Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

никогда не был. Впрочем, и в роли приманки он тоже не был. Даже в лейтенантской юности, когда приходилось работать на подхвате в опергруппах.

– Господи, благослови! – взмолился атеист Дегтярь и выбрался из машины.

Отогнать ее в сыскную контору должен был уже другой человек.

Размахивая сумкой, он обошел стоянку автомобилей, под молотящее в висках сердце сделал семьдесят пять шагов – почти половину пути к двери подъезда – и, наклонившись, принялся завязывать вовсе не развязавшийся шнурок. Кровь прилила к голове, и он на время оглох. Но он ничего и не хотел услышать. Самым страшным сейчас мог стать выстрел, но Дегтярь мало верил в то, что Марченко – хороший стрелок. Он, конечно, мог нанять и снайпера. Но если бы нанял, то не шлялся бы сам по его двору.

Сыщик разогнулся и с удивлением обнаружил, что слух вернулся, а глаза стали видеть хуже. Словно страх был жидкостью и по очереди переливался по голове. В глазах посветлело, и Дегтярь с ухмылкой подумал, куда же теперь делся страх. Не в затылок ли?

Что-то уж больно там потяжелело.

После дождя, хлеставшего все утро, двор напоминал парилку. Казалось, что под ногами не асфальт, а болотная корка. И парит из-под нее так, что отваливается затылок и пот можно собирать в тюбики и продавать как клей.

– "Дошел", – удивился сыщик тому, что все-таки взялся за ручку двери подъезда и ничего не произошло. Небо не рухнуло на город и все так же нудно ныла в чьем-то радиоприемнике певичка, а тень под козырьком подъезда пахла мокрыми половыми тряпками.

Не став повторять путь Каракурта, он поднялся на свой этаж на лифте. Захлопнул за спиной дверь квартиры и облегчения не ощутил. Ни в душе, ни на теле. Московский полдень, не встретив сопротивления, волнами втекал через разбитое окно кухни в квартиру.

– Ты где? – спросил он Каракурта.

– В комнате. Как сказали. Там это... на кухне у вас стекло разбито... Осколки...

– Знаю.

При его появлении Каракурт по-солдатски резво вскочил с дивана. У него опять были расширенные зрачки и оттого чудилось, что само появление Дегтяря вызвало у него удивление.

– Опять? – посерел лицом сыщик.

– Что?

– Опять укололся? Где шприц?

– Никоим разом, гражданин начальник! – протянул для досмотра обе руки Каракурт.

Только в самый мощный микроскоп на их венах можно было бы отыскать свежий укол. До того там все наслоилось друг на друга: красно-синие точки на сине-красные гематомы, а сине-красные гематомы на красно-синие точки.

– Я же просил! – швырнул сыщик сумку с рацией на диван. – Ты должен быть в полной форме! А ты...

– А я и так в форме. Хотите одним ударом дверь вот в этом шкафу развалю? Хотите?

– Не надо.

Дверь была резная, с накладками из трехслойной фанеры. Дверь смотрелась дороже, чем кулаки Каракурта.

– А что я у вас делать буду? – поинтересовался бывший чемпион страны по каратэ-до.

– Жить.

– Серьезно?

– Более чем.

– Вместе с вами?

– Нет... Я буду жить у тебя, – раздраженно сказал Дегтярь и, плечом задев Каракурта, прошел к окну.

– Это как обмен фатерами?

– Примерно... На пару дней, – изучая двор через щель между шторами, недовольно ответил Дегтярь.

– А что я здесь буду делать?

– Жить, родной мой, жить... И быть в готовности...

– То есть?

– Эту квартиру прийдут грабить, – сходу придумал сыщик.

– Серьезно?

К расширенным зрачкам Каракурта в обрамление добавились округлившиеся глаза. Они делали его почти киношным красавцем. Даже

худоба – резко очерченные верхние скулы и провалившиеся щеки – ничего не портила. Наоборот, придавала антураж пресыщенности, утомленности от жизни, чем всегда отличались матерые любовники, самые популярные у женской части человечества киногерои.

Раздернув шторы, Дегтярь вышел на балкон, постоял на нем, цепко держась за перила и самому себе оттого напоминая капитана пиратского корабля на ходовом мостике. Его лицо было стопроцентным эквивалентом скуки. Тот, кто взглянул бы на него сейчас, никогда не подумал бы, что именно в этот момент глаза сыщика лихорадочно ищут в окнах домов напротив, в стеклах припаркованных машин, в ветвях деревьев хоть что-то подозрительное.

