Ты думаешь?

– А зачем им на себя аварию брать?!

Жанетка не знала, что со слов Волынского Жорика посчитали утонувшим. А если бы даже знала, все равно припугнула Прокудина. Лучше перестраховаться, чем потом кусать локти.

Письма он хотел прочесть сам, но женское любопытство во сто крат сильнее мужского. Жанетка первой развязала бантик, подивилась, что все письма сложены точно по хронологии, и принялась за изучение судьбы бухгалтера Поликарпа. На фоне его жизненных коллизий "Ромео и Джульетта" смотрелась заметкой в районной многотиражке. У маленького скромного служителя рубля любовь была не просто фонтаном, а главным гейзером Камчатки. Здесь было все: любовь и измена, побеги и драки, сцены ревности и разрыва навеки.

На середине пачки Жанетка уже тихо плакала, и поэт Бенедиктинов говорил ей какие-то успокаивающие слова, но она не слышала ни одного из них. Искусство – великая вещь. Обман уносит человека так далеко от реальности, что он воспринимает обман как реальность, а реальность – как обман.

В тени под парусиновым навесом храпел Топор. Ему снился город Нью-Йорк, в котором он ни разу не был. По улицам Нью-Йорка гуляли совершенно голые девицы и ездили автомобили десятиметровой длины. Девицы пили исключительно "Кока-Колу" и говорили ему при встрече "Хау ду ю ду?" А он ходил, спотыкаясь о горы жвачки и баночного пива, и обещал девицам поскорее приехать на самом деле.

Вынырнувшего Прокудина первым заметил капитан. Он по-драконьи выпустил дым из ноздрей и крикнул матросику-рулевому:

– Скажи меху, пусть даст самый малый!.. Подрули к аквалангисту! Он там!

Слезы, храп и говор сразу прекратились на юте. Команда Жоры Прокудина налегла животами на борт баркаса и за руки вытащила аквалангиста из воды.

– По нулям? – обреченно спросил Топор.

Затравленно дышащий Прокудин повернулся спиной к капитану, сунул руку в плавки, перепугав этим Бенедиктинова, и достал оттуда обрывки черного полиэтилена.

– Что это? – не понял Топор.

– Я нашел... Почти нашел... Об... обрывок меш...

– А почему он не всплыл?

– За... за водоросли за... зацепился... Надо того... отдышаться – и вниз... Ме... мешки где-то близко... Совсем бли... близко...

– Не надо больше нырять, – вдруг совершенно спокойно произнесла Жанетка.

– Почему? – спросил Топор.

Почти голая подруга выглядела одной из женщин, населяющий заокеанский город Нью-Йорк, и он до сих пор не мог вернуться из сна в действительность. Не хватало только одного – банки "Кока-Колы" в ее тоненьких пальчиках.

– В тех мешках нет денег, – с каменным лицом объявила она.

Ее красивые глаза были полны невыразимой грусти. Поняв, что они выдают ее, Она надела черные очки, встряхнула волосами и протянула Прокудину одно из писем:

– На, прочти... Полезно будет кое-что узнать...

– Однозначно? – тоже попытался стать читателем Топор, но Жора оттер его плечом, сел на жанеткин лежак и затемнил бумажный лист тенью. Так хоть читались буквы.

"Здравствуй, мой родной Поликарп! – почерком отличника писал неизвестный адресат. – Если ты еще до сих пор смотришь телевизор, то про мои мытарства знаешь. Развернуться мне так и не дали. Повод элементарный неуплата налогов. Так съели Мавроди и Соловьеву, так скушали и меня. Ошибок Соловьевой и ее "Властилины" я решил не повторять. За решетку мне еще рановато. Это во-первых. Во-вторых, деньги, в отличие от "МММ" и той же "Властилины", я сберег. Они – в надежном месте. В оборот пускать боюсь. Даже подставные лица могут продать меня. Или кинуть. Это новый жаргон. Надеюсь, поймешь. В твое время такого бардака не было. А теперь о главном. В конце лета мелькну у тебя. Я ищу каналы переправки капитала за границу. Для начала хочу перевести картотеку банка и все счета. "Коридор" в Турцию вроде бы проработан. К тебе подъедет мой человек, бывший начальник валютного отдела банка. Он привезет картотеку банка в черных полиэтиленовых мешках. Свали их в сарай и жди меня. Обнимаю. Твой Гипи" .

– А почему – Гипи? – не понял Жора Прокудин.

– Наверно, кличка, – поделилась догадкой Жанетка. – Адрес можешь не искать. Его на конверте нет. Только штемпель города Горняцка.

– Какого?

– Горняцка... Город шахтерской трудовой славы и вечных забастовок. От Приморска – семь часов на поезде. На машине – еще меньше.

– Ну и сука этот Поликарп! – ругнулся Жора Прокудин. – Ну, я его теперь точно поджарю!

– Я думаю, он уже давно сбежал, – спокойно предположила Жанетка. – Еще в обед. Он же не дурак.

– Горняцк... Горняцк... Горняцк, – затараторил Жора, сжав голову руками. – Где книжка этого... сыщика?

– Там, в сумке...

Он бросился к ней, долго и зло листал, пока не замер на нужной странице.