– Ну ладно, – сдался Дегтярь и вернулся в зал.

Каракурт вновь встал. До этого он сидел и смотрел в черный экран телевизора на свое изображение. Получилось похоже, как будто это именно его показывают по первому каналу, хотя его еще ни разу в жизни не показывали по телевизору. Даже когда он стал чемпионом страны по каратэ-до.

– Значит, так, – обернулся к окну Дегтярь. – Шторы до вечера не задергивай. Запомнил?

– Да, – чуть не сказал "Ага" Каракурт.

– Начнет темнеть – зажжешь свет. Запомнил?

– Ну а как же иначе!.. Когда темно, свет – первое дело...

– Телевизор можешь смотреть, но без звука. Ты немые фильмы когда-нибудь видел?

– А как же! Чарли Чаплин... Бастер Китон...

– Значит, не впервой... На телефонные звонки не отвечай.

– Вообще?

– Я что, не ясно сказал?! – показал острые белые зубы сыщик.

– Ну все, врубился... Зазвонит – не подхожу...

– Около полуночи выключишь свет. Но спать нельзя.

– А если...

– Никаких если! Нельзя – и точка!.. Ночью квартиру прийдут грабить. Ты должен ему...

– Вы же сказали – "прийдут"... Так он один будет или...

– Один. Не перебивай! Прийдет один. Скорее всего, он вскроет дверь. Твоя задача состоит в том, чтобы задержать его... А если... Если окажет сопротивление, можешь его убить...

Бледное лицо Каракурта стало малиновым. Еще ни разу сыщик не видел, чтобы в наркомане с подобным стажем сохранилось столько крови.

– Чего ты испугался?.. На тебе уже есть один труп. Или напомнить органам, чтоб взялись за пересмотр дела?

– Не... не надо, – еле слышно ответил Каракурт.

– Ну и молодец! А теперь держи орудие самозащиты...

Из холщовой сумки Дегтярь выудил пластиковую рукоятку ножа, нажатием кнопки выщелкнул лезвие, внимательно изучил мелкие острые зубчики с одной стороны заточки и протянул финку Каракурту.

– Можешь лезвие назад не загонять. Так стремнее...

– Я... ясно...

– Задачу еще раз повторить?

– Да чего уж тут!.. А это... обязательно его нужно того...насмерть?

– Сам увидишь. Скорее всего, будет как у гладиаторов. Либо ты его, либо он тебя.

Каракурт ничего больше не спрашивал. Ему очень хотелось пырнуть ножом сыщика и убежать из его странной квартиры с выбитым на кухне окном. И если бы Дегтярь остался еще на пару минут, он бы точно его пырнул, но хозяин квартиры как-то резко, будто солдат на плацу, развернулся кругом и бросился к двери.

В тот момент, когда сыщик сравнивал Каракурта с гладиатором, перед глазами возникла Лялечка с наушниками, так странно, так необычно надетыми наушниками, делавшими ее в чем-то похожей на

хоккеиста. У тех тоже что-то висит у подбородка. И тут же, будто под вспышку фотокамеры, высветилась улица с длинным рядом припаркованных машин, высветилась Лялечка, уже без наушников и почему-то очень недовольная, ее холеная ручка, открывающая дверцу "вольво", и высветилось еще то новое, что он не заметил в дреме на кухне во время просмотра. Это новое было столь важно, что сыщик ощутил какое-то детское нетерпение. Он должен был как можно быстрее вновь увидеть съемку прыщавого видеостукача. Если вспышечное озарение не обмануло его, то все менялось. И менялось очень круто. Он подбежал к двери и, совершенно забыв, что он ее хотел понюхать, в запале крикнул:

– К окнам не подходи! Я уйду через крышу!

Глава пятьдесят девятая

А ПОУТРУ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ...

Они проснулись одновременно. Все трое.

Солнце затопило своей липкой желтой жидкостью полкомнаты, и Жора Прокудин почти безошибочно определил: час дня. Титановый "Citizen", лежащий возле уха на посеревшей наволочке, уточнил: двенадцать минут второго.

– Может, это был сон? – первой подала голос Жанетка.

Голова Топора с припухшей нижней губой лежала у нее на плече, а сам Топор выглядел большим злым ребенком, забравшимся в постель к маме. Казалось, что если бы она его пожалела, он бы перестал быть злым. Но у Жанетки не хватило на это сил.

Заснули они тоже одновременно. Правда, не сразу, как ввалились в квартиру Жоры Прокудина. А после почти часового молчания и распитой бутылки отечественной "Смирновской".

– Так сон или не сон? – еще раз поинтересовалась она.

– Вот это обули так обули, – в точности повторил свою последнюю фразу в лесу Топор.

Голова Жоры Прокудина поневоле приподнялась. До боли в шее он напряг мышцы, чтобы рассмотреть лицо друга, словно оно должно было оказаться каким-то необычным. Топор впервые в жизни запомнил фразу с первого раза. А может, и не с первого? Жора не помнил уже очень многого из прошедшей ночи и еще меньше – из утра. Только вспышки, вспышки, вспышки. А в промоинах между ними – лицо курчавого очкарика за зеленых бумажках.

– Вот это обули так обу...

– Толян, не ной! – отвернулся Прокудин к стене. Мебели в его квартире было еще меньше, чем у Жанетки. Топор по сравнению с ними выглядел миллионером. Он не стал жадничать и снял квартиру с мебелью. Но Босс приказал, как любил говорить Топор, вполне однозначно: всем – на квартиру к Жоре Прокудину. И они выполнили приказ, предварительно припарковав фургон с Бенедиктиновым к моргу Введенского кладбища.

По приказам вообще легко жить. Можно лишь изредка огрызаться, делать вид, что тебе не нравится подчинение. Но на самом деле подчиняться все-таки легче, чем командовать. Просто те, кто стал по жизни командирами, забыли об этом.

– Чего у тебя на кухне полы такие липкие? – спросила Жанетка только ради того, чтобы спросить.

А точнее – не вспоминать о ночи.

– Чего?.. А-а, это у меня чего-то с пивом было... Банка, что ли, взорвалась...

– А такое бывает? – удивился Топор.

– А почему бы и нет! Защитил банку Жора Прокудин.

– Надо же! Пиво – и такое липкое! – возмутилась Жанетка. – Хуже, чем фанта или там пепси...

– Оно и должно быть липким, – пояснил Жора. – Его раньше знаешь как на качество проверяли? На любом пивовареном заводе в Европе был мужик, вся работа которого состояла в том, что он периодически одевал кожаные штаны и садился на скамью. А на скамью разливали свежее пиво. Если после нескольких минут сидячки штаны намертво прилипали, значит, пиво классное. Можно в продажу пускать.

– Врешь ты все, – тихо не согласилась Жанетка.

– Я – вру? – привстал он на локте. – Да на этом месте мне провалиться, если я вру! Разве я когда треплюсь?!

– А с "бабками"?

– Какими "бабками"?

– Какими – какими, – перекривила она его. – А два арбуза кто придумал?

Призрак страшной ночи опять вернулся. Как ни гнали, как ни пытались его забыть дурацкой болтовней о пиве, а все равно вернулся. Сел рядом с ними и обрадованно вздохнул. Или это Жора Прокудин вздохнул?

Тоска. Дикая тоска. Два миллиарда долларов превратились в бесполезные мавродики. Хрустальные замки рассыпались, а на их месте осталась чужая необустроенная планета. Весь мир – театр. Почему же им достались самые плохие роли? У них же была заявка на роли миллиардеров. Про других Жора не мог точно сказать, а от него заявка имелась.

– Надо было деда того... Проговорится, – прохрипел Топор в пахучую подмышку Жанетки. – Точно – застучит...

– Я с ним воспитательную работу провел, – огрызнулся Прокудин. – А потом это... Босс сказал, скоро вылетаем. После нас – хоть потоп...

– А если Босс про наш налет узнает?

– Не гони! Он – Босс, а не Бог. Все знать не может.

– Хорошо бы, – вздохнул Топор.

– Сегодня, кажись, суббота? – повернул голову к часам, сиротливо лежащим на подушке, Жора Прокудин.

– Ну, если вчера была Пятница, то сегодня по идее должна быть Суббота...

– Может, сходим на стройку капитализма?

– Это куда?

– А на толчок какой-нибудь... В Лужу или там в Коньково...

– Думаешь, тебя по фэйсу еще не ищут? – с ненавистью спросила Жанетка.