– Вот!.. Точно!.. "Мать Г. Родом из Горняцка. Переехала к мужу в Москву в ..." Зараза, год затерт!

– А тебе нужен этот год?

Жора Прокудин прижал что-то мягкое и скользкое к лицу, брезгливо оторвал его и вскрикнул:

– Говеные мешки!

Черный полиэтиленовый ошметок лениво перелетел борт и упал на воду. Он не тонул. Он издевался над аквалангистом, вытащившим его со дна.

– Утопите его!.. Утопите! – кинул в обрывок маской Жора Прокудин.

Она камнем ушла на дно. Черный клочок остался. Его мог утопить только шторм.

– Так мы это... что, в Горняцк поедем? – только сейчас поняв случившееся, обреченно спросил Топор.

Глава тридцать восьмая

ДОЛГИ НАШИ ТЯЖКИЕ

В глазках Рыкова вспыхнула надежда. Он вышвырнул себя из кресла навстречу Барташевскому, вцепился в его вялую руку и с интонацией ребенка, ожидающего мороженое, спросил:

– Ну что, нашел?

– Голова раскалывается, – еле вырвав свою холеную кисть, сел на привычный стульчик Барташевский.

– Ты чего не звонил?

– Искал.

– А сегодня?

– Сегодня я весь день летел...

– Ну, так нельзя!.. Я тут на одном валидоле живу, а ты не ставишь меня в известность о расследовании!

– А чего ставить! И так все ясно... Это дело рук сына Кузнецова, вынул Барташевский из бокового кармана пиджака записную книжку.

– Это которому я звонил?

– Ты звонил? – замер Барташевский.

– А что? Не имею права? Меня обокрали, а я должен таиться?!

Бас вернулся в его голос. Теперь перед Барташевским в черном кожаном кресле не огромный перепуганный ребенок, а мужик, привыкший всю жизнь командовать.

– Что, не имею права?!

– А ты какому Кузнецову звонил?

– Хозяину... Старшему...

– А-а... Я уж подумал мистика какая...

– Грубый мужик, этот Кузнецов. Деревня, короче.

– Лучше было их не тревожить... Понимаешь, они сходу поняли, что мы идем по верному следу. Сынок Кузнецова сразу исчез. Ты не поверишь, но они тут же организовали сценку с его пропажей, оставили в каком-то селе под Красноярском его машину с распахнутыми дверцами. На машине – ни единой царапины. Внутри – никаких следов борьбы. Даже в этом они оказались жлобами...

– В каком смысле?

– Машину и ту сохранили...

– А-а, понял... Машина – "Мерс"?

– Нет, "БМВ", – вспомнил Барташевский. – Кожаный салон, подогрев сидений, стереомузыка. Даже магнитолу внутри оставили. Типичная провинциальность...

– И что теперь делать?

Холеными пальчиками Барташевский пролистал записную книжечку, подпер нужную строчку ровно остриженным ногтем.

– Следствие по факту исчезновения ведет майор милиции Селиверстов, считал он. – Побеседовал я с ним. Дурак дураком. Апломба – на миллион, отдачи – на копейку...

– Значит, они даже следствие ведут?

– В том-то и юмор. По закону после исчезновения человека должно пройти очень приличное время. А тут как-то сходу, впопыхах. Чувствуется, что здесь не обошлось без денег Кузнецова, его папаши. Они и закрутили эту инсценировочку. Отсидеться хотят. Но мы не дадим!

– Да, пора этого Кузнецова брать за горло! – сделал зверское лицо Рыков. – Сам бы туда поехал и задушил эту подлюку!

– Я уже проконсультировался с юристами. Надо на их фирму в суд подавать...

– В суд?

Рыков замер в кресле. Теперь он смотрел на Барташевского так,

будто подчиненный только что обозвал его последними словами.

– Я тебя не пойму, – пробурчал Рыков. – мы же договорились: в

милицию не заявляем. Еще не хватало, чтобы эти вонючки начали

ковыряться в наших делах и выяснять происхождение капитала...

– Да не будет никто ковыряться! Мы в Красноярске в суд подадим. Предоставим документы из банка, из магазина, откуда был вывезен товар. В провинции никто в наших капиталах ковыряться не будет.

Рыков выжал из легких долгий тяжкий вздох. Такого количества кислорода хватило бы на хорошую саксофонную пьесу. На секунду позавидовав бычьему здоровью шефа, Барташевский тут же забыл о нем. Он хотел еще сильнее развить мысль о суде, но Рыков опередил его:

– А может, по-русски с ним разобраться?.. Без всяких там судов?.. Наслать своих ребят, чтоб поприжали?.. А?.. – Не хрустнет, – вспомнив дубовое, жесткое лицо Кузнецова-старшего, решил Барташевский.– – Сибиряки люди совсем не робкие...

– Перед стволом все робеют!

– Не спорю.

На столе запиликал радостную мелодийку сотовый телефон. Рыков даже не протянул к нему руку. Он сидел, насупившись, и поедал взглядом книжечку Барташевского. В его душе боролись два человека. Один настаивал на суде, второй размахивал пистолетом. В конце концов, второй нажал на спусковой крючок, и сторонник суда упал замертво.