Жора хорошо представлял, что на ближайшие дни, а может, и недели Жанетка и Топор будут вытирать о него ноги. В какой-то мере он смирился с этим еще на поляне, когда Топор, грубо оттолкнув его, сел за руль. Но он не мог предположить, что это окажется столь болезненно. Наверное, нужно было поговорить с ними начистоту, покаяться, наконец, пустив скупую мужскую слезу. А душа не разрешала. Не та у него, видно, была душа, чтоб ощущать себя ущербно.

– Звонят, – объявил Топор и сел. – В дверь, что ли?

– Нет. Это телефон у меня так орет, – ответил Жора Прокудин и тоже сел.

– Раз твой – ты и снимай, – не убавляя ненависти в голосе, потребовала Жанетка.

Жора ощутил мурашки по коже. Об него будто бы в действительности вытерли ноги. Он посмотрел на синий лак на ровненьких ногтиках жанеткиных ног, со старческим кряхтением поднялся и зашлепал на кухню.

– Вот зараза! – забыв о пиве, все-таки прилип он подошвами к линолеуму. – Это же не кожаные штаны!

– Как ночь прошла? – безо всяких здорований оглушил вопросом из трубки Босс.

– Ны... нормально.

– А чего заикаешься?

– Со сна... Голова того...

– У твоего дома ничего подозрительного не заметили?

– Вроде нет.

У Жоры до сих пор вообще не было ощущения, что они переехали с жанеткиной квартиры в его временное лежбище. Он просто существовал где-то в пространстве, а где – это ему было совершенно все равно. Хоть в Гренландии. Правда, в Гренландии не пекло бы так по щеке и плечу солнце и не отклеивались со звуком поцелуя подошвы босых ног от линолеума.

– Позови Топора.

– А-а... Сейчас.

Сжав микрофон в кулак, он крикнул в комнату:

– Толян, тебя... Босс...

Хотел обозвать его Топором, но предчувствие, что кличкой оскорбится не он, а Жанетка, заставило его вспомнить имя дружка.

– Меня? – пришел опухший со сна Топор.

Свернутый в дугу нос смотрелся в обрамлении рыжеватой щетины чем-то похожим на сардельку, обложенную по кругу гречкой. В животе у Жоры Прокудина завыл голод. Завыл громко, заунывно, и он резким движением протянул трубку, словно голод выл только у того, кто ее держал.

– Але... Слушаю, – сгорбившись. Промямлил Топор.

– Сто лет тебя не видел, – с неожиданной мягкостью поприветствовал его Босс.

Топор ссутулился еще сильнее. Лопатки торчали тесаками, которые никак не могли разорвать кожу.

– Мне нужна твоя помощь, – с отеческой лаской в голосе продолжил Босс. – Очень нужна. Ты в хорошей форме?

– Да ничего вроде...

– Правый нижний еще получается?

– По... получается, – вспомнил Топор падающего на стену дома мужика с карабином. Или без карабина.

Важнее было, что падающий. Устоявший бы вызывал раздражение и изжогу.

– Короче, дело такое... Побрейся, приведи себя в порядок и подъезжай на станцию метро "Маяковская". Поедешь на поезде. Машину не бери...

– А у меня ее и так нету.

– Продал?

– Продал.

– Деньги заначил?

Топор скосил глаза на изучающего свои клеевые пятки Жору Прокудина и потому ответил не подробно:

– Однозначно.

Деньги, переведенные в доллары, лежали на счету в банке. На всякий случай. Топор верил Боссу, но не верил в Нью-Йорк. Точнее, в счастье в Нью-Йорке.

– Моя машина будет стоять у ресторана "Пекин". Модель помнишь?

– "Вольво"?.. "Девятьсот шестидесятая"?

– Молодец. Хорошая память. Тебе бы в театре играть...

Топор не знал, что отвечать. Потому что не знал, зачем ему нужно играть в театре. Театр, балет и оперу он не переваривал одинаково сильно. Он вообще считал, что их придумали бездельники, чтобы выдуривать у людей денежки, а из себя корчить гениев. Хотя какие могут быть гении из притворщиков! Если уж брать по-крупному, то настоящий артист – это Жора Прокудин. Всю жизнь притворяется, а все ему верят.

– Время встречи – двадцать два сорок, – произнес Босс. – Запомнил?

Он всегда назначал рандеву так сложно. Как будто вообще не знал, что есть часы без минут.

– Однозначно. Запомнил. А что делать-то надо?

– В машине объясню.

Топор опустил жалобно запикавшую трубку на рычажки и сморщил лоб. Он хотел обдумать звонок, но мыслей никаких не было. Голова упорно не хотела трудиться. Она считала это ниже своего достоинства.

– Чего он? – спросил так и не ушедший во все время разговора с кухни Жора Прокудин.

– Встречу назначил.

– Тебе одному?

– Да.

– Чего это он?

– Откуда я знаю! У Босса одна башка, у меня другая...

– Вот это точно!

Пятерней Топор провел по костистой груди. Внутри чего-то щемило,

будто хотела вылететь из горлышка пробка и не могла.

– Хреново все, – согласился Жора с жестом Топора. – Развеяться

надо...

– А как?

– Да хоть как!

Глава шестидесятая

ТРУДНО БЫТЬ РОБИН ГУДОМ

Жребий выпал на Коньково. На трех бумажках Жора Прокудин написал "Лужа", "Петровско-Разумовский" и "Коньково". Топор потянул не совсем ту, какую хотел. Лужа была все-таки ближе. Да, если честно, Топор и не хотел никаких рынков. Ему хотелось напиться до потери пульса и забыть обо всем. Включая встречу с Боссом. Но и сидеть на одном месте, тем более втроем, он не хотел. Что-то было жуткое в их компании. Некий черный фантом смерчем носящийся по квартире, вбирал в себя все плохое, что знал каждый из них о прошедшей ночи, а теперь добирал о том плохом, что было в их жизни до этой ночи. Он на глазах разбухал, чернел, и все трое ощущали жгучее желание разбежаться в разные стороны и оставить фантом наедине с ободранными обоями и липким полом на кухне. И они разбежались. Жанетка поехала в универмаг за тряпками, потому что именно в смене одежды видела спасение. Топор и Жора Прокудин поехали на "жигуле" последнего в "Коньково.

– А чего мы там будем делать? – примерно на середине пути спросил Топор.

– Бомбить, – первое, что взбрело в голову, ответил Жора.

Плана-то никакого не было. Человек вообще мало что делает по плану. Даже если ему кажется, что он делает именно это по плану.

Просто сказал спросонья Прокудин, что неплохо бы съездить на

рынок, и они поехали. Сказал бы, что надо в Реутово, и Топор

поехал бы с ним в Реутово, хотя никто из них там не был и ни

одного знакомого не имел.

– А кого бомбить? – посмотрел он на выбритую до синевы правую щеку Жоры. – Торговцев?

– Кого? – подумал Прокудин и как бы между прочим сказал: – А, к

примеру, цыганок...

– А с чего ты взял, что они там есть?

– Толян, ты в Москве не первый год живешь, а еще до сих пор не понял, что здесь все по схеме. Больше всего цыганок у вокзалов. Особенно киевского и Павелецкого. Но там у них стая. И в Луже – стая. А в том же Конькове они пашут парами. По карманам и сумкам. Там их легче всего бомбить.

– А если их там нет?

– Дурак ты, Топор, – вполне искренне возмутился Жора Прокудин.

– Цыганам тоже жить нужно. А выходных дня только два. В будни они

не пашут по рынкам. Слишком просторно.

– Откуда ты все это знаешь?

– Газеты читать надо...

Дальше до самого Коньково они мрачно молчали. Жора Прокудин думал, что дурак все-таки не Топор, а он сам, и никаких цыганок на рынке не будет и в помине, и вообще непонятно зачем он придумал этот выезд. А его сосед по машине очень хотел на ходу выпрыгнуть. Если бы голова попала в столб, то он погиб бы сразу, без мук, и тогда ему не пришлось бы тащиться ночью на метро к Боссу. И он бы, наверное, выпрыгнул, если бы Жора не вывернул в левый ряд, и столбы, будто испугавшись мыслей Топора, отдалились на безопасное расстояние.

На стоянке у рынка Прокудин оставил дружка в одиночестве с мыслями о столбах. Вернулся через полчаса, ударил ладонями по баранке и объявил:

– Представляешь, есть цыганки!

– И что? – не мог понять Топор, какое отношение к столбам имеют цыганки.

– Пошли бомбить!

– Я не хочу, – напыжился Топор.

– Да никого бить не надо! – улыбнулся Жора Прокудин. – Мы у них

"бабки" отберем. Как будто мы менты...

– Не хочу, – уперся он ногами в пол. – Не хочу – и все...

– Пошли. Хоть развлечемся. А то этот мужик с финкой в сердце до сих пор перед глазами стоит...

На глаза Топору опять попался столб. Он никуда не несся и выручить его не мог.

– Не хочешь? Тогда я сам пойду, – щелкнул дверцей Жора.

– Погоди. Я с тобой.

– Вот это другая песня. Пошли. А то профессиональный навык потеряем. Капитализм построят, а мы – нищие. Такой хоккей нам не нужен!

В первом же павильоне, потаскав Топора под мышку, будто куклу, по рядам, Жора засек уже запеленгованную до этого парочку.

– Вот они, родные!.. Обе – в черных кофтах. Усек?

Топор молчал. Возможно, он и вправду превратился в куклу.

– Ага... Сумки у обеих. Значит пашут по очереди. О!.. Секи!

Как ни упрямствовал Топор, а все-таки увидел, как седая цыганка, обернувшись и скользнув взглядом по головам, резко нагнулась, будто поправляя сапог, и провела пальцами по яркому целлофановому пакету, висящему у ног плотного мужичка в серой джинсовой рубашке. Оттуда вылетело что-то темное и длинное и тут же, подхваченное ловкой рукой седой цыганки, нырнуло в ее сумку.

– А другая клиента на гоп-стопе в спину тюкнула, – заметил своей Жора Прокудин. – Тебе год тренироваться надо, чтоб так в позвонки попадать!

– Это... она кошелек под прилавок сунула, – не мог Топор оторвать глаза от седой. – Выкинула, что ли?

– Да конечно! Она его уже выпотрошила!

– Вот крыса!

– Ожил?.. Пошли их брать. Я – капитан милиции, ты – лейтенант. Запомнил?

– Да, – соврал Топор.

На следующем надрезе Жора Прокудин поймал седую за ручку. Она как раз успела подхватить с бетонного пола толстый рыжий кошелек. Мгновенно сориентировавшись, цыганка разжала пальцы, но Жора поймал бумажник на лету.

– Ты взята с поличным! Капитан милиции Сидоров!

– Гра-абят! – взвилась тетка.

Почти без замаха Топор тюкнул ее носком кроссовки по голени, и седая сразу забыла и про кошелек, и про напарницу, и про цепкого капитана милиции.

– Граждане! – заорал на весь ряд Жора Прокудин. – Нами, сотрудниками МУРа, задержана воровка-карманница! Свидетелей и потерпевших прошу следовать за нами!

– Кр-рыса! – ругнулся Топор. – Ты...

– Вторую догони! – заорал на него Жора. – У нее тоже сумка есть!

– А-а! – с криком понесся Топор по ряду, разбрасывая встречных и попутных как футбольные мячи.

– Это мой кошелек у вас! Мой! Мой! – прилип к боку Прокудина упитанный мужичок в серой джинсовой рубашке. – Вот смотрите! Прямо из сумки! Какую кожу испортила!

Не слушая его, Жора выволок седую цыганку из павильона, затолкал в "Жигуль" и зло сказал мужичку:

– На время допроса постоишь здесь!

– А кошелек?

– Я сказал, постоишь!

– Жорик, я ее догнал! – радостно сообщил Топор то, что Прокудин и без того уже видел.

– В машину ее! На заднее сиденье!

Сами они забрались туда же. Цыганки – посередине. Парни – у дверей.

От цыганок пахло дорогими французскими духами, а золото переливалось на зубах всеми цветами радуги.

– Ишь, приоделись! Кофты японские напялили! – внимательно осмотрел Прокудин сквозь стекла площадь между павильоном и станцией метро. Документы к досмотру!

– Мы не местные, – заученно ответила чернявая цыганка.

Она сидела рядом с Жорой, и он на время забыл о седой.

– Не гавкай! – вырвал он у нее из рук сумку. – Лейтенант Петров, произведите досмотр!

– А как это? – сделал глупое лицо Топор.

Мог бы и не стараться. Умное у него все равно не получалось.

– Высыпай содержимое на сиденье! Туда! – показал на переднее пассажирское Жора Прокудин.

Из сумки дождем полились мятые купюры. Их было так много, что через десять секунд на сидении, не осталось ни одного свободного местечка. Даже муха не нашла бы ткань обивки, чтобы сесть на нее. – Хор-роший урожай у тебя! – оценил "капитан милиции". – С самого со сранья пашешь? Стахановка, что ли? Или у тебя бригада комтруда? А вот и паспортец!

Вызволив синию книжицу с желтым трезубцем на обложке, Жора Прокудин сделал еще более величественное лицо. Такое лицо тянуло уже на майора, и он, увидев его в зеркале заднего вида, пожалел, что не присвоил себе именно это звание.

– Значит, гражданка Украины, – лениво пролистал он странички. – Сорок лет тебе? Ну, извини, подруга, но ты по морде только на полтинник тянешь. Муж часто бьет?..

– Не бьет, – за нее ответила седая.

– А ты помолчи!.. Детей много?

– Девять, – прощально смотрела на деньги чернявая.

Ее круглое лицо медленно наливалось яростью. Она представила, как цыганский барон, огромный мужик с красными глазами, опять отметелит ее ногами за провал, уже третий в этом году, и она по-старушечьи запричитала:

– Отпусти, гражданин начальник! Не воровала я! За покупками пришла. А тут ты налетел. Я после...

– Не голоси! – локтем пнул ее в ребро Жора Прокудин.

Локоть отскочил, как от подушечки.

– Ишь окорочка нажрала! У чего у себя на Украине не бомбишь? Одесского Привоза тебе мало?

– Девять детей у меня... Девять детей, – продолжала она давить на жалость. – На Украине все бедные...

– Заткнись! У вас у всех по девять детей. Плодитесь как кошки!.. Лейтенант Петров, вторую сумку к досмотру!

Первым из нее пирожком выпал коричневый бумажник. За ним листьями посыпались купюры. Стольники и пятидесятитысячные. Мелких не было и в помине.

– Тысячными брезгуете? – понял все Жора Прокудин. – А кошелечек-то улика! Еще какая улика! Сидеть тебе, седая, "пятеру" в женской колонии. Двумя годами условного не отделаешься!

В отличие от напарницы седая цыганка упрямо молчала. Барон ее никогда не бил. Барону она приходилась дальней родственницей.

Хотя, по большому счету, все цыгане – родня друг другу.

– Ну, что, лейтенант Петров, составляйте протокол! Ах да! Понятые нужны! – сделал раздраженное лицо Жора Прокудин.

Теперь оно тянуло уже на подполковника милиции. "А что?

мысленно решил он. – Взяли бы меня в Мур. Я им всех воровок за

месяц переловил... А потом?" Жоре стало скучно. Он не любил так

долго заниматься одним делом. Тяжким вздохом он ответил самому

себе на вопрос и выбрался из тесных "жигулей".

– Вылезайте на воздушок, граждане воровки! – потребовал он. – Будем протокол при понятых составлять!

– Товарищ муровец! – обежав капот вновь прилип к Жоре плотный мужичок. – Это мой кошелек! В нем – семь лимонов, то есть миллионов! Можете пересчитать!

– Знаешь, как таких, как ты, зовут? – зло спросил Прокудин и пригладил неприглаживающиеся вихры.

– Я не зна...

– Лохом! Запомнил?.. А теперь бери свой кошелек в зубы и вали отсюда, пока я добрый!.. А ты чего сидишь?! – поторопил он седую. – Тоже выгребайся!

Мужичок со странным хлопком отклеился, прытко обежал капот в обратном направлении, выхватил из цветной кучи свой бумажник и, по-китайски глубоко кланяясь, спиной двинулся в сторону рыночного павильона.

– Вот дурачок! – оценил направление его движения Жора Прокудин. – Там еще пар пять пашет по карманам!

– Так мне это... за понятыми топать? – удивленно спросил Топор.

Посмотрев на его лицо, Жора слегка поморщился. На лейтенантское оно вообще не тянуло. На лбу были четко нарисованы восемь классов образования. Не больше. А может, и того меньше. Как говорили раньше, образование – три класса и коридор.

– Собери деньги с сиденья в спецмешок! – сходу придумал Жора Прокудин. И опечатай... Сургучной печатью!

Рыжие ресницы Топора секунд пять поморгали и замерли. Кажется, он все-таки догадался. Во всяком случае, за понятыми не побежал, хотя вокруг машины ходило столько потенциальных понятых, что никуда бежать за ними не нужно было.

Пока Жора изображал наручники своими пальцами, вцепившимися в запястья цыганок, Топор сгреб деньги в целлофановый пакет, зачем-то связал его ручки тугим узлом и, выпрямившись, посмотрел прямо в глаза "капитану милиции".

– Садись! – кивнул Прокудин на сиденье, и "лейтенант милиции" легко вбросил себя на место пассажира.

– Ну вот что, девочки, – обеим сразу сказал Жора. – Еще раз поймаю на рынке, упеку в Сибирь! Вопросы есть?

– А это... документы? – покраснев, спросила чернявая.

Ее золотые зубы горели так, будто она их каждое утро драила аседолом.

– Они у тебя в сумке. Уже давно.

Сняв наручники из пальцев, Жора Прокудин вальяжно, как и подобает настоящему муровцу, сел за руль "жигулей", завел их и крикнул цыганкам на прощание:

– Вы обе – тоже лохи!

И газанул, будто не в отечественной колымаге сидел, а в "Ламборджини".

Минут через десять езды в сплошном молчании Жора Прокудин заметил очередную букву "М" над подземным переходом и остановил машину.

– Сколько там? – спросил он.

– Откуда я знаю!

Мелькающие столбы вновь навеяли Топору мысли о самоубийстве, и он даже не замечал в руке целлофанового пакета. Разжав мокрые пальцы, он посмотрел на узел и понял, что его не развяжет. А Жора молчал. Вопрос уже был задан и висел в воздухе, как запах сигарет.

Зубами вцепившись в целлофан пониже узла, Топор разодрал его и слепо посмотрел вглубь пакета.

Лежащие в нем деньги показались фантиками от конфет. Деньгами он их почему-то не воспринимал.

– Дай сюда! – вырвал пакет Жора Прокудин.

Считал он долго и нудно. Потом пересчитывал. Потом вздохнул и огласил:

– Сумасшедшие деньги! Все! Переквалифицирусь в цыганку! Как думаешь, я похож на цыганку?

Нехотя Топор посмотрел на его перекрученные черные вихры и неожиданно согласился:

– Похож.

– Дурак ты, Толян! – мгновенно нанес ответный удар Прокудин. Думаешь, я деньги люблю? Думаешь, я за "бабки" душу продам? А?.. Ну, предположим за два миллиарда долларов еще продам. А за это...

Он покачал на весу пакетом, будто взвешивая на руке деньги. Пакет то закрывал букву "М" на штыре над переходом, то открывал. То закрывал, то открывал. Как будто в чем-то сомневался.

– Пошли в метро! – психанул Жора Прокудин.

– Мне еще рано, – вспомнил о приказе Босса Топор.

– Пошли – пошли! Сейчас ты увидишь, жлоб я или нет!

Он за руку выволок дружка из "жигулей", протащил через турникет. Не забыв, правда, при этом предъявить фальшивое удостоверение инвалида.

В первом же вагоне, в который они впрыгнули под стук закрывающихся дверей, Жора выпятил грудь и, выставив перед собой

пакет с деньгами, диким голом заорал:

– Извините, дорогие граждане, что отвлеку вас от чтения

детективов гражданки Марининой, а также газеты "Московский

комсомолец"! Сами мы – местные! Дела у нас идут хорошо! На

здоровье не жалуемся и проте... нам не нужны! А денег у нас

столько, что девать их некуда! Потому и просим вас: возьмите кто сколько может!

Крутая тетка с круглым лицом, которая действительно читала детектив Марининой, открыла рот, и он у нее тоже стал круглым.

– Бери-бери! Нам не жалко! – качнул сумкой у ее носа Жора Прокудин.

– Как это? – не поняла она.

– Я же сказал, – повторил он. – Сами мы – местные! Дела у нас идут хорошо! Деньги девать некуда! Бери, дура, пока дают!

Круглая тетка покраснела, но пальчиком все-таки ухватила за уголочек стотысячную купюру.

– Вот умница! Дай Бог тебе здоровья! Спасла ты нас, родная!.. А ты? перепугал Жора студента-очкарика. – Ты чего там читаешь? "Функциональный анализ"? Хорошая книга! Главное, умная! Не хуже "Войны и мира"! Бери, родной! Тебе нужно! Тебе Родина-мать за учебу копейки платит! Меньше, чем Ломоносову в его время!

Студент все-таки взял десять тысяч. С улыбкой.

– Бери-бери! Еще бери! Сами мы – местные!